Кони А.Ф. Избранные труды и речи

Подождите немного. Документ загружается.

его разрешения. Очевидно, что этот совершенно различный в обоих случаях

порядок может быть соблюдаем лишь при последовательном рассмотрении

дела как дела о клевете или как дела о диффамации. Но возможность перехода

от одного обвинения к другому, и притом совершенно неожиданного, по

усмотрению самого суда, обратит этот порядок в мертвую букву. Дело может

длиться несколько дней. Оно начато по обвинению в клевете. Следовательно, и

окончательном приговоре суд объявляет, что то, что он рассматривал - не кроме

приговора, да и то если суд позволит. А между тем все уже напечатано,

оглашено, сделалось предметом и серьезного внимания, и праздного

любопытства. Положение станет еще более сложным, если, как было первая

инстанция, согласно с требованием обвинителя, рассматривала дело о клевете,

и отчет о нем был напечатан без всяких ограничений. Нет ли вопиющего

противоречия в том, что суд, карая вместо клеветника клевете даст повод к

самому широкому оглашению тех позорящих фактов, о которых должен был

молчать осужденный?

По всем этим основаниям я нахожу, что Палата не имела права

Уложения, тем более, что, как разъяснено Правительствующим Сенатом в даже

и сам частный обвинитель не имеет права изменять во второй инстанции

первоначально заявленного им обвинения. Согласно 889 ст. Устава уголовного

судопроизводства, прения сторон и рассмотрение дела в апелляционной

инстанции не должны выходить из пределов отзыва. Отзывы с обеих сторон

были принесены по предмету обвинения в клевете, и в пределах этого

обвинения и могла лишь Палата постановить утвердительное или

отрицательное по отношению к приговору Окружного суда решение.

Постановленные Палатой на свое разрешение вопросы - подлежит ли отмене

или изменению этот приговор, и в чем именно? - не давали Палате права, ввиду

752 и 753 ст., отменяя приговор о клевете, ставить негласно на свое разрешение

вопрос о диффамации. Несомненно, что отмена или изменение приговора

первой инстанции по делам в порядке частного обвинения могут быть

совершаемы лишь в пределах того обвинения, которое было ей предъявлено и

затем ею признано или отвергнуто. Обвиняемый во второй инстанции должен

твердо знать, в чем именно его обвиняют, и какое преступление имеет в виду

суд, ставя вопросы о виновности. Постановка вопросов в общих выражениях, за

которыми скрывается невысказанное никем обвинение в совершенно другом

преступлении, чем то, о котором шла речь, должна быть, по моему мнению,

признана существенным нарушением прав обвиняемого, а в данном случае и не

только его прав, но и прав обвинителя. Поэтому и в этом отношении приговор

Палаты подлежит отмене.

Этот приговор неправилен, в-третьих, еще и по толкованию ст. 891 Устава

уголовного судопроизводства. Палата отказала в ходатайстве частного

обвинителя об увеличении наказания Соболевскому потому, что в первой

инстанции не было предъявлено ходатайства о мере наказания. Но этим

отказом Палата установляет требование, не основанное на законе. Нигде в

Уставе уголовного судопроизводства не содержится правила, чтобы частный

обвинитель обязан был в своей жалобе или в ходатайстве пред судом первой

степени определять меру наказания. Указывая закон, под который подходит

деяние, нарушившее его права, он тем самым указывает на наказание, которому

может подлежать виновный в силу нарушенного им закона. Если затем

последовавший приговор представляется ему слишком мягким по отношению к

признанной судом вине, он имеет право просить об усугублении кары, об

увеличении наказания. Но даже и в отзыве своем на такой приговор

потерпевший вовсе не обязан указывать меру наказания. Определение этой

меры есть дело судейского воззрения, основанного на соображении всех

обстоятельств дела и на знании подробностей лестницы наказаний.

