Куббель Л.Е. Страна золота - века, культуры, государства

Подождите немного. Документ загружается.

таким способом арабский ученый и те люди, чьими рассказами он пользовался, хотели показать силу и

величие западноафриканской державы.

Еще более определенно сделал это ал-Идриси, хотя, как нередко бывало в средневековой

арабоязычной литературе, его сведения имели уже столетнюю давность. «Все эти страны, о которых мы

рассказали, — писал он, — находятся в подчинении у государя Ганы. Они выплачивают ему дань, а он их

защищает».

Но в торговом характере политики Ганы таилась и постоянная опасность. Ведь из такой политики, как

уже говорилось, неизбежно вытекало стремление избавиться от посредников. А на этом пути рано или

поздно должно было произойти решительное столкновение с самым невыгодным и агрессивным из

посредников, с сахарскими кочевниками. Пока сильное и относительно централизованное политическое

образование, располагавшее внушительной военной мощью, противостояло разрозненным кочевым

племенам, все шло хорошо. И даже оказывались возможными такие большие успехи, как подчинение

Аудагоста. Но успехам этим немедленно пришел конец, как только в северной части Западной Сахары

оформилась мощная «конфедерация» берберских племен группы санхаджа. Приближался конец

блистательной главы истории средневекового Западного Судана — той главы, олицетворением которой

навсегда сделалась Древняя Гана, «страна золота» арабских географов.

История этой берберской кочевой конфедерации, ведущей силой которой стало племя лемтуна, сама

по себе достаточно красочна да и характерна, потому что предвосхитила многие черты будущих

мусульманских реформаторских движений как в Западной, так и в Северо-Восточной Африке и

даже в самой Аравии и могла бы стать предметом особого рассказа. Идеологической основой союза

племен сделалась проповедь богослова Абдаллаха ибн Ясина из племени геззула.

Как всякий средневековый религиозный реформатор, Абдаллах прежде всего призывал очистить

«истинную веру» от недопустимых новшеств, требуя от своих приверженцев строгого соблюдения

основных предписаний ислама, воздержанного и почти аскетического образа жизни. Сам он, впрочем, едва

ли мог служить примером в этом отношении: «Абдаллах был женат на многих женщинах, — спокойно

поясняет его современник, все тот же Абу Убейд ал-Бекри, — он женился на нескольких каждый месяц и

разводился с ними. Неслыханно было, чтобы оставалась красивая женщина, которую он бы не потребовал

себе в жены. Подарки же его этим женщинам не превышали четырех мискалей золота».

Но для кочевой знати, мало интересовавшейся тонкостями догматики, да и для массы рядовых

кочевников призывы к «священной войне» против «черных язычников» имели очень ясный и определенный

практический смысл. Кочевники ничуть не хуже царей Ганы понимали, что чем меньше будет посредников

в торговле, тем большие барыши достанутся им, хозяевам пустыни. И призыв к «священной войне» — джи-

хаду — давал, казалось, хорошие шансы перераспределить в свою пользу доходы от сахарской торговли.

Успешное завоевание Марокко, правда, на некоторое время отвлекло внимание верхушки

Алморавидов от сахарских проблем. Но только на некоторое время. И уже в середине 70-х годов XI в.

войско кочевников, захватив Кумби, столицу Ганы, подвергло город страшному разгрому.

Однако военная победа не принесла кочевникам желаемых долговременных экономических выгод.

Прежде всего потому, что союз санхаджийских племен, сделавший возможной такую победу, сам оказался

настолько непрочен, что развалился — и всего через одиннадцать лет после захвата Кумби (который

кочевники к тому же не могли, да и не помышляли, видимо, удерживать в своих руках). Кроме того,

природные условия тогдашнего Сахеля тоже оказались серьезным препятствием. И сами санхаджа, и еще

больше их верблюды с трудом переносили дождливые сезоны. Поэтому невозможно было прочно

обосноваться в районе того же Аудагоста (во всяком случае, до обозначившегося в XII в. высыхания

климата), и дело сводилось к отдельным набегам в сухое время года. А уж когда после смерти в 1087 г.

вождя лемтуна Абу Бекра объединение племен распалось, нечего стало и думать об увеличении доли в

торговых доходах: все возвращалось на круги своя.

Ал-Идриси в «Книги Рожера»

показал те изменения, что произошли в Гане за столетие, протекшее

между созданием «Книги путей и государств» ал-Бекри и его собственных трудов. В основном эти

изменения относились к распространению ислама в Западной Африке. Ведь единственным мало-мальски

долговечным итогом победы Алморавидов оказалось некоторое ускорение в продвижении ислама в Судан.

Да и здесь успехи были вовсе не так велики. И уж во всяком случае, никак нельзя приписать

Алморавидам всю заслугу внедрения ислама в Западной Африке (а это иногда делали совсем не так давно,

еще в 60-х годах). Нельзя хотя бы потому, что это очень и очень длительный процесс и он далеко не

закончился еще и сегодня. Тем более невозможно поверить, что набег кочевников — пусть даже очень

результативный, но не имевший тем не менее никаких серьезных политических последствий, — смог бы

разом опрокинуть древние верования, уходившие корнями в глубину веков, и утвердить на их месте новое и

совершенно чуждое массам вероучение.

Гана продолжала существовать. Именно к периоду после алморавидского погрома относятся, как уже

говорилось, находки Томассе, Мони и Шумовского во время раскопок в Кумби-Сале. Торговля с Северной

Африкой не прекратилась. Но могущество Ганы быстро пошло на убыль. А это влекло за собой неприятные

Географический труд ал-Идриси был написан по поручению норманнского короля Сицилии Рожера II.

последствия в самом Западном Судане: прежние данники осмелели и начали проявлять самостоятельность

— сначала робко, потом все увереннее и увереннее.

К концу XII в. уже никто в Судане не признавал гегемонию кайямаги. Появилось сразу несколько

соперничавших между собой политических единиц. Во главе их стояли бывшие данники, а порой и просто

бывшие наместники правителя Ганы. К таким наместникам принадлежал, по преданию, и Сумаоро Канте,

правитель княжества народа сосо (предание утверждает даже, что прежде он был-де рабом царя Ганы).

Короткое время даже казалось, что именно Сосо сменит Гану в роли гегемона западносуданской «большой

политики». Этого, правда, не случилось, хотя и не по вине Ганы, но все же бывший наместник в

начале XIII в. завладел Кумби.

Так был нанесен решающий удар могуществу Ганы. После занятия столицы войском Сумаоро ее

оставили купцы, перебравшиеся в новый город — Валату, расположенную в нескольких сотнях километров

к северу от Кумби. Соответственно туда переселился и торговый центр.

