Кожинов В.В. Происхождение романа

Подождите немного. Документ загружается.

тесом художественное полотно подвижно, оно колеблется и отливает

различными красками и тонами В романе явственно светится другой

смысл: нет, это весь мир безумен, это мир погружен во мрак, низость,

зло и ложь, а высокая, светлая, добрая и истинная жизнь заключена в

герое, над которым смеются и издеваются люди. Эта двойственная тема

безумия, изменяясь и обогащаясь, иногда выворачиваясь наизнанку,

пройдет затем через целый ряд замечательных произведений —

начиная от «Тома Джонса» и «Тристрама Шенди» до «Идиота»

Достоевского и «Жан-Кристофа» Роллана. Смысл «Дон Кихота» и

сегодня разомкнут в жизнь, открыто и глубоко связан с проблемой

современного человека.

Но здесь уместно добавить, что и плутовские романы именно теперь

имеют живое современное значение. Ибо сама эпоха распада и

умирания капиталистической цивилизации во многом родственна тому

времени, когда плутовское повествование было основной формой

романа. Сам тот факт, что изгои и бродяги стали героями времени,

свидетельствовал о распаде феодального порядка, о том, что люди

высвобождаются из рушащихся форм и отношений этого

существовавшего тысячелетие общества.

Но именно люди, оказавшиеся за пределами общества и не

стремящиеся вернуться в его рамки и отношения, выступают как герои

многочисленных романов, созданных в последние десятилетия. Вопрос

о «плутовском» романе XX века, о его сходстве и различиях с романом

XVII века уже неоднократно ставился в нашем литературоведении

Одним из ведущих героев времени в современной литературе

капиталистического мира является именно изгой, бродяга, ищущий

свободы вне отношений официального общества, на дне жизни. Люди

без паспорта, дезертиры, авантюристы, люди, презревшие

См., напр., раздел о «Путешествии на край ночи» Селина в книге Н. Рыковой

«Современная французская литература» (Л., ГИХЛ, 1939) и недавнюю статью Н. Н.

Вильмонта о романе Т. Манна «Признания авантюриста Феликса Крулля»

(Предисловие к изданию этого романа. М., Изд. иностр. лит., 1957).

161

свое общественное положение и профессию, — вот герои многих

романов Хемингуэя, Ремарка, Стейнбека, Сарояна, Олдингтона, Дос

Пассоса, Ромэна, Бёлля и других современных писателей. Это и Феликс

Крулль, и джойсовский «Улисс», и в особенности новейшие герои

литературы «сердитых молодых людей» и «битников».

Если герои романа XIX века — герои Стендаля, Бальзака, Диккенса,

Теккерея, Золя, Мопассана — более всего стремились утвердить себя в

обществе, в его институтах и ячейках, то герои романа XX века

стремительно покидают все общественные учреждения, пытаясь жить

в порах общества.

Конечно, между современными «плутовскими» романами и

романами конца XVI — начала XVIII века существуют глубокие

различия. Так, например, современный роман — это психологически-

плутовской роман; центр тяжести обычно лежит в духовных скитаниях.

Но нельзя не видеть, что распад капиталистической цивилизации

создает условия, которые очень близки условиям, сложившимся в

Европе после эпохи Возрождения. Образовались массы людей, которые

не только выброшены из общества, но и вовсе не хотят возвращаться в

его бесчеловечное, пустое бытие. И только на этом пути сохраняют

свою человечность веселый мошенник Крулль, чудак Весли Джексон,

опрощающийся «сердитый молодой человек» Уэйна, идущие и едущие

по нескончаемым дорогам герои Керуака и т. д.'

Современный «плутовской» роман, в частности, возвращается к

ряду характерных черт формы романа XVII века. Так, например, для

него обычна форма рассказа от первого лица, которая довольно редко

встречается в романах XIX — начала XX века; сходна и сама структура

повествования, основывающаяся также на цепи встреч, приключений

(конечно, глубоко психологизированных), не связанных прочным и

единым событийным узлом. Подчас — как, например, в книге Керуака

«На дороге» — отдельные приключения вообще распадаются, не

составляют даже какой-либо «цепи». Наконец, нередко снижен,

переведен в

162

план комизма и иронии сам эстетический тон повествования, хотя

одновременно он несет в себе трагическое звучание, — как это и было

когда-то в романах Кеведо или Гриммельсгаузена.