Настойчивые указания в этом отношении, стремление руководить суд в

подробностях его приговора - представлялись бы неуместными. Притом такое

требование определения меры в первой инстанции создало бы на практике по

общим преступлениям многие совершенно излишние затруднения. Большая

часть потерпевших по делам частного обвинения - люди простые и очень часто

неграмотные. Их жалобы, на основании 301, 303, 306 и 307 ст. Устава

уголовного судопроизводства, приносятся весьма часто словесно и

записываются следователем в протокол. Они знают хорошо фактические

данные, побуждающие их принести жалобу, нередко знают, как именует закон то

деяние, на которое они жалуются, но им совершенно чужды определения

уложения о роде, степени и мере наказания и о способах их приложения к

виновному. То же самое и на суде, куда они обыкновенно являются лично и

просят осудить обидчика и наказать его "по закону". Возможно ли установлять,

что следователь или председатель суда должны требовать от такого простого,

неграмотного человека, чтобы он точно определил меру наказания, чтобы он

сказал, по какой степени 31, 33 или 38 ст. Уложения и в какой именно мере

домогается он наказания обидчика? Для всякого, кто считает суд живым

организмом на потребу населению, а не мертвым механизмом, ответ, мне

думается ясен. Притом, не могу заметить, что в приговоре своем Палата

впадает в некоторую непоследовательность. Считая возможным без какого-либо

ходатайства обвинителя существенным образом изменить квалификацию

деяний обвиняемого, она в то же время до такой степени считает свой приговор

стоящим в зависимости от личной воли обвинителя, что не решается повысить

наказания лишь потому, что он не указал ей меру наказания. Поэтому и в этом

отношении, за нарушением статьи 891, приговор Петербургской судебной

палаты по делу об оклеветании Ахшарумова Соболевским подлежит отмене.

Правительствующий Сенат определил: приговор Петербургской судебной

палаты по настоящему делу, за неправильным применением 1039 ст. Уложения

о наказаниях, за нарушением 878, 751, 889 и 891 ст. Устава уголовного

судопроизводства и за неправильным толкованием 1535 ст. Уложения о

наказаниях, отменить, передав это дело для нового рассмотрения в другой

департамент той же Палаты.

По делу о злоупотреблениях в Таганрогской таможне

Установляя суд с участием присяжных заседателей, законодатель

распределил работу этого учреждения между двумя коллегиями, входящими в

его состав, возложив на присяжных труд и постановив непременным условием

деятельности суда коронного уменье и знание.