После этого Гана захирела уже окончательно. Правда, она продолжила свое существование как

данник новой большой суданской державы — Мали. Правитель Ганы даже сохранил — единственный из

всех данников малийского мансы (царя) — право именоваться царем. Конечно, это было не более чем

протокольной уступкой. Все же прошлая слава и авторитет сохраняли притягательную силу для позднейших

поколений: ведь не случайно все мелкие и не очень мелкие княжества, возникавшие в стране сонинке в XIII

в., претендовали на то, что образовались в результате распада древнего Уагаду — Ганы. И тем не менее

реальной силой на предстоявшие почти два столетия становилось Мали, великая держава династии Кейта. К

рассказу о ней мы и перейдем.

Великое Мали

Древний Мандинг и «царство Маллил»

Эта новая политическая сила, которой суждена была, пожалуй, наибольшая известность среди авторов

позднего средневековья, и арабоязычных и европейских, складывалась в верхнем течении Нигера, там, где

невысокие скалистые холмы Мандингских гор отделяют его от истоков другой большой реки, впадающей в

Атлантику, — Сенегала. Эта область издревле носила и поныне сохраняет в историческом предании

название Манден, или Мандинг, а древних ее обитателей именуют мандингами. Как и сонинке, создавшие

Древнюю Гану, эти люди принадлежат к большой группе народов, говорящих на родственных языках

мандё; в научной литературе все эти народы нередко обозначали как мандингов (или, в английской

передаче, мандинго). Собственно мандинги, обитатели Мандингских гор, были предками одного из самых

известных и распространенных по территории Западной Африки современного народа малинке. Но в самом

этом этнониме (названии народа) — малинке — навсегда запечатлелось название политического

образования, которое некогда создали древние мандинги и слава которого в XIV—XV вв. гремела по всему

Средиземноморью: малинке означает «люди Мали».

Мы не в состоянии сейчас сколько-нибудь точно определить, когда оно появилось на Верхнем

Нигере. Надежных письменных сообщений о раннем Мали нет, а устное историческое предание народов

Западного Судана, как уже говорилось, не может дать нам представления о времени: для гриота —

сказителя, передающего это предание, разница в несколько сотен лет не имеет никакого значения. Один

французский исследователь, многие годы посвятивший изучению устной исторической традиции,

остроумно заметил, что для сказителя имеют значение только момент, когда происходят события, о которых

он повествует, и момент, в который происходит такое повествование. Они фактически сливаются, а весь

временной промежуток между ними просто исчезает.

И только очень приблизительно можно установить, что первые княжества в районе Мандингских гор

существовали уже к IX в., если не раньше. Именно во второй половине IX в. арабский историк и географ ал-

Якуби, с которым мы уже встречались, первый упомянул «царство Маллил», одно среди многих «царств»

Западной Африки. Сам ал-Якуби никогда не бывал южнее Верхнего Египта. И сообщение его отразило

многолетний опыт египетских купцов, участников непрекращавшейся древней торговли через пустыню:

вспомните о прямой дороге из Египта в Гану, заброшенной в X в. ...

Это Мали, самое раннее, состояло из двух областей. Одна из них лежала в верхнем течении реки

Бакой, другая — между нынешним городом Сигири и селением Каба, в северовосточной части современной

Гвинейской Республики. Первая называлась «До», вторая носила название «Кири». И словосочетание «До

ни Кири» — «До и Кири» — и поныне обозначает в историческом предании малинке древнейшее княжество

Мали.

Область До знали уже те, на чьих сообщениях основывал ал-Бекри свою «Книгу путей и государств»:

он называл До «большим царством» и даже отметил его протяженность — восемь дней пути. Ал-Идриси в

XII в. тоже упомянул Мали — он описал его столицу и отметил расстояние между нею и городом «Великой

Ганы». Расстояние это, по словам ал-Идриси, составляло двенадцать дневных переходов.

Люди Мандинга

Люди, обитавшие в междуречье Нигера и Сенегала, издавна занимались земледелием. До сих пор

один из самых распространенных мотивов в устном поэтическом творчестве жителей этих мест — расчистка

под посев участков леса или саванны. На га^ом участке растительность сначала вырубали, а потом

срубленные растения сжигали; их зола служила удобрением при посеве. Такая система земледелия носит

название подсечно-огневой. Ее недостаток в том, что она требует частой смены обрабатываемых участков,

так как почва под посевами истощается очень быстро (поэтому такую систему земледелия можно назвать и

переложной).

Но в саваннах Западного Судана свободных земель было сколько угодно, так что этот недостаток не

причинял земледельцам особых забот.

Природные условия здешних мест были все же гораздо благоприятнее, чем там, где складывалась и

существовала Древняя Гана. Здесь, в зоне саванны, где меньше ощущались колебания климатических

условий, причинявшие столько бед жителям расположенных в Сахеле, совсем рядом с пустыней, Аудагоста

или Кумби, засухи случались сравнительно редко, а дождливый сезон наступал более или менее регулярно.

Так что фольклор мандингов не сохранил заметных воспоминаний о каких-либо природных катаклизмах. Да

и от небезопасных кочевых соседей здесь было подальше.

С незапамятных времен в этих местах сеяли дурру — разновидность проса — она и служила главным

пищевым злаком, сажали маниоку — травянистое растение с толстым мучнистым корнем, содержащим

много крахмала. Этот район вообще входил в состав одного из важнейших центров окультуривания диких

пищевых растений на Африканском континенте. В частности, как раз в этом центре или, точнее сказать,

очаге, был окультурен ямс — один из важнейших клубнеплодов, и в наши дни составляющий солидную

долю пищевого рациона африканцев. Довольно широко распространены были и посевы хлопка.

Меньшее значение в хозяйстве собственно мандингов имело скотоводство. Как и повсюду в Западном

Судане, здесь издавна существовало разделение труда между жителями земледельческих областей и

скотоводами-кочевниками, разводившими скот дальше к северу, в Сахеле. Кочевники обменивали свой скот

на продукты земледельческого труда оседлых людей.

Большое место в жизни мандингов занимала охота. И сейчас еще видно ее хозяйственное значение:

охота служит заметным подспорьем и в современном хозяйстве народов этого региона, а к тому же у

нынешних малинке сохранилось множество древних легенд, верований и обрядов, связанных с духами

охоты. И хотя в эти места давно пришел ислам, он так и не вытеснил из народного сознания эти древние

традиции.

Но все же основой хозяйственной жизни оставалось земледелие. Оно требовало очень больших затрат

труда. Ведь до самого недавнего времени народы Западной Африки не знали плуга: вся обработка земли

велась мотыгами. И хотя многовековой производственный опыт африканских крестьян при- вел к созданию

множества особых, очень специализированных видов мотыг, прекрасно приспособленных к самым раз-

нообразным видам работ, все же при такой технике обработки земли производительность труда земледельца

оставалась очень низкой. В одиночку крестьянин не смог бы справиться и с расчисткой участка, и с

рыхлением почвы, и с посевом или посадкой. И поэтому основой хозяйства мандингов — да и всех вообще

народов, говорящих на языках манде, — мог быть только коллективный труд.