Естественно, здесь мы можем лишь наметить постановку вопроса;

сопоставление романов двух эпох — специальная, громадная и сложная

тема.

Нам пора вернуться к «Дон Кихоту».

Емкость и динамика сервантесовского замысла во многом

обусловлена тем, что «Дон Кихот» глубоко и остро сопоставил две

исторические эпохи, обнажил стык и связь времен.

Эта задача облегчалась тем, что сам Сервантес был «человеком двух

эпох». Родившись еще в середине века (1547), он получил

гуманистическое образование, которое обогащается, становится живой

реальностью духа во время семилетних странствий по городам Италии.

Став солдатом испанской армии в годы турецкого нашествия, он

сражался в эпической битве при Лепанто, и тяжелое ранение навсегда

вывело из строя его руку. По дороге на родину Сервантес попал в лапы

алжирских пиратов и пять лет провел в плену, три раза безуспешно

пытаясь бежать. Лишь в 1580 году родственники смогли выкупить его,

осужденного на рабство. Вернувшись в Испанию, он живет в

атмосфере подготовки похода «Непобедимой армады» и даже

становится ее провиантским комиссаром. Он пишет возвышенные оды

в честь Армады, а ее гибель вызывает героическую трагедию

Сервантеса «Нуманция». Несколько ранее писатель создает типичную

для Ренессанса пасторальную утопию «Галатея», изображающую

идеальную жизнь «золотого века», о котором впоследствии произносит

речь перед пастухами дон Кихот.

Но гибель Армады (1588) была вместе с тем закатом испанского

Возрождения. Иллюзии рушатся, да и сама жизнь писателя становится

совершенно иной.

163

Его почетное звание комиссара после разгрома Армады становится

прозаической должностью скупщика, дающей к тому же крайне мало

средств. Финансовые неурядицы трижды приводят Сервантеса в

тюрьму. Наконец с 1595 года Сервантес становится вполне «частным»

человеком, профессиональным писателем, нередко испытывающим

лишения и унижения. От героической эпохи странствий, сражений,

больших дел, од и трагедий остаются только воспоминания. Сервантес

пишет теперь комедии, новеллы и своего «Дон Кихота».

В этом романе, первая часть которого была закончена в 1604 году, а

вторая в 1614-м, Сервантес как бы совмещает, сталкивает две эпохи,

поселяя фантастическое отражение одной в безумной голове своего

героя, а другую с осязаемой предметностью ставя перед ним на

дорогах Испании. Едва ли случайно Сервантес все время стремится

подчеркнуть, что действие происходит в сегодняшней Испании, даже

помечая письмо Санчо к супруге во втором томе 20 июля 1614 года (то

есть пренебрегая явным анахронизмом, ибо события второго тома

совершаются почти сразу же за событиями первого, изданного десять

лет назад). Но герой целиком погружен в прошлое, в эпоху «рыцарских

романов».

Что же это за эпоха? Дабы понять это, важно вспомнить сказанное

выше о «рыцарских романах». Оценка, которую они получают в XVII

— XIX веках, часто имеет характер необъективной и внеисторической

критики, отбрасывавшей жанр в целом. Совершенно иную позицию

занимает Сервантес. В сцене уничтожения книг дон Кихота священник

говорит о романе «Пальмерин Английский», что эту книгу «должно

хранить и беречь как зеницу ока, в особом ларце, вроде того, который

найден был Александром Македонским среди трофеев, оставшихся

после Дария, и в котором он потом хранил творения Гомера». Увидев

«Историю знаменитого рыцаря Тиранта Белого», священник

восклицает: «Это же сокровищница наслаждений и залежи утех... В

рассуждении слога это лучшая книга в мире». В том же духе говорится

164

о поэмах Боярдо и Ариосто, герои которых по праву живут в сознании

дон Кихота рядом с Амадисом и другими рыцарями.