Присяжные несут на себе труд по оценке и проверке доказательств и

совершают подчас тяжелую работу вывода определенного убеждения из массы

разнообразных, противоречивых и сложных данных. На представителей суда

возложена обязанность руководить ходом процесса, идя рука об руку с

присяжными до постановки ими решения; руководить с умением и прилагать

затем к состоявшемуся решению то техническое знание, знание уголовного

закона, которое предполагается в судьях, как в специалистах. Дело о

злоупотреблениях в таганрогской таможне, одно из самых обширных из

разбиравшихся когда-либо в русских судах, представляет, и я полагаю, с этим

согласится всякий, знакомый с этим делом,- блестящее исполнение первой

задачи суда присяжных - труда. Оторванные от своих занятий, разлученные со

своими семействами и отрезанные от окружающего мира, присяжные

заседатели в течение почти пяти недель ежедневно, без отдыха и перерыва,

участвовали в рассмотрении дела трудного, сложного, специального и

своеобразного, исполненного множества вопросов и фактов, которые утомляют

мозг и не оставляют никакого живого впечатления в сердце... Проследив 97

случаев нарушений таможенного устава, из которых по каждому было особое

производство, присяжные затем, после нескольких дней совещания, в течение

целого дня, с утра до позднего вечера читали одни лишь ответы на 1311

вопросов, им поставленных. Они доказали, что подвиг труда, им

принадлежавший, был исполнен ими свято. Со стороны суда задача была

другая. Нужно было умело руководить живыми людьми, не стесняя их

убеждения, нужно было проявить знание закона в приложении его предписаний

к тому, что выработает это убеждение. Ознакомление с подробным протоколом

судебного заседания, подлежащим нашему рассмотрению, убеждает в том, что

с точки зрения внешнего порядка и стройности этот огромный процесс веден с

точностью часового механизма, с предусмотрительностью и вниманием ко всем

нуждам участвующих в деле лиц. Все рассчитано и обдумано заранее, все

подчиняется строгому плану, и притом так, что потребности, свобода и

материальная обстановка лиц, приходящих в соприкосновение с судом, не

стесняются никакими бесплодными мерами, вовсе не нужными в интересах

правосудия. Процесс веден искусно, опытной рукой, которая видна во всем;

веден так, что, несмотря на все разнообразие возникающих в нем вопросов и

усложнений, несмотря на ту постоянную тревожную зыбь, которая чувствуется в

каждом большом и интересующем стороны деле, в нем постоянно видна одна

связующая все части прочная нить, сотканная и проведенная авторитетною

рукою. Едва ли станут спорить против этого и жалобщики. Они указывают лишь

на то, что внутреннее содержание этого умения руководить делом подлежит

серьезному оспариванию, и поддерживают этот свой взгляд многочисленными

кассационными доводами.

Прежде всего, эти доводы касаются предания суду. По мнению Вальяно,

предание его суду произошло неправильно, при смешении двух, взаимно

исключающих одна другую, функций уголовного суда. То же учреждение,

которое его предало суду, его же и судило.

Сказать по этому поводу приходится немного. Вальяно, внешним образом

разделяя предание суду от осуждения, по существу в действительности

смешивает эти два понятия, считая при том и при другом задачу суда

одинаковою. Но на деле это не так. При предании суду вопрос идет об

основательности данных для того, чтобы поставить человека пред судьею; при

суждении о вине или невиновности вопрос сводится к доказательности этих

данных для осуждения. Таким образом, это две совершенно разные задачи и по

объему, и по содержанию, и по приемам их исполнения. Одно и то же

учреждение может исполнять разновременно каждую из них. В Судебном уставе

есть ряд указаний на законность соединения обеих задач в одном и том же

учреждении. Не говоря уже о 277- 5281 и 5282 ст. Устава уголовного

судопроизводства, достаточно указать, что даже в своем первоначальном виде

этот Устав имел ст. 528, в силу которой, в случае несогласия суда с

заключением прокурора о прекращении следствия, от Судебной палаты зависит

окончательно разрешить вопрос и предать обвиняемого суду, а так как дела

подобного рода судятся без участия присяжных заседателей, то по ним

возможны апелляционные жалобы, в случае принесения которых Палата, раз

высказавшись, что данные для предания суду основательны, должна в

апелляционном порядке высказаться о том, насколько доказательны эти самые

данные. Такой порядок существует не только в Уставе уголовного

судопроизводства, но и в Уставе гражданского судопроизводства. Так, по 1331-

1336 ст. Устава гражданского судопроизводства, от Судебной палаты зависит

разрешить искать с судьи убытки, причиненные его неправильными действиями.

Эти иски по получении разрешения Палаты предъявляются в Окружном суде, на

решения которого приносятся апелляционные жалобы, рассматриваемые в той

же Судебной палате. Следовательно, одно и то же учреждение, которое

сказало, что судья причинил убытки своими, по-видимому, неправильными

действиями и повинен ответу пред истцом, это же самое учреждение потом

разрешает, обратилось ли это предположение в достоверность и повинен ли

судья платежу убытков. Нет, однако, сомнения, что бесспорное право одного и

того же судебного учреждения и предавать суду, и судить имеет одно

практическое, и притом весьма нежелательное неудобство, состоящее в том,

что одни и те же лица участвуют в разрешении обоих вопросов. Людям

свойственно относиться с упорством к раз высказанным мнениям и подчиняться

своим уже высказанным сим взглядам на предмет. Сказать себе: я ошибался, я

не обдумал, я увлекся - не всякий решится охотно. Но и это неудобство

устранено разъяснением Правительствующего Сената, в решении 1882 года, N

14, по делу Каберова, где высказано, что участвующие в суждении по существу

судьи должны быть не из числа тех, которые участвовали в постановлении о

предании суду. Из настоящего дела видно, что лица, постановившие приговор,

начиная со старшего председателя и кончая членами Палаты, были не те,

которые предали Вальяно суду. Поэтому этот кассационный повод падает.