Сейчас не так-то просто определить, как выглядела та общественная организация, на базе которой

вырастало великое Мали. Ее облик можно воссоздать прежде всего с помощью этнографических данных:

описаний хозяйства, быта — общественного и семейного, — обычаев, обрядности и т.п. Таких описаний

довольно много, но созданы они были в гораздо более позднее время — начиная, строго говоря, со второй

половины прошлого века. И тем не менее они способны обеспечить исследователя вполне достоверной

информацией. В первую очередь из-за консервативности этой части культурного наследия любого народа,

особенно в докапиталистическую эпоху, о чем мы уже говорили раньше. А кроме того, социально-

экономическое развитие народов Западного Судана отличал очень замедленный темп. Причин тому было

несколько: низкий технический уровень хозяйства; отсутствие серьезных стимулов к интенсификации

собственной экономики — сравнительно редкое население при огромных пространствах свободных земель;

тормозящий рост местного ремесла характер внешней торговли; наконец, все увеличивавшийся отрыв от

быстро развивавшегося Средиземноморья, обусловленный трудностью контакта через Сахару. Да и охота за

рабами — и до появления европейцев, и тем более после Великих географических открытий — тоже не

слишком способствовала развитию производительных сил общества.

Все это вносило застойные тенденции в эволюцию западно-суданских обществ. И потому эти

общества дошли до времен знакомства с ними европейских этнографов в сравнительно мало изменившемся

виде по сравнению со средневековьем. Кстати, в иных случаях это подтверждает и историческое предание

мандеязычных народов.

Итак, первичной ячейкой организации общества у этих народов была большая семья. В нее входили

не одни только родственники: отличительной особенностью большой семьи в Западном Судане было то, что

в нее включались и люди, не связанные с ее членами узами реального родства, — вольноотпущенники и

рабы. Рабы составляли часть общей собственности семьи; такая собственность включала помимо них по-

стройки, орудия труда и скот.

Но не нужно преувеличивать тяжесть положения рабов у мандингов и родственных им народов. Дело

в том, что «настоящими» рабами, какими мы их себе представляем (вспомните предупреждение о

неприспособленности нашей расхожей терминологии!), такими, которые бы считались, по классификации

римских юристов, «говорящим орудием», а не человеческим существом, оказывались только те, которых

захватывали ради того, чтобы впоследствии продать. Их участь действительно была незавидной. Но немалая

часть полоняников, особенно в ранний период, когда еще только начиналось у этих народов сложение

общества с антагонистическими классами, либо сажалась на землю и работала на ту большую семью, в

собственность которой попадала, либо же включалась в состав царских рабов — воинов и слуг, попадая

таким образом в привилегированную прослойку общества.

Очень важная особенность: рабство само по себе не считалось неизменным состоянием. Ребенок раба,

рожденный в доме господина, уже пользовался некоторыми преимуществами по сравнению со своими

родителями: его, в частности, уже ни при каких обстоятельствах нельзя было продать. А в четвертом

поколении раб и вовсе переставал быть рабом, превращаясь в вольноотпущенника — дьонгорон. И как воль-

ноотпущенник продолжал считаться членом той большой семьи, к которой принадлежали его предки-рабы.

Хотя вольноотпущенник и не был вполне равноправен со свободными членами семьи, отличие его от

низших категорий свободных — а сюда относились все ремесленники, которые образовывали фактически

касты, т.е. группы людей, наследственно занятых какой-нибудь одной профессией и заключающих браки

лишь внутри своих групп, — почти не ощущалось. А уж когда речь шла о вольноотпущенниках царской

семьи, их положение почти всегда оказывалось лучше положения свободных мандингов. Из царских

дьонгорон составлялись отборные отряды войска, вольноотпущенники, а зачастую и просто рабы правителя

ставились наместниками городов и целых областей. И в конечном счете государь стремился к тому, чтобы

все важнейшие должности в его владениях оказывались заняты его рабами или бывшими рабами: ведь эти

люди, особенно поначалу, были связаны только с правителем и его семейством, зависели только от них и

только им были обязаны своим положением. А это на первое время давало некоторую гарантию, что и

дьонгорон, и рабы будут верно служить своему господину.

Не нужно думать, будто внутри большой семьи у мандинг-ских народов не возникало противоречий.

Это была патриархальная семья — она называлась тун, или тон. Во главе ее стоял самый авторитетный,

обычно старейший, мужчина. Ему принадлежала очень большая власть над всеми остальными членами

семьи: он распоряжался их трудом, он командовал ими во время военных предприятий, он же был и глав-

ным служителем культа предков. Власть его была, таким образом, и светской, и духовной. И потому уже на

ранних стадиях развития у главы патриархальной семьи появились возможности эксплуатировать к своей

выгоде труд не только рабов и вольноотпущенников тон, но и свободных ее членов — как полностью

свободных, так и не вполне полноправных, например ремесленников.

Среди неполноправных каст, куда входили все ремесленники (свободный полноправный мандинг мог

быть только земледельцем или охотником), выделялись своим авторитетом и своей ролью в общественной

жизни гриоты. То была каста певцов-сказителей, в функции которых входило хранить предание, передавая

его из поколения в поколение, от отца к сыну. Очень часто гриоты, особенно царские (ведь каждая семья

имела своих гриотов), занимали исключительно высокое положение в аппарате управления. Одной из глав-

ных была для гриота роль посредника, поэтому они очень часто использовались в качестве послов.

Из нескольких больших патриархальных семей складывалась община — дугу. Она распоряжалась

землей, причем на практике эту функцию отправлял глава той семьи, которая первой поселилась в данной

местности, — считалось, что именно она установила особые связи с духами местности, обеспечивающие их

благоволение. Внутри общины существовало несколько слоев. Выше всех стояли главы отдельных

патриархальных семей; они пользовались преимущественным правом занимать высокие должности в войске

и в управлении. За ними следовали рядовые свободные общинники; из них, особенно в ранние времена,

составлялось войско. Ниже находились ремесленные касты, среди них тоже существовал определенный

порядок старшинства: выше всех были кузнецы, дальше шли кожевники, ткачи и прочие ремесленники.

Самой младшей из нелолноправных каст считались гриоты, но и у них была градация: например, гриот

кузнецов располагался выше гриота ткачей. И, наконец, на самой нижней ступеньке общественной иерархии

стояли дьонгорон и рабы.

