Кривогуз И.М. (ред.). Новая история стран Европы и Америки

Подождите немного. Документ загружается.

Испания... доставляет в королевское казначейство вдвое боль-

ше доходов, чем Британская Индия с ее впятеро большим насе-

лением в английское казначейство». Иными словами, каждый

мексиканец давал в 10 раз больше прибавочного продукта, чем

индиец. Если предположить, будто колонии втягивались тогда

только в обмен товарами, то столь высокую продуктивность

пришлось бы отнести на счет первобытнообщинного и «азиат-

ского» способов производства у американских аборигенов. Но

так ли это?

В Мексике середины XVIII в. среди 3 тыс. рудников дей-

ствительно имелись и примитивные копи с индейским спосо-

бом добычи. Но со времени внедрения в 1554 г. амальгамиро-

вания серебра ртутью свыше 90% серебра давали не они, а ка-

ких-нибудь полторы сотни крупных предприятий, из коих

десять имели более чем по 1 млн песо основного капитала и ты-

сяче наемных рабочих. На приисках Новой Гранады, откуда

поступала половина испаноамериканского золота, успех тоже

обеспечивали крупные и современные для той эпохи пред-

приятия, затрачивавшие немалые средства на машины и меха-

низмы, многокилометровые водные каналы, покупку и содер-

жание тысяч рабов, найм свободных рабочих и т. д. Самые же

высокие показатели в конце XVIII в. отмечены у тех из них,

которые возникали в форме акционерного общества. И даже в

тропическом земледелии каждая крупная плантация, скажем,

сахарного тростника, помимо расходов на рабов, вкладывала

капитал в сахароваренный завод, который (например, в Брази-

лии второй половины XVI в.) стоил в среднем 15 тыс. фунтов

стерлингов, т. е. не менее 1 млн долларов в современном масш-

табе цен. Так что грабеж колоний иберийцы, как и другие ко-

лонизаторы Америки, осуществляли не за счет простого втяги-

вания аборигенов в торговлю, а за счет создания целых отрас-

лей и инфраструктуры экспортного хозяйства на уровне

европейских достижений, которого местные народы не знали.

Таким образом, доходы от колоний зависели от ввезенных

сюда капиталов.

Каким в действительности было значение экспортных хо-

зяйств для экономики колоний, наглядно показывает круп-

нейшее в Южной Америке месторождение серебра — Потоси.

Открытое в 1545 г., оно уже через 25 лет насчитывало 120 тыс.

жителей. Их надо было одеть, обуть, накормить, напоить да

еще предприятия обеспечить порохом, железом и ртутью, ло-

шадьми и мулами, фуражом, дровами и многим другим. Цены

420

же в городе, возвышавшемся более чем на 4 тыс. метров над

уровнем моря, были не ниже, чем на Клондайке во времена

«золотой лихорадки». Вот и возникали не только в Перу, но и

в Кито, Чили, на Ла-Плате и в других уголках континента ско-

товодческие и земледельческие поместья и фермы, мануфак-

туры и цехи, весь смысл появления которых состоял в произ-

водстве товаров для Потоси. Подсчитано, что в XVIII в. эти

поставщики «съедали» до половины добытого здесь серебра.

А ведь такие же экономические связи складывались вокруг

серебряных рудников Мексики, золотых приисков Новой Гра-

нады, Бразилии, Чили, бразильских алмазных копей. Планта-

ции сахарного тростника, кошенили, индиго, какао и других

экспортных продуктов тоже создавали сеть товарно-денежных

отношений, раскинутую порой на многие тысячи километров.

Так, для питания рабов плантаторы Кубы закупали солонину в

Рио-де-ла-Плате, Мексике и Венесуэле, и в конце XVIII в. для

этой торговли ежегодно перерабатывались десятки тысяч го-

лов крупного рогатого скота.

Сами же поставщики, порождая спрос на хлопок, шерсть,

кожи и прочее сырье, плели собственную паутину хозяйствен-

ных нитей. Прибавим к этому торговлю и необходимые ей

средства транспорта и пути сообщения, города — и мы полу-

чим лишь малое представление о той гигантской созидатель-

ной работе, которую за три столетия колониализма проделал

на американской земле иберийский капитал, а заодно и о том,

во что обошлось ему создание подлинно всемирного рынка.

Конечно, процветание колоний никак не входило в планы

европейцев. Но неуемная жажда наживы все сильнее толкала

к развитию как раз тех отраслей, от которых зависел дина-

мизм и колониального хозяйства в целом. Во второй половине

XVIII в. Испания и Португалия, стремясь сократить собствен-

ное отставание за счет увеличения доходов от заокеанских вла-

дений хотя бы до уровня английских, французских и голланд-

ских колоний, провели реформы по либерализации торговли и

предпринимательства и реорганизации административно-уп-

равленческого аппарата. Доходы действительно повысились,

составив, в частности, в Испанской Америке вместо 9 млн песо

в 1778 г. 143 млн в 1784 г. Насколько же предприниматель-

ский бум затронул остальные отрасли, показывает пример

Рио-де-ла-Платы, где с 1776 по 1800 г. объем внутренней тор-

говли, а значит, и внутреннего рынка вырос в 22 раза.

421

Чем большие обороты набирали эти процессы, тем быстрее

формировался и креп в Новом Свете собственный слой пред-

принимателей. Поскольку все американские колонии в той

или иной мере были переселенческими, этот слой в большинст-

ве своем состоял в генетическом родстве с европейской буржу-

азией. Но уже через одно-два поколения он врастал в местную

почву и интересы, забывал о родстве, становясь креольским не

только по названию. К началу XIX в. в его руках находились

многие торговые дома, примерно половина приисков и рудни-

ков, почти все мануфактуры и крупные частные землевладе-

ния. И теперь в его среде все громче раздавались требования

отмены колониальных ограничений, введения свободы торгов-

ли и иных принципов либерализма. К этому же времени едва

уловимые различия между американскими европейцами и ев-

ропейцами из метрополий начали перерастать в отчуждение и

неприязнь. На бытовом уровне это проявлялось в употребле-

нии креолами презрительных кличек по отношению к евро-

пейцам и в ответных колкостях европейцев, подобных той, что

они и детей бы собственных любили больше, если б факт рож-

дения в Америке не делал их креолами. На уровне самосозна-

ния у креолов складывалось ощущение принадлежности не к

европейской, но к американской общности как особой нации.

