Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография

Подождите немного. Документ загружается.

Теория и

было прекрасным примером реализации принципов, в которые

я верил. Социальное законодательство его преемника, первого

кабинета Асквита, было таково, что могло вызвать у меня только

Но рекламная шумиха вокруг него, обещания изби-

рателям «девяти пенсов за четыре» представлялись мне прямым

отрицанием его принципов, своеобразной вехой на пути подкупа

избирателей. Вехой же на этом пути,

по своей зна-

чимости только «Дейли мейл», стал для меня и

В течение первой четверти этого столетия каждое из этих развра-

щающих влияний усилилось в громадной степени...

«Испанская язва,— сказал Наполеон,— сокрушила меня».

Я объехал значительную часть Испании в 1930 и 1931 гг.

В 1931 г. я был свидетелем революционных преобразований, про-

исходивших там повсеместно

Они осуществлялись в условиях

порядка. Ни я, ни мои друзья никогда не видели

и не слышали ни об одном акте насилия. У нас нет ни малей-

ших оснований считать, что такие акты когда-либо имели место.

В одном городе мы наблюдали картину, которую приняли за

религиозное торжество. Дети, одетые в белое, пели, а старшие

смотрели на них с уважением и интересом. Позднее в винной

лавке, где из приемника раздавались звуки вечерней службы,

транслируемой из

собора, мы спросили наших

собутыльников, что за церковный праздник мы видели. «Празд-

ник? — ответили они. — Это была революция».

Наши друзья из Англии писали нам письма, полные беспокой-

ства за нашу безопасность среди тех зверств, с помощью кото-

рых, как твердили им газеты, осуществлялась революция, зверств,

творившихся якобы жаждущими крови коммунистами, боровши-

мися с религией. Но никаких зверств не было. Мы не видели

и не слышали никаких коммунистов. Перед нами были только

демократически настроенные люди, занятые созданием парламент-

ской системы. Не было и никакой войны с религией. Была только

решительная ликвидация политического господства церковных и

военных заправил. Сама же церковь, как можно было видеть в

каждом городе, совершенно беспрепятственно выполняла свои

функции и ее служителям и службам никто не мешал.

В то время мне казалось всего лишь забавным, что англий-

ские газеты так плохо информированы о происходящем в Испа-

нии. Тогда мне не пришло в голову, что речь может идти не

только о плохой информированности прессы. Я не знаю, верны ли

мои подозрения. Может быть, эта эпидемия журналистского не-

вежества по чистому совпадению случайностей подготовила после-

дующую политику большей части британской прессы, политику

того времени, когда она стала действовать (как можно с большим

основанием предположить) по прямому указанию правительства

и сознательно обманывала читателей в отношении действительно-

го характера Испанской республики. Но, может быть, эта полити-

Автобиография

ка была разработана и необходимые инструкции даны уже в 1931 г.

Несколько лет спустя в Испании началась гражданская война.

Это был мятеж военных заправил против демократического режи-

ма, сместившего их. Это был мятеж армии против своего народа

и законного правительства, законного с точки зрения английских

представлений об этом. Каждый англичанин, сколько-нибудь

веривший в английские политические традиции, знай он истину,

захотел бы помочь испанскому правительству в его борьбе с

мятежниками. И нужно было очень немного — помочь ему бороть-

ся на равных. Если бы этому правительству удалось быстро орга-

низовать и вооружить свою армию, судьба мятежников была бы

решена.

Британское «национальное» правительство помешало этому.

Оно приняло и навязало некоторым другим нациям политику

«невмешательства», означавшую запрет на отправку в Испанию

людей, готовых сражаться, и оружия. Но если в какой-то стране

армия подняла мятеж против безоружного правительства, которое

пытается вооружиться, чтобы защитить себя, то не надо быть

очень проницательным, чтобы понять: эмбарго на ввоз оружия

в эту страну — акт помощи мятежникам. В Англии люди поняли,

что их правительство под видом «невмешательства» вмешивается,

и очень энергично, помогая мятежникам. Поэтому, для того чтобы

заставить таких людей замолчать, началась кампания в прессе,

повторяющая вымыслы о коммунизме и зверствах, лживость кото-

рых несколькими годами раньше я бы мог клятвенно подтвердить.

