Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография

Подождите немного. Документ загружается.

Фундамент будущего

373

IX. ФУНДАМЕНТ БУДУЩЕГО

Мое решение посвятить оставшуюся часть жизни этой задаче

было не совсем делом свободного выбора. К 1919 г. я понял, что

мне ничего другого не остается. В то время существовала особая

причина (преходящего характера, как хотелось бы надеяться),

почему человек, считавший себя способным предпринять работу

такого рода, обязан был стремиться к ней. Не буду отрицать, что

эта причина сильно повлияла на мое решение.

Только что кончилась война, в которой уничтожение жизней,

разрушение материальных ценностей и разочарование в надеждах

на создание мирного и хорошо организованного международного

сообщества превзошли все, что было известно ранее. Еще хуже

было то, что интенсивность битвы, казалось, подорвала, словно

взрывчаткой, моральную энергию всех ее участников. И война

(я пишу это как человек, который в последний ее период был

занят подготовкой мирных переговоров), беспрецедентная по же-

стокости, завершилась мирным урегулированием, столь же бес-

прецедентным по глупости, когда государственная мудрость, даже

чисто эгоистическая, отступила перед разгулом самых низменных

и идиотских страстей. Еще до войны нас предупреждал Норман

что в войне не будет победителей в том смысле,

что плодов победы не будет пожинать никто. Теперь же мы уви-

дели, что победителей не может быть и в другом смысле: ни

одна из участвовавших в ней сторон не вышла из нее морально

обогащенной; к концу войны не оказалось правительств, которые

не превратились бы в сборище идиотов, способных только на то,

чтобы выбросить как ненужный хлам все, завоеванное им их сол-

датами.

Эта война была беспрецедентным триумфом естествознания.

Бэкон обещал, что знание станет силой, и силой оно действи-

тельно стало — силой разрушать тела и души людей более эффек-

тивно, чем это достигалось прежними средствами. Этот триумф

проложил путь и к другим триумфам: к улучшению транспорта,

санитарных условий жизни, к усовершенствованию хирургии, ме-

дицины, психиатрии, коммерции и индустрии, но прежде всего —

к усовершенствованию подготовки к следующей войне.

Но в одном отношении война была и беспрецедентным позо-

ром для человеческого разума. Чем бы ни считать ее, плодом

преступного сговора шайки немецких милитаристов, как думали

одни, или шайки английских коммерческих заправил, как думали

другие, ясно было одно: никто, кроме самой ничтожной кучки

людей в воюющих лагерях, не хотел ее. Она возникла потому,

что ситуация вышла из-под контроля. А пока она продолжалась,

люди все более и более теряли контроль над событиями. Когда

был подписан мирный договор, ситуация стала еще более не-

управляемой; сражение кончилось только потому, что одна из

Автобиография

борющихся сторон была разгромлена, а не потому, что ситуация

снова вернулась под контроль человека.

Этот контраст между успехами современного европейского

духа в деле контроля над почти любой ситуацией, элементами ко-

торой являются физические тела, а действующими силами — фи-

зические силы, и его неспособностью контролировать ситуации,

элементами которых оказываются человеческие существа, а дейст-

вующими силами — психические силы, оставил неизгладимый

след в памяти всех, кто как-то почувствовал его. Я достаточно

хорошо знал историю, чтобы оценить силу этого контраста.

Я знал, что очевидная бездарность Версальского договора пре-

восходит все другие договоры точно так же, как по своему тех-

ническому превосходству вооружение армий двадцатого

превосходит вооружение всех прежних армий. Казалось, что сила

и способность человека управлять природой росли pari passu

мере того как уменьшалась его сила управлять ходом человеческих

дел. Это, смею думать, преувеличение. Но фактом остается то,

что гигантское усиление с 1600 г. контроля человека над

дой не сопровождалось соответствующим усилением его контроля

над людскими делами.