Положение главы дугу — он именовался дугу-тиго — создавало еще большие возможности для

накопления богатств в одних руках, чем положение главы отдельной патриархальной большой семьи — тон-

тиго. Дугу-тиго распределял земли между отдельными семьями-тон, и все, кто в них входил, обязаны были

отдавать главе общины долю своего урожая. Точно так же облагался как бы податью любой доход,

полученный во владениях общины с чего бы то ни было — с охоты, рубки леса или добычи полезных

ископаемых. Считалось, что подать эта принадлежит всей общине и должна расходоваться на ее общие

нужды по указаниям совета глав отдельных семей. Первоначально это так и делалось, но уже довольно

скоро дугу-тиго стал распоряжаться этими поступлениями единолично, все меньше считаясь с мнением

совета.

Больше того, глава общины имел возможность по своему усмотрению использовать и труд свободных

людей, объединявшихся в так называемые возрастные группирования. Эти объединения лиц примерно

одного возраста создавались первоначально для взаимной помощи в хозяйстве, в частности для обработки

полей будущих или настоящих родственников жены каждого из входивших в такие объединения. Создание

возрастных групп относилось к очень давнему времени, они составляли часть системы воспитания

молодежи и ее подготовки к выполнению обязанностей полноправных взрослых членов общества. Но

впоследствии труд возрастных групп молодежи стали использовать и верховная власть, и местные вожди

для исполнения различных тяжелых и трудоемких работ, в особенности ирригационных или по расчистке

целины. И труд этот фактически мало-помалу превращался в повинность.

Такими путями выделялся сильный в имущественном отношении слой вождей, так складывалась

родовая аристократия.

Несколько общин объединялось в союз — этого требовали интересы и торговли, и военной

безопасности. В результате военных столкновений, под влиянием караванной торговли, которая

способствовала накоплению богатств в руках верхушки дугу, какой-нибудь из таких союзов начинал возвы-

шаться. В конечном счете под его властью оказывалась более или менее обширная область, которую

населяли не только разные союзы общин, но часто и разные народы.

Считалось, что входящие в союз люди происходят от некоего общего предка. Но союз дугу, особенно

осуществлявший владычество на сколько-нибудь значительной территории, включал не одних только

кровных родственников: ведь в него входили многочисленные категории зависимых свободных,

вольноотпущенники и рабы. И все-таки представление о родственной связи сохранялось, хотя связь эта

давно уже была чисто условной. Этот союз у мандеязычных народов носит в научной литературе название

«клан» — так мы его и будем обозначать далее.

Возвышение какого-нибудь клана прямо зависело от того, каким числом людей, в первую очередь

рабов, он распоряжался. Ведь рабов можно было использовать и как рабочую силу в земледелии, и как

воинов. При этом очень часто разница между свободным общинником и рабом не только практически

стиралась (на деле, но отнюдь не в общественном сознании!), но и обращалась не в пользу свободного.

Поэтому в позднейшее время многие общинники нередко добровольно становились рабами клана.

Французский ученый Шарль Монтей имел все основания писать, что для свободного бедняка счастьем было

попасть в число клановых рабов (особенно тогда, когда понятие «раб клана» стало равнозначно понятию

«царский раб»): с одной стороны, он таким способом избавлялся от произвола и вымогательств тех же

самых рабов, занимавших в правящем клане привилегированное положение, с другой же — сам приобретал

их права и привилегии.

Опираясь на войско, составленное из рабов, глава правящего клана мог себя чувствовать более или

менее независимым от старой родовой знати. К тому же торговля давала в его руки немалые богатства, а они

тоже способствовали укреплению некоторой независимости правителя. Торговля и здесь заметно ускорила

процесс классообразования у мандингов и родственных им народов: основные выгоды от нее доставались

знати (мы это уже видели в Гане, пусть и не в такой степени). В руках главы клана, носившего титул маиса,

т.е. «правитель; вождь», находилась преобладающая масса товаров, которые больше всего интересовали

купцов с другого «берега» Сахары, — золота и рабов. Эта же верхушка клана покупала и дорогие товары,

которые везли в Судан из Средиземноморья, — ткани, утварь, оружие, украшения. А рядовые общинники,

не говоря уж о рабах, мало чем могли воспользоваться из египетских или североафриканских товаров. Их из

статей «большой торговли» интересовала, по существу, одна только соль.

Мы видим, таким образом, что у мандингов, как и у со-нинке, постепенно складывались предпосылки

для образования классового общества. К тому же процесс этот протекал в условиях более благоприятных

для хозяйственной деятельности, чем существовавшие в Сахеле. И, несомненно, шел он быстрее — все,

понятно, относительно, — чем у сонинке. Причем если поначалу все это оставалось лишь предпосылками,

то с превращением «До ни Кири» и даже Мали, описанного ал-Идриси в XII в. (повторяю, тут следует учи-

тывать еще и то, что арабский географ заимствовал информацию, восходившую к гораздо более раннему

времени — как минимум к XI в.), в мощнейшее раннегосударственное образование Судана второй четверти

XIII в., классообразование должно было еще ускориться. Завоевательные походы, увеличение даней с

соседей, наконец, успехи в золото-соляной торговле, в установлении достаточно твердого контроля над нею

— все это не проходило даром. Постепенно намечались очертания новой социальной структуры: появлялись

ранние элементы будущего классового общества. С одной стороны, была аристократия клана — родовая и

новая, сложившаяся из царских и клановых рабов. С другой — рядовые общинники, ремесленники и

посаженные на землю рабы и вольноотпущенники, из которых предстояло в отдаленном пока будущем

образоваться совершенно новой категории членов общества — единому по своей социально-экономической

сущности классу зависимого и эксплуатируемого в разных формах крестьянства.

Но чтобы это ускорение стало реальностью, чтобы и завоевания, и дани, и контроль над

транссахарской торговлей сделали его возможным, потребовалось создание великой державы Мали. А это

событие неразрывно связано с именем национального героя мандингов/малинке — Сундьяты из клана

Кейта.

Сундьята, сын Соголон

Когда во второй половине XI в. алморавидское нашествие в решающей степени подорвало

могущество Древней Ганы и бывшие данники кайямаги начали понемногу освобождаться от зависимости,

между ними сразу же вспыхнула яростная борьба за первенство. Победитель в этой борьбе определился

далеко не сразу, а Мали пришлось еще раз испытать все тяготы, какие мог возложить на своих данников

могущественный сюзерен. На сей раз им оказался уже знакомый нам Сумаоро Канте, правитель Сосо — тот

самый, что нанес Гане окончательный удар.

Владения Сумаоро занимали область Каньяга, располагавшуюся в бассейнах рек Бауле и Колембине в

сахельской зоне, опять-таки поблизости от нынешней мавритано-малий-ской границы. Отсюда удобно было

контролировать и центральные области некогда могущественной Ганы, и раннее Мали в верховьях Нигера.

И Сумаоро некоторое время делал это не без успеха.

