Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография

Подождите немного. Документ загружается.

Вопрос и ответ 343

Я отрицаю все эти теории истины. И тут я не очень оригинален.

Всякий, кто прочел «Природу истины»

может убедиться,

что все они не выдерживают критики. Однако причина моего от-

рицания их состоит совсем не в том, что существуют опроверже-

ния каждой из них, а в том, что все они, вместе взятые, основы-

ваются на приведенном выше принципе пропозициональной логи-

ки. Этот принцип я категорически отвергаю.

Пропозициональную логику я бы хотел заменить тем, что я

называю логикой вопроса и ответа. Мне думается, что истинность,

если понимать под нею то, к чему я привык стремиться в своей

повседневной работе историка или философа, истинность в том

ее смысле, в каком философская теория или историческое повест-

вование называются — и, как мне кажется, правильно называют-

ся — истинными, не представляет собой атрибута любого отдельно

взятого предложения или даже, как утверждает теория когерент-

ности, комплекса предложений в целом. Я полагаю, что она — ат-

рибут комплекса, состоящего из вопросов и ответов. Пропозицио-

нальная логика никогда, конечно, не изучала структуру этого комп-

лекса. Но, опираясь на Бэкона, Декарта и других, я бы рискнул

высказать несколько соображений по данному вопросу. Каждый

вопрос и ответ в любом комплексе должны быть релевантными,

или же относящимися к делу, должны «принадлежать» целому и

занимать определенное место в нем. Каждый вопрос должен

«возникать»; в нем должно быть нечто такое, отсутствие чего мы

порицаем, отказываясь отвечать на какой-либо вопрос на том ос-

новании, что он «не возникает». Каждый ответ должен быть

«правильным» ответом на тот вопрос, за ответ на который он себя

выдает.

Под «правильным» я не подразумеваю «истинного». «Правиль-

ный» ответ на вопрос — ответ, помогающий нам идти вперед в

процессе постановки вопросов и поиска ответов на них. Очень

часто случается, что «правильный» ответ на вопрос оказывается

«ложным». Так, например, бывает всякий раз, когда мыслитель

идет по ложному следу либо бессознательно, либо стремясь по-

строить доказательство по принципу

ad absurdum *. Когда

Сократ спрашивает Полемарха («Государство» Платона, ЗЗЗЬ),

кого тот предпочитает в качестве партнера в игре в шашки — че-

ловека справедливого или знающего правила этой игры, то ответ,

который он получает («человека, умеющего играть»), оказывает-

ся правильным. Но он «ложен» потому, что основывается на пред-

положении, что умение играть и справедливость — сравнимые

качества, каждое из которых некое «ремесло» или специализиро-

ванная форма умения. И все-таки ответ Полемарха правилен, ибо

он — звено в цепи вопросов и ответов, выявляющих в конечном

счете ложность этого предположения.

приведение к нелепости (лат.).

344 Автобиография

Когда какое-то предложение называют «истинным», то обычно,

как я полагаю, подразумевают следующее: а) оно принадлежит к

определенному вопросно-ответному комплексу, который как целое

и является «истинным» в соответствующем значении этого сло-

ва; б) в пределах этого комплекса оно представляет собой ответ

на данный вопрос; в)

это то, что мы обычно называем

толковым или разумным вопросом, а не глупым; если пользовать-

ся моей терминологией, это то, что «возникает»; г) предложе-

ние — это «правильный» ответ на такой вопрос.

Если именно это мы вкладываем в понятие «истинного» пред-

ложения, то отсюда следует: во-первых, нельзя называть предло-

жение «истинным» или «ложным» до тех пор, пока мы не знаем

вопроса, на который оно должно было послужить ответом; во-вто-

рых, предложение, фактически «истинное», всегда будет расцени-

ваться как «ложное» всяким, кто не потрудится сформулировать

вопрос, по отношению к которому оно действительно было бы

ложным ответом, и убедит себя, что оно отвечает именно на этот

вопрос. А предложение, фактически являющееся осмысленным,

всегда будет бессмысленным для того, кто убедит себя, что оно

было предложено в качестве ответа на вопрос, для которого, будь

это так, оно никак не могло бы служить ни истинным, ни лож-

ным ответом. Является ли данное предложение истинным или

ложным, осмысленным или бессмысленным, зависит прежде всего

от вопроса, на который оно предлагается в качестве ответа.