Столь же бесспорным фактом остается и то, что дурные по-

следствия слабого контроля над человеческой ситуацией стали

сейчас более серьезными, чем когда-либо раньше, находясь

прямой зависимости от тех новых сил, которые с божественным

безразличием вложили естественные науки в руки злых и добрых,

глупых и мудрых людей. По мере того как естественные науки

идут от триумфа к триумфу, любая ошибка в управлении людски-

ми делами не только будет приводить ко все более и более

обширным разрушениям, но и ее последствия для всего хорошего

и разумного в цивилизованном мире будут становиться все более

уничтожающими, ибо зло всегда опередит добро в использовании

машины разрушения, а дураки всегда окажутся здесь впереди

умных. Мне казалось, что я вижу, как царствование естественных

наук в кратчайший срок может превратить Европу в пустыню,

населенную

Был только один способ отвратить эту опасность, и только

он, если бы все это случилось, мог исправить положение. Способ-

ность европейца управлять силами природы являлась плодом трех

столетий научных исследований в тех направлениях, которые были

намечены в начале семнадцатого века. Расширение научного круго-

зора и ускорение научного прогресса во времена Галилея привели

нас от водяных и ветряных мельниц средних веков к почти неве-

роятной силе и тонкости современной машины. Однако с себе

подобными люди обращались точно так же, как в средние века

с механизмами. Краснобаи, преисполненные добрых намерений..

равномерно {лат.).

Фундамент будущего 375

толковали о необходимости замены человеческих сердец. Но беда,

очевидно, таилась в голове. Требовалась не

добрая воля

и людская солидарность, но большее понимание людских дел и

большее знание того, как справляться с ними.

В этом месте моих рассуждений, я чувствую, естествоиспыта-

тель может взять слово, чтобы восстановить свой падающий пре-

стиж. «Да,— заметит он,— все, что Вы сказали, верно. Мы дейст-

вительно, если хотим спасти цивилизацию, должны хорошо раз-

бираться в людских делах. А это значит — хорошо разбираться

в человеческом уме и происходящих в нем процессах, знать раз-

личные формы этих процессов у разных типов человеческих су-

ществ. Подобно всякому подлинному знанию, оно должно быть

научным знанием. Одним словом, оно должно быть психологией.

Психология — наука, которая, несмотря на свою молодость, пока-

зала несостоятельность претензий таких старых псевдонаук, как

логика, этика, политическая история и т. д., и в то же время

сумела извлечь все ценное из их наследия. Она и есть то знание,

которого ищет мир».

Подобное заявление ни на минуту не ввело бы меня в за-

блуждение, и этим я обязан моим ранним занятиям теологией.

Как и все те, кто изучал ее тогда, я прочел «Разнообразие форм

религиозного опыта» Уильяма

и кучу других книг, где

религия рассматривалась с психологической точки зрения. Если

книга Джемса и шокировала меня, то не потому, что в ней были

описаны какие-то факты, о которых я бы предпочел не слышать,—

они в общем были забавны. И не потому, что я считал работу

Джемса неумелой. По-моему, он выполнил ее очень хорошо. Мой

шок был вызван тем, что вся книга являла собой образец мошен-

ничества. Она обещала пролить свет на определенные вопросы и

ничего не проясняла. И причина этого — примененный в ней ме-

тод. Предмет исследования в книге остался невыясненным не из-

за того, что она была продуктом плохой психологии, а как раз

потому, что она была результатом хорошей психологии. И в своей

работе «Религия и философия» я нападал не только на Уильяма

Джемса, но на любую психологическую трактовку религии, отра-

женную в формуле: «Дух, рассматриваемый таким образом, пере-

стает быть духом вообще».

