Купина Н.А., Хомяков М.Б. Философские и лингвокультурологические проблемы толерантности: Коллективная монография

Подождите немного. Документ загружается.

в действие.

ТЕРПИМОСТЬ

В РУССКОЙ ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА*

А. Д. Шмелев

Описание лингвоспецифичных аспектов языковой концептуали*

зации мира само по себе может рассматриваться как школа толе*

рантности. Размышляя об уроках истории Вавилонской башни, рас*

сказанной в Книге Бытия, В. Н. Топоров [1989: 9—13] отмечал, что

помощь Бога заблудшим состояла в том, что, вступив на путь куль*

турно*языковой дифференциации, люди должны были осознать

факт многообразия языков и культур, отказаться от восприятия сво*

его взгляда на мир как единственно возможного или единственно

верного, такого, который «не с чем сравнить, соотнести, сопоста*

вить и нечем проконтролировать, поправить, поддержать, продуб*

лировать» (что «питает как на дрожжах поднимающуюся гордыню»),

и научиться жить в условиях культурно*языкового плюрализма,

«увидеть не только «другое», но через него и себя, по крайней мере

ощутить свое различие, свою специфику, свою характерность —

и в достоинствах, и в недостатках, которые в своей совокупности об*

разуют неповторимость данного языка и данной культуры, уникаль*

ность, распространяющуюся в конце концов на весь массив языков

и культур». В этом смысле описание любого фрагмента русской язы*

ковой картины мира в сопоставительном ключе связано с темой то*

лерантности самым непосредственным образом.

Однако, говоря об изучении специфики русской языковой карти*

ны мира в связи с толерантностью, можно обратить внимание и на

другую сторону проблемы. Речь идет о том, как сама идея терпимости

к «чужому» преломляется языковым сознанием. Можно полагать, что

различные языки понимают и оценивают терпимость по*разному.

Терпимость в русской языковой картине мира может быть рас*

Раздел 2. Выражение толерантности средствами языка

111

* Работа выполнена при поддержке ИНТАС—РФФИ (грант IR*97*0822)

и РФФИ—РГНФ (грант 01*04*00201*а).

смотрена, по меньшей мере, с трех точек зрения.

Во*первых, терпимость к тем аспектам жизни, которые почему*

либо нас не устраивают, является составной частью общей установ*

ки на «примирение с действительностью», которая представлена

в семантике целого ряда русских лингвоспецифичных выражений

(см. об этом, например: [Шмелев 1997а: 507]).

Во*вторых, интерес представляет устойчивое сочетание, служа*

щее для обозначения терпимости к чужим мнениям, а именно широ)

та взглядов. Хотя по своей внутренней форме оно не является ис*

ключительной принадлежностью русского языка (ср., например, ан*

глийское broad)mindedness, также выражающее идею «широты»),

но именно в рамках русской языковой картины мира оно интерес*

ным образом встраивается в систему представлений о «широте ду*

ши», которая издавна считается одной из определяющих черт «рус*

ского характера».

Наконец, существенны ассоциативно*деривационные связи

русского слова терпимость, входящего в словообразовательное

гнездо глагола терпеть. Своеобразие конфигурации этого гнезда

позволяет понять, с чем в первую очередь ассоциируется терпи*

мость у носителей русского языка.

Примирение с действительностью

Характеристика ценностных установок русской языковой карти*

ны мира в отношении терпимости к тому, что нас не устраивает, от*

личается некоторой двойственностью. С одной стороны, нередко

отмечается, что для русской языковой картины мира чрезвычайно

характерна установка на «примирение с действительностью», нахо*

дящая отражение в семантике целого ряда лексических единиц

и синтаксических конструкций. С точки зрения установки на «при*

мирение с действительностью», достижение внутреннего мира воз*

можно лишь при условии отказа от вражды с другими людьми и при*

нятия всего, что вокруг происходит. Положительная оценка «прими*

рения с действительностью» проявляется в целом ряде контекстов,

в которых с очевидно положительной окраской используются про*

изводные глагола примириться, — ср. примеры из эссе Солженицы*

Философские лингвокультурологические проблемы толерантности112

на о Пушкине:

относился к смерти примиренно, спокойно, с возвышением мысли,

гармоничная цельность, в которой уравновешены все стороны бытия:

через изведанные им, живо ощущаемые толщи мирового трагизма —

всплытие в слой покоя, примиренности и света;

вера его высится в необходимом и объясняющем единстве с общим

примиренным мирочувствием;

горе и горечь осветляются высшим пониманием, печаль смягчена

примирением.