Кампания принесла свои плоды... Симпатии к испанскому прави-

тельству стали таять на глазах. Конечно, говорили англичане,

только наше лицемерное «невмешательство» помогло мятежникам

одолеть законное правительство. Но разве кто-нибудь на самом

деле хотел, чтобы это правительство взяло верх?

Все знали, что глава мятежников был всего лишь марионеткой

итальянских и немецких диктаторов. Все знали и то, что они,

всячески восхваляя политику «невмешательства», постоянно снаб-

жали его людьми и оружием. Все знали, что, поступая таким обра-

зом, они изменяют стратегическую ситуацию в бассейне Среди-

земного моря в самую худшую, с британской точки зрения, сто-

рону. Но если кто-нибудь намекал на это, то британское

«национальное» правительство отвечало: «Верьте нам. Мы знаем,

что делаем; мы дали вам мир». И эти уверения возымели успех.

Избиратели готовы были примириться со всем, лишь бы пред-

отвратить войну. Но никто ни тогда, ни позднее не доказал, что

заявления правительства были правдой. Никто никогда не дока-

зал, что кто-нибудь из обоих диктаторов шантажировал британ-

ское правительство, требуя от него политики невмешательства,

угрожая в противном случае войной. Никто не предъявил никаких

доказательств того, что печально знаменитый отказ фашистских

диктатур от собственной политики невмешательства подкреплялся

Теория и практика

военной угрозой. Не было представлено и никаких доказательств

того, что британское правительство поставило бы под угрозу мир,

если бы разрешило английским подданным поступать на службу

к правительству Испанской республики.

Итак, никаких доказательств не существовало. А верить всему,

конечно, и тогда, и в будущем невозможно без доказательств,

и доказательств к тому же убедительных. Но «национальное»

правительство в течение многих лет вынашивало свои планы в

такой густой атмосфере таинственности (начал ее создавать Рам-

сей Мак

он говорил очень много, фактически ничего

не говоря вообще, а только бахвалясь; за ним последовал

м-р Болдуин

с его шулерскими методами, который редко выска-

зывался о чем-нибудь, кроме того, насколько он честен и как

каждый может положиться на него), что никто и не ожидал, что

представители правительства будут делать какие-то публичные

заявления и тем более утруждать себя приведением соответствую-

щих доказательств. Ничего определенного не говорилось, зато на

многое намекалось.

Однако, хотя ничего и не говорилось, многое делалось. При от-

сутствии заявлений о политике «национального» правительства

я был вынужден судить о ней по его действиям. И это было не-

трудно. Для всякого, кто привык интерпретировать факты, дей-

ствия правительства можно было понять однозначно. Оно желало

победы испанским мятежникам и в то же время не хотело, чтобы

это знали избиратели. Оно понимало, что мятежники не смогут

победить без его поддержки, и оказывало ее им. Оно знало, что

мятежники не могут победить,

причинив серьезного ущерба

британским интересам, и жертвовало этими интересами.

Почему же оно так заботилось о победе мятежников? Не из-за

«коммунистической угрозы». Хотя мой старый друг «Дейли мейл»,

рьяная защитница «национального» правительства, активно заня-

тая, как всегда, развращением общественного мнения, обычно на-

зывала испанское правительство «красным», наше правительство,

как и «Дейли мейл», хорошо знало, что республиканская Испания

не была коммунистической. Она была парламентской демократией,

и кабинет

например, включал в себя только одного ком-

муниста, да и то после того, как его партия объявила о своей при-

верженности демократическим принципам. Испанская гражданская

война была битвой между фашистской диктатурой и парламент-

ской демократией. Британское же правительство по существу стало

на сторону фашистской диктатуры.