Поверенный казны находит, что подсудимый Сократ Гизи оправдан по

обвинению в беспошлинном провозе винной ягоды, потому что обвинение его в

этом преступлении было обусловлено привлечением к делу его соучастников в

числе трех, но они привлечены не были, так что деятельность Гизи явилась в

одностороннем освещении, повлекшем за собою оправдание.

Поверенные казны ссылаются на решение Сената по делу Коена, N 40,

1882 г., и на то, что несообщение копии определения Палаты о прекращении

дела о соучастии Гизи лишило таможенное начальство возможности

обжаловать ее распоряжение. Не говоря уже о том, что на точном основании

1182 и 1184 ст. Устава уголовного судопроизводства, определения о

прекращении следствия подлежат обжалованию со стороны казенных

управлений лишь в том случае, когда они постановлены окружными судами, и

что решение по делу Коена говорит об обжаловании действий лица

прокурорского надзора, не составившего заключения о предании суду высшему

в порядке подчиненности лицу прокурорского надзора, т. е. министру юстиции,

как генерал-прокурору или прокурору Судебной палаты, чего в данном случае не

было совершено казенным управлением, нельзя не заметить, что

предположения о причинах оправдания присяжными Гизи являются совершенно

гадательными и лишенными всякого фактического основания. Поэтому и этот

кассационный повод не может быть уважен.

Затем, при ведении судебного следствия, по мнению кассаторов, допущен

ряд нарушений, которых я буду касаться вкратце, потому что, ввиду

соответствующих разъяснений Правительствующего Сената, большая часть

этих предполагаемых нарушений поводом кассации решения присяжных

служить не может.

Во-первых, указывается, что свидетели Озеровский, Шустерман и

Русинов вызваны по требованию прокурора, без объяснения причин их вызова,

в нарушение равноправности сторон. Закон предоставляет прокурору право

вызывать свидетелей до самого открытия судебного заседания. Возникает

вопрос о том, не следует ли прокурору объяснять эти причины, побудившие его

вызвать свидетелей, и указывать на предмет их ожидаемых показаний, если по

открытии судебного заседания стороны этого пожелают. Хотя для разрешения

этого вопроса нет прямых указаний в законе, но я едва ли ошибусь, сказав, что и

судебное прямодушие, которое должно руководить действиями всех

участвующих в деле, и польза самого прокурорского надзора делают

желательными подобные объяснения со стороны обвинителя. Ему не следует

скрывать в открытом бою для уяснения истины, который идет на судебном

следствии, зачем ему нужен тот или другой из вызываемых свидетелей.

Достоинство судебного заседания требует всемерно избегать неожиданностей и

сюрпризов, озадачивающих противную сторону, но чуждых целям правосудия.