Книга Джемса вывела меня на верный путь. Мне стало ясно,

что любая попытка подвести этику под психологию (а попытки

такого рода делались достаточно часто) либо сделать то же самое

с политикой неизбежно приведет к неудаче. Я прекрасно знал,

что мольба: «Не критикуйте эту науку, она еще в пеленках»,—·

основывается на лжи. Психология весьма далека от того, чтобы

считаться молодой наукой. Как термин «психология», так и она

сама существовали с шестнадцатого века. Она не только давно

признанная наука, но и наука, которая в течение столетий была

респектабельной и даже вполне уживчивой. Она была создана

376 Автоб

(и это явствует уже из ее названия, как легко может заметить

каждый, достаточно хорошо знающий греческий язык) для изу-

чения того, что не является ни умом в традиционном смысле слова

(сознание, рассудок, воля), ни телом, но

*, или же такими

психическими функциями, как ощущения и влечения. Она шество-

вала, опираясь, с одной стороны, на физиологию, а с другой сто-

роны, на науки об уме в собственном смысле слова — на логику

и этику, науки о разуме и воле. И она не обнаруживала никакого

желания вторгнуться на соседние территории до тех пор, пока

в начале девятнадцатого столетия не возобладала догма, что

и воля представляют собой только сгустки чувств и

Если дело обстоит таким образом, то тогда логику и этику можно

устранить, а их функции передать психологии. Ибо «духа» как

такового не существует, а то, что им называлось, на самом деле

есть только

«ψυχή»

Вот что лежит в основе нынешней претензии психологии ре-

шать проблему тех наук, которые когда-то именовались

и «этикой», в основе современной тенденции выдать

за науку о духе. Люди, выступающие с такими притязаниями или

же соглашающиеся с ними, должны знать, что из этого вытекает.

А из этого следует систематическое устранение таких категории

мышления, которые, будучи действительны для разума и воли,

но не для чувства и влечения, образуют особый предмет логики

и этики: категории истинного и ложного, знания и

науки и софистики, правильного и неверного, доброго и злого,

целесообразного и нецелесообразного. Категории такого рода —

арматура любой науки; никто не может их устранить, оставаясь

в то же время ученым; психология поэтому, рассматриваемая

как наука о духе, не является наукой. Она то, чем была «френо-

логия» в начале девятнадцатого века и астрология и алхимия в

средние века и в шестнадцатом столетии,— модное наукообразное

мошенничество эпохи.

Все эти замечания вовсе не вызваны враждебностью к психо-

логии в собственном смысле слова, к науке об ощущениях, о вле-

чениях и эмоциях, связанных с ними, или же враждебностью к

фрейдовским и другим формам лечения некоторых заболеваний,

о которых стали так много говорить и которым позднее я уделил

столько внимания. В то время, о котором я говорю, Фрейд был

для меня всего лишь именем. Но когда я стал изучать его работы,

я был уже подготовлен к мысли, что они имеют очень высокую

научную ценность, когда касаются проблем психотерапии, и не

заслуживают, даже презрения, когда обращаются к проблемам

этики, политики, религии или социальной структуры. Не прихо-

дится удивляться и тому, что подражатели Фрейда и его сопер-

* душа (греч.).

Фундамент будущего 377

пики, менее умные и менее совестливые, чем он, авторы, в этих

областях стоят еще ниже.

Помогает ли изучение истории лучше понимать людские

дела? Является ли история тем предметом, который сможет в

будущем сыграть в

цивилизации роль, аналогичную той,

которую сыграли естественные науки в прошлом? Очевидно, нет,

если история — только предмет, создаваемый ножницами и клеем.

Если историк может лишь повторять в различной аранжировке,

пользуясь декорами разных стилей, то, что сказано до него

гими, то вековая мечта использовать историю как школу полити-

ческой мудрости тщетна. Это знал уже Гегель, которому принад-

лежит знаменитое изречение: единственная вещь, которой

история,— то, что никто никогда ничему у нее не научился.

Но что если история не создается ножницами и клеем?

если историк напоминает естествоиспытателя, задавая свои во-

просы и добиваясь ответа на них? Очевидно, это меняет положе-

ние. Но не может ли он задавать вопросы, ответы на которые,

сколь бы интересными они ни были сами по себе,

имеют ни-

какого практического значения?