Когда же европейцы изобретали для индейцев, негров и дру-

гих народов оскорбительные ярлыки (вроде «нации макак» в

Бразилии), креолы, помимо прочего, отвечали «присвоением»

истории других этносов. Они, например, до такой степени при-

нимались восхвалять подвиги арауканов в битвах с конкиста-

дорами, будто имели к героизму индейцев самое прямое отно-

шение. В чем причины стремительно наступавшего разрыва?

Прежний подход к Латинской Америке строился на при-

вычных европейских мерках (торговля и промышленность =

капитализм, крупное землевладение = феодализм). Но в итоге

возникал необъяснимый парадокс, ибо подняли там знамя ли-

берализма и возглавили буржуазное освободительное движе-

ние как раз «феодалы», включая Симона Боливара — крупно-

го венесуэльского латифундиста и плантатора-рабовладельца.

В большей мере тогдашним реалиям отвечает взгляд на Латин-

скую Америку как на составную часть единого, но разнопо-

люсного мирового хозяйства.

Общим для мировой системы был начавшийся переход от

мануфактурной стадии и соответствующих ей учения и прак-

тики меркантилизма (в том числе торговых монополий и дру-

422

гих ограничений в колониях) к стадии свободной конкурен-

ции с присущей ей свободой торговли и предпринимательства —

центральный постулат доктрины либерализма. Особенное же

заключалось в том, что на одном полюсе складывалась группа

наций, у которых завершался или шел полным ходом про-

мышленный переворот, предъявляя все больший спрос на

сырье и продовольствие, между тем как добывающие отрасли

и сельское хозяйство все заметнее отставали и обрекались на

подсобную роль. В полной мере таким полюсом на рубеже

XVIII— XIX вв. уже являлась Англия — «фабрика мира» и

«владычица морей», которая рвалась к ресурсам и рынкам сбыта

своей продукции по всему миру, в том числе в чужих колониях.

Противоположный полюс составляли колонии Нового Све-

та, в течение трех столетий складывавшиеся как аграр-

но-сырьевая база промышленной Европы. И потому цвет мест-

ного предпринимательства — это не фабриканты, как в Анг-

лии, и даже не владельцы мануфактур, а именно «шоколадные

маркизы» Венесуэлы и Кито, «сахарократия» Гаити, Ямайки,

Бразилии, Кубы, владельцы плантаций индиго и кошенили

Мексики, Гватемалы, Сальвадора, скотоводы венееуэльско-

новогранадских льяносов, аргентинской пампы, Чили и т. п.,

а также горнорудные и торговые магнаты, которые нередко то-

же были латифундистами. Мануфактура же и ремесло запол-

няли те ниши, которые не привлекали европейцев, изготовляя

грубые ткани, примитивную обувь и готовую одежду не для

высших, а для низших слоев общества. Свобода торговли и

предпринимательства как краеугольный камень либерализма

и свободной конкуренции несла таким мануфактурам неиз-

бежную гибель от конкуренции европейских фабричных изде-

лий. Потому спасение их владельцы искали в сохранении тор-

говых монополий, протекционизма и прочих элементов мер-

кантилизма.

Для гигантского экономического потенциала, накопленно-

го креольскими предпринимателями экспортных отраслей, не

то что рынки колоний, но даже рынки метрополий стали тес-

ными. Еще находясь в колониальных оковах, этот потенциал

через не-, полу- и вполне легальную торговлю с иностранцами

рвался навстречу формирующемуся новому мировому рынку

с такой непреодолимой силой, что в начале XIX в. испанская

Куба и по экспорту, и по импорту имела главным партнером

США, испанская Ла-Плата и португальская Бразилия — Анг-

лию и т. д. А для дальнейшего роста местным дельцам тем бо-

423

лее был жизненно необходим свободный выход на мировой ры-

нок, суливший растущий сбыт сырья и продовольствия, до-

ступ к новым образцам техники и предпринимательского

опыта, международному кредиту, дешевым и качественным

промышленным изделиям. Таким образом, иберийские коло-

низаторы уже полностью исчерпали свою прогрессивную роль

в Америке, превратились в ненужных посредников и были об-

речены на изгнание.

Более того, местным деловым кругам не угрожала европей-

ская конкуренция ни в горнодобыче, ни в тропическом земле-

делии. В производстве же исконно европейских пшеницы, мя-

са, шерсти, кож на стороне «феодалов» Нового Света были

столь внушительные преимущества в виде плодородия, изоби-

лия и дешевизны здешней земли, что спасаться от конкурен-

ции приходилось как раз английским лендлордам и фермерам

«хлебными законами» 1815—1846 гг. Вот почему идеи либера-

лизма, очертившие контуры будущего миропорядка, в лице

латифундистов Латинской Америки, как и их собратьев с Юга

США, нашли самых горячих приверженцев столь полной сво-

боды торговли и предпринимательства, которая была несов-

местима ни с иберийскими, ни с любыми другими колониаль-

ными ограничениями. Любопытно, что англичане, не сразу

уловившие это стремление Нового Света быть не объектом,

а субъектом нового порядка, дорого за это поплатились не

только в Северной, но и в Южной Америке. Ибо, истолковав

тяготение креольской верхушки к своему рынку как простое

желание сменить метрополию, они в 1806—1807 гг. попыта-

лись «помочь» ей двумя интервенциями на Ла-Плате. И дваж-

ды были наголову разгромлены креолами без какой бы то ни

было помощи испанских колониальных властей.