Кроме того, с практической точки зрения, незачем рисковать тем, что защита при

допросе свидетеля может усмотреть в его показании новое доказательство и,

согласно 634 и 734 ст. Устава уголовного судопроизводства, потребовать

отсрочки рассмотрения дела для подготовления. Эти соображения к

настоящему делу, однако, неприменимы. Свидетели были вызваны в Палату по

списку, приложенному к обвинительному акту; его, по-видимому, совершенно не

желают принять во внимание кассаторы, а объяснять причины вызова

свидетелей, указанных в списке, приложенном к обвинительному акту и

утвержденном Судебною палатою, прокурор не только не обязан, но было бы

неуместно и требовать от него этого. Свидетели, указанные в списке,

приложенном к обвинительному акту, суть свидетели, допрошенные на

предварительном следствии, или такие, которые соприкасаются с ним или в

качестве должностных лиц, производивших те или другие действия при

следствии или дознании, или в качестве частных лиц, присутствовавших при

них. Пристав, производивший дознание, врач, делавший осмотр, понятые,

тюремная стража и т. п. могут не быть допрошены как свидетели, но о них или

упомянуто в том или другом акте, или же они его подписали. Поэтому изучение

предварительного следствия, обязательное для защиты, должно привести к

знанию, о чем могут показать лица, вызываемые по списку, утвержденному

Палатою. Прокурору не следует скрывать от защиты того, чего она не в силах

своевременно узнать помимо его, но он не обязан восполнять недостаточное

знакомство защиты с подробностями дела.

Второй повод, указывает подсудимый Вальяно, состоит в том, что Палата

отказала в вызове и допросе, в нарушении 557 ст. Устава уголовного

судопроизводства, недопрошенного на предварительном следствии свидетеля

Павлова, чем ею была бы совершена компенсация допущенного нарушения

прав Вальяно, выразившегося в том, что ему не было сообщено о вызове по

просьбе других подсудимых трех свидетелей, из которых показание одного,

Кардамиллиоти, может иметь отношение и к его деяниям. В данном случае и

Палата, и кассатор впали в ошибку. Палата ошиблась, признав, что свидетель

Павлов не допрошен на предварительном следствии, между тем как в 7 части I

тома, на листе 45, имеется его показание. Ошибается и кассатор, так как 30

декабря 1884 года под его собственноручную расписку ему был вручен список

дополнительных свидетелей, в числе коих значится и Кардамиллиоти. Таким

образом, здесь не может быть речи о компенсации одним нарушением другого, а

остается лишь незаконное требование о допросе свидетеля по истечении всех

сроков, совершенно правильно оставленное Палатою без удовлетворения.

Третий повод заключается в указании на признание неявки свидетеля

Апостолова незаконною и, вместе с тем, показания его не существенным, и

поэтому не подлежащим прочтению. Но признание показания свидетеля

существенным или несущественным, не подлежащее проверке в кассационном

порядке, не имеет никакой связи с признанием неявки свидетеля незаконною, и

Правительствующий Сенат в решении по делу Мордкина, N 97, 1874 года, на

которое ссылается кассатор, установил определительно, что всякая неявка

свидетеля, хотя бы такого, который подходит под 642 ст. Устава уголовного

судопроизводства, считается незаконною, пока не будет доказано противное, т.

е. пока свидетелем не будут представлены данные, что он проживает не только

в другом округе, но притом и в такой отдаленности, что без особого ущерба для

себя не мог явиться в суд. Очевидно, эта отдаленность соответствует не только

пространству, которое отделяет свидетеля от суда, но и его общественному и

имущественному положению, и суд должен и может иначе отнестись к бедняку

из низшего сословия, которому приходится идти из другого округа пешком, чем к

просвещенному и зажиточному человеку, к услугам которого паровые

сообщения. Поэтому неявка свидетеля, живущего в другом округе, должна

считаться незаконною, пока не будет судом признано, что существует

наличность условий, упомянутых во 2 п. 642 ст. Лишь тогда, как это случилось, к

совершенно неосновательному удивлению кассатора, и в настоящем деле,

может быть впоследствии снят наложенный судом штраф.

Осужденный Михайлов жалуется на прочтение показания подсудимого

Сигаева, который заболел во время заседания, не явился в назначенный день и,

будучи розыскан в Харькове, был отправлен в больницу для душевнобольных.

При этом его показание прочитано целиком, а не те его части, к которым

относилось ходатайство прокурора, и из заявления председателя оказалось, что

болезнь Сигаева не новая, что ее признаки были у него и раньше, еще во время

производства предварительного следствия, так что очевидно, по мнению

Михайлова, что было прочитано показание, данное сумасшедшим. Этого

сумасшедшего присяжные не видели, не могли оценить степени его

расстройства, и мертвая бумага заменила пред ними живой образ.