В начале 1938 г. мне это стало ясным. Насколько отдельные

члены правительства понимали, что они делают, мне было неиз-

вестно. Трудно было бы назвать их фашистами. Проще считать,

что «национальное»

заигрывало с фашистскими го-

сударствами и скрывало от страны свои действия из-за неопреде-

ленности политических целей. Как раз неопределенность этих целей

Автобиография

и ясное понимание того, что страна питает отвращение к политике

попустительства фашистским государствам, могли привести прави-

тельство к решению обмануть страну. Это политика заигрывания и

обмана могла возникнуть и в результате безволия, слабости интел-

лекта. За ней могло стоять и какое-то лакейское восхищение фа-

шизмом, подсознательное чувство робости перед ним. Эту политику

могли определять и недостаточное чувство ответственности, слабое

уважение к истине, а иногда и полное безразличие к ней. Если

кто-нибудь в 1937 г. или даже в начале 1938 г. сказал бы премьер-

министру: «Сэр, Ваше правительство осуществляет своего рода

фашистский переворот под фальшивым предлогом, будто страна не

способна защищать свои национальные интересы»,— то я убежден,

что премьер стал бы отрицать обвинение со всей искренностью, на

которую способен.

События 1938 г. не сказали мне ничего нового о «националь-

ном» правительстве, чего я не знал бы раньше. Я начал этот год,

предчувствуя два события: открытый разрыв премьер-министра с

принципами парламентской демократии и еще более скандальное

повторение отвратительной испанской агрессии фашистского госу-

дарства где-нибудь в другом месте. Я предвидел, что и там эта

агрессия увенчается успехом ввиду поддержки, оказанной ей бри-

танским правительством. Я предвидел, что эту поддержку будут

лживо обосновывать страхом народов Британии перед войной. Но

ведь этот страх создавался самим правительством.

Первое предчувствие сбылось в начале лета, когда члены каби-

нета, явно нарушая права членов парламента, объединились для

того, чтобы заставить замолчать тех, кто критиковал правитель-

ство за бездеятельность в выполнении программы перевооружения.

Об этом было известно всем. Но кабинет пригрозил привлечь к

суду по Акту о государственной тайне м-ра Дункана Сандиса,

члена парламента, посмевшего критиковать правительство за это.

Дело замяла правительственная пресса,

всякий, знакомый с

фактами, понимал, что тем самым фашистский кабинет объявил

войну парламентской конституции страны, которой он управлял.

Второе предчувствие сбылось во время чехословацкого кризиса

в сентябре, когда британский

летал поочеред-

но в Берхтесгаден, Годесберг, Мюнхен, возвращаясь каждый раз с

приказом в кармане от германского диктатора. Подчиняясь этим

приказам, он менял политику страны не только за спиной парла-

мента, но и за спиной собственного кабинета

Для меня поэтому предательство по отношению к Чехословакии

было всего лишь еще одним проявлением той самой политики, ру-

ководствуясь которой «национальное» правительство уже предало

Абиссинию и Испанию. Меня не так интересовал сам факт этого

предательства, сколько то, как это все было проделано. Сперва —

сознательное разжигание страха перед опасностью войны, начавшее-

ся с массового выпуска противогазов. Затем последовали патетиче-

Теория и практика 417

ское обращение премьера к британскому народу по радио за два

дня до полета в Мюнхен и тщательно отрепетированная истериче-

ская сцена в парламенте за день до него. Все это было характер-

но для методов фашистских диктатур с одной только разницей:

итальянские и немецкие диктаторы возбуждали толпу, играя на ее

тщеславии и шовинизме, английский премьер делал это, вызывая

в ней чувство сильного страха.