Помимо экономического потенциала, идейной оснащеннос-

ти, ясности цели, у креольской элиты были и другие достоин-

ства. На рубеже XVIII—XIX вв. она получила ценный управ-

ленческий опыт в новых консуладо, своего рода корпорациях

развития сельского хозяйства и торговли в колониях, имев-

ших равное представительство от торговцев и землевладель-

цев. Вооруженные отряды латифундистов всегда составляли

ударную силу креольского ополчения, чью боеспособность и

испытали на себе английские интервенты на Ла-Плате. Все

сказанное вполне объясняет, почему именно в латифундистах,

в том числе плантаторах-рабовладельцах, буржуазная освобо-

дительная война нашла своего адекватного инициатора и геге-

424

мона, а в руководимых ими войсках — идеальную главную

движущую силу.

Важно приглядеться не только к ликвидации колониаль-

ного режима, но и к внутренним преобразованиям, вершив-

шимся латифундистами в ходе освободительной войны

1810—1826 гг. А они состояли в том, что повсюду упраздня-

лось общинное землевладение, а у кочевых индейских племен

отнимались все новые территории. В результате лихорадоч-

ной распродажи этих, а также «пустующих» государственных

(бывших королевских) земель разрушались первобытнооб-

щинный строй индейцев и нелегальное мелкокрестьянское

землепользование, уступая место крупной частной собствен-

ности. В настоящую народную драму такая приватизация

превратилась на обширных равнинах Венесуэлы, Новой

Гранады, Ла-Платы и Бразилии, где прежде «ничейные» зем-

ли и скот давали пропитание сотням тысяч свободных кресть-

ян, беглых негров, а также кочевым индейским племенам.

Везде введение свободы торговли и предпринимательства выз-

вало агонию цеховой организации ремесел и массовое разоре-

ние ремесленников. При этом повсеместно, как и в Англии

XV—XVIII вв., по отношению к обобранным и разоренным

массам были приведены в действие суровые законы против

«бродяг».

Кроме того, во всех странах отменялся принцип неотчуж-

даемости владений, в том числе майоратов, началась экспроп-

риация земли и другой недвижимости у монастырей. Одновре-

менно образовывались банки, банковский процент освобож-

дался от всяких старых ограничений, а в создаваемую

финансовую систему, в добычу драгоценных металлов Арген-

тины, Боливии, Бразилии, Мексики и Перу, в другие отрасли

хозяйства активно привлекался иностранный капитал. Были

разработаны и начали осуществляться целые государственные

программы по массовому заселению просторов Латинской

Америки европейскими иммигрантами.

Такая трансформация означала радикальную ломку тради-

ционной социально-экономической структуры. Этими преоб-

разованиями латиноамериканские революционеры превращали

все виды землевладения в буржуазную частную собственность,

т. е. свободно отчуждаемую, продаваемую, закладываемую

и т. д. (таким образом создавали рынок средств производства);

« раскрестьянивали », « разремесленнивали » и принуждали к

наемному труду миллионы свободных крестьян, индейцев-об-

425

щинников и ремесленников (формировали нормальный рынок

рабочей силы); делали свободным движение капиталов (уч-

реждали денежный рынок, кредитно-финансовую систему).

Иными словами, они строили фундамент рыночной экономики

в точности по либеральным рецептам.

В большинстве стран принятые (хотя и под воздействием

негритянских восстаний) декреты «о свободном чреве»

и о за-

прете работорговли положили начало ликвидации рабства не-

гров. Отменялись трудовая повинность и подушная подать

индейцев. Наряду с упразднением особых судов и должности

«протектора» для индейцев, введением судов присяжных, урав-

нением перед законом белых, индейцев, «цветных» и вольно-

отпущенных негров это означало разрушение сословного и со-

здание основ гражданского общества.

Над обновленным базисом возводилась такая политиче-

ская надстройка, которая, воплощая идею либерализма о го-

сударстве как о «ночном стороже», не мешала, но охраняла

свободную игру рыночных сил. Этой цели служили президент-

ская республика (реже конституционная монархия), разделе-

ние властей, федерализм, «права человека и гражданина»,

включая неприкосновенность личности, жилища и собствен-

ности. В данной части латиноамериканские конституции были

точными копиями конституций США. Все они указывали на

«народ» как на единственный источник власти, но вводили не-

прямые выборы его представителей: на первом этапе избира-

лись только выборщики, которые затем приступали к выборам

депутатов и сенаторов. При этом «приостанавливалось» поль-

зование правом голоса не только для рабов, бродяг и пьяниц,

но также для домашней прислуги, наемных поденщиков и

прочих лиц, «которые получают заработную плату и потому

являются зависимыми от других лиц». Везде вводились высо-

кие имущественные цензы — порой от 600 песо для избрания

выборщиком до 4 тыс. — депутатом и 10 тыс. — сенатором.

Тем самым конституции ясно очертили границы того «народа»

и портрет того «человека и гражданина», которыми и для ко-

торых вершились латиноамериканские революции. По самым

оптимистичным подсчетам такой «народ», или «гражданское

общество», составляли не более 1% населения.

Такими декретами дети рабов, родившиеся после их опубликова-

ния, объявлялись свободными, но обязанными оставаться у хозяев до

совершеннолетия.

426

Таким образом, в Латинской Америке происходила серия

преобразований либерального типа, которые не только разру-

шали колониальные режимы, но и трансформировали общество

в направлении рыночной экономики, гражданского общества

и правового государства. В условиях континента эта трансфор-

мация вылилась в экспроприацию большинства населения,

т. е. собственно народа. Следовательно, реформы носили анти-

народный характер, о чем свидетельствуют и самые первые

конституции Венесуэлы (1810—1815), ряда провинций Новой

Гранады и других стран. С одной стороны, конституции от-

странили собственно народ от участия в выборах его предста-

вителей, но наделили последних монопольным правом вещать

от имени народа, в том числе и по вопросу о том, владеть ли

ему средствами производства или превратиться в скопище

пауперов. С другой — они облекли в силу закона подавление

любого народного протеста, запретив какому бы то ни было со-

бранию жителей представлять себя «народом» и выдвигать

«коллективные прошения». Ослушники же сурово предупреж-

дались: «Всякое сборище вооруженных людей будет рассмат-

риваться как покушение на общественную безопасность и раз-

гоняться с помощью силы... Всякое сборище невооруженных

людей тоже будет разогнано: сначала — с помощью устной ко-

манды, а будет того недостаточно — то и силой».

