Краузе Э. Рихард Штраус

Подождите немного. Документ загружается.

шовинистическим манифестом немецкой интеллигенции.

Гофмансталю, в переписке с которым он обычно лишь

мимоходом касался мировой войны, он тогда писал: «Среди

всего безрадостного, что приносит нам переживаемое вре-

мя, единственное спасение в прилежной работе...» «Только

труд может дать нам утешение, только он может способст-

вовать победе...» В характерном письме, написанном в 1916

году, в котором Штраус говорил о своем «большом талан-

те к оперетте», об ощущавшемся им призвании стать

«Оффенбахом XX века», он настаивал на создании «поли-

тико-сатирической пародии в самом остром стиле» на собы-

тия первой мировой войны. Какой смелый план, к сожа-

лению, оставшийся неосуществленным! Наконец, в письме

к другу, написанном на третьем году войны, отчетливо

вырисовываются убеждения Штрауса — человека и худож-

ника на фоне эпохи. «Достаточно печально, что зрелые

и серьезные деятели, преданные искусству, вынуждены ра-

ботать с оглядкой на людей, для которых «великое время»

является только предлогом для показа своих собственныА

весьма умеренных достижений, которые рады использовать

представившийся случай, чтобы обесславить подлинных

художников, выдать их за пустых эстетов и плохих пат-

риотов. Они забывают, что в мирное время я создал

«Жизнь героя», «Песню Барда», боевые песни, военные

марши, а теперь, ввиду грозных событий, благоговейно

молчу, в то время как они используют благоприятную

конъюнктуру и, под покровом патриотизма, пускают в ход

разного рода дилетантский хлам. Делается противно, когда

читаешь в газетах о возрождении немецкого искусства, в

то время как еще двадцать лет тому назад Рихарда Ваг-

нера, наиболее немецкого деятеля, упрекали в «романти-

ческой страсти». Или когда читаешь о том, что «Молодая '

Германия» возвратится с этой «великолепной» войны очи-

щенной, под звон колоколов, тогда как можно будет ра-

доваться, если бедные парни очистятся хотя бы от вшей

и клопов, исцелятся от всех инфекций и отвыкнут от

убийств».

Однако лучшим памятником безупречного поведения

и образа мыслей Штрауса в те военные годы является за-

служивающее внимания письмо от 12 февраля 1917 года,

направленное Ромену Роллану. В этом письме к француз-

скому другу, которого позднее он назвал «героическим

борцсм против всех злодейских сил, подготовляющих ги-

бель Европы», он писал о трагической судьбе Европы,

глубоко беспокоившей его. «Я очень сожалел, что состоя-

ние Вашего здоровья вторично не позволило Вам приехать

в Берн. Я убежден, что мои постановки доставили бы Вам

некоторую радость и, возможно, что именно «Ариадна»

могла бы способствовать некоторому изменению Вашего

обобщающего суждения о немецкой музыке, каким я его

знаю по «Жану Кристофу». Я надеюсь, что прекрасное

солнце, светящее над Женевским озером, вскоре принесет

Вам выздоровление. В мае я надеюсь вновь приехать в

Швейцарию, чтобы продирижировать произведениями Мо-

царта; возможно, что мне повезет, и я снова увижу Вас.

Я уверен, что получу от личной беседы с Вами большое

наслаждение и утешение. Я с удовлетворением убедился,

прочитав Вашу превосходную статью, что во многих обще-

человеческих и принципиальных пунктах мы сходимся

мнениями, несмотря на всю любовь к нашим соответствую-

щим отечествам и восхищение храбростью наших войск на

полях сражения. Именно мы, деятели искусства, обязаны

всюду и везде сохранять свободу своих взглядов на все

прекрасное и возвышенное, поставить себя на службу

Истине, которая, в конце концов, словно свет сквозь

мрак, пробьется через густую паутину лжи и обмана,

ок)П'авшую в данный момент ослепленный иллюзиями мир.