Народ сосо, или сусу, которым он правил, был, видимо, одним из предков современных сусу — тоже

мандеязычного народа, который сейчас живет в прибрежных областях Гвинейской Республики; между

прочим, столица Гвинеи — Ко-накри — стоит как раз в местности, населенной сусу. Устное предание

сохранило рассказы о последующих миграциях сосо из Каньяги в юго-западном направлении от мест их

обитания в эпоху Сумаоро Канте и Сундьяты Кейта, которому суждено было сломить наметившуюся было

на рубеже XII и XIII вв. гегемонию Сумаоро в Западном Судане.

Среди нескольких мандингских кланов, оспаривавших друг у друга верховенство на территории

древнего «До ни Кири» на протяжении XII в., когда резко пошло на убыль могущество Ганы, во второй

половине этого столетия первенствующее положение занял клан Кейта На долю правителей из этого клана,

особенно же Сундьяты, национального героя не одних только мандингов, но отчасти и родственного

современным малинке народа бамана (часто называемого также бамбара), выпала трудная задача:

освободиться от власти правителей Сосо и создать крупное и могущественное малийское государство.

Мало кто из исторических деятелей средневековья, и восточного и западного, окружен таким

множеством легенд, как Сундьята. Первоначальный вариант рассказа о подвигах великого воина и

правителя оброс множеством подробностей; очень немногие из них могли появиться при жизни героя или

даже хотя бы при жизни его ближайших преемников. Содержание рассказа при передаче его из поколения в

поколение профессиональными сказителями-гриотами неизбежно, хотя и очень медленно, изменялось,

утрачивая одни детали и приобретая другие. Со временем сложилось несколько вариантов сказания о

Сундьяте, и варианты эти порой очень отличаются друг от друга.

И тем не менее Сундьята Кейта — лицо, несомненно, историческое, реальное существовавшее и

действовавшее. И когда удается расчистить легенду от позднейших напластований, когда исчезают из нее

пусть интересные и живописные, но, увы, совершенно сказочные подробности, в особенности детали,

связанные с разного рода магическими верованиями и обрядами, — тогда остается очень реальная фак-

тическая основа: рассказ о подлинных исторических событиях, волновавших Западный Судан в начале XIII

в.

Европейские и африканские исследователи приложили и продолжают прилагать много сил и трудов,

чтобы как можно полнее записать разные варианты сказания о Сундьяте. Пока это в наибольшей степени

удалось работавшему в Гвинее историку Джибрилу Тамсиру Нианю: в 1960 г. Ниань смог опубликовать

перевод полной записи сказания, сделанной в селении Каба, или Кангаба, на Верхнем Нигере, где издавна

селились гриоты клана Кейта.

Сундьята, рассказывает легенда, был сыном Фа Магана Кейта, правителя Мали. После смерти отца

совет старейшин клана отстранил Сундьяту от наследования верховной власти, и мансой стал сын Фа

Магана от другой жены — Данкаран Туман Кейта. От рождения Сундьята не мог ходить: у него были

парализованы ноги. Только в 17 лет он впервые встал на ноги, когда понадобилось защитить мать от

насмешек соседок (по другому варианту, Сундьята смог подняться на ноги, как только прикоснулся к

царскому жезлу своего отца). После этого он вместе со своим любимым братом Манде (или Мандинг) Бори

занимался охотой, нимало не заботясь о судьбах княжества. Легенда наделяет Сундьяту

сверхъестественными охотничьими способностями; он будто бы их унаследовал от матери, существа

совершенно сказочного — полуженщины-полубуйволицы. Здесь нашли свое отражение широко

распространенные у мандингов и родственных им народов представления об охотничьих божествах:

Сундьята, как считают, был посвящен в их таинства.

Однако Данкаран Туман и его мать боялись Сундьяты и замыслили от него избавиться. Сундьяте

пришлось бежать из Мандинга вместе с матерью — Соголон, братом и сестрой. После долгих скитаний они

добрались до княжества Мема — на левом берегу Нигера к западу от нынешнего Томбукту — и встретили у

тамошнего правителя Мусы Тункара дружест- венный прием. Сундьята занял высокое положение среди

приближенных правителя.

Тем временем Данкаран Туман после неудачной попытки оказать вооруженное сопротивление

Сумаоро Канте, вождю сосо, бежал из Мали. Страна оказалась во власти Сумаоро, и Сундьяте предстояла

тяжелая борьба за восстановление ее независимости.

Предание изображает Сумаоро великим волшебником, владевшим многочисленными талисманами.

Его не могло поразить простое оружие. Лишь хитростью удалось сестре Сундьяты, выданной замуж за

Сумаоро, выведать у мужа его тайну: убить правителя Сосо можно было только стрелой с наконечником из

шпоры белого петуха.

Сундьята начал собирать силы для войны. Ему помогли войском правители Мемы и Ганы; постепенно

к нему присоединились, гласит предание, двенадцать вождей, в том числе предводители сильнейших

мандингских кланов — Траоре, Дабо, Сисоко. Когда войско наконец было собрано, Сундьяту избрали

мансой — верховным правителем. После этого он выступил в поход и принялся подчинять себе прежние

мандингские владения, отпавшие было после разгрома Данкаран Тумана войском правителя Сосо.

Сумаоро, поначалу не обращавший на Сундьяту никакого внимания, теперь двинулся ему навстречу с

большими силами. Противники несколько раз встречались в бою, но никому не удавалось одержать

решительную победу. Наконец, оба войска сошлись около селения Крина, неподалеку от нынешнего города

Куликоро. Исход сражения долго оставался сомнительным. Но в конце концов Сундьята сумел поразить

Сумаоро стрелой с наконечником из шпоры белого петуха, и государь Сосо обратился в бегство. Спасаясь

от преследовавшего его Сундьяты, Сумаоро скрылся в пещере и исчез. И сейчас еще около Куликоро

показывают огромную скалу, одиноко стоящую посреди равнины, а в этой скале — пещеру, где, по

преданию, скрылся Сумаоро.

Врины-сосо рассеялись, частью они были перебиты, а частью взяты в плен — после окончательной

победы Сундьяты им суждено было стать рабами. Княжество Сосо перестало существовать.

Победой при Крине Сундьята заложил основы последующего могущества Мали. Но в 1235 г., когда

произошла эта битва, оно занимало все еще сравнительно небольшую территорию на Верхнем Нигере. Зато

после Крины Сундьята начал быстро и неуклонно расширять свои владения.