Всякий же, кто желает знать, является данное предложение истин-

ным или ложным, осмысленным или бессмысленным, должен уста-

новить, на какой вопрос оно должно служить ответом.

Но, спрашивая себя: «В связи с каким вопросом некто выска-

зал данное предложение, считая, что оно является ответом на

мы задаем исторический вопрос. И на него поэтому нель-

зя ответить, не обратившись к историческим методам. Если кто-

то писал в отдаленном прошлом, то обычно очень трудно решить

эту проблему, ибо писатели, во всяком случае хорошие писатели,

всегда пишут для своих современников, особенно для тех, кто,

«вероятно, будет в этом заинтересован». Последнее же означает,

что современники задают тот же самый вопрос, на который пы-

тается ответить автор. Позднее, когда он станет «классиком», а его

современники давным-давно умрут, этот вопрос будет забыт, в осо-

бенности если ответ на него всеми был признан правильным, ибо

в таком случае люди перестали задавать его и стали думать над

следующим. Поэтому вопрос, заданный оригинальным писателем,

можно реконструировать лишь исторически, что нередко требует

большого искусства историка.

«Черт возьми,— говорит Гамлет,— вы думаете, что на мне

легче играть, чем на флейте?» Эти выдающиеся философы

кранц и Гильденстерн думают tout bonnement *, что они способны

* простодушно

Вопрос и ответ

345

понять, что такое «Парменид»

просто прочтя его. Но если вы

подведете их к южным воротам Хаусстида и предложите: «Пожа-

луйста, определите разные периоды строительства и скажите, ка-

кие цели ставили перед собой каждый раз строители»,— то они

запротестуют: «Поверьте, мы не можем». Так что же вы думаете,

что в «Пармениде» легче разобраться, чем в развалинах малень-

кого римского форта? Черт возьми!»

Из сказанного следует также, и этот вывод особенно поразил

меня в то время, что, хотя два предложения никогда сами по

себе не могут противоречить друг другу, есть много случаев, когда

они могут считаться либо противоречащими, либо совместимыми

в зависимости от того, как реконструируются те вопросы, на ко-

торые они предположительно служат ответами. Например, метафи-

зики иногда утверждали: «Мир одновременно един и множествен».

Было и немало критиков, достаточно глупых, которые обвиняли

их в противоречивости на том абстрактном логическом основании,

что утверждение «мир един» и утверждение «мир множествен»

противоречат друг другу. В немалой степени враждебность к ме-

тафизике основывается на аргументах такого сорта. Но эту

враждебность лучше было бы распространить на критиков, кото-

рые, как мы уже сказали, не знали, о чем говорили критикуемые

ими люди, т. е. не знали, на какие вопросы те пытались отве-

тить. Вместо этого они с типичной озлобленностью лодыря про-

тив труженика, невежды против ученого, глупца против умного

хотели заставить людей верить в то, что философы проповедо-

вали бессмыслицу.

Предположим, вместо того чтобы говорить о мире, метафизик

высказался бы о содержимом коробки из красного дерева с ра-

складывающейся крышкой, покрытой квадратиками. Предположим,

он заявил бы: «Содержание этой коробки является одновременно

и единым, и множественным». Глупый критик мог бы подумать,

что он дает два несовместимых ответа на вопрос: «Состоит ли

содержимое этой коробки из одного X или из многих X?» Это

очень плохая реконструкция вопроса. Метафизик дал ответ на

два вопроса: а) «Входит ли в содержимое коробки один набор

шахматных фигур или несколько?»; б) «Содержится ли в короб-

ке одна шахматная фигура или несколько?» Нет противоречий в

утверждениях, что нечто, будь это мир или содержимое коробки,

является единым и в то же время множественным. Противоречие

возникло бы лишь тогда, если бы сказали, что это и один X,

и много X. Но в исходном утверждении ничего не говорилось об

одном или многих X. Все это было навязано автору критиком.

Противоречие, на которое жалуется критик, никогда не существова-

ло в философии его жертвы. Оно было навязано критиком. С тем

же успехом, чтобы получить награду за разоблачение вора, он мог

бы обвинить автора в краже, переложив в его карман содержимое

своего,

346 Автобиография

Таким образом, если данную доктрину критикуют за противо-

речивость, так как ее можно разделить на две части Ε и F,

а Ε противоречит F, то и критика обоснована только тогда, когда

критик точно реконструировал вопросы, для которых Ε и F служат

ответами. Критик, понимающий это, безусловно, покажет чита-

телю «механику своего анализа», продемонстрировав основания,

позволившие ему прийти к выводу, что критикуемый автор сфор-

мулировал свои вопросы таким образом, что Ε и F в его устах

взаимно противоречат друг другу. Без этого знакомства с «меха-

низмом критики» читатель, не склонный сам разрабатывать эту

проблему, расценит, естественно, критику как верную или невер-

ную в зависимости от того, будет он считать критика хорошим

историком или нет.

