Куббель Л.Е. Страна золота - века, культуры, государства

Подождите немного. Документ загружается.

Признавать этот неоспоримый факт — вовсе не означает принижать достижения народов Западной

Африки в создании собственной культуры, своей государственности. Жители Западного Судана сумели

добиться многого. И если бы они и дальше продолжали развиваться сами по себе, без повседневных

широких контактов с окружавшими их обществами, то, возможно, в конечном счете и достигли бы не менее

высокого уровня развития, чем северные соседи. К сожалению, история не знает сослагательного

наклонения. И такой возможности она народам Судана не предоставила...

Величие и падение Древней Ганы

«Страна золота» и гараманты

«Говорит ал-Фазари, что... область Гана, страна золота, имеет размер в тысячу фарсахов на

восемьдесят фарсахов». Эти слова взяты из большого исторического труда арабского ученого Абу-л-Хасана

Али ибн ал-Хусейна ал-Масуди «Промывальни золота и россыпи драгоценных камней». Книга была в

основном закончена к 947 г. (хотя автор вносил в нее дополнения до самой своей смерти в 956 г.), но слова,

приведенные в начале этого абзаца, сказаны были на полтора с лишним столетия раньше — около 786 г.,

когда великий арабский астроном ал-Фазари завершал составление своих астрономических таблиц. До

нашего времени эти таблицы не дошли, и поэтому именно ал-Масуди обязаны мы сохранением самого

раннего упоминания названия «Гана» в арабоязычной литературе.

Конечно, ал-Фазари сильно преувеличивал размеры «области Гана»: один фарсах (это персидское

слово в араб¬ской передаче обозначало расстояние, которое лошадь проходит шагом за час) был равен

приблизительно шести километрам, так что такая Гана покрыла бы по долготе не только Западную Африку,

но вообще — весь Африканский континент на уровне примерно 16 градусов северной широты. Видный

польский историк Тадеуш Левицки предположил, что речь должна была идти не о фарсахах, а о милях.

Средняя величина арабской мили (не будем забывать, что здесь и дальше нам придется иметь дело с мерами

средневековыми, точные размеры которых далеко не всегда можно бывает установить) составляла около 2

км. Но и с такой поправкой окажется, что Гана ал-Фазари тянулась бы от верховий Сенегала чуть ли не до

озера Чад. Это тоже несомненное преувеличение — самое малое втрое, — хотя вторая цифра с такой

поправкой, т.е. 160 км по широте, выглядит более или менее реалистичной. Но все же то, что Гана

была известна арабскому астроному второй половины VIII в., показывает, что к этому времени арабы

определенное представление о положении дел во внутренних областях Западной Африки уже имели. Ал-

Фазари был не одинок. Другой великий астроном и математик средневековья, наш соотечественник (он

был уроженцем Средней Азии) Мухаммед ибн Муса ал-Хорезми, умерший около 846 г., тоже

упомянул Гану в своей «Книге облика Земли». Притом говорит он о ней так: «Гана, народ,

который называют аграмантис». И вслед за ал-Хорезми астроном первой половины X в. Сухраб, автор

«Книги чудес семи климатов», поясняет: «Страна Гана — народ, называемый аграмантис».

Так причудливо переплелась в трудах арабских астрономов античная и эллинистическая традиция,

итоги которой как бы подводили труды александрийского ученого II в. н.э. Клавдия Птолемея, с новыми

знаниями, которые приносила мусульманам живая практика, торговая и политическая. И такое переплетение

было распространено очень широко, отнюдь не ограничиваясь интересующей нас в данном случае

Западной Африкой.

Еще в V в. до н.э. грек Геродот, прозванный «отцом истории», рассказывал о народе

гарамантов, населявшем область Фазания — нынешний Феццан на юге Ливии. Этот народ, говорит Геродот,

«имеет боевые колесницы, запряженные четверкой лошадей, на которых они охотятся за эфиопами-

троглодитами» (так греческий историк называл далеких предков современного народа тубу — обитателей

нагорья Тибести в Восточной Сахаре). Наскальные росписи, во множестве обнаруженные на западе и

в центре Сахары, как будто могут служить подтверждением сообщений Геродота. И все-таки мы до сих

пор очень немного знаем об этом народе. Сейчас можно говорить о том, что политическое

объединение, получившее, скорее всего, свое название от города Гарама в Феццане, начало складываться,

видимо, на рубеже XIV—XIII вв. до н.э. В него вошли различные ливийско-берберские племена, какие-то

группы негроидного населения Сахары и довольно многочисленные выходцы из стран бассейна Эгейского

моря. Те же изображения колесниц, например, повторяют стилевые особенности крито-микенского

искусства.

Сведения Геродота относятся к эпохе расцвета гарамантской цивилизации. К этому времени в

Феццане существовала держава с сильной военной организацией, позволявшей ей держать в страхе

непосредственных соседей и выступать равноправным партнером в торговых контактах с карфагенянами,

бывшими до конца Пунических войн, т.е. до начала второй половины II в. до н.э., хозяевами всего

североафриканского побережья к западу от Египта. Га-раманты обменивали золото, страусовые перья,

драгоценные камни и черных невольников на ремесленные изделия. Внутри гарамантского общества

наблюдалось довольно четкое расслоение; в нем верхнюю позицию занимали скотоводы-всадники.

Подчинив себе окружавшие их народы землевладельцев, часть из них обратив в рабов, они организовали

строительство очень крупных и сложных по тем временам оросительных сооружений, питавших

гарамантские оазисы в обстановке все ускорявшегося высыхания зеленой Сахары.

Гараманты сумели сохранить независимость и после перехода господства над Северной Африкой в

руки Рима. Несмотря на несколько, казалось бы, успешных походов римских войск в глубину гарамантских

владений, на этих землях не стояли римские гарнизоны. Опустошение плодородных оазисов, даже

сожжение римлянами столицы Феццана — Гарамы не привели к созданию здесь еще одной римской

провинции, как случилось это на всей территории Северной Африки. Больше того, гарамантам случалось

выступать и в роли равноправного союзника, совершая вместе с римскими отрядами походы все на тех же

«эфиопов-троглодитов».

Последние дошедшие до нас сведения о гарамантах относятся к VII в. — ко времени арабского

завоевания Северной Африки; после этого гараманты бесследно исчезают из сообщений очевидцев,

сохраняясь лишь в астрономических и географических трактатах, восходящих к Птолемею. Как и куда они

исчезли — вопрос особый, на который наука пока что еще не нашла ответа. Но в поздней эллинистической

научной литературе они традиционно остались могущественными и опасными соперниками римской

мировой державы. И ничего нет удивительного в том, что писавшие по-арабски ученые, познакомившиеся с

этой научной традицией раньше писавших по другим отраслям знания, связали в своем представлении с

древними гарамантами то большое и сильное политическое объединение — созданное и управлявшееся

африканцами с черным цветом кожи, — сведения о котором мусульмане начали получать от купцов,

продолжавших по стопам своих предшественников старинную торговлю с Западной Африкой.