Не стоит, наверно, представлять себе эти мандингские походы в виде чисто военных предприятий,

сопровождавшихся захватом той или иной территории. Ведь такой военной деятельности предшествовали,

да и сопутствовали ей, мирные миграции отдельных групп мандингов, осуществлявшиеся в сугубо

хозяйственных целях. Вспомните только о под-сечно-огневом переложном земледелии, господствовавшем в

саванне! И военные отряды лишь закрепляли это движение — например, вниз по Нигеру. Притом и сам

воин-мандинг, когда не было войны, превращался в земледельца. А земли, повторим это еще раз, хватало

всем.

В значительной степени как раз поэтому на вновь завоеванных землях обычно не происходило

серьезных перемен в жизни населения. Признав верховную власть правителей Мали, оно платило им дань,

но во внутреннюю его жизнь мандинги не вмешивались. Впрочем, деятельность Сундьяты отнюдь не

сводилась к простому подчинению новых областей. Много внимания уделял он развитию сельского

хозяйства — основы экономики создаваемой им державы. Предание приписывает ему основание множества

земледельческих поселков на вновь завоеванных территориях. Земли раздавались воинам для обработки.

Часто вместо малийских воинов на таких землях селили полоняников, обращавшихся в рабство. Но этот

способ расширения площади обрабатываемых земель особенное распространение получил позднее, когда в

начале второй половины XV в. Мали сменила Сонгайская держава.

Сундьята перенес и столицу Мали. Ранее ею было селение Дьелиба на правом берегу Нигера, там, где

в него впадает река Санкарани. Но в середине XIII в., в последние годы правления Сундьяты, на Санкарани

выше Дьелибы был основан новый город — Ниани. Этот город оставался столицей во все время

существования великого малийского государства. Только три столетия спустя, в 1545 г., аския Дауд,

правитель Сонгай, занял и разрушил его (хотя и тогда Ниани еще не прекратил своего существования).

Мандинги не изменили внутренней организации населения вновь подчиняемых областей и при

Сундьяте, и при его преемниках. Администрацию свою на завоеванных землях они строили, что называется,

не мудрствуя лукаво — не создавая какого-то специального аппарата управления. Наместниками таких

земель становились те военачальники, которые командовали покорившими их отрядами. Они собирали

дань, часть ее отправляли мансе в Ниани, а остальное становилось их долей, из этой доли

выплачивалось содержание воинам и покрывались расходы самого наместника и его приближенных.

Вероятнее всего, зависимость наместников от центральной власти и ограничивалась отсылкой мансе дани да

предоставлением в его распоряжение воинских отрядов в случае надобности.

Но даже такая форма зависимости очень скоро показалась чрезмерной самым могущественным из

наместников. Всего год спустя после Крины, говорит легенда, Сундьяте пришлось отобрать владения у

одного из самых близких своих соратников — Факоли Курумы. Курума, племянник Сумаоро, перешедший

на сторону Сундьяты и оказавший ему очень важные услуги во время войны против сосо, повел себя

настолько независимо, что практически не приходилось уже говорить о признании им верховной власти

мансы. Этот эпизод предвещал многие тяжкие потрясения в последующей истории Мали. Но в середине XIII

в. он оставался именно эпизодом: слишком силен был Сундьята, слишком велик был авторитет победителя

Сумаоро.

После Сундьяты

В 1250 г. Сундьята умер. Впрочем, по другим вариантам предания, он погиб на охоте от случайной

стрелы, и произошло это будто бы в 1255 г. Как бы то ни было, своему сыну и преемнику, которого

арабский историк Ибн Халдун называл мансой Уле, а предание — охотничьим прозванием «Йерелинкон»,

он оставил процветающее политическое образование с мощным, привыкшим побеждать войском.

При мансе Уле завоевания продолжались. Ему достались в наследство не только земли и войско отца,

но и его ближайшие помощники, способные полководцы. Предание сохранило нам имена самых

выдающихся из их числа — Манде Бори, брата Сундьяты, Тирамахана Кейта и Факоли Курумы. Они

предводительствовали отрядами, которые еще при жизни Сундьяты подчинили его власти не только земли

по обоим берегам Нигера в его верховьях, но и такие области, как плато Фута-Джаллон в нынешней Гвинее,

Фута-Торо в низовьях Сенегала и многие другие. Малийские воины покорили Бамбук, одну из главных

областей добычи золота в Западном Судане, о которой мы уже немало говорили. Другие отряды упорно

двигались вниз по течению Нигера. Новый государь сохранил и размах отцовских завоеваний, и главные

их направления. При нем были основаны три новых наместничества.

Если взглянуть на карту, становится понятно, почему именно эти направления сделались главными в

завоевательной политике Сундьяты и его преемников. Продвигаясь на юг и юго-запад от прежнего центра

Древнего Мали, мандингские государи подчиняли своей власти главные области золотодобычи. А

движение на север и северо-восток позволяло овладеть важнейшими центрами большой караванной

торговли с Северной Африкой и Египтом — торговыми городами Дженне, Томбукту и Гао. Если бы

удалось добиться успеха на обоих направлениях экспансии, во власти правителей Мали оказалась бы вся

южная половина трансса-харской торговли — от золотых россыпей до сухопут ных портов на

южной окраине Сахары. Правители из клана Кейта не были новичками в этой торговле и хорошо понимали,

какие огромные выгоды она может принести.

Иными словами, ко времени преемников Сундьяты уже сформировался треугольник важнейших

внешнеторговых центров -по верхнему и среднему течению Нигера — только что названные Гао, Томбукту

и Дженне. О Гао у нас уже была речь, когда шел рассказ о торговых путях через Сахару. Сама природа,

казалось, предназначила это место для размещения крупного перевалочного пункта. Такой пункт и возник у

выхода к Нигеру сухого русла — узда — Тилемси, по которому шли караваны на северо-восток и с северо-

востока. Основание города приписывают рыбакам-сорко, а в самом конце IX в. сюда был перенесен и центр

небольшого княжества, созданного народом сонгай, чья столица прежде располагалась примерно в 150 км

ниже по течению Нигера, на правом его берегу.

Долгое время Гао считали старейшим из торговых городов в этой части бассейна Нигера. Томбукту

возник в самом начале XII в. как стоянка кочевого туарегского племени магшарен в сухой сезон года, но

довольно быстро обрел значение торгового центра. «Люди, — пишет позднейший хронист, — сделали его

складским местом своих товаров и зерна, так что стал он путем для едущих при их отправлении и

возвращении». Ему, самому молодому из трех городов, предстояло блестящее будущее — экономическое,

культурное, политическое. Но в правления Сундьяты и его ближайших преемников до этого было еще

далеко.

Основание Дженне исторические сочинения суданских авторов XVII в. относили к «середине

второго века хиджры пророка», т.е. между 719 и 8)6 гг., а обращение его жителей в ислам — к рубежу

наших XI! и XIII вв., тем самым делая его как бы средним по возрасту из трех городов-братьев,

расположенным на реке Бани, в самом центре внутренней дельты Нигера.