Чтобы осуществить такие реформы, креольским латифун-

дистам и их ополчению были еще необходимы удобный слу-

чай, иностранная помощь и главное — хотя бы нейтралитет

народа. Благоприятный момент наступил на рубеже XVIII—

XIX вв., когда сами метрополии оказались надолго ввергну-

тыми в европейские революции и войны, когда Португалия

и почти вся Испания были оккупированы в 1808—1814 гг. на-

полеоновскими войсками. Поступала и иностранная помощь

из Англии и США в виде оружия, боеприпасов и волонтеров.

В Испанской Америке, кроме того, революционные правитель-

ства долго скрывали от низов истинные цели, объявив себя

«хранителями законных прав» короля Фердинанда VII, пре-

бывавшего в плену у французов.

Тем не менее почти везде революционерам пришлось столк-

нуться с ожесточенным сопротивлением низов, которое в годы

войны за независимость принимало форму восстаний или пар-

тизанской войны, будь то под национальными, роялистскими

или самостийными знаменами. По этой причине конкретное

содержание национально-освободительных революций в каж-

427

дой из стран Латинской Америки определялось не только уст-

ремлениями либералов, но и исходом их столкновения с собст-

венным народом.

Либеральной без заметного отпечатка народных требова-

ний получилась только революция 1822 г. в Бразилии. Эта

страна в течение XVIII в. испытала колоссальный подъем про-

изводительных сил, увеличила население в 10 раз и сравня-

лась по этому показателю с метрополией, которая сама пре-

вращалась в английский протекторат. Процветание Бразилии

ускорилось с 1808 г., когда в результате вторжения наполе-

оновских войск в Португалию королевский двор переехал в

Рио-де-Жанейро и когда вслед за этим торговая монополия, ог-

раничения, регламентации и прочие элементы колониальной

системы фактически рухнули. В 1815 г. Бразилия получила и

новый политический статус, превратившись из колонии в рав-

ноправную часть Португальского королевства.

Ситуация в корне изменилась с окончанием войны в Европе

и революцией 1820 г. в Португалии. Вернув в Европу сначала

короля Жоана VI, а затем отзывая и его сына Педру, прин-

ца-регента Бразилии, буржуазия метрополии продемонстриро-

вала намерение реставрировать колониальные порядки. В от-

вет бразильские помещики, фазендейро, окружили дворец

принца и «убедили» его остаться; силами местного ополчения

и морского флота они быстро справились с португальскими

гарнизонами, создали бразильское правительство и заставили

Педру издать манифест о независимости страны. Наконец,

7 сентября 1822 г. они добились от принца утверждения реше-

ния правительства о полном разрыве отношений с Португали-

ей (этот день считается официальной датой провозглашения

независимости). В качестве надстройки над реформированным

базисом была установлена конституционная монархия во гла-

ве с бывшим принцем, а ныне императором Педру I.

Революция была столь скоротечной, что негры не успели

поднять восстание и оказать воздействие на ее ход. В результа-

те треть населения Бразилии еще на 66 лет осталась в рабстве,

а общество в целом, включая и буржуазию, — в плену у рабов-

ладельческих стереотипов.

Наоборот, подлинно народные революции, не обрывавшие-

ся «термидорами », произошли в Сан-Доминго и в Парагвае.

Французская часть острова Гаити — Сан-Доминго, типич-

ная рабовладельческая колония, была крупнейшим в мире

производителем сахара и значила для Франции не меньше,

428

чем Индия для Англии. Революция на Гаити началась под

влиянием революции в метрополии и до осени 1792 г. сохра-

няла буржуазный характер. Добившись учреждения в стране

органов представительной власти, местные плантаторы («боль-

шие белые») при поддержке остальной части белого населения

(«маленьких белых») провели через собрание г. Сен-Марка

«Основы конституции Сан-Доминго». Документ закреплял за

собранием разработку законов по вопросам внутреннего уст-

ройства страны, право вето на принятые Францией торговые

акты и «временно» вводил свободу торговли. В то же время бе-

лое меньшинство не только рабам, но и свободным «цветным»

отказало в гражданских правах, отчего мулаты в основном

поддерживали колониальную власть.

«Кризис верхов» привел в движение чернокожих рабов,

имевших 11-кратное численное превосходство над белыми. Ра-

ди обретения свободы рабы, до 1802 г. руководимые талантли-

вым лидером Туссеном Лувертюром, бывшим рабом, постоян-

но меняли врагов и союзников; то помогали испанцам соседне-

го Сан-Доминго завоевывать французскую часть острова, то,

наоборот, на стороне французских колониальных властей во-

евали против испанцев, душили революцию белых и громили

высаживавшийся ей на помощь английский десант. К 1798 г.

негры не только спасли французский режим, но и распростра-

нили его на весь остров. Но, когда, покончив с собственной ре-

волюцией, метрополия в 1803 г. вознамерилась реставриро-

вать рабство, они разгромили французский экспедиционный

корпус и провозгласили независимость Гаити.

Разрушением колониализма и созданием независимого го-

сударства бывшие рабы, казалось, воплотили в жизнь цели

своей буржуазии. Но вслед за этим остатки белого населения,

т. е. ядро местных плантаторов и «маленькие белые» вместе с

семьями, были полностью вырезаны в кампании «националь-

ной мести» 1804 г., а на освобожденной от них земле возникло

государственное плантационное хозяйство. Под управлением

чиновников в нем трудились вчерашние рабы, положение ко-

торых было лучше, чем при французах, но завоеванная ими

свобода была урезана запретом покидать «свои» плантации.

Треть доходов шла государству, треть — управляющим, а оста-

ток делился поровну между работниками.

Над этой «общенародной» собственностью складывалась и

адекватная ей надстройка — военно-государственная бюрокра-

429

тия из среды вчерашних рабов и свободных мулатов, возглав-

лявшаяся императором Дессалином, тоже бывшим рабом.