Но переняли они не только сведения. Именно гараманты проложили два главных торговых пути через

Сахару, две «дороги колесниц», вдоль которых сохранились до наших дней многочисленные изображения

этих колесниц. Один из этих путей ведет от Триполи до нынешнего малийского города Гао, а второй

выходит к западной границе внутренней дельты Нигера, приблизительно около современного городка

Гундам, начавшись в Южном Марокко. К этим дорогам нам еще предстоит вернуться.

Сахель и Сахара — земледельцы и скотоводы

Арабские географы были безусловно правы в одном: у африканских народов, живших ко времени

первых контактов с мусульманами вдоль южной окраины великой пустыни, уже сложились достаточно

развитые традиции хозяйственной деятельности и социальной организации. И возникли эти традиции

намного раньше такого контакта. Правда, в Западном Судане новые пришельцы имели дело не с потомками

древних гарамантов: здесь жил не тот народ и существовало, так сказать, не то государство (хотя сам по

себе вопрос о том, можно ли считать Древнюю Гану государством в полном смысле слова, т.е. политической

надстройкой над сложившимся классовым обществом, остается еще очень и очень спорным, и нам еще

придется об этом говорить). Но бесспорно, что самое появление Ганы на карте тогдашней Западной Африки

было итогом многовекового хозяйственного, культурного и общественного развития. Так же как бесспорно

и то, что деятельными участниками этого развития были люди, издавна представлявшие две разные формы

хозяйства — земледельческое и скотоводческое.

Отношения между земледельцами и скотоводами далеко не всегда были идиллическими, хватало и

столкновений и кровопролития, но объективно они не могли обойтись друг без друга. К тому же, как уже

говорилось, климатические условия на границе пустыни и Сахеля не оставались неизменными, а потому

продолжалось и постепенное движение жителей Сахары в южном направлении. Так что Сахара вошла

неотъемлемой частью в историю западно-суданского средневековья. И лучше всего это можно увидеть на

западе региона, в нынешней Мавритании.

В центральных областях этой страны — Адраре и Таганте — несколько тысячелетий назад жило

многочисленное население, которое вело смешанное земледельческо-ското-водческое хозяйство. И там и

тут сохранились до наших дней остатки поселений, полей, зернохранилищ. Устная историческая традиция

современных обитателей этой части континента связывает их с двумя народами — бафурами и гангара.

Причем предание определенно считает бафуров людьми с белым цветом кожи, а гангара — черными.

Большинство современных исследователей склоняются к тому, чтобы первый из этих легендарных

народов считать отдаленными предками некоторых берберских групп, и посейчас живущих в оазисах

Адрара около современных городов Вадан или Шингетти, когда-то бывших довольно важными этапными

пунктами на одном из главных караванных путей между Северной Африкой и Суданом. И, кстати сказать,

одним из весомых аргументов в пользу того, чтобы считать бафуров «белыми», служит как раз то, что в этих

местах с незапамятных времен возделывается финиковая пальма — культура, типичная именно для

берберского населения сахарских оазисов.

Но для нашей книги больший интерес представляют районы, лежащие южнее и носящие теперь

названия Тагант, Асаба, Ход. Дело в том, что в последнем из этих трех районов, немного севернее

нынешней мавританско-малийской границы, располагалась столица средневековой Ганы — город Кумби, о

котором нам еще придется говорить.

В Таганте, Асабе и Ходе все без исключения развалины приписывают народу гангара — предкам

современных сонинке. В этом отношении полнейшее единодушие отличает исторические предания как

самих сонинке, так и их соседей — кочевников-мавров (в нашей литературе их чаще обозначают как арабов

Западной Сахары). Развалины эти состоят из остатков небольших каменных строений, обычно круглых в

плане, в исключительных случаях — квадратных. Внутренний диаметр таких строений не превышает 2 м, а

высота составляет около 1,70 м; в отдельных случаях над круглыми постройками сохранились остатки

купольных покрытий из плоских каменных плит. На гораздо реже встречающихся -прямоугольных в плане

сооружениях большего размера — иногда 5X2 м — покрытия не сохранились; для них, видимо,

использовали дерево.

Эти строения иногда располагаются целыми поселками, окруженными оборонительной стеной, —

такие стены всегда служат безошибочным указанием на то, что заметно ухудшился социально-политический

климат: обострились отношения с соседями-кочевниками, меньше стало безопасности.

Но, пожалуй, интереснее и красноречивее всего оказываются находки внутри оград: жернова, остатки

керамики, шлак от выплавки металла. Иными словами, гангара, если создателями поселений были они,

представляли собой оседлый земледельческий народ, знавший производство и обработку железа и

гончарство.

Тут стоит, наверное, сделать небольшое пояснение. Мы в Европе привыкли к такой

последовательности материалов, из которых изготовлялись орудия труда: камень — медь (точнее, бронза)

— железо. Так вот, в Африке металлы осваивались, как правило, в обратной последовательности: сначала

железо и только потом медь или бронза. И единственным известным сейчас исключением из этого правила

была как раз Мавритания.

В юго-западной части страны, около поселка Акжужт, французская исследовательница Ни коль

Ламбер открыла в 60-х годах развитую металлургию меди; здесь присутствовали все необходимые

составные части металлургического производства — рудники, следы добычи руды и ее плавки. Причем

Ламбер открыла не только шлаки от плавки, но и остатки плавильной печи с дутьевыми трубками.

Расстояние между Акжужтом и местностями, которые населяли гангара, сравнительно невелико —

немногим более тысячи километров. И тем не менее, каким это ни может показаться парадоксальным,

влияние недальнего металлургического центра, относящегося примерно к VI—V вв. до н.э., оказалось не

ощутимым ни в Таганте, ни в Ходе. Все связи Акжужта как центра производства меди были ориентированы

на север, в сторону Марокко. И не случайно мавританский очаг медной металлургии располагался не-

посредственно у южной оконечности западной «дороги колесниц», о которой мы только что говорили в

связи с гарамантами. «Дорога колесниц» напрямую связывала этот очаг с более ранним по времени центром

металлургического производства в Южном Марокко. Иначе говоря, можно предполагать, что в район

Акжужта эта отрасль производственной деятельности людей пришла из Северной Африки (где

последовательность металлов была такой же, как и в Европе).

Предки же создателей Ганы знали уже и выплавку, и использование железа. Быть может,

все дело было в хронологии: в Западную Африку железо пришло, видимо, из Средиземноморья не позднее

начала второй половины I тысячелетия до н.э. (рождение знаменитой культуры Нок, культуры

железного века, в Северной Нигерии датируется V в. до н.э.) и могло появиться в сахельских

районах Мавритании и Мали еще до сложения очага медной металлургии в районе Акжужта. К тому

же теперь мы достоверно знаем, что не позднее III в. до н.э. выплавка железа и изготовление железных

орудий были хорошо известны в междуречье Нигера и его правого притока Бани, где около этого

времени возник древнейший городской центр Западного Судана — Дженне.