К сожалению, в Швейцарии я получил из многих источ-

ников самые прискорбные сведения относительно бесче-

ловечного обращения с бедными немецкими военнопленны-

ми, о страшных мучениях, надругательствах и даже пыт-

ках, которым они подвергаются со стороны Ваших соотече-

ственников. Какой контраст с тем, что происходит в Гер-

мании, Англии и, даже, в Италии, откуда не слышно ника-

ких жалоб! Я всегда желал, чтобы такие люди, как Вы,

имели возможность лично увидеть, что делается во враже-

ской стране и, таким образом, могли создать лучшую

и более убедительную основу для своей уравновешивающей

и разъяснительной деятельности. Может ли это Вас заин-

тересовать? Я еще ни с кем не говорил по этому поводу,

но думаю, что при моих связях можно было бы пригла-

сить Вас приехать весной к нам в Гармиш и там оказать

Вам содействие в ознакомлении с жизнью нашего народа

во время войны. Я просил германское посольство в Берне

пересылать мне письма, которые, возможно, будут прихо-

дить на мое имя, так что Вы можете Ваши письма ко мне

заклеивать во второй конверт и адресовать их посольст-

ву..,» Мог ли так рассуждать художник, который, «обосо-

бившись» от окружающего мира, стремился только к

«роскоши» и желал своей музыкой отвлечь слушателей от

трудностей военных лет? Какое упущение, что не состоя-

лась эта встреча двух выдающихся деятелей немецкого

и французского народов в разгар военной шумихи и все-

общей ненависти!

Между тем Штраус, после длительного перерыва, про-

должал свою работу над «Женщиной без тени». Интересно

проследить за тем, как его первоначальный воинственный

патриотизм очень быстро превратился в нескрываемое от-

рицание «проклятой войны». (В конце наброска первого

акта имеется следующая заметка: «Закончено 20 августа

1914 года, в дeнЬvПoбeды при Саарбурге. Слава нашим

храбрым, мужественным войскам!»). Глубокий ryTviaHH3M

этой музыки неотделим от личных переживаний в годы

войны. «В обстановке горестей и забот военного времени

была закончена эта опера, как раз в то время, когда при

доброжелательной помощи баварского майора Д. удалось

предотвратить преждевременный призыв на военную

службу моего сына... По-видимому, эти же заботы, неиз-

бежные во время войны, оказали влияние и на партитуру,

особенно на середину третьего акта, где чувствуется изве-

стное перенапряжение, вылившееся, в конечном счете, в ме-

лодраму»,— писал Штраус в своих воспоминаниях. В про-

тивоположность «Палестрине» Пфицнера, созданному одно-

временно, «Женщина без тени» не только лишена песси-

мизма, но, напротив, насыщена верой в счастливое буду-

щее человечества, и это сблил^ает оперу с нашей совре-

менностью.

Значительно большее удивление, чем это произведение,

исполненное высоконравственных чувств и проникнутое

стремлением к миру, вызвал у современников последовав-

ший за ним венский балет. Обращение композитора к теме

о венских сбитых сливках (называвшихся «шлагобер»)

в тяжелые годы инфляции и полуголодного существования,

6 Краузе 81

в период, непосредственно последовавший за окончанием

войны, казалось неоправданно поверхностным. («Я все же

имею право писать то, что мне нравится...») В годы уста-

новления республиканского строя, когда происходила все-

общая переоценка ценностей и провозглашались новые,

противоположные прежним цели в искусстве, Штраус

вновь обнаружил свойственные ему чуткость и человеч-

ность. Так, в 1920 году он написал воззвание, в котором

горячо ратовал за создание в Зальцбурге музыкальных

фестивалей. В нем говорилось: «Здание, в котором будут

проводиться в Зальцбурге фестивали, должно стать сим-

волом света и правды, отблеском мировой культуры... Вся

Европа должна знать, что наше будущее в искусстве, осо-

бенно в музыке... В наше время, когда духовные ценности

стали более редким явлением, чем материальные богатства,

когда эгоизм, зависть, ненависть, недоверие как будто бы

владычествуют во всем мире, тот, кто поддержит нашу

инициативу, сделает доброе дело и будет способствовать

восстановлению братства и любви к ближнему».