Историк — человек, задающий вопросы о прошлом. Обычно

думают, что он задает вопросы исключительно о прошлом, о про-

шлом, которое мертво и ушло и ни в каком смысле не присут-

ствует в настоящем. Мне не понадобилось особенно углубляться

в историческую мысль, чтобы понять ошибочность подобного

мнения. Историк не может ответить на вопросы о прошлом, если

не располагает свидетельствами этого прошлого. Но свидетельст-

ва, если он ими располагает, должны быть чем-то, существующим

здесь и теперь в современном мире. Если бы произошло какое-

нибудь событие, которое не оставило бы после себя никаких сле-

дов в мире, то оно было бы событием прошлого, о котором у нас

не было бы никаких свидетельств. И никто, ни историк, не говорю

уже о других, может быть, более одаренных людях, ке мог бы

ничего знать об этом событии.

Чтобы прошлое событие оставило после себя какой-нибудь

«след», являющийся для историка его свидетельством, этот след

должен быть чем-то

чем материальное тело или состоя-

ние материального тела. Предположим, средневековый король по-

жаловал землю какому-то монастырю, и предположим, что жало-

ванная грамота, зарегистрировавшая этот дар, сохраняется до

нашего времени — темный кусок пергамента, покрытый черными

знаками. Единственная причина, по которой этот кусок пергамен-

та может служить для современного историка свидетельством ко-

ролевского дара, состоит в том, что и другие вещи, помимо

пергамента, пережили средневековье и сохраняются в современном

мире.

Возьмем только одну из таких вещ,ей — латынь, знание кото-

рой наш мир сохранил. Другие вещи того же типа легко придут

378 Автобиография

в голову каждому читателю, я же ограничу себя приведенным

примером. Если бы навык чтения и понимания латыни не выжил

в среде «канцеляристов» от средних веков до нашего времени,

этот кусок пергамента никогда не сказал бы историку всего, что

он ему говорит. Таким образом, можно сказать, что современный

историк имеет возможность изучать средние века так, как это он

фактически делает, только потому, что они не мертвы. Я имею

в виду не простой факт существования средневековой письмен-

ности и прочего в виде материальных объектов, а то, что все еще

живы способы мышления того времени, что люди все еще поль-

зуются ими. Эта жизнь прошлого не обязательно должна быть

непрерывной. Следы прошлого могут умирать, а затем воскре-

сать из мертвых, как древние языки Месопотамии и Египта.

Приблизительно к 1920 г. я сформулировал первый принцип

своей философии истории: то прошлое, которое изучает историк,

является не мертвым прошлым, а прошлым, в некотором смысле все

еще живущим в настоящем. В то время я выражал эту мысль,

говоря, что история имеет дело

с «событиями», а с «процес-

сами», что

это вещи, которые не начинаются и

кончаются, но превращаются друг в друга. Если процесс

пре-

вратился в процесс Рг, то нельзя провести резкую границу меж-

ду тем, где прекратился процесс

и начался процесс

ибо

никогда не прекращался, а продолжался в измененной форме

Рг, а Рг никогда не начинался, а протекал ранее в форме

В истории нет начала и нет конца. Начинаются и кончаются

исторические книги, но не события, о которых они рассказывают.

Если

оставил после себя следы в Рг, то историк, живущий в

Рг, может обнаружить, интерпретируя свидетельства, что нынешнее

Рг некогда было

Отсюда следует, что следы

в современности

не, так сказать, труп

но скорее реальное

живое и активное,

хотя и окруженное другими формами Рг. И Рг не непрозрачно. Оно

прозрачно, так что

светится через него и их цвета сливаются в

один. Поэтому, если символ

обозначает характеристику опре-

деленного исторического периода, а символ

— соответствую-

щую, ко отличную (а потому противоречащую или несовмести-

мую) характеристику периода, сменившего первый, то новая эпоха

никогда не характеризуется чистым и простым Рг, но всегда Рг,

окрашенным сохранившимися элементами

Вот почему люди,

которые пытаются описать характерные черты того или иного

исторического периода, поступают неверно, если слишком бук-

вально понимают свою задачу, забывая, что шелк их периода

всегда в действительности меланж, соединяющий в себе контраст-

ные цвета.