Он добился, чего хотел. Сейчас, когда я это пишу, Англия

формально

распрощалась с парламентской системой. Она только

позволила, чтобы эта система перестала действовать. Она не от-

реклась от своей веры в политическую свободу. Она всего лишь

отбросила как ненужный хлам все то, в верности чему она все еще

клянется. Она не отказалась от своей империи. Она лишь отдала

пути, связывающие ее с ее владениями, под контроль завистливой

и алчной державы. Она еще не потеряла своего голоса в европей-

ских делах. Она всего лишь использовала свое влияние для того,

чтобы помочь еще более завистливой и алчной державе добиться

своих целей.

Все это произошло не потому, что так хотела страна или значи-

тельная часть ее населения. Это случилось просто потому, что стра-

на была обманута. Теперь вспомним, что я говорил выше

о «воспитателях поколения англичан и англичанок». Это они почти

полстолетия энергично развращали гражданский дух. Шаг за шагом

они притупляли стремление получать полную, своевременную и точ-

ную информацию о делах, имеющих значение для всего общества.

Они убивали в людях желание быть гражданами, принимать от-

ветственные решения по таким вопросам. Тем самым они убивали

дух гражданственности в демократическом обществе. Они подго-

товили это поколение к тому, чтобы оно было игрушкой в руках

политика, который, искусно взывая к их эмоциям, частным инте-

ресам, играя в особенности на их страхе перед военной угрозой,

мог добиться всего: предательства интересов страны, принесения

в жертву ее престижа, очернения ее имени в глазах всего мира,

добиться для того, чтобы стать диктатором, глядя с фотографии

уже известным нам гипнотическим взором.

Не дело в автобиографии спрашивать, удалось ли обмануть

всю страну или как долго продлится нынешнее положение вещей.

Я не ставлю здесь своей задачей дать отчет о последних полити-

ческих событиях в Англии. Я говорю о том, как эти события по-

влияли на меня лично, сорвав с меня маску отрешенного от жизни

профессионального мыслителя. Я знаю теперь, что мелкие филосо-

фы времен моей юности вопреки декларациям об их научной отре-

шенности от практических дел были пропагандистами грядущего

фашизма. Я знаю, что фашизм означает конец ясного мышления и

триумф иррационализма. Я знаю, что всю жизнь я, сам того не

осознавая, был вовлечен в политическую борьбу, сражаясь против

этого вслепую. Отныне я буду драться с открытыми глазами.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Р. Дж.

Робин Джордж Коллингвуд

оставил после себя

немало произведений на самые разнообразные темы истории, фи-

лософии, эстетики, религиоведения, политики, но главную книгу

своей жизни он, как это нередко бывает, так и не успел завер-

шить. Теперь эта книга появляется в русском переводе в том виде,

в каком она была издана уже после его смерти профессором Нок-

сом, систематизировавшим рукописный материал и дополнившим

его (в интересах полноты освещения вопроса) двумя ранее опубли-

кованными статьями Коллингвуда.

За тридцать с лишним лет, истекших с момента первой публи-

кации, «Идея истории» приобрела репутацию классического труда

в современной немарксистской философии истории. В неутихающих

философско-методологических дискуссиях по проблемам историче-

ского знания постоянно фигурируют взгляды Коллингвуда, они

становятся предметом полемики или встречают одобрение и под-

держку. Справедливости ради надо сказать, что с этим автором

чаще спорят, чем соглашаются, но и самые яростные его критики

неизменно признают стимулирующее значение его идей. Но как бы

ни были сомнительны, а в некоторых случаях и явно ошибочны

собственные взгляды Коллингвуда, примыкавшего к традиции ге-

гельянского идеализма, «Идея истории» все равно заслуживает

внимания как интересный очерк из истории идей и особенно как

мастерски сделанное резюме того течения буржуазной мысли, кото-

рое получило название «критической философии истории»

Литературная судьба Коллингвуда сложилась, так сказать, по

закону загробного воздаяния: при жизни его идеи не встретили

отклика у философов, находившихся под влиянием различных школ

позитивизма и полупозитивизма, а именно они и задавали тон в

интеллектуальной среде Великобритании

годов, но зато

Об этом см.: Асмус В.