К концу второй мировой войны, умудренный опытом

восьмидесятилетний композитор, еще в первые годы войны

очаровавший мир своим «Каприччио», стал уже другим

человеком. Остался ли он безучастным к жестоким ударам

второй мировой войны и к крушению буржуазного обще-

ства, которое когда-то высоко вознесло его? Остался ли он

незатронутым национальной катастрофой, жгучим горем

народа, ввергнутого в несчастье? Он, любивший свет, при-

роду, людей, был тяжело потрясен, не видел перед собой

ничего, кроме конца. Пессимистическое настроение овла-

дело этим всегда жизнерадостным человеком. Когда его в

принудительном порядке уплотнили и поселили к нему жи-

телей Гармиша, жилища которых были разбомблены (хоте-

ли занять даже его рабочий кабинет), он протестовал под

тем предлогом, «что не виноват в возникновении войны

и никогда не одобрил бы ее, если бы спросили о его мне--

НИИ» (Эрхардт). Можно ли сказать, что он внушил себе,

что всем доволен? На него нападали сомнения в том, мог

ли он вообще обогатить своими произведениями музыку

после Вагнера. Несмотря на душевную усталость он все

же в полном сознании почти физически ощущал ужас перед

теми силами, которые во время кровопролитных ночных

воздушных налетов уничтожали невозместимые культур-

ные сокровища Германии. В его дневнике за 1945 год

имеется следующая полная сарказма запись, свидетельст-

вующая о его большом уме, историческом опыте и наблю-

дательности: «В 1939 году я констатировал: Бранденбург-

ская провинция вновь вошла в состав Германии. Тем вре-

менем надувшаяся лягушка Пруссия, называемая Великой

Германией, лопнула и политическая роль Германии сыгра-

на до конца. Во всяком случае параллель с разрушенными

Суллой Афинами производит потрясающее впечатление.

Впрочем, сегодня я прочитал, что еще Лютер сказал: «Гер-

мания вся в прошлом». Он не подозревал о руинах Герма-

нии наших дней...»

Он был особенно подавлен сообщениями о том, что не-

задолго до конца войны жертвой налетов англо-американ-

ской авиации стали славные своими традициями здания

оперных театров в Берлине, Мюнхене, Дрездене и Вене (н

такой лоследовательности). В письме к Вилли Шу Штра-

ус излил свою «скорбь по Мюнхену», в связи с утратой На-

ционального театра: «Я безутешен! Бедный Краусс! Много-

летняя, ценнейшая культурная работа обращена в пепел.

Горе и отчаяние не способствуют болтливости. Но пожар

Мюнхенского придворного театра, здания, в котором со

стоялись первые представления «Тристана и Изольды» и

«Мейстерзингеров», в котором 73 года тому назад я впер-

вые слушал «Фрейшютца», в котором, наконец, мой доб-

рый отец 49 лет трудился в качестве первого валторниста

оркестра... это была величайшая катастрофа, обрушившаяся

на меня, это безутешное горе, и особенно в моем возрасте,

когда не на что надеяться».

Полгода спустя, поздравляя младшего .внука с днем

рождения, дед вновь вспомнил о своей личной трагедии.

Это частное признание Штрауса-человека лучше, чем ка-

кой бы то ни было другой документ, свидетельствует о

свойственном ему чувстве ответственности за культурные

богатства нации, о его любви к родине; это слова великого

немца. «Твой двенадцатый день рождения совпадает с тя-

желым событием — почти полным уничтожением прекрас-

ной столицы государства. 165 лет тому назад, когда про-

изошло землетрясение в Лиссабоне, люди увидели в этом

событии поворотный пункт, вместо того чтобы считать

таковым день первого представления оперы Глюка «Ифи-

гения в Авлиде». Музыка Глюка подводила итог культур-

ной эпохе, продолжавшейся три тысячи лет, и ей навстре-

чу были ниспосланы мелодии Моцарта, в которых про-

явились все откровения человеческой души, «ад открытием

и толкованием которой трудились мыслители многих ты-

сячелетий. Вспоминая о том дне, когда тебе исполнилось

двенадцать лет, помни всегда с отвращением о варварах,

злодеяния которых превратили нашу прекрасную Герма-

нию в мусор и прах. Все то, что я тебе говорю, ты, воз-

можно, так же мало поймешь, как и твой брат.. Когда лет

через тридцать ты как-нибудь ©новь возьмешь в руки эти

грустные строки, ты вспомнишь о своем деде, который поч-

ти семьдесят лет подряд трудился на благо немецкой куль-

туры, ради чести и славы своего отечества...» Это чувство

глубокой скорби никогда более не умолкало -в Штраусе до

конца его восьмидесятичетырехлетней многоопытной, чест-

ной жизни большого немецкого художника. «...Как часто

с глубокой болью вспоминаю я о прекрасном здании

Дрезденской оперы, освященном Карлом Мария фон Ве-

бером и Рихардом Вагнером. Там же, под руководством

несравненного Шуха, рождались и мои произведения», —

писал Штраус в 1946 году из Уши автору этой книги. За

несколько месяцев до конца войны, незадолго до смерти,

размышляя о выдающихся памятниках великой европей-

ской музыкальной культуры, с которыми были связаны

воспоминания о личных многолетних триумфах, давно уже

переставший быть «современным» композитор создал наи-

более значительное произведение своей старости, элегиче-

скую поэму «Метаморфозы».