Идея живого прошлого вместе со многими другими, с нею свя-

занными, полностью оформилась к 1920 г. В том же году я из-

ложил ее в небольшой книге очерков, весьма немногословной,

просто перечисляющей тезис за тезисом и не стремящейся к их

Фундамент будущего

379

детальному раскрытию и объяснению. В первую очередь эта книга

была посвящена исследованию природы процесса как такового,

анализу значения понятия процесса или становления. Во-вторых,

эта книга была критической атакой на «реализм»; она показывала,

как non possumus * «реалистов» в теории истории связано с их

отказом принять реальность становления и с их анализом истин-

ного высказывания

становится Рг». В этом анализе оно раз-

лагается на сумму предложений:

есть

не есть Рг»,

кончается там, где начинается Рг», «Рг есть Рг» и «Рг не

Каждое из этих предложений либо тавтологично, либо

ложно. Книга, написанная всего за три дня, имела единственную

цель — помочь процессу кристаллизации моей собственной мысли.

Она была бы совершенно непонятна широкой публике, и я ни-

когда не собирался публиковать ее. Никто и не видел ее, за

исключением моего друга Гизо де Руггиеро, для которого я отпе-

чатал копию, полагая, что она позабавит его как историка фи-

лософии В шутку я назвал ее

de Generatione» и

предпослал ей эпиграф: «Ибо, как сказал старый монах из Праги,

никогда не видевший пера и чернил, племяннице короля Горбо-

дука: „То, что есть, есть; но что такое то, кроме как то, и что

такое есть, кроме как есть?"»

Как, спрашивал я, влияют эти концепции на решение вопроса

о том, может ли история быть школой моральной и политической

мудрости? Старое прагматическое понимание ценности истории

было бесплодным, потому что идея истории, стоявшая за ним,

была идеей истории ножниц и клея, для которой прошлое мертво,

а его познание сведено к знанию того, что сообщил тот или

иной источник. Такое знание бесполезно и не может служить

руководством к действию. Так как история никогда в точности

не повторяется, а проблема, которую я рассматриваю сейчас,

никогда не идентична проблеме, стоявшей перед каким-нибудь

авторитетом, то если я решу ее точно так же, как ее решали

некогда, или избегну того, что в свое время привело к неудачному

результату, то такое мое поведение никак нельзя считать пол-

ностью оправданным. Коль скоро прошлое и настоящее не прони-

кают друг в друга, знание прошлого ничего не дает для решения

проблем настоящего. Но предположим, что прошлое живет в на-

стоящем, предположим, что оно, хотя и окружено со всех сторон

современностью и закрыто для поверхностного взгляда ее бес-

связными и приковывающими внимание чертами, все еще живо и

действует. Вот тогда историк может принести очень большую

пользу неисторику, как хорошо обученный лесник невежествен-

* не можем (лат.).

* Ее оригинал, как и оригинал «Истины и противоречия», был уничтожен,

после того как я написал эту книгу.

«Книжечка поколения» (лат.).

38G Автобиография

ному путнику. «Здесь ничего нет, кроме деревьев и травы»,—

думает путник и продолжает идти. «Взгляни-ка,— говорит лес-

там в зарослях тигр». Дело

выявить не бро-

сающиеся в глаза признаки современной ситуации, скрытые от

беззаботного взгляда. Именно этот натренированный взгляд на

ситуацию, в которой приходится действовать, историк и может

внести в моральную и политическую жизнь.