Итак, Сервантес нападает отнюдь не на жанр как таковой. Что же

вызывает его сатиру? Уже в начале «Дон Кихота» мы узнаем, что его

герой все свое время посвящал чтению рыцарских романов и больше

всего «любил он сочинения знаменитого Фелисьяно де Сильва». Здесь

содержится многозначительный намек, ибо, как показывает

современный исследователь, «с Фелисьяно де Сильва в историю

рыцарского романа вступил ловкий литературный ремесленник,

создатель сенсационных сюжетов и вульгаризатор тех основных тем и

мотивов, которые... были утверждены на страницах «Амадиса

Гальского», «Тиранта Белого» и некоторых близких к ним по времени

романов. Начиная с Фелисьяно де Сильва рыцарский роман становится

литературой дворянской обывательщины...»

Как уже говорилось, в период распространения рыцарских романов

впервые в истории искусства слова появляются литературные

ремесленники и так называемое «чтиво», ибо книги о рыцарях были

первыми произведениями, специально предназначенными для печати и

широкого читателя, и, таким образом, оказались способными

приносить прибыль. В течение XVI века в Испании было издано не

менее 120 романов. Словом, мы наблюдаем здесь то же начало

буржуазной нивелировки, когда бездарный писака может соперничать с

великим поэтом... Выступая против «халтурных» рыцарских книг,

Сервантес боролся, таким образом, не только против определенных

устаревших идей, но и против одного из ранних проявлений

ненавистной ему пошлости и пустоты нарождающегося общества. Он

боролся против груды сочинений, о которых он говорит: «Все они в

общем на один покрой, и в одном то же, что и в другом, и в другом то

же, что в третьем».

Против таких книг еще раньше, чем Сервантес,

К. Н. Державин. Сервантес, стр. 178.

165

выступил в своем трактате «Диалог о языке» (1533) выдающийся

испанский гуманист Хуан Вальдес. Высоко оценивая романы об

Амадисе, Пальмерине и т. д., он иронически писал о сочинениях,

подобных многочисленным книгам своего современника де Сильва, что

они полны «крайней и неприличной лживости» и «столь скверно

сочинены... и написаны таким скверным языком, что никакой добрый

желудок их не может переварить»

Между тем лучшие «рыцарские романы», начиная от «Амадиса»,

которым так восхищался Гёте, стыдившийся, что только около

пятидесяти лет он прочел это «отличное» произведение, представляли

собой выдающиеся и необычайно широко известные образцы

испанского ренессансного эпоса. Они были порождены реальной

историей этой страны и затем прочно вошли в сознание народа. Выше

уже приводилось свидетельство испанского солдата, который, попав в

Мексику, «узнавал» там сцены «Амадиса».

«Рыцарские романы» представляли собою сложный сплав

героически-авантюрного и жизнерадостного пафоса эпохи

Возрождения с многими чертами средневекового, собственно

рыцарского эпоса. В изображениях подвигов воспоминания о

Крестовых походах и битвах с арабами переплетались с отражением

современных великих путешествий и завоеваний; в занимающей

огромное место теме любви соединялось ренессансное раскрепощение

чувственности и средневековое служение даме; феодальные понятия о

долге и чести соседствовали с гуманистическими идеями. Но эта

противоречивая амальгама полностью соответствовала и духу

Возрождения в целом, — поскольку новое неизбежно выступает здесь

под формой старого и, скажем, Гамлет, Ромео, Отелло являют собою

безусловно «рыцарственные» фигуры, — и в особенности

своеобразной жизни Испании XVI века, где средневековое и

буржуазное подчас невозможно отделить и различить, где нередко

безродные конкистадоры становились владетельными феодалами, а

высокородные

Цит. по кн.: К. Н. Державин. Сервантес, стр. 187.