Но в социально-экономическом плане страна была отбро-

шена далеко назад и заново пережила процесс первоначально-

го накопления, заключавшийся главным образом в разворовы-

вании госсобственности бюрократией. Во всех опробованных

вариантах, будь то в «прусском» или «американском», при

президентах и военных диктаторах, королях и императорах,

этот процесс встречал ожесточенное сопротивление масс, то и

дело выливаясь в восстания, мятежи, перевороты, распад стра-

ны на провинции, бесконечные гражданские войны.

Парагвайская революция свершилась в лаплатской про-

винции, чья экономика покоилась на свободном мелкокресть-

янском хозяйстве. Однородная и в этническом отношении

(в основном метисы) крестьянская масса Парагвая по самой

своей природе тяготела к равенству и народному суверенитету.

В то же время она безошибочно уловила истинный смысл либе-

рализма революционного Буэнос-Айреса, а в связанных с ним

относительно слабых парагвайских помещиках и торговцах

видела внутренних агентов своего внешнего врага. Оба этих

настроения пробуждали в крестьянстве потребность в своем

Робеспьере, каковым и стал выходец из состоятельной семьи,

доктор теологии (философии), тонкий знаток просветителей и

большой поклонник Руссо Хосе Гаспар Родригес де Франсия

(1766—1840), из скромности именовавшийся просто доктором

Франсией.

В 1810 г. парагвайцы разгромили освободительную экспе-

дицию из Буэнос-Айреса, а через год уничтожили и испанский

режим. После кратковременного двоевластия в 1814 г. кресть-

янство установило народный суверенитет по своим понятиям.

В конгрессе крестьянские избранники, приняв во внимание,

«сколь обременительным является для народа» содержание

парламента и что заседать в нем надо в такое время, когда

«Сельские Люды... посвящают себя достойному занятию зем-

леделием», наделили доктора Франсию всей полнотой не толь-

ко исполнительной, но также законодательной и судебной

власти, возведя его в ранг «Верховного диктатора». В 1816 г.

они утвердили его в данном качестве пожизненно, а конгресс

до самой смерти «Верховного» в 1840 г. ни разу более не созы-

вался.

1814—1840 годы отмечены в Парагвае строительством но-

вого общества в отдельно взятой стране, за железным занаве-

430

сом. Вырос мелкокрестьянский и ремесленный сектор, бедней-

шие хозяйства периодически подтягивались до среднего уров-

ня. А рядом за счет собственности, отнятой у испанцев, своей

буржуазии и церкви, возникли госхозы («эстансии Родины»)

и государственные мануфактуры, где, помимо наемных рабо-

чих, широко применялся труд негров-рабов и заключенных.

Все производство жестко регламентировалось государством,

устанавливавшим, сколько, чего и почем производить. Про-

дуктивность и качество труда «стимулировались» репрессия-

ми. Частная торговля была низведена до уровня городского ба-

зара, остальные звенья обмена и распределения огосударствле-

ны. Государство создало свои лавки, нормировало отпуск

дефицита, бесплатно распределяло среди беднейших скот,

одежду, домашнюю утварь и т. д. Как видим, государство в

Парагвае играло роль отнюдь не «ночного сторожа». Не слу-

чайно сам доктор Франсия считал, что воплощает в стране по-

рядки «Утопии» Томаса Мора.

Скудные, но равные материальные условия жизни народа

дополнялись равенством духовным. В стране — впервые в Ла-

тинской Америке — было введено обязательное бесплатное на-

чальное образование, и в Парагвае той,эпохи, как отмечали

очевидцы, редко можно было встретить мужчину, не умевшего

читать и писать. Но дать большего всем государство было еще

не в состоянии, а более высокое образование некоторых нару-

шало равенство и рождало бы оппозицию. И в 1822 г. все сред-

нее и высшее образование было попросту ликвидировано.

Над этим обществом равенства возвышалось всесильное

бюрократическое государство, в котором исполнительная

власть подменяла собой все остальные, а ее нити единолично

удерживал в руках Франсия.

Иностранцы отмечали также отсутствие в Парагвае того

времени гражданских войн и преступности. Похоже, и народ

был доволен своей жизнью, боялся, но и чтил любимого вож-

дя, был готов на величайшие жертвы ради защиты созданного

строя. Для диссидентов же имелась могущественная тайная

полиция с разветвленной сетью осведомителей.

Революции с тем или иным отпечатком народных требова-

ний характерны для остальной Испанской Америки, кроме

Кубы и Пуэрто-Рико, пока еще колоний. Оккупация метропо-

лии и пленение короля Фердинанда VII весьма благоприятст-

вовали креольским революционерам. И они, образовав свои

правительства — хунты — для «защиты законных прав люби-

431

мого монарха», не только ликвидировали колониальные режи-

мы, но и сломя голову ринулись экспроприировать кочевые

племена, индейцев-общинников, массы мелких нелегальных

землепользователей. Среди наиболее одиозных революцион-

ных декретов достойны упоминания «Регламент льяносов»

1811 г. в Венесуэле и аналогичные законы для аргентинской

пампы, санкционировавшие приватизацию «ничейных» преж-

де земли и скота, а также декрет о распродаже общинных зе-

мель, изданный в 1810 г. столичной хунтой в Новой Гранаде. В

то же время делались попытки сохранить рабство негров или

отдалить его отмену. Как следствие, массовые восстания ра-

бов, а затем обобранных пастухов-льянеро под лозунгом «Да

здравствует Фердинанд VII!» смели революционеров Венесу-

элы без помощи из метрополии, а в Новой Гранаде важный

вклад в их разгром внесли индейцы-общинники. К 1815 г.

только в Буэнос-Айресе еще теплился очаг креольской револю-

ции, но и ей приходилось вести тяжелые бои с пастухами-гаучо.

В Мексике, наоборот, аресты властями руководителей кре-

ольского заговора побудили революционеров ради своего спа-

сения срочно поднять народное восстание. Трудовой люд легко

откликнулся на призыв состоявшего в заговоре Мигеля Идаль-

го, однако же быстро перерос уготовленные ему рамки и раз-

вернул войну против всех своих угнетателей — испанцев и

креолов, пока их же объединенной коалицией не был разбит в

1815 г.