Это общее положение позволило мне ответить на вопрос (я

сформулировал его в начале предыдущей главы), остававшийся

открытым для меня в 1914 г., вопрос об обоснованности критических

методов «реалистов». Ответом могло быть только одно: они были

необоснованными. Ибо для «реалистов» главным и, как казалось

мне, в конечном счете даже единственным методом критики было

разложение критикуемой точки зрения на отдельные составляю-

щие ее предложения и открытие противоречий между ними. Сле-

дуя правилам пропозициональной логики, они никогда не задава-

лись вопросом, а не являются ли эти их противоречия плодом их

собственных исторических ошибок, ошибок относительно вопросов,

на которые их жертвы пытались дать ответ. Они могли быть и

правы. Но после того, как я узнал их отношение к истории, такое

предположение казалось мне маловероятным. Во всяком случае,

коль скоро их методы не исключали возможности ошибок такого

рода, они были порочны.

Все это я и изложил в свободное время в 1917 г. в неболь-

шой книге со многими иллюстрациями и приложениями, книге,

названной «Истина и противоречие». Я даже рискнул предложить

ее издателю, но он сказал мне, что сейчас неподходящий момент

для книг такого рода и что мне лучше на время попридержать

ее. Он оказался прав и в том, и в другом случае. Не только мо-

мент был неподходящим, но и я сам был новичок в искусстве

написания книг. До этого я опубликовал только одну. Она назы-

валась «Религия и философия» И вышла в свет в 1916 г. Она

была написана несколькими годами раньше для того, чтобы за-

крепить на бумаге мысли, возникшие у меня в ходе юношеских

занятий теологией, освободиться от них. Опубликовал же я ее по-

тому, что в ту пору, когда, по прогнозам, продолжительность

жизни каждого молодого человека резко сокращалась, я хотел,

чтобы в моем активе была хоть одна философская публикация.

Мысль о том, чтобы предоставить моим душеприказчикам право

решать это, казалась мне ненавистной (как кажется и теперь).

реализма 347

VI. УПАДОК РЕАЛИЗМА

Война окончилась. Я вернулся в Оксфорд противником «реа-

листов». Тогда я еще не понимал бесполезности докладов и дис-

куссий с коллегами по философским вопросам. Поэтому, желая

выложить карты на стол, я выступил с докладом, пытаясь убедить

их в бессмысленности главной позитивной доктрины Кука Вил-

сона: «Акт познания никак не сказывается на познаваемом».

Я доказывал, что тот, кто верит в истинность этой доктрины,

фактически претендует на познание непознаваемого, по его же

собственному определению. Ибо если вы знаете, что наличие или

отсутствие условия Y никак не сказывается на объекте 0, то вы

знаете тем самым, чем является 0 с Y и чем оно является без

него. К вашему же выводу о том, что Y не влияет на 0, вы прихо-

дите после сравнения обоих случаев.

это сравнение предпола-

гает знание того, чем является 0 без Y, и, следовательно, знание

того, что вы сами определили как непознаваемое.

Предмет моего доклада не ограничивался этой формулой.

Я дал обзор ряда логических доктрин, развиваемых в лекциях

Кука Вилсона, и показал, что они были заимствованы у Брэдли.

Я пошел даже настолько далеко, что заявил о полном отсутствии

каких бы то ни было оригинальных положений у «реалистов»

(за исключением приведенной выше бессмысленной фразы) и об-

винил Кука Вилсона в краже всех своих теорий у той школы

мысли, которую он первоначально стремился дискредитировать.