Этот повод, по-видимому, имеет серьезное значение, но только по-

видимому. Правительствующий Сенат целым рядом решений разрешил читать

показания скрывавшихся и умерших сообвиняемых, дающих положительные или

отрицательные сведения по делу о других обвиняемых. Сигаев скрылся, Сигаев

оказался сошедшим с ума. Но он не умер. Однако, очевидно, в свидетеле

главное - его духовная сторона, а не физическое состояние, его способность к

восприятию и передаче впечатлений, а не его телесное существование.

Свидетель, сошедший с ума, существует, но он жить перестал - он умер как

свидетель, а остался как механизм, лишенный духа живого. Поэтому его можно

по всей справедливости приравнять к умершему. Вот почему Палата имела

право прочесть его показание, и притом целиком, ибо из протокола не видно,

чтобы прокурор требовал прочтения лишь части. Кроме того, нельзя признать

правильным указание на то, что обвиняемый Сигаев был допрошен на

предварительном следствии как сумасшедший. Он был предан суду.

Следовательно, если у него являлись признаки умственного расстройства при

следствии, то это было исследовано в порядке ст. 353-356 Устава уголовного

судопроизводства, и это исследование не дало данных для признания его

сумасшедшим, иначе дело о нем было бы прекращено.

Осужденный Чуле жалуется на то, что прокурор делает ссылку на

показание Кузовлева о взятке в 500 руб., данной им кассатору, и видит в этом

нарушение равноправности сторон и 630 ст. Устава уголовного

судопроизводства, а осужденный Михайлов жалуется на то, что прокурор

сослался на "балластное дело" таганрогского порта, по которому Кузовлев и его

помощники тоже преданы суду.

Такое заявление прокурора не может не быть признано нарушением

условий производства дела. Но впечатление этого заявления могло и должно

было быть исправлено в заключительном слове председателя. И так как

протоколом удостоверено, что председатель исполнил указания 801, 802 и 804

ст. Устава уголовного судопроизводства и, следовательно, объяснил присяжным

доказательную стоимость ссылки прокурора на непроверенные судом

обстоятельства, а с другой стороны - ни в замечаниях на протокол, ни в жалобах

кассатора нет никаких указаний на несоответствие протокола с

действительностью, то и самый повод не представляется существенным и не

может служить к отмене решения присяжных заседателей. Что касается до

нарушения, указываемого Михайловым, то, по объяснению Палаты, говоря о

"балластном деле", прокурор не употребил слова "помощники", которое

касалось Михайлова, почему он и не имеет права жаловаться помимо Кузовлева

на это нарушение его прав.

Зубков жалуется на то, что Озеровский при допросе на судебном

следствии ссылается на объяснения, данные ему обвиняемыми при дознании.