Кому-то это покажется незначительным вкладом. И, конечно,

кто-нибудь скажет, что мы вправе требовать от истории большею.

Почти бесполезно показывать нам тигра и не давать винтовки,

из которой можно его застрелить. Историк не очень поможет нам

в наших моральных и политических трудностях, если он только

укажет нам на какие-то особенности современной ситуации и не

объяснит, как вести себя в ситуациях подобного рода.

По этому поводу, мне кажется, надо сказать две вещи. О пер-

вой можно упомянуть совсем кратко, хотя я и не думаю, что такая

ремарка полностью исчерпает вопрос. Чтобы дать полный ответ,

необходимо сказать и о второй, и здесь придется говорить про-

страннее.

Итак, первое. Вы требуете винтовку? Так отправляйтесь туда,

где вы можете ее получить. Идите к оружейнику. Но не надейтесь,

что он продаст вам оружие, которое сможет и обнаруживать тиг-

ров, и убивать их. Для этого вы должны были бы стать магом.

Иными словами, если вы требуете готовых рецептов для ситуа-

ций определенного типа, то дать их могут естественные науки.

Причина того, что цивилизация

гг., основанная на

естественных науках, находится сейчас на краю банкротства, как

раз и состоит в том, что она в своей страсти к готовым решени-

ям пренебрегла внутренним проникновением в явления («инсай-

том»), которое только и может сказать нам, каких правил следует

придерживаться не просто в ситуации определенного типа, а в

конкретной ситуации, в которой мы оказались. Именно потому,

что история предлагает нам нечто, совершенно

от правил,

а именно внутреннее проникновение в явление, она и может ока-

зать нам большую помощь в диагностике наших моральных и по-

литических проблем.

Что же касается второго, то здесь нужно сказать следующее.

Если вы уверены, что объект, который вы видите в зарослях,—•

тигр и ваше представление о тиграх сводится только к тому, что

в них стреляют, то берите винтовку. Но вполне ли вы уверены,

что там тигр? Может быть, это ваш собственный ребенок играет

в траве в индейцев.

Иными словами, есть ситуации, с которыми справляются,

вообще

прибегая ни к каким готовым правилам, коль скоро

«инсайт» позволил вам проникнуть в их внутреннюю сущность.

Вам нужно понять только, в чем суть данной ситуации, и тогда

вы сможете найти удовлетворительный путь ее разрешения. Слу-

Фундамент будущего 38ΐ

чаи, относящиеся ко второму типу ситуаций, я полагаю,

большое значение в нравственной и политической жизни. Я по-

пытаюсь объяснить, насколько смогу, хотя этого и нельзя

кратко, что я имею в виду.

Когда я говорю о действии, то я имею в виду тот тип дейст-

вия, который производится каким-то лицом не потому, что оно

действительно находится в определенной ситуации, а потому,

оно так считает. Поэтому я не рассматриваю действий, являю-

щихся простой реакцией на события, определяющие данную ситу-

ацию, и действий, вытекающих из особенностей натуры человека,

его предрасположенности к чему-либо или из его конкретного со-

стояния.

И когда я говорю о действиях в соответствии с правилами,

я подразумеваю такие действия, когда человек, зная или пред-

полагая, что существует определенное правило поведения в ситуа-

циях, подобных той, в которой он, по его мнению, очутился,

шает вести себя, руководствуясь этим правилом. Я не

случаев, когда он, фактически подчиняясь определенному

лу, не осознает этого.

часть наших действий мы предпринимаем, исходя

каких-то правил, и именно это обеспечивает им успех.

это можно тем, что мы имеем дело со стандартными ситуациями

И пытаемся, оказавшись в них, добиться таких же

результатов. Действие в соответствии с правилами — очень важ-

ный вид действия, и первый вопрос, который задает себе

разумный человек, попавший в ситуацию определенного

будет звучать так: «А каковы правила поведения в ситуации это-

го типа?»