ПОЗНАНИЕ ЖИЗНИ

Современная буржуазная музыка неотделима от явле-

ний декаданса. Так будет всегда, пока будут противостоять

друг другу обреченный общественный класс с его культу-

рой и угнетенный класс, борющийся за власть. Декадент-

ской (в том смысле этого слова, какой ему придавал Ниц-

ше) является культура, изолированная от живительных

сил народной жизни, поставившая себе целью стихийное,

анархическое уничтожение всех созданных до нее чело-

веком художественных ценностей. Можно ли считать де-

кадентом Рихарда Штрауса, представителя буржуазного

общественного строя и предводителя ранненемецкого мо-

дерн.из1ма? Не правильнее ли будет считать, что он лишь

изображал декадентский мир, временно плененный болез-

ненными, чуждыми жизни сюжетами, но не обрекал себя

окончательно в жертву декадансу? В самом деле, многие

высокоталантливые представители буржуазного искусства,

по меньшей мере первой трети текущего столетия, при-

бегали к помощи выразительных средств из арсенала со-

временного декаданса, когда между ними и буржуазным

обществом возникали противоречия. Однако совершенно

очевидно, что после 'из;вращенных чудовищ «Саломеи» и

«Электры» Штраус должен был принять решение: обра-

титься ли ему в конце концов к темным или светлым стог

ронам жизни. Характерно, с какой настойчивостью убеж-

дал в те годы автора «Саломеи» Ромен Роллан:

«В Европе наших дней имеется неудержимое вле-

чение к декадансу, к самоубийству (различное по внешним

формам во Франции и в Германии), остерегайтесь этого

влечения и не примыкайте к «ему. Дайте умереть всему то-

му, что обречено на смерть и живите сами!» Штраус

хот€л жить. Все, что .на исходе XIX столетия время от

времени затуманивало его чувства, действуя на них подоб-

но аромату экзотических цветов, вскоре улетучивалось, не

оставляя иездоровых следов в сознания этого сына бавар-

ской земли. Полный жизненных сил, Штраус без труда

преодолевал жизнеутверждающей красотой музыки «Ка-

валера роз» болезненную раздробленность окружающей

среды, в которой противоестественность и удушливая ат-

мосфера возводились в принцип. Штраусу было не по пу-

ти с героем романа Томаса Манна «Доктор Фаустус»,

композитором Адрианом Леверкюном. Озлобление, уеди-

нение, отрицание и упадок чужды Штраусу, этому поздне-

му носителю идей классической культуры, славившему

жизнь и гуманизм. В 1928 году он писал Ролла-

ну, что желает распространять свет и солнце, стремится

слиться со своим искусством: «Я хочу доставлять радость

и сам в ней нуждаюсь...»

Для Томаса Манна существо немецкой музыки в эпоху

позднебуржуазного развития заключается в «абстрактно-

сти» и «мистицизме». Но для Штрауса эти отличительные

черты модернизма не имеют силы. Присущее композитору

декоративное великолепие является своего рода пышным

обновлением стиля музыкального барокко. Порой в музы-

ке Штрауса чувствуется упоение собст!венной мощью, од-

нако оно отнюдь не является результатом холодного рас-

чета или глубокомысленного ухода в себя. Слушатель его

музыки никогда не заблудится в дебрях чувствительности,

характерных для мистических последователей Вагнера позд-

нейшего периода, из лабиринта которых только немногие

нашли выход.. Победное шествие Штрауса на фоне волне-

ний и кризисов, терзавших модернистскую музыку в нача-

ле нашего века, шумный успех, выпавший на долю его

личности и его творчества, основываются на том, что его

активное в гражданском отношении искусство оказывало

влияние не одностороннее, исходившее с периферии, а мно-

гостороннее, исходившее из центра. Сущность этого ис-

кусства в предельном использовании всех творческих воз-

можностей в области оперной и симфонической музыки.

О чем бы ни шла речь — будь то по-юношески вулканиче-

ский огонь «Дон-Жуана» или быстро расцветающая лю-

бовная музыка «Кавалера роз», или, наконец, барочный

блеск «Немецкого мотета», — что за жизнеутверждающая

бодрость звучит в этой музыке! Сколько радости от со-

знания счастливо воспринимаемого бытия, какое тесное

соприкосновение с жизнью, какая вера в человеческий про-

гресс! Едва ли можно заметить у Штрауса что-либо по-

хожее на изоляцию, свойственную буржуазным художни-

кам, на разлад между жизнью и искусством. Не смутное

предчувствие характеризует его творчество, а светлое со-

знание; не прометеевский вопрос, а жизнеутверждающий

ответ; не трагическая борьба, а великолепные свершения.