Но из дела и из его жалобы не видно, чтобы он возражал против допроса

Озеровского о дознании, им произведенном, вообще, или чтобы он просил о

внесении в протокол того, что именно было сказано в нарушение условий

устного производства Озеровским. Поэтому Правительствующий Сенат не

может судить о содержании показания Озеровского. Надо при этом заметить,

что если дознание имеет целью отыскание следов преступления, подобно тому,

как следствие имеет целью проверку уже обнаруженных следов и приведение их

в более тесную связь между собою и известной, определенной личностью, то и

рассказ свидетеля, производившего дознание, о том, каким путем он искал

следы преступления и какие при этом получал объяснения, несомненно, входит

в содержание показания. Можно возражать вообще против показаний свидетеля

о дознании, акты которого исключаются из материалов судебного следствия, но,

допустив такое показание без возражения, нельзя уже требовать произвольного

ограничения его объема и пределов. По поводу показаний Озеровского

приводится другое кассационное требование. Полковник Озеровский являлся

при предварительном следствии в качестве уполномоченного от таможенного

департамента в числе четырех других лиц, бывших поверенными этого

казенного управления; он же производил подробное исследование нарушений

путем дознания, которое послужило первоначальным материалом для

следственных действий. Несмотря на это, он допрошен в качестве свидетеля на

судебном следствии, в явное, по мнению кассатора, нарушение 709 ст. Устава

уголовного судопроизводства. Такого нарушения в данном случае, однако, не

существует. Воспрещается соединять в одном лице обязанности свидетеля и

участвующего в деле лица, в качестве ли обвинителя, или защитника, закон

отдает преимущество свидетелю, т. е. материалу для дела пред участником

дела, а не наоборот. Кроме того, Правительствующий Сенат в ряде решений

(1870 г., N 164, 1875 г., N 54 и 1874 г. N 305) разъяснил, что допрос на суде

поверенного гражданского истца, предъявившего иск при предварительном

следствии, не есть нарушение 709 ст. Устава уголовного судопроизводства, и

что только лицо, уже начавшее участвовать в судебном следствии в качестве

стороны, нельзя допрашивать как свидетеля. Правительствующим Сенатом

признан также не составляющим нарушения 709 ст. допрос на суде поверенного

истца, который в заседании гражданского суда требовал передачи дела

прокурору, на основании 8 ст. Устава гражданского судопроизводства, а между

тем нельзя не признать, что деятельность такого поверенного в гражданском

суде представляет более оснований опасаться беспристрастия его показаний,

по отношению к которым он более связан предшествующим письменным

производством и обменом состязательных бумаг.

Следующий кассационный повод относится к экспертизе. Зубков и Чуле

возражают против правильности производства экспертизы, указывая на то, что

эксперт Броневский был допущен, в нарушение 694 ст. Устава уголовного

судопроизводства, давать свое показание по гектографированным копиям

протоколов следствия, в которых находились и показания других экспертов и,

таким образом, вместо устного изложения результатов исследования было

произведено замаскированное оглашение письменных данных, не подлежавших

прочтению. Из протокола, однако, не усматривается, чтобы Броневский читал

показания других экспертов, а занесено лишь заявление Броневского о том, что

он руководствуется копией с данной им экспертизы для своего облегчения, но

что он готов производить те же вычисления вновь в Палате. Из этого заявления

видно, что имевшиеся в руках эксперта письменные акты относились к

произведенным им вычислениям, а 628 ст. Устава уголовного судопроизводства

разрешает свидетелям и сведущим людям для точности их показания иметь при

себе памятные записки, если эти показания относятся, между прочим, к каким-

либо вычислениям. Такое разрешение необходимо, чтобы не повторять лишней,

подготовительной к выводу, черной работы на судебном следствии. Кроме того,

надо заметить, что это происходило в заседании 15 февраля, а 16 февраля, как

видно из протокола, Броневский был вновь передопрошен по предмету

экспертизы, причем ему не было уже дозволено иметь в руках копии его

экспертизы. Таким образом, он дал второе показание изустно, без всяких

письменных заметок, и кассатор не указывает, чтобы стороны были стеснены в

праве и возможности предлагать ему вопросы, касающиеся выводов,

подробностей и приемов произведенной им экспертизы. Поэтому я не

усматриваю в данном случае нарушения 628 и 694 ст. Устава уголовного

судопроизводства.