166

идальго превращались в наемных слуг и мелких торговцев.

Поэтому содержание «рыцарских романов» — это и есть прежде

всего выражение стихии испанского Ренессанса с его

взаимопроникновением феодальных и буржуазных тенденций и форм.

Таким образом, обращаясь к «рыцарским романам», дон Кихот

усваивал дух и стремления не отдаленных эпох, а минувшего века,

начавшегося, пожалуй, отплытием каравелл Колумба; молодой

Сервантес еще застал последние десятилетия этого великого времени,

когда Испания была первой державой мира.

Вместе с тем этот век — поскольку его сущность состояла именно в

переходе, в переломе от средневековья к новому времени — как бы

вбирал в себя и все традиции предшествующей истории страны;

потому, обращаясь к нему, и Сервантес, и дон Кихот включали в него

не только подвиги конкистадоров, но и события более чем

пятисотлетней давности, когда совершали свои героические деяния

Сид Кампеадор и Бернардо дель Карпио. Конец XVI века — это рубеж,

за которым уже нечего делать не только Амадису, но и Сиду, ибо теперь

господствуют артиллерия и деньги и даже сама поэзия становится

средством добывания прибыли. Все героическое остается в минувшем

веке, о котором грезит дон Кихот, называя его «веком странствующих

рыцарей». Дон Кихот называет этих рыцарей Амадисами, Роландами,

Пальмеринами; но подлинные их имена — Магеллан, Кортес, Камоэнс

и даже Сервантес.

В сознании дон Кихота в самом деле отражены черты идеологии

«исконного» средневекового рыцарства; когда он говорит о том, что его

цель в защите обиженных и притесняемых, сирот и вдов и т. д., он

повторяет, например, заветы «Книги об ордене рыцарства Рамона

Люлля», написанной в Испании в XIV веке: «Обязанность рыцарей

состоит в том, чтобы защищать вдов, сирот, людей обиженных и

бедняков... охранять дороги и защищать земледельцев»

Цит. по кн.: К. Н. Державин. Сервантес, стр. 242.

167

Однако дон Кихот воспринимает и усваивает...лишь форму этого

рыцарского кодекса, ибо защита слабых и притесняемых в

средневековье основывалась на своеобразной, но вполне определенной

и даже сугубо материальной почве: вступающие под защиту рыцаря

люди;. становились его вассалами (об этом добровольном

закрепощении уже шла речь выше). В рыцарском эпосе, конечно, эта

глубокая основа благородных действий затушевана.

В поступках и сознании дон Кихота нет, разумеется, и следа этой

истинной цели рыцарских подвигов; тем более нет никаких условий

для ее осуществления в реальной действительности, и, когда дон Кихот

предлагает освобожденным им каторжникам в знак их благодарности

совершить всего лишь паломничество к Дульцинее, они отвечают

градом камней. Таким образом, из рыцарских зaвeтов дон Кихот берет

только самую фразу, а наполнена она уже совсем иным содержанием —

современным, гуманистическим. В той же самой сцене с каторжниками

дон Кихот говорит, что принес рыцарский обет «защищать обиженных

и утесняемых», ибо ему «представляется крайне жестоким» делать

рабами тех, «кого господь и природа создали свободными». Здесь,

разумеется, уже нет ничего общего с рыцарским кодексом, но открыто

выражена одна из основных идей Возрождения. Кроме того, разделяя,

казалось бы, с рыцарским кодексом заповедь защиты притесняемых,

дон Кихот вовсе не исповедует идею беззаветной верности

вышестоящему сеньору или ордену, которая являлась в средневековье

необходимой оборотной стороной первой заповеди. Словом, для дон

Кихота, как и для эпохи Возрождения в целом, рыцарские идеалы

являются только переходящим из средневековья, но совершенно

переосмысляемым наследием.

Чисто ренессансное определение дает дон Кихот и «науке

странствующего рыцарства»

; оказывается, что странствующему

рыцарю «надобно быть законоведом и знать основы права...; ему

надобно быть врачом, в

Характерно уже само определение «странствующее».