Но ведь и гангара не были, вероятно, первооткрывателями земледельческого хозяйства в тех

местностях, где предстояло несколько столетий спустя сложиться Древней Гане. В те же 60-е годы

американский археолог Патрик Мансон начал раскопки в Южной Мавритании, в районе скалистого уступа

Дар-Тишит, и обнаружил здесь множество следов существования оседлого земледельческого населения еще

в конце II тысячелетия до н.э. По-видимому, поначалу речь шла, собственно, не о регулярном

земледельческом хозяйстве, а о постоянном сборе зерен дикорастущих злаков. Лишь позднее обитатели

этих мест перешли к сознательному возделыванию отобранных в течение веков растений. Для ранних фаз

заселения Дар-Тишита характерно было и развитое рыболовство: в этом районе сохранилось множество

следов существования озер, а в кухонных отбросах — немалое количество рыбьих костей: сухость климата

позволила им уцелеть, не в пример органическим остаткам в более южных областях Судана.

Выделенные Мансоном восемь фаз развития культуры обитателей Дар-Тишита засвидетельствовали

нам не просто эволюцию хозяйства ее создателей. Они показывают и то, как менялась жизнь этих людей под

влиянием, с одной стороны, изменений климатических, а с другой — вследствие перемещения населения с

севера на юг, происходившего в конечном счете из-за этих самых изменений климата, проще говоря — из-за

все усиливавшегося высыхания Сахары.

Первоначальные поселения размещались на краях впадин, которые когда-то были озерами, т.е. у

самой воды. Они могли быть довольно велики по размерам, а главное — не имели оборонительных оград.

Именно в таких поселениях и сохранились следы рыболовства. Постепенно поселения становятся меньше,

начинают взбираться на холмы, и вокруг них обязательно возводятся стены. Совершенно очевидно, что, во-

первых, гораздо труднее стало с водой (появляются колодцы, причем чем дальше, тем глубже они делаются,

возникают и бассейны для сбора дождевой воды), а во-вторых, заметно осложнились отношения с соседями:

теперь приходилось думать о том, чтобы от них оборониться. Речь явно шла о миграции с севера каких-то

скотоводческих народов.

К концу неолитической эпохи, в последней фазе развития культуры обитателей Дар-Тишита,

пришедшейся на время между 600 и 300 гг. до н.э. (Мансон назвал ее «фазой Акжинжейр» по названию

одного из поселений), археологические материалы свидетельствуют о все нараставшем давлении на Дар-

Тишит какого-то народа (или группы народов), знавшего уже железо и, вероятно, рабовладение; скорее

всего, это были какие-то берберские племена. Именно с этим натиском мигрантов с севера связаны были

легенды о якобы «белых» основателях Древней Ганы, принесших-де полудиким африканцам Судана свет

культуры и государственности.

Такими носителями культуры и государственности считали разные народы — от североафриканских

берберов до неких выходцев из Сирии и Палестины, которых будто бы изгнали с их родины римские

завоеватели и которым якобы и была обязана своим возникновением Древняя Гана. Препятствием на пути к

окончательному утверждению таких концепций служило, правда, то, что арабоязычные авторы в один голос

и совершенно однозначно утверждали: Гана — страна черных людей и правители ее тоже были черными по

цвету кожи. Да и общая логика развития науки вместе с изменением всего социально-политического кли-

мата в мире после 1945 г. заставляли ученых на Западе с определенной долей осторожности и скепсиса

относиться к тезису о «белых» основателях Ганы.

Правда, одно из исторических сочинений, созданных гораздо позднее времен существования Ганы, в

XVI—XVII вв. (об этом труде, его авторах и обстоятельствах создания нам еще предстоит говорить

подробно), донесло до нас предание о каком-то перевороте, будто бы происшедшем в Гане, когда Аллах-де

уничтожил власть ее правителей «и воца-рил самых низких из них над великими их народа». Автор этого

сообщения склонен был считать прежних ганских правителей выходцами из берберского племени, точнее —

группы племен, чаще всего именуемой санхаджа (хотя весьма вероятно, что это искаженная в арабской

передаче форма названия знага, или азнаг). Он, впрочем, не скрыл и того, что иные относили правившую в

Гане династию к народам с черным цветом кожи — уакоре (одно из названий современного народа сонинке)

или вангара (так обычно именовалась часть народа сонинке, занимавшаяся торговлей). Но все же предпочел

в конечном счете сказать, «что они не были из числа черных», однако завершил этот пассаж типичной для

средневековой арабо-язычной литературы формулой: «а Аллах лучше знает». И пояснил: «ведь время их и

место удалены от нас. И не способен историк этих дней представить истину о чем-либо из дел их».

Основываясь на этом тексте, французский ученый Морис Делафосс, один из основателей научной

истории Западного Судана, предположил, что речь идет о свержении и истреблении белых потомков

основателей Ганы и о приходе к власти правителей из народа сонинке. События эти он относил к рубежу VII

—VIII вв. — времени, когда арабы начинали знакомиться с Сахарой и с ее южным «берегом».

Археологические исследования Дар-Тишита позволили дать этому преданию более рациональное

истолкование. Оно, по всей видимости, отразило усилившиеся еще в последние столетия до нашей эры

столкновения землевладельцев с надвигавшимися с севера кочевниками-скотоводами. Возможно, на какие-

то периоды гегемония в этих местах действительно оказывалась в руках пришельцев. Но те же

археологические материалы позволяют утверждать, что у оседлых носителей земледельческого хозяйства

развитая общественная организация и относительно крупные и сложно построенные структуры власти

(назовем их условно политическими) возникли еще между 900—700 гг. до н.э., а по мнению некоторых

исследователей, даже раньше. Общественное развитие оседлого населения шло быстрее, чем у кочевников.

И в итоге созданные гангара (ибо речь идет о них), или, если угодно, «протосонинке», структуры власти

оказались достаточно развитыми и действенными, для того чтобы надолго воспрепятствовать продвижению

кочевников-берберов в эту часть Сахеля и Судана. Именно на базе этих единиц и выросло в первые века н.э.

и окончательно оформилось к рубежу IV в. первое крупное раннеполитическое образование — Гана. Его и

застали, придя в Западный Судан, арабы. Его-то и прозвали они «страной золота». И именно рассказы

арабских путешественников составили основу фонда наших знаний об этой стране в пору ее расцвета — в

VIII—XI вв.