Тем не менее народные движения (и когда на первых порах

душили креольскую революцию, и когда сами оказывались по-

бежденными альянсом креолов и испанцев) оказали заметное

воздействие на развитие второго, победоносного этапа войны

за независимость (1816—1826). Они впервые заставили кре-

ольскую буржуазию всерьез заняться социальными вопроса-

ми. Поэтому к ликвидации колониализма здесь прибавились

декреты о «свободном чреве» или даже отмена рабства негров,

замедление экспроприации индейцев-общинников, а кое-где и

наделение простых солдат революционных армий землей. Что-

бы понять источник подобных «буржуазных» реформ, доста-

точно сравнить Венесуэлу, где негры с оружием в руках вырва-

ли себе свободу у креольских революционеров, с Бразилией,

где негры не только не мешали, но и помогли своим фазендей-

ро «черными батальонами» — и потому остались в рабстве по-

чти до конца XIX столетия.

432

Становление национальных государств.

Ведя войну за независимость, латиноамериканские революцио-

неры надеялись повторить опыт освобождения 13 английских

колоний, которые, сплотившись в Соединенные Штаты Аме-

рики, быстро двинулись вперед по пути прогресса. Наиболь-

шие усилия к объединению Испанской Америки прилагал Си-

мон Боливар. В 1821 г. он стал президентом нового независи-

мого государства Колумбии, в состав которого вошли Новая

Гранада, Венесуэла и Кито, в 1824 г. — верховным диктатором

Перу, а в 1826 г. — пожизненным президентом Боливии (быв-

шего Верхнего Перу). И хотя непосредственное исполнение

президентских полномочий в Перу Боливар возложил на гене-

рала Ла-Мара, а в Боливии — на маршала Сукре, номинально

он оставался главой сразу трех крупных независимых госу-

дарств. Возникла реальная возможность их объединения.

В июне—июле 1826 г. в городе Панама проходил конгресс,

в котором помимо Колумбии, Перу и Боливии приняли учас-

тие Мексика и Соединенные провинции Центральной Амери-

ки. Его важнейшим документом стал договор «О постоянном

союзе, лиге и конфедерации». Целями конфедерации объявля-

лись охрана суверенитета и независимости от посягательств

иностранных держав и содействие взаимопониманию между

испано-американскими народами. Устанавливались размеры

вооруженных сил, которые каждый участник конфедерации

должен был выделить на нужды совместной обороны. В веде-

ние конфедерации передавались также вопросы общего граж-

данства, процедура разрешения территориальных и иных спо-

ров, ликвидация работорговли.

Однако Панамский конгресс стал высшей и последней точ-

кой объединительных стремлений. Даже из подписавших до-

говор государств его ратифицировала только Колумбия. Про-

цесс же распада, начавшийся еще в годы войны развалом

Рио-де-ла-Платы на Аргентину, Боливию, Парагвай и Уруг-

вай, приобретал все более угрожающий характер. В 1830 г. он

затронул созданную Боливаром Колумбию, на месте которой

возникли Венесуэла, Эквадор и Новая Гранада. Отделившаяся

от Мексики в 1823 г. Центральная Америка в свою очередь

раскололась в 1838—1841 гг. на Гватемалу, Гондурас, Кос-

та-Рику, Никарагуа и Сальвадор. В 1844 г. бывшая испанская

колония на Гаити выделилась в Доминиканскую Республику.

И таким образом с учетом Перу, Чили, Бразилии и Гаити обра-

зовалось 18 независимых государств. Распад происходил в об-

433

становке бесконечных междоусобных войн, которые не утиха-

ли и в обособившихся странах. В итоге вместо процветания до-

стигнутая свобода вылилась в братоубийство и стоила

латиноамериканцам большей крови, нежели ее завоевание. В

чем же дело?

Радикальные реформаторы, прямо назвавшиеся после вой-

ны либералами, в происходивших на континенте процессах

видели борьбу двух взаимоисключающих сил. Наиболее емкое

определение этим силам даст в 1845 г. аргентинец Д. Ф. Сармъ-

енто в знаменитом противопоставлении «цивилизации» и

«варварства». Под «цивилизацией» либералы понимали не ци-

вилизацию вообще, а именно ту ее форму, которая сложилась

в протестантской Западной Европе и в ее американском про-

должении — США. Эта форма ассоциировалась с рыночной

экономикой, гражданским обществом, правовым государством

и идеологией либерализма. Та же цивилизация, которая скла-

дывалась в течение 300 лет колониализма в католической Ибе-

роамерике и синтезировала в себе иберийские, индейские и не-

гритянские культурные начала, «сделав» латиноамериканцев

латиноамериканцами, была объявлена «варварством», подле-

жащим уничтожению. Неудивительно, что между идеальны-

ми устремлениями либералов и реальной действительностью

континента с самого начала образовалась и постоянно шири-

лась непреодолимая пропасть.

Так, разрушая «варварские» формы хозяйства, отнимая

средства производства у народа и отдавая их буржуазии, либе-

ралы полагали, что эти средства очень скоро заработают в ре-

зультате ничем не ограниченной теперь торговли с Англией,

притока иностранного капитала и европейских переселенцев,

а быстрое пришествие «цивилизации» компенсирует народу

лишения военных лет и экспроприации. Однако разрушенная

войной горнорудная промышленность требовала крупных

инвестиций, а чудеса английской техники не могли быть до-

ставлены из-за отсутствия дорог. Поэтому надежды на быстрое

обогащение от эксплуатации недр провалились, и спешно со-

зданные с этой целью акционерные компании в Лондоне

обанкротились. Не лучше обстояли дела и в агроэкспорте, так

как «фабрика мира» предпочитала ввозить продукты тропиче-

ского земледелия из собственных колоний, а путь на свой ры-

нок другим сельхозпродуктам из Нового Света преградила

« хлебными законами ».