Показательно также и осмысление смирения — важнейшей хри*

стианской добродетели — по аналогии с созвучным словом примире)

ние, в результате чего слово смирение получило семантические обер*

тоны, отличающие его от словарных эквивалентов в западных язы*

ках (см. об этом, в частности: [Wierzbicka 1992: 188—195; Шмелев

2000]).

Но установка на такое смирение, предполагающее, в числе проче*

го, примирение со своим положением, может вести к бездеятельно*

сти и нежеланию что*либо предпринимать. Поэтому она вызывает

отталкивание у людей активных и деятельных. Так, Вадим Зацырко

из «Ракового корпуса» «раздражался от этих разжижающих басенок

о смирении. Такая водянистая, блеклая правденка противоречила всему

молодому напору, всему сжигающему нетерпению, которое был Вадим,

всей его потребности разжаться, как выстрел, разжаться и отдать».

Впрочем, здесь существенно, что на формирование взглядов Ва*

дима решающую роль оказало советское воспитание. Дело в том, что

идеал «примирения с действительностью» был чужд советской идео*

логии, и, как следствие, советский идеологический язык имел опре*

деленные особенности в отношении использования соответствую*

щих слов. А. Вежбицка как*то заметила, что сочетание смиренный

коммунист воспринимается как аномальное [Wierzbicka 1992: 194].

Слово смирение если и могло появиться в советском идеологическом

дискурсе, то скорее всего в качестве цитирования и с отрицательной

оценочной окраской (например, поповские сказочки о смирении).

Но и примирение не входило в число коммунистических ценно*

стей, а его аналогом в советском идеологическом языке было слово

примиренчество, носящее яркую отрицательную окраску. Легко при*

обретало отрицательную окраску и слово «компромисс». Напротив,

Раздел 2. Выражение толерантности средствами языка

113

положительно окрашенным было слово «непримиримость». С точки

зрения советской идеологии, человек должен быть бескомпромис)

сным и не должен мириться ни с врагами, ни с недостатками.

Впрочем, подозрительное отношение к компромиссам характерно

для русского дискурса вообще и не ограничивается языком комму*

нистической идеологии. Такие сочетания, как искусство компромис)

са, хотя и постепенно входят в обиход, но все же иногда ощущаются

как перевод с некоторого западного языка (ср. английское the art of

compromise).

Различие между русскими и англосаксонскими ценностными ус*

тановками в отношении компромиссов отмечается многими наблю*

дателями. Характерен следующий комментарий Вячеслава Глазыче*

ва (Русский журнал. 1998. 14 сент.), обратившего внимание на отсут*

ствие в русском языке глагола компромировать, который мог бы

переводить английский глагол to compromise, и указавшего в связи

с этим на то, что у русских компромисс «отнюдь не входит в стандарт*

ный свод национальных доблестей».

Поздняя конструкция идти на компромисс самой своей природой

выражает некий трагизм — на компромисс идут, как на плаху. Боль*

шевистская специфическая эпоха, как известно, отнесла компро*

мисс к числу смертных грехов, и уже советская эпоха отпечатала

и гнев, и презрение ко всякого рода соглашению в сугубо позитив*

ной трактовке прилагательного бескомпромиссный.

Конечно, не следует полагать, что между англосаксонским и рус*

ским отношением к компромиссу лежит пропасть. С одной стороны,

в английском языке прилагательное uncompromising может употреб*

ляться с положительной окраской, а compromise, напротив, нести от*

рицательные коннотации. Так, известная реклама стиральной маши*

ны «Miele» завершается фразой Anything else is a compromis». Очевидно,

что уместность такого рекламного слогана прямо связана с представ*

лением о нежелательности компромиссов. С другой стороны, когда

речь идет о переговорном процессе, русское «компромисс» вполне

может употребляться как положительно окрашенное слово (ср. фразу

не удалось достичь компромисса). Речь скорее может идти о том, что

в русской языковой картине мира в целом компромисс находится под

подозрением и не входит в число культурно значимых ценностей.

При этом подозрительное отношение к компромиссу может не

Философские лингвокультурологические проблемы толерантности114

противоречить готовности к «примирению с действительностью».