Пути через пустыню

Арабы начинали «осваивать» маршруты через Сахару довольно рано. Первое конкретное предприятие

такого рода, известное по сочинениям историков и географов, относится уже к 20-м годам VIII в., когда

наместник омейядского халифа Хишама — Убейдаллах ибн Хабхаб — отправил из Марокко военную

экспедицию на юг, в сахарские оазисы. Вероятно, это было не единственное предприятие военного

характера. И все же не военные походы стали основным источником сведений о народах, обитавших к югу

от Сахары.

Арабское завоевание, как уже говорилось, не разрушило давнюю традицию торговли с Западным

Суданом — те, кто ею занимался раньше, продолжали это и при новых правителях, приняв, во многих

случаях чисто формально, новую религию. И более того, с установлением на Севере власти завоевателей в

торговле наступило несомненное оживление. А в этом оживлении немалая роль выпала на долю людей,

представлявших одно из трех важнейших политико-религиозных течений в раннем исламе — хариджитов,

грандиозное восстание которых в 40-е годы VIII в. на время привело к фактической ликвидации власти

халифата Омейядов на всей территории Северной Африки к западу от границ современной Ливии.

Многочисленные общины ибадитов — одного из крупнейших (а главное, не отличавшегося

склонностью к военному решению спорных вопросов политико-правового характера) внутри

мусульманской общины ответвлений хариджитства оказались на протяжении VIII в. в конечном счете

оттеснены к южной, сахарской, окраине нынешних Алжира и Марокко. Они-то, рассеянные на этой

огромной территории, и вступили первыми из мусульман в торговые связи с западными областями Судана и

поддерживали эти связи достаточно тесными в течение как минимум трех столетий — пока в Северной

Африке не восторжествовал окончательно один из четырех главных толков «правоверного» ислама,

маликитский. Можно почти уверенно утверждать, что и самый-то ислам как вероучение впервые появился в

торговых поселениях Западного Судана в форме ибадитства.

Во всяком случае, уже в конце VIII в. в сахарских оазисах, а очень скоро и в сахельско-

суданской зоне жило множество ибадитов. А придя в Западный Судан, мусульмане (и ибадиты и

неибадиты) застали на востоке региона, там, где Нигер чуть выше города Гао поворачивает к

юго-востоку, уже сложившееся княжество сонгаев — княжество, которому предстояло шесть столетий

спустя вырасти в одну из могущественнейших держав доколониальной Африки, а к северо-западу от

большой излучины реки — крупное и сильное политическое образование — Гану. Еще западнее, по обоим

берегам среднего и нижнего течения Сенегала, располагалось еще одно политическое образование,

привлекавшее внимание арабоязычных авторов, — Текрур. Правители этих стран, в первую очередь,

конечно, Ганы, держали в руках ту отрасль торговли, которая больше всего интересовала новых хозяев

Северной Африки, — торговлю золотом (в последующие века заметно увеличилась роль такой статьи

экспорта, как невольники, но первое место все-таки неизменно оставалось за золотом). Как раз это и

обеспечило Гане такое усиленное внимание арабских географов. Больше всего и прежде всего

старались они подчеркнуть в своих сочинениях обилие драгоценного металла в «Билад ас-Судан» —

«Стране черных», как с самого первого знакомства прозвали арабы необозримые пространства к югу от

Сахары. Золото надолго стало для них главным отличительным признаком Западной Африки вообще и

Ганы в частности. Вот что писал, например, один из ранних и самых серьезных историков и

географов Ахмед ибн Якуб ал-Якуби в 70-х годах IX в.: «Затем государство Гана. Царь их также

велик достоинством. В его стране есть золотые рудники, а под его властью находятся многочисленные

цари... И по всей этой стране — золото».

Здесь, наверно, следует сделать оговорку. Только что мы встретились и будем встречаться во многих

местах последующего текста с такими понятиями, как «царь», «царство», «княжество» и им подобные. В

нашем языке все эти слова имеют многовековую традицию употребления, и мы почти подсознательно

связываем с ними определенный комплекс черт и особенностей, присущих данным понятиям. ,Так вот, те

средневековые африканские правители, которых мы привычно ими обозначаем, за редкими исключениями

имели мало общего с тем образом, что возникает в нашем с вами сознании, например, при слове «царь». Уж

слишком разным был уровень развития африканских обществ средневековья и тех, которые соответствуют

привычному нам понятию. И о такой «условности» терминологии придется помнить все время.

Ал-Якуби не случайно связал Гану с золотыми рудни¬ками. Из нескольких торговых путей, что вели

из Средиземноморья в Западную Африку, два выводили прямо в доли¬ну Нигера. Самый западный

начинался на юге Марокко, в не существующем в наши дни богатом торговом городе Сиджилмасе, шел

через Тегаззу (в этом захудалом поселке посреди пустыни добывался второй важнейший товар

западноафриканской торговли — соль), а оттуда разветвлялся на два: одна ветвь выводила непосредственно

в долину Ниге¬ра, у западной оконечности большой излучины реки, а другая — через важный торгово-

ремесленный город Аудагост, о котором мы еще будем говорить подробно, к столице Ганы, городу Кумби.

В наши дни — это необитаемое городище Кумби-Сале неподалеку от современной границы Мавритании и

Мали, на мавританской стороне ее. Из столицы же прямой путь шел в золотоносные области в верховьях

Нигера и Сенегала.

Из Аудагоста же начиналась дорога в Текрур, т.е. на запад-юго-запад: столица Текрура находилась в

районе современного сенегальского города Подор (правда, позднее был проложен еще один путь из

Марокко к низовьям Сенегала, шедший недалеко от побережья Атлантики).

Вторая главная торговая артерия вела от побережья Триполитании через оазисы Гадамес и Гат к

восточной оконечности большой излучины Нигера. Здесь находился Гао (или Гаогао) — один из главных

торговых городов в бассейне среднего течения реки. Основанный, видимо, в VIII в. у выхода к Нигеру сухой

долины (уэда) Тилемси, он быстро сделался важным центром торговли через пустыню. Тот же ал-Якуби

говорит: «Затем государство Гаогао — это наибольшее из государств черных, славнейшее из них властью и

величайшее из них деяниями. Все царства черных повинуются его царю. Гаогао — название города. А кроме

того, множество царств повинуется ему и признает его главенство, хотя их цари — цари в своих странах». И

далее следует длинный список таких подчинявшихся правителю Гао «царств». Конечно, почти все они были

небольшими — территория их чаще всего ограничивалась каким-нибудь одним оазисом. Но вот что в

данном случае показательно: все они лежали к северо-западу от Гао — на большой караванной дороге в

Триполи, а оттуда — в Египет.

Этот второй торговый путь тоже разветвлялся. Дорога на Гао, о которой только что шла речь, уходила

от города Агадес на плато Аир в западном направлении; и от Агадеса же начинался путь на юг и юго-восток

— в страны, населенные народом хауса (нынешняя Северная Нигерия), и в район озера Чад. Но примерно до

XIV в. это ответвление играло значительно меньшую роль.