Маркс и буржуазный историзм. М., 1933; Дани-

лов А. И. Проблемы аграрной истории раннего средневековья в немецкой

историографии конца

начала 20 в. М., 1958; Кон И. С. Философский

идеализм и кризис буржуазной исторической мысли. М.; 1959; Он

Исто-

рия в системе общественных

В кн.: Флософия и методология истории.

М., 1977;

М. А. Критическая философия истории в Великобрита-

Вопросы истории, 1968, № 5.

Р. Дж. Коллингвуд — историк и философ

419

последние 20 лет свидетельствуют о пробуждении глубокого инте-

реса к его наследию. За это время увидели свет пять монографий

о его творчестве, в Оксфорде вышел мемориальный сборник статей,

появилось много журнальных публикаций, в университетах США,

Канады, Франции и Австралии защищено около 30 докторских

диссертаций. Центральное место во всех этих исследованиях зани-

мает анализ философско-исторической концепции

В марксистской литературе уже сложился обоснованный подход

к оценке этой концепции, ее положительных и отрицательных сто-

рон. Английский философ-марксист М. Корнфорт первым обратил

внимание на прогрессивные моменты социально-политических воз-

зрений Коллингвуда, особенно заметные в его «Автобиографии».

Советские ученые, руководствуясь ленинскими принципами кри-

тики современного идеализма, отметили как методологические осо-

бенности концепции Коллингвуда, так и реальную проблематику ис-

торического знания, получившую во многом неверное решение в

трудах английского мыслителя

Вместе с тем они подчеркивали

необходимость дальнейшей разработки философско-методологиче-

ских проблем исторической науки на основе диалектико-материа-

листической методологии. «Философский идеализм,— отмечал

В. И. Ленин,—• есть одностороннее, преувеличенное... развитие (раз-

дувание, распухание) одной из черточек, сторон, граней познания

в абсолют, оторванный от материи, от природы, обожествлен-

ный» .

Сотрудничество историков и философов в решении философ-

ско-методологических проблем исторического знания не только же-

лательно, но и просто необходимо, ибо только при таком сотруд-

ничестве можно надеяться на успешное осуществление диалекти-

ческого принципа всестороннего рассмотрения предмета (истори-

ческого познания). Историк идет к философско-гносеологическим

обобщениям от опыта практической работы в своей области, фи-

лософ — с противоположного конца, от общей теории познания и

См.: Donagan A. The later philosophy of R. G.

Oxford, 1962;

Johnston

M. The Formative Years of R. G. Collingwood. The Hague, 1967;

Mink L.

Mind, History and Dialectic. Bloomington, 1969; Chalom R.

R. G. Collingwood, philosophe et historien. Paris, 1970;

R. G. Col-

lingwood and the reform of metaphysics. Toronto, 1970; Kraucz M. (ed.). Essays

on the philosophy of R. G. Collingwood. Oxford, 1972.

См.: Кон И. С. Философский идеализм и кризис буржуазной исторической

мысли. М., 1959; Киссель М. А. Р. Коллингвуд и борьба объективного идеа-

лизма с позитивизмом в английской философии XX века.— Философские

науки,

№ 2; Он же. Критика философии истории Р. Дж. Коллингву-

Уч. зап. кафедр общественных наук вузов г. Ленинграда. Л., 1961,

вып. III; Он же. Критическая философия истории в Великобритании.—

Вопросы истории, 1968, № 5; Он же. Учение о диалектике в буржуазной

философии XX века. Л.,

А. С. Английская буржуазная фи-

лософия XX века. М., 1973; Ящук А. Н. Теоретико-методологические основы

исторической концепции Р. Дж. Коллингвуда. Томск, 1977.

Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 322.

14*

4ÈÙ M. А.