И то, и другое может быть обусловлено тем, что для русской языко*

вой картины мира характерно пренебрежительное отношение к су*

етным ценностям, к «мелочам жизни», к полученной выгоде. Поэто*

му поощряется «наплевательское» отношение к житейской суете,

которое нередко рассматривается как образец философского взгля*

да на жизнь — ср. пример из работы [Шмелев 1997б]:

Как мне нравится Победоносцев, который на слова: «Это вызовет

дурные толки в обществе» — остановился и не плюнул, а как)то выпу)

стил слюну на пол, растер и, ничего не сказав, пошел дальше (Розанов).

Более того, иногда «наплевательство» характеризуется как под*

линно христианское отношение к жизни. Ср. следующий показа*

тельный пример:

Американцам кажется: как же не судиться? … Другие пути реше)

ния конфликтов — попросту подраться (дикий варварский путь) или,

наоборот, плюнуть, махнуть рукой и взять да и простить обидчика

(путь христианский) — представляются американцам глупыми, неци)

вилизованными и, полагаю, беспокоят их новосветское сознание как ир)

рациональные (Т. Толстая, статья в газ. «Русский телеграф», 1998,

14 марта).

Но ценность примирения, основанного на «наплевательстве»,

связана именно с тем, что оно предполагает готовность отказаться от

мелких выгод. Примирение же, основанное на компромиссе, подо*

зрительно уже тем, что, как правило, мотивируется взаимной выго*

дой и тем самым предполагает отказ от «высоких идеалов» из мел*

ких, корыстных соображений. Такое примирение отрицательно оце*

нивалось не только советским идеологическим языком,

но и носителями нонконформистских установок.

Более того, в нонконформистском дискурсе «примирение с дей*

ствительностью» иногда рассматривается как разновидность кон*

формизма и противопоставляется борьбе за правду. Так, в «Раковом

корпусе» Солженицына перед Елизаветой Анатольевной, у которой

растет сын, встает вопрос: скрывать правду, примирять его с жизнью

или нагружать всей правдой. И, как мы помним, Костоглотов уверен*

но отвечает ей: Нагружать правдой! — «будто сам вывел в жизнь де)

сятки мальчишек — и без промаха».

Итак, мы видим, что терпимость к чужим недостаткам и вообще

Раздел 2. Выражение толерантности средствами языка

115

к несовершенствам мира поощряется русской культурной традици*

ей, как она отражена в семантике русских лексических единиц, в той

мере, в какой она вытекает из готовности не придавать слишком

большого значения «мелочам». Если же человек идет на компромисс

в мелочной надежде получить выгоду и тем самым предает «высокие

идеалы», такая «терпимость» получает отрицательную оценку —

здесь скорее уместна бескомпромиссность и несгибаемость.

Широта взглядов и широта души

В статье [Шмелев 2000] отмечалось, что словосочетание широкая

русская душа стало почти клишированным, хотя в него может вкла*

дываться разный смысл. Речь может идти о широте как особом ду*

шевном качестве, включающем великодушие, щедрость и размах

(ср. такие выражения, как широкие жесты; жить на широкую ногу).

С другой стороны, под широтой (или «широкостью» — см. [Арутю*

нова 2000]) может пониматься сочетание в человеке разных свойств,

иногда противоположных, — то, о чем Митя Карамазов говорил:

«Широк человек, я бы сузил». Наконец, иногда о широте говорят

в связи с возможным влиянием «русских просторов» на «русский ха*

рактер». Так, В. А. Подорога [1994] пишет, что «широта плоских рав*

нин, низин и возвышенностей обретает устойчивый психомоторный

эквивалент… и в нем… располагаются определения русского харак*

тера: открытость, доброта, самопожертвование, удаль, склонность

к крайностям».

Здесь мы коснемся еще одного аспекта широты — терпимости,

понимания возможности различных точек зрения на одно и то же

явление. Широта в таком понимании также иногда приписывается

«русскому характеру» («отзывчивость, способность „все понять“», —

перечисляет А. Солженицын в ряду «свойств русского характера»,

приводимом в книге «Россия в обвале»; можно вспомнить также ха*

рактеристику русского народа, данную Достоевским: «широкий,

всеоткрытый ум»). Чаще всего в таком случае используют сочетание

человек широких взглядов, то есть человек прогрессивных воззрений,

готовый переносить инакомыслие, склонный к плюрализму, иногда,

возможно, даже граничащему с беспринципностью. Умение понять

Философские лингвокультурологические проблемы толерантности116

чужую точку зрения и чужую правду у человека широких взглядов гра*

ничит с философским и моральным релятивизмом. Широта взглядов

оборачивается нравственной неустойчивостью, «широкой совес*

тью»* и даже может толкнуть на преступление — ср. следующее иро*

ническое употребление рассматриваемого выражения в журнале

«Без тормозов» (2000. № 10):

…Аркадьев)Иващенко, это был известный даже за рубежом про)

граммист, в ранней юности отличавшийся оригинальностью идей и ши

ротой взглядов.