В заключение я характеризовал «реализм» как «злостного банк-

рота современной философии»

Эта характеристика могла бы показаться менее справедливой

всего лишь несколько лет спустя, когда «реалистическая» школа

записала в свой актив такие книги, как «Пространство, время и

божество» Александера и «Процесс и реальность» Уайтхэда. Но

даже эти выдающиеся произведения доказывают мой тезис. Каж-

дое из них представляет собой систему натурфилософии, как она

понималась посткантианцами. Философия природы Александера

более точно смоделирована по «Критике чистого разума» Канта,

чем по натурфилософии Гегеля; в некоторых важных отношениях

она очень сильно напоминает то, чем, по-видимому, была бы обе-

щанная Кантом, но не созданная «Метафизика природы». Работа

Уайтхэда похожа на труды Гегеля, и хотя ее автор не обнаружи-

вает достаточного знакомства с Гегелем, он в какой-то мере осоз-

нает это сходство, определяя свою книгу как попытку вновь пред-

принять работу «идеализма», но с реалистических позиций.

Фактически же, однако, если «реализм» означает доктрину,

в соответствии с которой познаваемый объект не зависит от акта

познания, а последний никак на него не влияет, то сам Уайтхэд

вообще не является «реалистом», ибо его «философия организ-

ма»

заставляет его принять ту точку зрения, что все, обра-

348

элемент данной «ситуации», связано со всеми другими эле-

ментами в той же ситуации, и связано не просто отношением со-

присутствия, но отношением взаимозависимости. Отсюда следует,

что если один элемент в ситуации — мышление, а второй ее эле-

мент — нечто, познанное этим мышлением, то познающий и позна-

ваемое взаимосвязаны. Но это и есть как раз та доктрина, отри-

цание которой было главной задачей «реализма».

Александер, чья статья «Сущность реализма», опубликованная

в «Трудах Королевского общества», является одним из самых

ранних и важных документов этой школы, отдает должное при-

веденному тезису. Не забывает он о нем и в сочинении «Прост-

ранство, время и божество». Тем не менее основное содержание

этой благородной книги состоит из идей, заимствованных у Кан-

та и Гегеля, идей, которым придается «реалистическая» оболоч-

ка. И это заимствование отнюдь ее не ухудшает. Космология Уайт-

хэда зиждется на «антиреалистическом» принципе. Космология

Александера строится из нереалистических компонентов. Ни одну

из них нельзя использовать как доказательство продуктивности

современного английского «реализма» в космологической области.

правом эти космологии можно было бы использовать

в качестве свидетельства того, что английская философия, по край-

ней мере в лице двух ее утонченных представителей, начинает

оправляться от «реалистической» болезни и восстанавливает кон-

такт с традицией, с которой «реализм» пытался порвать.

Разные люди по-разному отвечают на вопрос, можно ли счи-

тать определенное состояние болезнью или нет. Бесхвостая лиса

будет проповедовать бесхвостость. Я уже сказал о «реализме»,

что его позитивная доктрина была пустяковой, а его методы кри-

тики — ужасными, тем более ужасными, что их действенность за-

висела не от ошибок, присущих критикуемой доктрине, а от того,

что критический метод приводил к разложению всего, к чему он

прикасался. Поэтому было совершенно неизбежно, что постепенно

«реализму» пришлось расстаться с позитивной доктриной, поздрав-

ляя себя при каждом новом отбрасывании с тем, что он отделал-

ся от балласта.

Одним из первых последствий этого была атака на философию

морали. Моральная философия со времен Сократа вплоть до на-

ших дней рассматривалась как попытка осмыслить спорные про-

блемы человеческого поведения для того, чтобы действовать луч-

ше. В 1912 г. Причард объявил, что философия морали, как ее

понимали до сих пор, основывалась на ошибке. Он предложил

новый тип философии морали, чисто теоретический, в которой ме-

ханизмы действия морального сознания должны были исследовать-

ся научно, так, как если бы они были движением планет. Пра-

вомерность вмешательства в действие этих механизмов им отри-

цалась. В том же самом духе Бертран Рассел предложил в

Кембридже вообще исключить этику из философии, исходя из со-

ображений, которые лишь внешне отличались от принципов При-

чарда.