434

В результате народ в значительной мере был ограблен и

лишен возможности пропитаться самостоятельно, угроза го-

лодной смерти и законы о «бродягах» гнали его на рынок тру-

да, а рынка этого не существовало, поскольку отнятые средст-

ва производства не использовались буржуазией.

Раскол между верхами и низами усугублялся культурным

отчуждением. Революционеры, еще недавно воспевавшие под-

виги арауканов и других «американцев», заговорили теперь о

природной глупости и лени индейцев, о «варварском» харак-

тере их ценностей и в то же время проявляли раболепие по от-

ношению ко всему англосаксонскому. Стремясь максимально

точно скопировать путь США, они прилагали огромные уси-

лия для привлечения иммигрантов из Англии, США, Герма-

нии, Голландии, Швейцарии, не только бесплатно наделяя

переселенцев землей (в том числе отнятой у местных «варва-

ров»), но и позволяя возводить протестантские храмы и клад-

бища. Массового притока европейцев добиться не удалось, но

даже прибытие первых тысяч колонистов с иной культурой,

языком, религией, однако на правах едва ли не подлинных хо-

зяев Латинской Америки, возбуждало у народа ненависть к

пришельцам и к приглашавшим их правителям.

Эта ненависть все чаще выливалась в массовые восстания и

грозила повторением сценария революций на Гаити или в Па-

рагвае. В 1837 г. об этом напомнило индейское восстание в

Гватемале, покончившее с правительством либерала Мариано

Гальвеса. Поводом к нему послужили эпидемия обычной для

тех времен оспы и слухи, будто правительство искусственно ее

вызвало, дабы очистить страну от коренного населения и при-

нять европейских иммигрантов.

На политическом уровне крайне опасный разрыв образо-

вался между федеральным центром и провинциями. До войны

состояние дел у провинциальных латифундистов и владельцев

мануфактур зависело от сбыта товаров в процветающие цент-

ры экспортного хозяйства. В свою очередь, от состояния мест-

ного производства зависел и достаток большинства населения.

Упадок горнодобычи, застой в агроэкспорте и приток промыш-

ленных товаров из Европы нарушили прежнюю зависимость.

Довершали же опустошение провинций полчища иностранных

торговцев и спекулянтов, которые и сюда ввозили дешевые

фабричные изделия и, пользуясь острой нуждой местных жи-

телей в деньгах, скупали за бесценок сырье.

435

Эта картина повергала в ужас местных предпринимателей,

и они требовали немедленного отказа от фритредерства («фри

тред» — свобода торговли), используя провинциальную авто-

номию для введения запретов на ввоз иностранных товаров и

вывоз сырья, обложения высокими налогами транзитных пе-

ревозок и прочих мер, защищавших провинции, но парализо-

вавших политику центра. Когда же центр пытался силой их

остановить, он сталкивался в провинциях с местным ополче-

нием, опытными военными вожаками — каудильо — из среды

тех же латифундистов и массовой поддержкой их населением.

Не понимая глубинных причин наступавшего хаоса, либе-

ралы настаивали на ускорении реформ и этим еще более нару-

шали хозяйственные и иные общественные связи, усугубляя

кризис, всеобщую вражду и распад государств на провинции.

Между тем внутренне ослабленные, раздираемые граждански-

ми войнами страны Латинской Америки оказывались безза-

щитными перед лицом отнюдь не призрачной внешней опас-

ности. Так, в страшную трагедию для Мексики вылилось без-

думное поощрение либералами иностранной иммиграции.

Закон о ней был принят еще в 1824 г. Не упомянув вероиспове-

дание колонистов, он открыл легальный путь в страну пересе-

ленцам из США и одновременно устанавливал, что даже конг-

ресс был не вправе запретить въезд иммигрантам вплоть до

1840 г. В итоге к 1836 г. большинство населения пограничного

Техаса составили американские колонисты. Люди прагматич-

ные, они верно рассудили, что гораздо проще и дешевле, неже-

ли нести «цивилизацию» в Мексику, взять да и увести Техас

из Мексики в «цивилизацию». Поэтому сначала они провозг-

ласили Техас независимым штатом, потом — частью США.

Последовавшая американо-мексиканская война 1846—1848 гг.

стоила Мексике множества жизней, кабального торгового до-

говора и еще 51% территории, на которой ныне процветают в

США не только Техас, но также Нью-Мексико, Аризона, Кали-

форния, Невада, Юта и отчасти Колорадо, Оклахома, Канзас и

Вайоминг.

Но даже реальная угроза завоеванной независимости не

меняла космополитизм радикал-реформаторов ни по содержа-

нию, ни по форме. Еще в 1822 г. он нашел свое крайнее выра-

жение в попытке либералов Сальвадора включить страну в

состав США; в 40-е годы он в той же форме воплотился в «ан-

нексионистском » движении на Кубе. В 20-е годы лидер мекси-

канских либералов Лоренсо Савала не только не стыдился рас-

436

суждать об аннексии Мексики северным соседом как вполне

приемлемом пути в « цивилизацию », но и почтил за честь стать

вице-президентом независимого Техаса.

Таким образом, в борьбе за «цивилизованное» будущее ли-

бералы с истинно революционной нетерпимостью расправля-

лись с «варварским» настоящим, утрачивали ощущение ре-

альности и все более превращались не только в антинародную,

но и в антинациональную силу.

Мексиканец Лукас Аламан, венесуэлец Андрее Бельо и

многие другие выдающиеся умы Латинской Америки явля-

лись безусловными сторонниками независимости, но выступа-

ли с резкой критикой либералов за то, что те «отняли у родины

все: национальность, добродетели, богатства, ее отвагу, силы и

надежды». С их точки зрения, отказ от колониального про-

шлого должен был означать вовсе не его замену чуждыми для

Ибероамерики устоями США или Западной Европы, что вело

не к свободе, а лишь к хаосу, анархии и распаду общества. На-

против, считал Бельо, «тот, кто окинет историю нашей борьбы

с метрополией взглядом философа, тотчас же согласится, что

победу нам обеспечило не что иное, как наше иберийское нача-

ло». Аламан считал «достижение нами независимости вели-

ким, необходимым и закономерным событием... именно пото-

му, что оно ориентировалось на благо общества, потому что

узы, соединявшие наше прошлое с нашим настоящим и буду-

щим, не были разорваны, но лишь развязаны».