Правда, арабы, познакомившись с Западной Африкой, застали еще действующей старинную дорогу,

которая некогда напрямую связала Египет с Ганой. Но этот путь уже отмирал; к X в. от него совсем

отказались. Абул-Касим Ибн Хаукал, один из крупнейших арабских географов домонгольского времени,

человек, объездивший чуть ли не весь тогдашний мусульманский мир как купец (а, может быть, и как

негласный агент египетских халифов-Фатимидов), очень наблюдательный и точный, писал об этом пути в

своей «Книге облика Земли»: «По этим пустыням проходила дорога из Египта в Гану; но непрестанные

ветры обрушивались на караваны и одиноких путников... и погубили не один караван и не одного

путешественника. Нападали на них и враги и не раз губили их. И эти народы отказались от той дороги,

оставили ее и стали ездить по дороге на Сиджилмасу». Написаны эти слова были в середине 70-х годов X в.

А почти через два столетия, в начале 50-х годов века двенадцатого, другой видный арабский географ

— Абу Абдаллах Мухаммед ибн Мухаммед ал-Идриси — вернулся к рассказу о запустевшем пути из Египта

в Гану. По его сообщению можно более точно себе представить, как он проходил; начало этого пути лежало

в сахарских оазисах к западу от Нильской долины. Эту область в арабо-язычной географической литературе

так и называли «Оазисы» — ал-Вахат. Можно себе представить, сколь давними были связи Египта с

Западной Африкой, если Ибн Хаукал в последней четверти X в. уже мог говорить о прямом пути Гана —

Египет, так сказать, в давнопрошедшем времени. Впрочем, практически на всех караванных путях через

Сахару купцам и прочим путешественникам приходилось иметь дело со всеми теми трудностями, которые

заставили отказаться от дороги ал-Вахат — Гао. Не говоря уж о недостатке воды и продовольствия, об очень

трудных климатических условиях, успешный ход торговли и самое пересечение Сахары в очень большой

степени зависели от хороших взаимоотношений с хозяевами пустыни. А ими были туареги — воинственные

племена берберов-кочевников, потомков древних ливийцев. Арабы называли их ал-мулассамин —

«завешивающие лицо покрывалом». Дело в том, что лица туарегов-мужчин всегда закрыты особой

повязкой, прикрывающей от пыли нос и рот; над повязкой — она называется «лисам» — остаются только

глаза.

С незапамятных времен туареги взимали нечто вроде пошлины со всех проходивших караванов за

«покровительство», а по существу, — за беспрепятственный проход через районы кочевий. Ибн Хаукал, к

примеру, рассказывает об одном из крупнейших кочевых племен Западной Сахары — мессуфа: они-де

«собирают надлежащую долю с тех, кто проезжает мимо них по торговым делам — с каждого верблюда и с

каждого вьюка; также и с тех, кто возвращается с золотым песком из страны черных. Это одно из их

занятий».

Купцам приходилось беспрекословно платить: без согласия кочевников нечего было и думать

пытаться пересечь пустыню. Но надо отдать должное и туарегам: они все же старались не отягощать

торговлю такими поборами, каких она не смогла бы выдержать (хотя, конечно, не всегда могли устоять

перед соблазном пограбить — но это все же были исключительные случаи). Больше того: как бы ни скла-

дывались отношения между разными туарегскими племенами — а столкновения между ними случались в

пустыне нередко, — столкновения эти, как правило, на торговле не отражались. Ведь и для туарегов

торговля была необходимостью. Они нуждались в зерне, а его можно было получить только из областей с

оседлым земледельческим населением: зерна из подвластных кочевникам оазисов не хватало. Поставка

верблюдов для караванов тоже была важной статьей дохода кочевников Сахары. И в итоге туарегам

приходилось соблюдать какие-то разумные пределы в своих претензиях.

Да, трудности на пути тех, кто торговал с Ганой, а потом и с Текруром, встречались немалые. Даже

если пустыню удавалось перейти благополучно, в Судане путешественника подстерегали многие

неожиданности, начиная с непонятных правоверным мусульманам обычаев жителей и кончая встречами с

такими представителями животного мира, с какими ему не приходилось иметь дело у себя на родине.

Вот что рассказывает арабский географ XI в.: «Люди делают привал... но там термиты разрушают все,

что находят, и портят все, до чего доберутся. Они выходят из земли стаями... И товары кладут только на

собранные камни или подложенное дерево. И каждый из этих людей требует для своего товара охраны от

термитов...».

Или еще: «Один из путешественников был застигнут врасплох, так как понадеялся на большую скалу

и положил на нее богатый груз двух бывших у него верблюдов. Когда же он пробудился ото сна утром, то

не нашел ни скалы, ни того, что на ней было. Он испугался и закричал от горя и гнева. К нему сбежались

люди, расспрашивая, что с ним случилось. Этот человек им рассказал, но они возразили: „Если бы тебя

ночью посетили воры, то они взяли бы товар, но скала бы осталась!". Люди посмотрели — а пред ними след

черепахи, уходящий от этого места. Прошли по следу несколько миль, пока ее догнали — и оба вьюка

оказались у черепахи на спине. А путешественник посчитал черепаху за скалу».

И все-таки, невзирая на трудности и опасности, все больше и больше купцов стремилось принять

участие в транссахарской торговле с Ганой. Уж слишком велики бывали барыши в случае удачи! Уже

знакомый нам Ибн Хаукал рассказывает, что ему случилось видеть долговую расписку, выданную в городе

Аудагосте (с этим важным торговым центром мы еще встретимся), на сумму сорок две тысячи динаров —

около двухсот тысяч рублей золотом на наши деньги. Таковы были финансовые возможности некоторых

участников караванной торговли!

Соль и золото

Ибн Хаукал первым из арабоязычных авторов, сообщавших сведения о Западном Судане, правильно

оценил характер той торговли, которую увидел на путях в Гану, хотя сам, по всей вероятности, не выезжал

за пределы Северной Африки — во всяком случае, дальше упоминавшегося уже города Сиджилмаса, где и

видел, собственно, долговую расписку (или, точнее, вексель), о которой только что была речь. Он

безошибочно угадал жизненный нерв ставшего в его время прочной традицией обмена между Северной и

Западной Африкой: обмен соли на золото. Вот что он писал: «Этот царь Аудагоста поддерживает

отношения с царем Ганы. Гана же — богатейший из царей земли благодаря имеющимся у него богатствам и

запасам золота, добытого в прежние времена для предшествовавших ему царей и для него самого... Они

крайне нуждаются в царях Аудагоста из-за соли, ввозимой к ним из области ислама, ибо у них нет

возможности существовать без этой соли. И стоимость вьюка соли во внутренних областях страны черных и

на ее окраинах отдаленных достигает суммы от двухсот до трехсот динаров».