Глубокое проникновение в жизнь, дар предвидения и

врожденный демонизм Вагнера превращаются у Штрауса

в творческий темперамент, обогащенный выдающимся ху-

дожественным мастерством. Даже в той опере, сюжет ко-

торой составляет борьба за земную тень, музыка полна

сияющего света. Слова Риккарды Хух: «О жизнь, о кра-

сота» — являются и жизненным девизом Штрауса.

Медлительность внешнего поведения, тонкое чутье и

понимание всех житейских вопросов сочетались у Штрау-

са с той безошибочной ясностью мышления и поступков,

которая может быть свойственна только здоровой натуре.

В его взгляде «е было следов утомления или отчужденно-

сти. Стефан Цвейг говорил, что, пожалуй, «и у одного

другого музыканта ему не приходилось встречать такие

вечно бодрствующие глаза, «отнюдь не демонические, но

всегда ясно видящие, глаза человека, отдававшего себе

ясный отчет в своих стремлениях». Бесчисленные черты ха-

рактера Штрауса говорят о его жизнерадостности, о про-

стоте его образа жизни (одна из глав будет посвящена

этой теме).1 Центр тяжести его творчества заключался в

его радостном мироощущении. Все естественное, земное,

было ему (родственному по духу Людвигу Тома и Людви-

гу Ганхоферу) гораздо ближе, чем искусственное и наду-

манное. Сочные, полные жизни чеканные мелодии Барака

(«Женщина без тени») или Мандрики («Арабелла») бо-

лее соответствуют его безыскусственному стилю, чем пси-

хологически надломленные, отрывистые мотивы тетрарха

Ирода и его развращенной принцессы («Саломея»), Бо-

гатство выразительных средств композитора усиливается

его любовью к искрящейся шутке, к свободному, зарази-

тельно веселому, не лишенному плутовства, юмору, В даль-

нейшей жизни эта ценная черта его характера способство-

вала тому, что он все более сознательно отходил от психо-

логизма «Заратустры» и трагических теней «Саломеи» и

«Электры». Именно такого рода внутреннее веселье, по

мнению Гёте, должно быть присуще произведениям боль-

шого искухгства.

Штраус неразрывио связан с лучшими традициями не-

мецкой романтической школы. Об этом свидетельствует

его любовь к природе (нашедшая отражение уже в ранних

фортепьянных пьесах «Тихая лесная тропа» « «На лугу»),

его тесная связь с родиной («Потухший огонь», «Альпий-

ская симфония»), его любовь к сказкам («Женщина без

тени»). Как человек и музыкальный деятель он видел мир

глазами буржуазного гуманиста. В своих музыкальных

комедиях он видел его на красочном фоне истории миро-

вой культуры, в других произведениях—как «осуществле-

ние извечной мечты об Элладе». В своем стремлении пле-

нять зрителей и слушателей он ушел так далеко, что пы-

тался создать в противовес действительности мир иллю-

зий.. Надо все же отметить, что в операх Штрауса та «ку-

линарная изысканность», о которой говорил Брехт приме-

нительно к новейшим образцам буржуазного оперного ис-

кусства, носит другой характер. Разве в своих лучших

реалистических произведениях композитор не аппелирует

равным образом к чувству и к разуму? Разве «упоение»

все -вновь и вновь не соседствует с «мышлением»?

День шестидесятилетия Штрауса был отмечен собра-

нием, на .котором присутствовали многочисленные пред-

ставители немецкой культуры. На этом собрании Герхардт

Гауптман огласил следующее прекрасное обращение к юби-

ляру: «Великий музыкант Рихард Штраус является все-

цело западным европейцем и, вместе с тем, он и немец в

полном смысле слова. Являясь детищем вильгельмовской

эпохи, он все же более здоров, чем эпоха, и его искусства

осталось здоровым даже во время всеобщего заболева-

ния, вызванного войной. Сомнения и болезненность, ис-

ходящие от Достоевского или Стриндберга, не заразили

его и он им не поддался. Не оказали на него влияния ни

католицизм, ни мистицизм провидцев, так как искусство

Штрауса парит среди чудес видимого, слышимого и ося-