методологии. Философа подстерегает опасность умозрительной де-

дукции, игнорирующей практический опыт, а историка — необо-

снованной поспешной индукции и, как говорил В. И. Ленин, «аб-

солютизации» какого-либо момента исторического познания. Диа-

лектический же метод, как подчеркивал в свое время Ф. Энгельс,

предполагает динамическое единство индукции и дедукции, взаим-

ную коррекцию эмпирического обобщения дедуктивным выводом и

наоборот. Насколько это сложно на практике, можно убедиться и

на примере теории исторического знания Коллингвуда, деформи-

ровавшего собственный богатый опыт исторического мышления

философскими постулатами идеализма.

Отец Р. Дж. Коллингвуда был ревностным приверженцем (од-

но время даже личным секретарем) и автором фундаментальной

двухтомной биографии известного социального реформатора и

теоретика искусства Джона Рескина

Идея целост-

ного человека, которую пропагандировал Рескин, его эстетическая

критика капитализма и расплывчатый религиозный идеал, далекий

от доктринального вероисповедания, образовали тот духовный и

интеллектуальный климат, в котором происходило формирование

будущего историка и философа. Эстетическая доминанта мировоз-

зрения Рескина как нельзя более соответствовала природным

склонностям мальчика:

отлично рисовал, музицировал,

пробовал сам сочинять музыку. Интерес к классическим древно-

стям привел его в Оксфорд, где он увлекся также изучением фи-

лософии (впрочем, знание античной философии составляло необхо-

димый элемент полученного им классического образования).

Успехи его в философии были настолько заметны, что когда

рокскому колледжу понадобился преподаватель философии, Кол-

лингвуд, еще не закончив курса, был приглашен на эту должность.

Еще в детстве отец приохотил его к археологическим раскоп-

кам. В университете он продолжил это занятие под руководством

крупнейшего специалиста по древней истории Британии проф. Ха-

верфилда. В 1913 г. ему впервые поручают проведение самостоя-

тельных раскопок римского форта в Эмблсайде. Одновременно с

этим выходит его перевод с итальянского книги Бенедетто

«Философия Джамбаттисты

Выбор книги для перевода сви-

детельствовал о том, что философское осмысление истории стано-

вится главным делом начинающего ученого.

Здесь сразу возникает вопрос об идейных влияниях, теорети-

ческих истоках и формирующих воздействиях на учение Коллинг-

вуда. Соблазнительна версия о его «крочеанстве». Она лежит на

поверхности и подтверждается как будто рядом веских аргумен-

тов. Сам факт дружеского общения прославленного на всю Евро-

пу мыслителя, кумира итальянской либеральной

Р.

Коллингвуд — историк и философ

421

с молодым англичанином, переводчиком двух его работ, означал,

по-видимому, возникновение отношения учитель — ученик. И дей-

ствительно, зависимость эстетической доктрины Коллингвуда, из-

ложенной в «Основаниях искусства» (1938), от философии искус-

ства Кроче и Вико несомненна, да и в «Идее истории» разбор

крочеанской доктрины завершает весь исторический раздел книги,

тем самым создавая впечатление, что именно эта теория представ-

ляется автору последним словом философии истории.

Все это, однако, кажется убедительным лишь до тех пор, пока

не обратишься к сравнительному анализу их воззрений. Тогда и

выясняется, что найти крочеанские мотивы у Коллингвуда при со-

вершенном несходстве их манеры философствования, различии ин-

теллектуальных интересов и во многом не совпадающих философ-

ских выводах практически невозможно. Если и были эти мотивы,

то они наряду с другими идейными воздействиями полностью раст-

ворились в ткани его собственного философского построения и сде-

лались неузнаваемы — так обычно и бывает в случае самобытного

мышления, которое превращает «чужое» в свое, подчиняя его своим

целям и заставляя функционировать в ином смысловом контексте.