168

особенности же понимать толк в растениях...; ему надобно быть

астрологом, дабы уметь определять по звездам, какой теперь час ночи и

в какой части света и стране он находится; ему надобно быть

математиком, ибо необходимость в математике может возникнуть в

любую минуту... Ему надобно уметь плавать... уметь подковать коня,

починить седло и уздечку...» и т. д. Этот монолог воплощает типичные

ренессансные представления о человеческом идеале, которые в сходной

форме выражены, например, в книге Рабле.

В других знаменитых речах дон Кихота — о «золотом веке»,

произнесенной перед пастухами, о свободе человека, обращенной к

Санчо, в речи о поэзии перед молодым поэтом, наконец, в речи о

государственном управлении перед Санчо-губернатором —

гуманистическое содержание выступает уже даже без всякого

рыцарского облачения. Однако и в тех случаях, когда сознание дон

Кихота включает в себя фразеологию или даже реальные черты

рыцарского мироощущения, герой остается все же в рамках идей

испанского Возрождения, причудливо соединявшего новое со старым, а

вовсе не перескакивает в «классическое» феодальное средневековье.

Ведь, собственно говоря, «рыцарские романы», которые читают дон

Кихот и современная ему Испания, созданы в своем подавляющем

большинстве в XVI веке и лишь используют традиции рыцарского

эпоса. Было бы нелепо думать, что авторы XVI века стремились и

могли воплотить в своих произведениях идеологию канувшего в

прошлое средневековья и не зависели целиком и полностью от духа

своего времени. Все дело в том, что феодально-средневековые

элементы «рыцарских романов» совершенно соответствовали

реальному существу испанского Возрождения. Выше была очерчена

биография Камоэнса (а Португалия в этот период очень близка

Испании), который родился на четверть века ранее Сервантеса. Вся

жизнь Камоэнса — блестящее положение при дворе короля, любовь к

высокородной даме, сражения в Марокко, поединок с царедворцем,

невероятные приключения в Индии,

169

где он ссорится с тираном губернатором, кораблекрушение, сотворение

героически-рыцарственной поэмы — это и есть жизнь ренессансного

рыцаря. Именно такие люди были прототипами героев «рыцарских

романов» XVI века и, с другой стороны, вдохновлялись этими

«романами». Таким же ренессансным рыцарем вступил в жизнь и

двадцатидвухлетний Сервантес, который убивает на поединке некоего

идальго и уезжает в Италию в поисках приключений

Таким образом, сознание дон Кихота, начитавшегося рыцарских

романов и поверившего в их реальность, вобрало в себя идеалы не

средневекового рыцарства, история которого закончилась за два с

лишним столетия до того, но именно идеалы своеобразного испанского

Возррждения. Поэтому безумие идальго имеет основательную почву:

еще полвека назад люди действительно стремились и на войне, и в

любви вести себя так, как герои «рыцарских романов» и в своих

приключениях подчас узнавали ожившие сцены из «Амадиса». Образы

«рыцарских романов» были теми отчасти заимствованными из

прошлого одеждами, тем своеобразным языком, в который облекались

вполне реальные подвиги, стремления и чувства. И вовсе не феодалы, а

радикальный испанский гуманист Хуан Вальдес объявил «Амадиса»

классическим произведением. И зачитывались этой книгой не

оруженосцы благородного рыцаря, но будущие солдаты Кортеса.

Распространенное воззрение, согласно которому дон Кихот есть

представитель «феодально-средневековой» идеологии в

устанавливающемся буржуазном мире (такое понимание свойственно и

новейшей фундаментальной работе К. Н. Державина), не вполне точно.

Дон Кихот вступает в мир буржуазных отношений, складывающихся к

тому же под эгидой реакционной инквизиции, с мироощущением

испанского Возрождения: противоречивое сочетание феодально-

рыцарской формы и ренессансного содержания есть

См. кн.: К. Н. Державин. Сервантес, стр. 16 — 17.

170