А вот что рассказывали столетие спустя, в 60-х годах XI в., но уже о Гао: «Торговля жителей страны

Гаогао идет на соль, и соль — это их наличные деньги. Ее доставляют из подземных копей страны

берберов».

Соли в Западном Судане не было, поэтому она и ценилась так высоко. Ее везли с севера, из пустыни,

где находились богатые соляные копи. Ежегодно караваны верблюдов, навьюченных соляными плитами,

приходили в главные торговые центры на Нигере. Отсюда соль доставляли дальше в глубинные районы. И

то, что «Книга облика Земли» Ибн Хаукаля рассказывает о соляной торговле, лишний раз показывает нам,

что к X в. сложились уже определенные устойчивые формы такого обмена. И вот что любопытно: другой

крупный арабский ученый, тоже один из классиков средневековой географической литературы на арабском

языке и младший современник Ибн Хаукаля — Мухаммед ибн Ахмед ал-Мукаддаси, писал, что жители

«страны черных» при торговле «не пользуются ни золотом, ни серебром. А что касается гарамантов, то они

сделки свои заключают на соль».

Единственным исключением был, пожалуй, Текрур. Он получал соль тоже с севера, но не из Сахары,

а из расположенной почти на берегу Атлантики копи Аулил на территории нынешней Мавритании. Но эти

соляные поставки имели лишь локальное значение, и обеспечить за их счет солью весь Западный Судан

было просто невозможно. Поэтому главная роль многие века сохранялась за сахарскими копями.

Как мы видели, Ибн Хаукал был не одинок в своих оценках того значения, какое придавали торговле

солью в Западном Судане. Около двух столетий спустя уроженец Кордовы Абу Убейд Абдаллах ал-Бекри,

одна из самых ярких фигур культурной истории мусульманской Испании, включил в свой географический

труд — «Книгу путей и государств» — обширный раздел, посвященный описанию «страны черных». Сам

ал-Бекри не ездил в Африку, и все же ему принадлежит единственное до сего времени известное подробное

описание Ганы. И в этом нет ничего удивительного.

X век был временем, когда достигло зенита могущество державы испанских Омейядов со столицей в

Кордове. Во второй половине века Кордовский халифат был самой крупной политической силой в Западном

Средиземноморье. Кордовские халифы Абдаррахман III (912—961) и ал-Хакам II (961—976) проявляли

большой и вовсе не бескорыстный интерес к событиям, происходившим по другую сторону Гибралтарского

пролива. Им удалось установить свой протекторат над прибрежными княжествами Северного Марокко, и

торговля со «страной черных» привлекала внимание кордовских властей отнюдь не одной только своей

познавательной ценностью.

Ко времени, когда ал-Бекри писал свою книгу, в конце 60-х годов XI в., уже не существовало

Кордовского халифата (последний халиф был свергнут еще в 1031 г.), но сохранились богатейшие архивы

его правительственных канцелярий. Доступ к этим архивам Абу Убейду обеспечивали и его знатное

происхождение, и высокое служебное положение. А кроме того, оставались живые контакты с людьми,

побывавшими в Судане и многое видевшими собственными глазами: ведь распад Кордовского халифата

едва ли сколько-нибудь заметно повлиял на традиционные связи мусульманской Испании и Северной

Африки с Сахарой и Западным Суданом. И ал-Бекри с честью использовал все предоставлявшиеся ему

возможности.

И вот он-то, рассказывая о Гане, сообщает следующее: «Их царю полагается за ослиный вьюк соли

динар золотом при ввозе в страну и два динара при вывозе. За вьюк меди он получает пять мискалей, а за

вьюк другого товара — десять мискалей». В этом отрывке интересно вот что: как отражалось значение соли

в торговле на таможенной политике правителей Ганы. Теоретическое содержание золота в одном динаре

составляло один мискаль — как единица монетного веса он на большей части территории мусульманского

мира составлял примерно 4,235 г, а в Северной Африке — 4,722 г. Но в Африке Западной, где собственная

монета практически не чеканилась и сохранялся привычный золотой стандарт византийского солида —

монеты, которую арабы чеканили в Северной Африке в почти неизменном виде до 714—715 гг., — вес

золотого мискаля оказался «тяжелее» среднемусульманского, но «легче» североафриканского, составляя 4,4

—4,5 г.

Итак, получается, что пошлина на соль была в несколько раз ниже, чем на остальные товары. И в этом

нет ничего странного или удивительного. Хозяйственное значение соли не позволяло обложить ее высокими

пошлинами: это могло оказаться невыгодным для тех, кто эту соль привозил. К тому же по весу ввоз соли

намного превосходил ввоз иных товаров и, значит, это в какой-то степени покрывало недобор. И, наконец,

вывозные пошлины на соль были вдвое выше ввозных; другими словами, когда ее везли дальше на юг, в

глубинные районы Судана, правители Ганы получали дополнительную прибыль.

Именно дальнейший транзит соли, особенно вывоз ее в те местности, где добывалось золото, во

многом определял и положение Ганы в тогдашней Западной Африке, и казавшиеся чужеземцам несметными

богатства ее царей.

Но между этими богатствами и могуществом правителей Ганы существовала и более глубокая связь.

Когда выше говорилось о традиционном характере золото-соляной торговли в те времена, когда писал Ибн

Хаукал, т.е. в последней четверти X в., это вовсе не следует понимать как утверждение об очень древнем ее

характере. Правда, такое мнение довольно долго преобладало в научной литературе и с

западноафриканским золотом связывали чеканку монеты еще в Карфагене и древнем Риме. Но в последние

годы были высказаны убедительные доводы в пользу того, что и карфагеняне, и римляне чеканили свою

монету из металла, поступавшего из Испании, Нубии, Феццана(и к тому же серебряная монета была

распространена гораздо больше). Западносуданская же золотая торговля реально началась не раньше III в.,

хотя и успела уже достигнуть значительных масштабов к моменту появления в Северной Африке арабов.

Так не существовало ли связи между началом массового обмена золота на соль и сложением Ганы как

крупного раннеполитического образования? В пользу такого предположения говорят два обстоятельства

помимо несомненного в общем совпадения по времени.

Прежде всего, не следует представлять себе дело так, будто торговые контакты той части суданско-

сахельской зоны, где жили протосонинке-гангара, ограничивались только северным направлением.

Существовал оживленный обмен между областью Уагаду (на языке сонинке), или Аукар (на языке

берберском), или Багана (на языке малинке), — кстати, на всех трех языках это название означает «паст-

бище»

— и долиной Нигера: там за последнее десятилетие работы археологов открыли развитый

хозяйственный комплекс, центром которого был город Дженне. О Дженне нам еще придется говорить

подробно. А пока запомним, что на соль там обменивали земледельческую и ремесленную продукцию, а из

металлов в этом обмене фигурировали лишь железо и позднее, уже около 400 г., медь. Золото в обменах не

участвовало.