Долгое время такая хронология в общем не вызывала сомнений. Но вот весной 1977 г. молодые

американские археологи Сьюзен и Родрик Макинтош начали раскопки на холме Дьоборо, иначе называемом

Дженне-джено («старый Дженне» на языке сонгай). И результаты этих раскопок стали без преувеличения

крупнейшей сенсацией в африканской археологии за последние полтора десятилетия.

Оказалось, что здесь, в грех километрах от современного Дженне, крупное поселение возникло не в

«середине второго века хиджры пророка», а не позднее середины III в. до н.э. и просуществовало более

полутора тысяч лет, запустев примерно около 1400 г. Оказалось, что это было поселение с развитым

ремеслом — настоящий город, специализировавшийся на выплавке железа и меди из привозных руд и из-

готовлений железных орудий, проволоки и тех медных пластин, о которых шла речь при описании раскопок

на Кумби-Сале, на массовом производстве керамических изделий. Примечательно при этом, что и железо, и

камень обнаруживаются уже на самой ранней из выделенных четырех фаз развития города: примерно с 250

г. до н.э. до 50 г. н.э. По-видимому, постоянной застройки в те времена еще не было. Зато в следующей фазе,

длившейся приблизительно до 400 г., когда поселение выросло почти до десяти гектаров, здесь была уже и

окружавшая его глинобитная стена. Главное же — именно на этот период пришлась первая в Африке

находка зерен риса. Остальные следы хозяйственной деятельности указывают на широкое использование

ресурсов реки и на разведение крупного рогатого скота. Можно добавить, что еще в прошлом веке в Дженне

ввозили не только руду, но и «полуфабрикат» — готовые крицы железа с налипшим на них шлаком. А

находки медных украшений говорят, что уже к середине 1 тысячелетия н.э. у города существовали связи с

ближайшими очагами обработки меди — с тем же Акжужтом, например (хотя следов связей именно в

северном направлении, как уже говорилось, пока не обнаружено), или с Аиром, или с окрестностями

нынешнего городка Ниоро, Но если Акжужт с его рудниками и плавильнями был источником всего лишь

теоретически возможным (в такой же мере яля Дженне, в какой он был теоретически возможен для Кумби,

столицы Ганы), то в более поздние времена, скажем, к середине XIV в., главным поставщиком меди в район

внутренней дельты Нигера был рудник в районе поселения Такедда (нынешняя Тегидда-н-Тесемт),

расположенного почти в полутора тысячах километров от Дженне. Скорее всего, именно оттуда же происхо-

дили и медные пластинки, найденные при раскопках Кумби-Сале.

Вот как описывал этот рудник марокканский путешественник Ибн Баттута, с которым нам вскоре

предстоит познакомиться поближе. «Месторождение меди расположено вне Такедды. На нем копают землю,

и медь доставляют в город, в домах жителей ее плавят — это делают их рабы и слуги. Когда выплавлена

красная медь, из нее делают слитки длиною в полтора шибра

, одни из них тонкие, другие толстые. И

толстые продаются по 400 слитков за мискаль золота, а тонкие продают по 600 или 700 за мискаль. Для

жителей слитки эти служат средством платежа. На тонкие покупают мясо и дрова, а на толстые — рабов,

слуг, дурру, жир и пшеницу».

Далее путешественник говорит о вывозе меди из Такедды и, хотя и не называет Дженне среди тех

мест, куда ее вывозят, едва ли приходится сомневаться, что Дженне получал аирскую медь задолго до

появления в Западном Судане Ибн Баттуты.

В этот «промышленный» город поступало продовольствие, производившееся по всей дельте. Именно

такая торговля, в основе которой лежал обмен железа и меди на продовольствие, и служила базой

экономики древнего Дженне. И в то же время город практически не был связан, особенно и, во всяком

случае, в ранний период своего существования, с торговлей золотом. Соль и медь поступали сюда в обмен

на все то же зерно, все ту же ремесленную продукцию. Впрочем, если принять во внимание, что расцвет

Дженне-джено пришелся на время между 750 и 1150 гг., т.е. на эпоху, когда золотая торговля Древней Ганы

достигала своего пика, то опять-таки, если справедлива упоминавшаяся раннее и возрожденная С.

Макинтош гипотеза, отождествляющая «остров Вангара» ал-Идриси с внутренней дельтой Нигера,

невозможно будет себе представить, чтобы к концу I тысячелетия н.э. Дженне никак в такой торговле не

участвовал. Запустение древнего Дженне началось с

XIII в. и, видимо, было связано с возникновением рядом с ним нового, уже мусульманского города.

Но если Дженне-джено мог обойтись без связей с транссахарской торговлей — во всяком случае, не

играть в ней сколько-нибудь заметной роли, то с новым, мусульманским, Дженне дело обстояло уже по-

иному.

Падение ганской гегемонии в Судане сопровождалось, точнее — во многом совпало по времени, с

переориентацией западного торгового пути в «страну золота». Резкое ухудшение гидрологических условий

в Сахеле, особенно в районе Аудагоста (ведь как раз на конец XII и на XIII в. пришлось заметное

сокращение размеров поселения, сопровождавшееся очевидными признаками особого внимания к

сохранению воды), сначала привело к перемещению торгового центра в Валату, или Виру — снова на

территории современной Мавритании, к востоку от Аудагоста и почти на одной с ним широте. Ясно, что в

обстановке продолжавшегося высыхания Сахеля Валата, расположенная на тех же 17 с небольшим градусах

северной широты, у самой границы с пустыней, могла быть только временным решением проблемы. И

перенос торгового центра отсюда ближе к Нигеру — главному водному пути региона — был шагом вполне

естественным и неизбежным.

Это хорошо почувствовал автор все той же написанной в Томбукту в середине XVII в. хроники.

«Томбукту, — говорит он, — сделался рынком для торговли. Большинство людей, приезжавших в него ради

торговли составляли жители Уагаду (т.е. центральной части Древней Ганы. — Л. К.), потом жители всей той

стороны. Ранее же торговля была в городе Виру... Потом мало-помалу все переместилось в Томбукту, пока

не собралось в нем... И заселение Томбукту было запустением Виру».

Но теперь Дженне становился жизненно необходим для существования нового центра транссахарской

торговли: без продовольствия из внутренней дельты Томбукту не смог бы прокормить ни свое собственное

население, ни тем более многочисленных приезжих. И с этого времени малейший неурожай в округе

Дженне неизменно отзывался нехваткой продовольствия, а то и просто голодом в Томбукту.

Так и возник тот самый треугольник нигерских городов, за обладание которым затем веками будут

бороться сначала мандинги, потом сонгаи, потом марокканцы. И суть этой борьбы останется одна и та же:

перехватить если не все пути торговли через пустыню, то, по крайней мере, как можно большее их число. И

мандинги в лице преемников Сундьяты вели такую политику очень последовательно...