Вот эта самая широта взглядов и толкнула его на преступный путь.

Зыбкость грани между «всемирной отзывчивостью» и «широкой

совестью» остро ощущалась Достоевским, и широкий человек легко

может перейти эту грань. «Широкость ли это особенная в русском

человеке… или просто подлость?» — вопрос, который задавал герой

«Подростка». Именно рассмотрение взглядов Достоевского на про*

блему «широкости» привело Н. Д. Арутюнову [2000: 384] к выводу,

отсылающему к Христовой заповеди входить «тесными вратами»:

«Тесные врата тесны для широкого человека».

Кроме того, существенно, что апелляция к необходимости тер)

пимости и широты взглядов может использоваться как оправдание

о т с у т с т в и я т е р п и м о с т и. Диакон Андрей Кураев так описал

историю гонений на христиан в Римской империи (которая, как мы

знаем, завершилась изданием Миланского эдикта — «манифеста

о толерантности»):

Христиане раздражали язычников… своим отказом чтить святыни

других религий. И империя начала преследовать христиан, требуя от

них терпимости. Христиан ослепляли, требуя от них «широты взгля

дов». Христиан запрещали, требуя: «запрещено запрещать!», «не смей)

те своим адептам запрещать молиться нашим богам!».

Христиане же предложили различать терпимость идейную и тер*

пимость гражданскую. У людей должно быть право на несогласие,

на дискуссии, на резкую оценку противоположных взглядов. Но го*

сударству не следует вмешиваться в эти споры.

Еще чаще твердость в противостоянии злу демагогически назы*

Раздел 2. Выражение толерантности средствами языка

117

* На выражение широкая совесть из «Подростка» Достоевского обратила внима*

ние Н. Д. Арутюнова [2000: 381].

вают узостью и противопоставляют ее широким взглядам, пытаясь

оправдать тем собственный конформизм и моральный реляти*

визм. Так, в самой ранней редакции «Дракона» Е. Шварца «пер*

вый ученик» дракона Генрих говорит благородному рыцарю Лан*

целоту:

Я кончил семь факультетов, Ланцелот… С вашей философией я

познакомился на первом курсе философского. Она была изложена

в предисловии, в примечании, в трех словах и тут же опровергнута

за узость.

Итак, широта взглядов рассматривается в русской языковой

картине мира как превосходное качество в той мере, в какой она

обусловлена способностью «широкого» человека не придавать

значения «мелким» идеологическим различиям. Но она же пре*

вращается в «подлость», если человек широких взглядов вообще не

желает видеть различия между добром и злом, склонен к попус)

тительству, к тому, чтобы потакать чужим или собственным по*

рокам.

«Терпеть» и его производные

В данном разделе будут рассмотрены основные идеи, заложен*

ные в русском глаголе терпеть и проявляющиеся в различных упо*

треблениях указанного глагола и его производных. При этом не ут*

верждается, что каждая выделяемая таким образом идея непремен*

но соответствует отдельному лексическому значению глагола: речь

может идти лишь об особых типах употребления в рамках одного

и того же лексического значения. Важно, однако, что каждая из

рассматриваемых идей, указывая на особый аспект «терпения», за*

дает отдельную ветвь словообразовательного гнезда с вершиной

терпеть.

1. Oper («неприятное»).

В первом круге употреблений глагол терпеть имеет предель*

но бедное семантическое содержание; он лишь указывает на на*

личие некоей неприятной ситуации, обозначенной посредством

прямого дополнения. Он может функционировать как непарный

глагол (терпеть нужду) или в качестве видового коррелята к гла*

Философские лингвокультурологические проблемы толерантности118

голу «потерпеть», с которым он в таком случае образует триви*

альную видовую пару (потерпеть/терпеть поражение, неудачу)*.

Ср. приблизительные толкования: X потерпел Y «с X произошло

(неприятное) событие Y»; X терпит Y «с X имеет место (непри*

ятная) ситуация Y».

Изредка глагол терпеть в этом значении употребляется абсолю*

тивно, когда «неприятная ситуация» не конкретизируется посредст*

вом прямого дополнения. В этом случае, как правило, она может

быть реконструирована при помощи косвенного дополнения: …та)

кой просвещенный гость, и терпит, от кого же? от каких)нибудь не)

годных клопов (Гоголь. «Ревизор»).