С другой же стороны, организация обмена соли на золото в такой форме и с такой регулярностью,

какие описывают арабоязычные авторы, требовала достаточно сильной и относительно централизованной

власти, которая могла бы обеспечить приемлемый для всех участников торговли уровень безопасности —

ведь золото - товар специфичный. Появление власти и военной мощи правителей Ганы могло обеспечить

такую безопасность на суданско-сахельском участке торгового пути — и обеспечило ее. А поступление

пошлин от этой торговли в царскую казну, в свою очередь, способствовало укреплению могущества и

авторитета правителя.

Как уже было сказано, политический центр Ганы лежал около нынешней малийско-мавританской

границы. А главным золотоносным районом в тогдашней Западной Африке было междуречье верховий

Нигера и Сенегала. Причем добыча металла началась здесь за много веков до формирования Ганы. Не

исключено, что торговлю с жителями именно этого района описывал в V в. до н.э. Геродот. Со слов

карфагенских мореходов рассказывал он о «немой торговле», которую те вели с каким-то народом за «Стол-

пами Геркулеса», т.е. за Гибралтарским проливом.

«Всякий раз, — сообщает Геродот, когда карфагеняне прибывают к тамошним людям, они выгружают

свои товары на берег и складывают их в ряд. Потом они садятся на корабли и разводят сигнальный дым.

Местные же жители, завидев дым, приходят к морю, кладут золото за товары и затем уходят. Тогда

карфагеняне опять высаживаются на берег для проверки: если они решат, что количество золота равноценно

товарам, то берут золото и уезжают. Если же золота, по их мнению, недостаточно, то купцы опять садятся

на корабли и ожидают. Туземцы тогда вновь выходят на берег и прибавляют золота, пока купцы не

удовлетворятся. При этом они не обманывают друг друга: купцы не прикасаются к золоту, пока оно

неравноценно товарам, так же как и туземцы не уносят товаров, пока те не возьмут золота».

После того как писал Геродот, прошло почти полтора тысячелетия. И вот в середине X в. уже

встречавшийся нам раньше ал-Масуди так описывает торговлю между жителями золотоносных областей и

приезжими купцами. «Царство Гана. Его царь также очень влиятелен. Это царство прилегает к стране

золотых рудников, и в нем есть многочисленные народы из этой страны. У этих людей есть черта, которую

не преступают те, кто к ним направляется. Купцы приезжают к ним, привозя товары. Когда купцы

достигают этой черты, они кладут на ней товары и одежды и удаляются. Затем приходят эти черные и

приносят золото; они его оставляют около товаров и уходят. Потом приходят хозяева товаров и, если

оказываются довольны, забирают золото. Если же нет, то возвращаются. Тогда черные приходят снова и

прибавляют им золота, пока не совершится торг — подобно тому как поступают купцы, таким же образом

Правда, была предложена и другая интерпретация названия Уагаду, а именно — «Страна Уаго» (Уаго —

название правившей в Древней Гане социальной верхушки).

покупающие гвоздику у ее обладателей.

Но иногда, когда черные от них уйдут, купцы тайком возвращаются и разводят в земле огонь. Золото

плавится, купцы его крадут и обращаются в бегство. Ибо вся эта земля — золото, и россыпи его лежат на ее

поверхности.

Порой черные узнают о действиях купцов, выходят по их следам и, если настигнут, убивают их».

Как видите, процедура торговли не изменилась. Зато изменилось — и притом, увы, не в лучшую

сторону — поведение тех, кто в данном случае определенно считал себя более цивилизованными...

Золотая торговля приносила настолько большие барыши, что становится психологически объяснимо,

откуда, собственно, пошло расхожее представление, будто «вся эта земля — золото». В Судане сам ал-

Масуди не был, сведения свои он получал от каких-то купцов, ездивших в Гану и в прилегавшие к ее

владениям золотоносные области. И его рассказы, конечно, не могли не отразить в какой-то степени

аппетиты его информаторов. Но все же он сохранил нам и такие сведения, которые позволяют более

или менее реально оценивать действительное положение вещей. В огромном энциклопедическом сводном

труде «Рассказы времени», откуда взят только что цитированный отрывок, ал-Масуди говорит и следующее:

«В их пустынях есть россыпи, и самородки бывают так велики, что видны в песке, словно выступающая

зелень».

Наверно, таким же рассказом «бывалого человека» воспользовался и другой арабоязычный писатель

— живший в конце IX в. Ибн ал-Факих ал-Хамадани. Но у него — а вернее, у его «бывалого человека» —

зеленый цвет самородка, проступающий сквозь песок, превратился в... золотоносное растение: «В стране

Гана золото произрастает в песке так же, как растет морковь. И собирают его на восходе солнца». Так и стал

Ибн ал-Факих родоначальником легенды, которая потом долго держалась в ара-боязычной географической

и исторической литературе.

Впервые подробное описание добычи золота в главной золотоносной области Ганы — Бамбуке

(Бамбудугу) — дал своим читателям ал-Идриси. Эта область, расположенная, по мнению, разделяемому

пока большинством исследователей, между Сенегалом и его притоком Фалеме, образует как бы

полуостров

. В арабской литературе и остров и полуостров обозначались одним словом — джезира. Потому-

то ал-Идриси и назвал Бамбук островом. И вот его описание: «Страна Вангара — это страна золотого песка,

известная его тонкостью и обилием. Это остров, длина его — триста миль, а ширина — сто пятьдесят миль.

И со всех сторон ее весь год окружает Нил

. Когда наступает месяц август, жара 'становится знойной, а Нил

выходит из берегов и разливается. Он заливает этот остров или большую его часть, и затопленная суша

остается

под водой в течение обычного срока разлива. Потом вода начинает спадать. А когда Нил начинает

спадать и убывать, все, кто есть в стране черных, поспешно возвращаются на этот остров и ищут золото в

течение всех дней спада Нила. И всякий человек из их числа находит там в своих поисках то, чем одарит его

Аллах, — много или мало золотого песка, но ни один из них не остается без добычи. Когда же Нил

возвратится в свое русло, люди продают тот золотой песок, что попал к ним в руки, перекупая его друг у

друга».

Название «вангара» стало впоследствии именем нарицательным — по всему Западному Судану так

называли народ сонинке, тот самый народ, что создал Древнюю Гану. Точнее, не весь народ, а ту его часть,

которая занимается главным образом торговлей и в наши дни часто обозначается названием «дьюла». И

много позже название это будет встречаться в описаниях Западной Африки (вплоть до начала XIX в.), меняя

свое звучание в зависимости от языка автора: «ванкара», «ванджарата», «вангара» у арабов и пишущих по-

арабски африканцев, «унгаруш» — у португальцев. И не раз еще встретимся мы с этим народом, особенно

когда речь пойдет о Мали, которое в сравнительно недалеком будущем сменит Гану в роли ведущей полити-

ческой силы во всем Западном Судане.