Но хотя действие в соответствии с правилами и

собою очень важный тип действия, оно не исчерпывает всех его

видов. Есть два типа обстоятельств, когда необходимы действия

другого типа. Прежде чем перейти к ним, я попытаюсь показать,

что такие обстоятельства действительно существуют.

Предположим, что вы находитесь в ситуации типа С, и

положим, что вы стремитесь добиться некоторого

типа Р. В вашем распоряжении имеется также правило, согласно

которому в ситуации типа С, чтобы получить результат Р,

нужно предпринять действия типа А. Вы можете быть знакомы

этим правилом. Но как вы узнали его? Вы почерпнули его

из вашего собственного опыта, либо из опыта других. И в том и

в другом случае нужен был какой-то опыт, чтобы правило могло

стать известным. И этот опыт должен был быть опытом людей,

находившихся в ситуации С, стремившихся достичь результата Р,

но не знавших еще, как себя вести. И их попытки получить

зультат типа Ρ должны были часто приводить к успеху,

опыт, позволивший сформулировать данное правило, никогда

был бы обобщен. Поэтому должен существовать вид действия,,

382 Автобиография

который не определяется правилом и при котором, находясь в

какой-нибудь ситуации, люди действуют только на основании

непосредственного познания именно этой ситуации, не вырабаты-

вая общих правил, как действовать в подобных случаях. И этот

вид должен быть очень распространенным, ибо даже самые три-

виальные правила поведения в значительной мере основываются

на действиях именно такого вида.

Первый тип обстоятельств, при которых нужно действовать,

не прибегая к правилам, возникает тогда, когда вы сталкиваетесь

•с ситуацией, которая не укладывается в стандартные рамки. Ни-

какое правило не говорит вам, как здесь надо поступать. Но и

бездействие невозможно. Свобода действовать или не действо-

вать не дана никому. Il faut parier*, как говорил Паскаль. Вы

обязаны что-то делать. Вы уже попали в ситуацию и должны

придумать свой способ, как лучше всего разрешить ее.

2. Второй тип обстоятельств, когда приходится действовать, не

полагаясь на правила, возникает тогда, когда очутившись в си-

туации известного вам типа, вы не хотите идти проторенным пу-

тем. Вы знаете правило поведения в ситуации этого вида, но не

хотите его применять, так как вам известно, что действие в соот-

ветствии с правилами всегда предполагает некоторую несогласо-

ванность между вами и вашей ситуацией. Когда вы руководствуе-

тесь правилами, фактически вы имеете дело не с той конкретной

ситуацией, в которой находитесь, а с определенным типом ситуа-

ций, к которому вы отнесли и данную. Конечно, эта типологиза-

ция ситуаций — полезный инструмент поведения. Тем не менее

она в чем-то и мешает вам правильно видеть ту конкретную ситуа-

в которой вы оказались. Очень часто это не имеет значения,

а иногда, напротив, очень важно.

Так, каждый человек по-своему обращается, скажем, с обслужи-

вающим его портным. Эти правила обращения, как мы охотно до-

пускаем, твердо основываются на реальном опыте, и, действуя в

соответствии с ними, человек ведет себя должным образом по от-

ношению к портному и помогает тому вести себя точно так же.

Но, руководствуясь своими правилами, этот человек относится к

портному только как к портному, а не как к Джону Робинсону,

пожилому мужчине 60 лет, со слабым сердцем и туберкулезной

дочерью, со страстью к садоводству и задолженностью в банке.

Правила обращения с портным вообще, несомненно, позволят вам

справиться с портным в Джоне Робинсоне, но они помешают

вам найти доступ ко всему остальному, что еще может быть в

Конечно, если вы знаете, что у него слабое сердце, то в сво-

их отношениях с ним вы модифицируете правила обращения с

портными, дополнив их правилами обращения с людьми с боль-

ным сердцем. Но если вы станете на этот путь, то модификации

необходимо держать пари (φρ.).