В 1270 г. мансу Уле сменил на престоле другой сын Сундьяты — манса Уати. Но уже через пять лет

он был свергнут своим братом Халифой, Однако Халифе суждено было продержаться у власти еще меньше:

через несколько месяцев командиры царской гвардии, составленной из рабов клана Кейта, сместили его и

умертвили.

Так выступила на сцену новая политическая сила — рабская гвардия и ее начальники. Силе этой

предстояло сыграть важнейшую роль во всей последующей истории Мали. В конечном счете она

совершенно оттеснила от власти старую родо-племенную аристократию, причем произошло это очень

быстро. Между первым вмешательством манса-дьон-у — царских рабов — в политику и захватом

верховной власти одним из ее предводителей прошло всего десять лет: в 1275 г. рабы решили судьбу

мансы Халифы, а уже в 1285 г., после смерти мансы Манде Бори, внука Сундьяты, правителем

державы был провозглашен некий Сакура — вольноотпущенник, дьонгорон, клана Кейта.

При этом правителе завершился территориальный рост Мали. Сакура окончательно подчинил себе

главный центр караванной торговли с Египтом — Гао. Сонгайское княжество, столицей которого был этот

город, мандинги подчинили себе уже в правление мансы Уле. Однако во время смут, которыми

сопровождалось свержение Халифы в 1275 г., двум сонгайским царевичам — Али Колену и его брату

Слиман Нару — удалось сбежать из Ниани, где они содержались заложниками при малийском дворе. Они

Шибр {пяды - мера длины, равная примерно 22,5 см.

восстановили было независимость Гао, но продолжалась эта независимость недолго. Уже через полтора

десятка лет войско Сакуры вновь подчинило правителям Мали и сам Гао, и прилегающие к нему сонгайские

земли. И на сей раз — на полтораста лет, до конца XIV в.

В правление Сакуры очень вырос и укрепился международный авторитет молодой малийской

державы. Ибн Халдун рассказывает, что как раз в это время в Мали стало приезжать множество купцов из

Магриба и Ифрикии, т.е. из Северной Африки. Это свидетельствовало об успехе политики малийских царей

в основном: стремлении взять в свои руки главные торговые пути и города Западной Африки.

Сакура погиб в 1300 г., возвращаясь из паломничества в Мекку. К этому времени мандингские

владения простирались от Гао до побережья Атлантики, от Валаты до тропических лесов, прилегающих к

Гвинейскому заливу. Уже не раз встречавшийся нам перед этим автор исторической хроники XVII в.

«История Судана» — нам еще много раз придется иметь с ним дело и рассказывать о нем подробно —

свидетельствует: «Государь Малли правил сонгаями, Дьягой, Мемой, Баганой и их владениями до соленого

моря» (т.е. до Атлантического океана). Дьяга — это поселение в области Масина (междуречье Нигера и

Бани выше внутренней дельты Нигера); с этим городом мы встретимся, когда будем говорить об исламе в

средневековом Мали. Мема — район Сахеля к северо-западу от внутренней дельты, а Багана — то же самое,

что Уагаду, но на языке малинке, т.е. центральная область Древней Ганы. Что же касается «соленого моря»,

то не стоило бы, по всей видимости, воспринимать это заявление слишком буквально. Эффективная власть

мансы на западе едва заходила дальше упоминавшейся уже области Фута-Торо (хотя к этому времени

Текрур был очень ослаблен нажимом кочевников и основное земледельческое его население — предки

современных народов тукулер, волоф и серер — оказалось оттеснено далеко к югу и юго-западу от реки

Сенегал). Другое дело, что продолжалась мирная земледельческая миграция мандингов на запад. В

результате европейские мореплаватели XV—XVII вв. встретились, например, в долине реки Гамбия и

южнее нее с небольшими мандингскими княжествами, правители которых носили титул манса. Сам по себе

титул этот мог принадлежать и простому деревенскому старосте (дугу-манса), и верховному правителю

всего Мали (манден-манса). Так вот именно о манден-мансе как верховном правителе всех без исключения

мандингов и рассказывали португальским, голландским, английским и иным мореходам африканцы на Ат-

лантическом побережье.

Так или иначе, но непосредственные преемники Сундьяты не уронили славу основателя великого

Мали. И один из самых удачливых из их числа, вольноотпущенник Сакура (или Сабкара), правление

которого завершило XIV в., оказался крупным и талантливым государственным деятелем и полководцем.

Его царствование подготовило ту блестящую репутацию, какую Мали приобрело в Средиземноморье после

поездки в хадж (паломничество) и пребывания в Египте мансы Мусы I, одного из ближайших преемников

Сакуры.

«Муса Мали — государь негров Гвинеи»

Этот правитель вступил на престол в 1312 г. Он был внучатым племянником Сундьяты, внуком его

брата Манде Бори. Манса Муса, или Канку Муса, как его называли по имени матери, получил наибольшую

известность из всех государей клана Кейта, если исключить Сундьяту (да и то последняя оговорка

относится, пожалуй, только к суданской аудитории: в Европе и на Переднем Востоке Муса далеко затмил

имя основателя Малийской державы). Впрочем, между славой этих двух государей в самом Судане есть

довольно существенное различие: хотя оба они считаются национальными героями малинке и некоторых

родственных им народов, все же мусульмане особенно выделяют Мусу, тогда как немусульмане

предпочитают ему Сундьяту.

Именно Мусе посвящены самые подробные сообщения арабоязычных авторов — и

североафриканских и суданских, именно его изображения помещены на самых ранних европейских картах

Западной Африки. Между тем славой своей Муса I обязан был вовсе не военной или административной

деятельности, а главным образом той пышности, которой был обставлен его хадж в 1324 г. и которая

произвела, прежде всего в Египте, совершенно ошеломляющее впечатление. А уж в Каире как раз этим

трудно было удивить...

К этому времени трудами таких предшественников Мусы, как Сундьята, Уле и Сакура, Мали

достигло апогея своего могущества. И следует отдать мансе Мусе должное: он с большим достоинством

представлял свою страну в сношениях с другими правителями, в частности с мамлюкскими султанами

Египта

. В тогдашних исторических условиях самое царское паломничество превращалось в важнейшую

внешнеполитическую акцию — оно демонстрировало устойчивость и мощь государства. С этой задачей

манса Муса справился превосходно, проявив незаурядные дипломатические способности.

Он выступил из Ниани во главе огромной свиты: по рассказам позднейших хронистов, его

сопровождало кроме восьми тысяч воинов от восьми до девяти тысяч рабов и слуг.

С середины XIII в. правители Египта избирались из числа командиров войска, комплектовавшегося

мамлюками — купленными рабами преимущественно тюркского происхождения.