Гана глазами очевидцев

Очень нелегко составить себе впечатление о том, какова же была средневековая Гана. Единственное

подробное ее описание, как мы уже говорили, оставил нам ал-Бекри. Через без малого сто лет после него ал-

Идриси не смог добавить ничего существенного к рассказу своего славного предшественника, хотя сам

Правда, еще в начале нашего века, да и в 20—30-е годы некоторые весьма авторитетные ученые

высказывали предположение, что описание ал-Идриси относится вовсе не к Бамбуку, а к внутренней дельте

Нигера. И совсем недавно, в начале 80-х годов, американский археолог Сьюзен Макинтош, опираясь на

данные своих раскопок именно в этом районе, предложила вернуться к прежней и почти уже забытой,

казалось бы, гипотезе.

Средневековые арабоязычные авторы почти все известные им крупные реки Африканского континента (а

Нигер особенно) отождествляли с Нилом. Окончательное решение вопроса об истоках и Нигера, и Нила

принесли только экспедиции XIX в.

довольно долго прожил в Испании и Марокко. Мы даже не можем с уверенностью сказать, на какую

территорию распространялась в пору расцвета власть правителей Ганы. Скорее всего, четко определенных

границ и не было; приблизительно можно говорить о том, что Гана охватывала области Тагант, Ход и земли,

лежащие между внутренней дельтой Нигера на востоке и верхним и средним течением Сенегала — на

западе. Текрур, окончательно оформившийся как самостоятельная политическая единица, видимо, на

протяжении X в., определенно Гане не подчинялся. Более того, это политическое образование оказалось

исламизовано одним из первых в Судане: его правитель Уар Н'Дьяй принял ислам еще в первой половине XI

в. А в середине следующего столетия ал-Идриси описывал Текрур как сильное независимое царство,

правитель которого известен-де своею справедливостью. Точно так же не подчинялся Гане и золотоносный

Бамбук. Да, по-видимому, и на территории собственно Ганы власть ее царей в отдаленных от Кумби

местностях сводилась к получению дани — золотом или иными товарами.

Арабские историки и географы до обидного мало рассказывают нам о положении населения страны и

его занятиях. Блеск золотой торговли ослеплял их, все воспринималось через нее, и мало, очень мало

внимания уделялось обычной повседневной жизни в «стране черных». И судить о ней можно лишь по

отдельным замечаниям.

Вот, например, брошенное мимоходом сообщение ал-Бекри о жителях Ганы: «Они сеют дважды в год:

первый раз — по заливным землям Нила, когда он у них выходит из берегов, а вторично — по увлажненной

земле». Но поливное земледелие, о котором говорится в этом отрывке, не занимало в то время большого

места в Западном Судане. Гораздо чаще люди сеяли дурру — засухоустойчивую разновидность проса, не

требующую полива. «Когда ты отправишься из Ганы на восход солнца, — рассказывает ал-Бекри, — то по

дороге, заселенной черными, пройдешь до места, называемого Аугам. Они сеют дурру, и это их пища».

Дурру вывозили из Сахеля на северо-восток, в Тадмекку, важный торговый город на плато Адрар-Ифорас,

через которое проходит путь от Гао в Ливию. И в XII в. ал-Идриси писал о местностях по северному, левому

берегу Нигера: «Это страна риса и дурры с крупными зернами, кушанья из которой превосходны». А ведь

речь здесь идет об одном из главных районов рисосеяния в Судане. Здесь же ал-Идриси отмечает и

рыболовство как одно из главных занятий жителей прибрежных районов.

Еще одна культура привлекла внимание арабских географов: хлопок. Ал-Бекри сообщает о

местностях по верхнему течению Сенегала, расположенных как раз недалеко от центра Ганы: «В их области

хлопка немного, но при доме почти каждого жителя есть хлопковые посадки». Он же рассказывает о

«красивых тканях из хлопка», которые производились в этих областях.

Но этими краткими замечаниями и ограничивается все, что можно узнать о сельском хозяйстве и

ремесле Западного Судана в XI—XII вв. от главных наших информаторов — ал-Бекри и ал-Идриси (если не

считать еще упоминаемого ал-Бекри производства бичей из шкур бегемота). А ведь остальные авторы не

сообщают и этого.

Но все-таки давайте попробуем прочитать главу из «Книги путей и государств» ал-Бекри,

посвященную Гане, — все то же единственное ее описание — и представить себе, что же такое была на

самом деле эта «страна золота» — Древняя Гана. Главу эту ал-Бекри так и назвал: «Рассказ о Гане и об

обычаях ее жителей».

«Гана — это прозвание их царей, название же страны — Аукар. Имя их царя сегодня — а это 460 год

— Тунка Манин... Имя их царя до него было Баси; он ими правил, будучи 85 лет от роду. Баси был

прославлен своим образом жизни, любовью к справедливости, предпочтением, оказываемым мусульманам.

К концу жизни он был слеп, но скрывал то от подданных своих и делал вид, будто он зрячий. Перед ним

клали разные предметы, а он говорил: это-де красиво, а это безобразно. Везиры царя делали это неясным для

людей, а царю обиняками объясняли, что ему говорить. Простонародье его не понимало.

Этот Баси приходился Тунка Манину дядей по матери: обычай их и способ действия их таков, чтобы

царская власть принадлежала только сыну сестры царя. Ибо относительно него несомненно, что тот сын его

сестры. По поводу же сына своего царь сомневается: он не уверен в истинности своего родства с ним...».

Посмотрим, что можно узнать из этого рассказа. Прежде всего о названии области, которая была

политическим центром объединения. В арабоязычной литературе нередки бывали случаи, когда ту или

иную страну называли по имени или по титулу ее правителя. Так случилось и с Ганой. Мы видели уже, что

Ибн Хаукал употреблял это слово как титул. Впоследствии титул стал обозначать всю державу, и у арабских

авторов после ал-Бекри даже не возникало сомнения в том, что слово «Гана» — это именно название

страны. И даже больше того: исторические сочинения, написанные намного позже, уже в XVII в., местными

западноафриканскими учеными, приписывают правителю Ганы уже совсем другой титул: кайямага. И

объясняют его значение: «царь золота». Впрочем, современный гамбийский исследователь Абдулай Батили,

сам сонинке по происхождению, предпочитает иное толкование этого титула — «податель благ; щедрый».

Как бы то ни было, в любой форме такого прозвания присутствует слово мага, точнее — маха, а это, по

мнению Батили, и было истинным титулом правителя Уагаду-Ганы. При этом он подчеркивает, что

историческое предание сонинке самое слово «Гана» не упоминает ни в качестве топонима, т.е. названия

страны или ее столицы, ни как титул правителя.

1067—1068 гг.