Как на дальнейший повод, Вальяно указывает, что 10-й вопрос отдела 14-

го об отвесном листке был поставлен несогласно с выводами обвинительного

акта, без требования прокурора, а потому является вопросом совершенно

произвольным, так как он не вытекал и из судебного следствия, что видно из

того, что он был помещен в печатном списке вопросов, составленном до

слушания дела. Из замечаний прокурора на протокол видно, однако, что он

требовал постановки вопроса 10-го, отдела 14-го, и в самом протоколе

объяснено, что на заявление председателя о том, что этот вопрос поставлен по

требованию прокурорского надзора, возражений со стороны обвинителя не

последовало. Хотя в обвинительном акте нет обвинения Вальяно в том, что он

сам совершил подлог по 362 ст., но обвинение его по 362 ст. было поставлено в

пункте 18-м акта, как обвинение Вальяно в склонении поверенного своего Кондо

к составлению заведомо подложного отвесного листка, каковое деяние, как

сказано в заключительном пункте обвинительного акта, предусмотрено 13 и 362

ст. Уложения. Поэтому обвинение, выраженное Судебною палатою при

окончательной постановке вопроса 10-го, было согласно с требованием

прокурорского надзора, могло вытекать из судебного следствия и, по

квалификации деяния Вальяно, не представляло противоречия с

заключительным пунктом обвинительного акта, в котором указана 362 ст.

Уложения. Предположение, что этот вопрос не вытекал из судебного следствия,

основанное на том, что он был предварительно напечатан, не имеет под собой

почвы, ибо этот вопрос, как видно из вопросного тома производства Палаты,

написан в переданной присяжным тетради, и притом с изменением и

включением некоторых слов против печатного, следовательно, он постановлен

вновь по окончании судебного следствия.

Последнее указание, относящееся до отдела нарушений

судопроизводственных, касается способа изложения приговора Палаты. По силе

ст. 827 Устава уголовного судопроизводства, суд должен основывать свои

выводы на соображениях, относящихся к применению законов, и не помещать в

протокол приговора таких фактических данных, о которых не спрошены

присяжные и которых они поэтому и не признали. Между тем в приговоре по

настоящему делу выводу Палаты о применении закона предшествует

подробное изложение таких обстоятельств, которые присяжными не признаны,

ибо не входили в вопросы, предложенные на их разрешение. Приговор

судебного места, по решению присяжных заседателей, должен быть основан на

признанных присяжными фактах и не должен заключать в себе указаний на

такие данные, которые установлены самим судом и затем, помимо решения

присяжных и, быть может, даже вопреки ему, вменены в вину осужденному. Это

бесспорно. Но присяжным совершенно излишне предлагать вопрос о таких

фактах, которые являются несомненными, так как вытекают из существования

известного, законом начертанного порядка, установленного для определения

тех или других отношений, существующих в жизни государства. При нарушении

интересов казенного управления нарушается такой законом установленный

порядок. Спрашивать присяжных не о том, совершены ли подсудимыми деяния,

нарушающие такой порядок, а о том, существует ли такой порядок, значит

возлагать на них совершенно бесплодно то, что не входит в круг их

обязанностей. Спрашивается, какие фактические вопросы из этой области

следовало бы ставить присяжным, обсуждавшим таганрогское дело?

Существуют ли партионные билеты? Но на это есть указание в самом законе.

Существуют ли отвесные листки? На это есть также указание в законе и в

согласных с законом распоряжениях таможенного департамента. Как

производится досмотр? Но целый ряд статей таможенного устава определяет

это со всею подробностью. Такие вопросы были бы излишни и даже незаконны,

как подвергающие сомнению самое существование того или другого закона,

сомнению, средства для разрешения которого надо искать в первом томе

Свода, а не в ответах присяжных. Но для правильного применения закона и

возникающих при таком применении вопросов необходимо иногда, в сложном

деле специального характера, изложение законного порядка, нарушение

которого вызвало уголовное преследование. Этот порядок может даже и не

быть точно установленным законом, а лишь вытекать из данного законом

разрешения. Так, например, закон предоставляет председателю суда

установлять по своему усмотрению порядок особой отчетности для судебных

приставов. Закон дает суду право издавать наказы, и ими могут быть

установлены книги для записки вещественных доказательств.

Правительствующий Сенат сам предписал С.-Петербургскому окружному суду

установить особые книги для записки следователями денежных документов,

поступающих к ним, предоставив форму для этих книг и порядок их ведения и

изготовления усмотрению суда. Отсюда вытекают правила и распоряжения,