Одним из первых революционных вождей, понявших ги-

бельность избранного пути, был Симон Боливар, до 1828 г. ос-

тававшийся последовательным либерал-реформатором. Осоз-

нав, что массовое переселение европейцев не состоится, что

«цивилизацию» не удастся перенести в готовом виде, но при-

дется строить самому народу-«варвару», что поэтому его цен-

ности надо хотя бы уважать, Боливар отобрал у иностранных

колонизационных компаний предназначенные для переселен-

цев 6,3 млн га земли, распродав ее с молотка в счет погашения

государственного долга и бесплатно наделив ею солдат и офи-

церов революционной армии. Он не только в Колумбии, но и в

Перу остановил разграбление общинных земель и восстановил

посты чиновников по защите индейцев. Для укрепления подо-

рванных устоев «народной морали» Боливар возродил мона-

шеские ордена, должности викариев и капелланов в армии,

контроль церкви над системой образования. Он ликвидировал

федерализм, резко увеличил полномочия исполнительной

437

власти, ввел пожизненное президентство, защитил местную

промышленность запретами и высокими таможенными по-

шлинами. Не случайно современные консерваторы Колумбии

считают отцом своей партии именно Боливара.

Однако тогда разрушительное действие революции мало

кто ощущал, и потому, чтобы свалить «диктатора», его вче-

рашние либеральные соратники не остановились перед разва-

лом детища Боливара — великой Колумбии. Свергнутый и

оболганный Боливар за месяц до смерти в 1830 г. горестно

восклицал: «Америка неуправляема. Те, кто служат револю-

ции, пашут море». Вскоре приближавшаяся катастрофа при-

няла более явные очертания и побудила наиболее трезво мыс-

лящую часть предпринимателей и политических деятелей от-

вергнуть либерализм. В итоге упорной борьбы с 1830-х годов

почти везде в Латинской Америке у власти утвердились кон-

серваторы — Хуан Мануэль де Росас в Аргентине (1835—

1852), Андрее де Санта-Крус и Мануэль Исидоро Бельсу в Бо-

ливии (1829—1839 и 1848—1855), Антонио Лопес де Сан-

та-Анна в Мексике (1833—1855), Диего Порталес в Чили

(1830—1837), Хосе Рафаэль Каррера в Гватемале (1838—

1865), Габриэль Гарсия Морено в Эквадоре (1859—1875) и

многие другие. Все они, как и Боливар, были видными деяте-

лями революций и вчерашними приверженцами либерального

реформаторства.

Латиноамериканские консерваторы обычно приходили к

власти в моменты наибольшего развала, когда едва возникшее

название «Аргентина» на десятилетия перестало обозначать

хоть какое-нибудь государство, когда существовало два Перу,

а на месте Эквадора — четыре воюющие провинции, когда в

Бразилии не только де-факто имелся ряд независимых респуб-

лик, но и де-юре она стала федеральной империей. Так что на

долю консерваторов выпала труднейшая задача: собрать, вос-

соединить разметавшиеся осколки латиноамериканского об-

щества и на этой основе строить независимую государствен-

ность. В решении этой задачи они, в отличие от либералов,

взяли курс не на заимствование красивых, но чуждых моделей

общественного устройства, а на ассимиляцию всего того пози-

тивного, что досталось от 300-летнего колониального прошло-

го и составляло сущность Латинской Америки.

Прежде всего консерваторы отказались копировать полити-

ческую систему США. «Единственно верное подражание им, —

доказывал Аламан, — состоит не в том, чтобы копировать их

Л20

политическое устройство, к которому Мексика расположена

не более чем, скажем, Турция, а в том, чтобы благоразумно пе-

ренимать сам пример осуществления независимости, оставляя

в неприкосновенности ту форму правления, которая наиболее

привычна нации». Поэтому вместо слабой федеративной рес-

публики консерваторы везде установили жесткий централизм,

резко увеличили полномочия исполнительной власти и этим

ограничили возможность имущего «человека и гражданина»

как в центре, так и на местах ставить свои частные интересы

выше интересов нации в целом. Важная роль в такой полити-

ческой системе отводилась сложившейся в годы войны за не-

зависимость профессиональной армии, призванной силой

умиротворять и либералов, и провинциальных каудильо, и

народ.

Другим инструментом, связующим распадавшееся общест-

во, консерваторы сделали католическую церковь и монаше-

ские ордена, вернув им многое из отнятого либералами — иму-

щество, контроль над образованием, статус не только государ-

ственной, но и единственной религии в обществе и т. п.

Одновременно на уровне идеологии космополитизму либера-

лов они противопоставили такое универсальное средство еди-

нения общества, как национализм. Основой его стало «иберий-

ское начало» латиноамериканских народов, которое противо-

полагалось главным образом англосаксонскому высокомерию.

Материальную основу единения консерваторы закладыва-

ли трезвой и гибкой экономической политикой. При них

экспорт на мировой рынок вырос в Аргентине втрое, в Перу —

в 20 раз и т. д. Но местную промышленность от губительной

иностранной конкуренции они везде защитили высокими та-

моженными пошлинами и запретами. Более того, государст-

венное финансирование индустриализации началось в Новой

Гранаде и особенно в Мексике, где созданный в этих целях

Кредитный банк придал столь мощный импульс формирова-

нию современной фабричной промышленности, что только с

1837 по 1845 г. число веретен в текстильной отрасли выросло с

8 до 114 тыс., а выпуск пряжи — с 63 тыс. до 3 млн фунтов

(этот процесс был сокрушен американо-мексиканской войной

и торговым договором, снявшим протекционистские барьеры

на пути промышленного импорта из США). В итоге сочетание

интересов экспортных отраслей и провинций в какой-то мере

сплотило элиты латиноамериканских обществ, примирив

враждовавшие группировки.

439