Соответствующая ветвь словообразовательного гнезда не очень

велика: в первую очередь сюда относится субстантивированное при*

частие потерпевший (потерпевшая), представляющее собой юриди*

ческий термин. При терминологическом употреблении синтаксиче*

ская валентность объекта у субстантивированного причастия утра*

чивается, но соответствующая семантическая валентность остается

облигаторной и заполняется на основе информации, заданной ком*

муникативной ситуацией. Кроме того, с данным типом употребле*

ния глагола «терпеть» соотносятся глаголы претерпеть и претерпе)

вать, образующие потенциальную видовую пару, а также сатуратив*

ный глагол натерпеться.

Поскольку субъект глагола (по)терпеть в этом круге употребле*

ний никак не контролирует ситуацию, она не получает в русской

языковой картине мира никакой этической оценки, хотя, разумеет*

ся, бедственное положение субъекта может вызывать сочувствие.

2. «Терпеливо переносить неприятное».

В этом круге употреблений глагол терпеть может быть истолко*

ван приблизительно следующим образом: «подвергаясь воздействию

неприятного фактора, не пытаться прекратить его действие и не те*

Раздел 2. Выражение толерантности средствами языка

119

* О различных типах видовых пар см.: [Зализняк, Шмелев 2000: 53—61; 2001].

Особый тип видовой соотносительности (близкий перфектному) демонстрируют та*

кие конструкции, как потерпеть / терпеть <аварию, бедствие, катастрофу, корабле*

крушение>. В них имперфективный член пары может указывать на состояние, воз*

никшее в результате события, обозначенного перфективным членом, и длящееся

в течение некоторого времени: корабль терпит крушение после того, как потерпел

крушение, и до тех пор, пока не пойдет ко дну или не будет спасен.

рять контроля над своим поведением». В данном значении терпеть

является непарным глаголом (потерпеть представляет собою не

перфективный коррелят, а делимитатив: «Сейчас может быть боль)

но, но ты немного потерпи», — может сказать врач ребенку, приступая

к неприятной процедуре*). Как правило, в этом круге употреблений

глагол терпеть используется без дополнения**; при наличии допол*

нения (терпеть боль) данный круг употреблений отчасти сходен

с рассмотренным выше (Oper), но отличается тем, что акцент дела*

ется не на наличии неприятной ситуации, а на том, что субъект не

делает попыток ее прекратить.

С данным кругом употреблений соотносятся глаголы «вытерпеть

<боль>, стерпеть <обиду> и перетерпеть***, существительное тер)

пение, прилагательные терпеливый, нестерпимый и их производные,

в частности соответствующие наречия — ср.: терпеливо переносить

<насмешки>; «И ему нестерпимо представилось, что еще это все он

должен напрягаться делать, неизвестно зачем и для кого» (Солжени*

цын. «Раковый корпус»).

Терпение, соотносимое с данным кругом употреблений, в тради*

ционных народных представлениях оценивается скорее положитель*

но. Характерны пословицы: Христос терпел и нам велел; С бедой не пе)

рекоряйся, терпи!; Терпенье лучше спасенья; Не потерпев, не спасешься;

Работай — сыт будешь, молись — спасешься, терпи — взмилуются. На*

против того, в языке революционных демократов 60*х годов XIX ве*

ка терпение в этом понимании — величайшее зло. Как пишет Корней

Чуковский [1952: 308—309], «с этим словом у революционных демо*

кратов шестидесятых годов всегда была связана мысль о неподготов*

ленности крестьянства к революционному действию», так что «когда

после поездки в деревню Некрасов писал о том тягостном чувстве,

которое вызывают в нем встречи с крестьянами:

Их нищета, их терпенье безмерное

Философские лингвокультурологические проблемы толерантности

120

* Ср. также: «Потерпи, родная, — старики твердят, — / Милого побои недолго бо*

лят!» / «Потерпи, сестрица! — отвечает брат. — / Милого побои недолго болят!» /

«Потерпи! — соседи хором говорят. — / Милого побои недолго болят!» (Н. Некрасов).

** Ср.: Чем хуже был бы твой удел, / Когда б ты менее терпел? (Н. Некрасов).

***Ср.: Сейчас — только бы лечение как*нибудь перетерпеть! (Солженицын. «Ра*

ковый корпус»).