После того как примерно 20 лет назад началось тщательное ис-

следование творчества Коллингвуда, первоначальные скороспелые

оценки подверглись пересмотру, и в литературе установилось мне-

ние, что на его мышление «больше всего влиял сам Коллингвуд»

И даже в эстетике, больше всего отмеченной влиянием Кроче, по-

является совершенно неожиданная — для крочеанца — «теория

воображения», основанная на новой интерпретации учения об иде-

ях Локка и Юма. Вообще надо сказать, будучи приверженцем

гегельянской традиции, Коллингвуд постоянно стремился укоре-

нить ее на почве английской классической философии с ее непре-

менным эмпиризмом и рефлексивным методом анализа содержания

опыта (рефлексия есть деятельность самосознания, или, прямо по

Локку, «наблюдение, которому ум подвергает свою деятельность и

способы ее проявления»

Поэтому его гегельянство менее всего ортодоксально, и в нем

почти не чувствуется отталкивающей современного человека догма-

тики абсолютного идеализма (чего нельзя сказать, например,

о «философии духа» Кроче). Но зато и понятие опыта Коллингвуд

так переосмысливает, что оно становится тождественным гегелев-

ской концепции развития мышления в процессе самопознания че-

ловека. Именно такое понимание лежит в основе его первого си-

стематического сочинения по философии «Speculim mentis, или

Карта знания» (1924). Само название

излюбленная

метафора основоположника английского эмпиризма и материализ-

ма

Бэкона, его замысел, по собственному признанию автора, на-

Johnston

M. The Formative Years of R. G.

The Hague;

1967, p. 90.

Избранные философские произведения. M., 1960, т. 1, с. 129.

422

M. A. Киссель

веян «Трактатом о человеческой природе» Юма, а по идее выпол-

нения он очень напоминает «Феноменологию духа» Гегеля, прав-

да, без ее обескураживающей многозначности, порожденной удиви-

тельным богатством содержания.

Есть в этой книге и еще одно примечательное отличие: не в

пример Гегелю

в иерархии форм знания специально

выделяет историческое сознание как промежуточное звено между

естествознанием и философией, которая, согласно основному геге-

левскому воззрению, воплощает абсолютную истину. Естествозна-

ние постулирует существование внешнего мира — внешнего по от-

ношению к познающему субьекту; история и философия открывают

в этом внешнем собственное содержание духовной деятельности

субъекта, хотя философия и «выше» истории в том отношении, что

только она полностью устраняет иллюзию внешнего мира, тогда

как историческое сознание еще признает независимое существова-

ние своего объекта.

Таким образом, уже в первом своем варианте теория историче-

ского знания

несет на себе явный отпечаток метафи-

зической системы абсолютного идеализма. И это влияние идеали-

стической систематики приводит по существу к принижению исто-

рического знания, не говоря уже о естественных науках, которые

по этой шкале стоят на ступеньку ниже, чем история. И этот вывод

не преувеличение предвзятой критики, а неизбежное следствие ар-

гументации абсолютного идеализма. Ведь если только философия

представляет собой истинное знание в полном объеме, то все ос-

тальное — различные формы истины, смешанной с заблуждением,

правда, в разных пропорциях. Что касается специально истории,

то ее объект — прошлое как независимая от сознания реаль-

ность — оказывается иллюзорным с высоты философского знания,

устанавливающего тождество субъекта и объекта, т. е. устраняю-

щего различие между сознанием и внешней по отношению к нему

реальностью.

В таком случае получается, что историческая наука как спе-

циальная область интеллектуальной деятельности основывается- на

«философской ошибке», на предпосылке «наивного сознания», ве-

рящего в реальность исторического процесса. Но как только фило-

софское сознание развенчивает эту наивность, историческое иссле-

дование теряет свою автономию и целиком превращается в фило-

софское. В конечном счете история сохраняет значение только как

пропедевтика, введение в философию. Такой взгляд отнимает у

науки ее самоценность и мало чем в сущности отли-

чается от традиционного скептически-нигилистического отношения

к истории, узаконенного картезианским рационализмом.

Вывод, конечно, обескураживающий, особенно для человека,

убежденного в высоком предназначении «ремесла историка», поль-

зуясь выражением М. Блока, а такое убеждение всегда было свой-

ственно Коллингвуду. Но конструкция абсолютного идеализма