«Реалистические» философы, принявшие эту новую программу,

все или почти все были воспитателями юношей и девушек. Их

ученики, чьи привычки и характеры еще не сформировались, стоя-

ли на пороге жизни, а многие из них — на пороге общественной

жизни. Полустолетием ранее молодым людям, находившимся в их

положении, говорили, что, обдумывая свое поведение или намере-

ния, они, вероятно, в общем смогут вести себя лучше. Им гово-

рили, что понимание природы морали или политического действия,

попытки как-то сформулировать идеалы и принципы — неотъемле-

мое условие достойного поведения в этих областях. А учителя,

вводя их в изучение моральной или политической теории, обычно

говорили им (неважно, говорилось ли это ясно или же подразу-

мевалось, ведь о самых важных вещах часто не говорят откры-

то): «Отнеситесь к этому предмету серьезно, потому что от того,

поймете вы его или нет, будет многое зависеть во всей вашей жиз-

ни». «Реалист» же, напротив, внушал ученикам: «Если этот пред-

мет вас интересует, то изучайте его, но не думайте, что он будет

иметь какое-то практическое значение для

Всегда помните

великий принцип реализма: познавательный акт ни на что не

влияет. Это справедливо как в отношении человеческого дей-

ствия, так и всего остального. Философия морали — всего лишь

теория морального действия. Люди могут вести себя морально

безотносительно к тому, знают они ее или нет. Я выступаю перед

вами в качестве философа-моралиста; я попытаюсь рассказать вам,

что значит действовать морально, но не ожидайте от меня, что-

бы я показал вам, как это делается».

В данный момент меня не занимают софизмы, лежащие в ос-

нове такой программы,— меня интересуют ее следствия. Ученики

такого философа независимо от того, ожидали они или нет зна-

комства с философией, которая бы дала им, как давала

Грина их отцам, идею, ради которой стоит жить, и принципы,

торыми нужно руководствоваться в жизни, ничего не

Им говорилось, что никто из философов (исключая, конечно, шар-

латанов) и не попытается даже дать им такую философию. Отсю-

да вытекало (и такой вывод любой ученик мог бы сделать сам),

что в сложных жизненных ситуациях за указанием, как себя вести,

надо обращаться не к мыслителям и мышлению, не к идеалам или

но к немыслителям (следовательно, дуракам), немы-

слительным процессам (следовательно, к страстям),

целям, ко-

торые не суть идеалы (следовательно, капризы), к правилам, ко- j

торые не суть принципы (следовательно, правила голой целесооб-

разности).

Если бы реалисты сознательно захотели воспитать

англичан и англичанок как потенциальных марионеток в руках любо-

го авантюриста в морали или политике, коммерции или

350

Автобиография

авантюриста, который бы играл ими, апеллируя к их страстям

и обещая им личные выгоды, не имея при этом ни возможности,

ни намерения дать им их в действительности, то нельзя было бы

придумать лучшего способа такого воспитания.

Результаты всей этой деятельности могли бы быть и худшими,

если бы не то обстоятельство, что «реалисты» дискредитировали

себя в глазах своих слушателей еще до того, как их поучения

могли бы иметь какое бы то ни было воздействие. Это самора-

зоблачение было постепенным и осуществлялось по частям. Они

не только отбросили всю систему традиционной этики, как только

они приступили к разработке теории морали нового типа, они

обнаружили после проверки, что ни одна доктрина морального

действия не может стать частью их новой теории.

Другой традиционной философской наукой, которую они столь

же смело выбросили за борт, была теория познания. Хотя «реа-

лизм» и начал с того, что определил себя как теорию чистого и

простого знания, его приверженцы через очень короткое время

обнаружили, что понятие теории познания было своего рода про-

тиворечием в терминах. Затем наступила очередь политической

теории: они разрушили ее своим отрицанием концепции «общего

блага», фундаментального принципа любой общественной жизни,

и своим учением о том, что всякое «благо» есть частное благо.

В этом процессе, в котором все, что могло быть признано фило-

софским учением, подвергалось нападкам и разносилось в щепки

«реалистической» критикой, «реалисты» мало-помалу разрушили

все, что как-то стояло на пути позитивной философской доктрины,

которой они никогда не обладали. Я еще раз вернусь к воздей-

ствию их деятельности на учеников. В результате их поучений

у тех вырастало убеждение (да и как могло быть иначе?), что

философия — глупая и пустяшная игра; они вынесли презрение к

ней на всю жизнь и такое же раздражение против людей, кото-

рые заставили их попусту тратить время, навязавшись им в учи-

теля.

Всякий может убедиться, что именно так и случилось. Школа

Грина учила, что философия — не заповедник для профессиональ-

ных философов, а дело каждого. Ученики, прошедшие эту школу,

постепенно создали устойчивую группу, влиявшую на обществен-

ное мнение в стране. Члены группы, хотя и не были профессио-

нальными философами, интересовались ею, считали ее важным

делом. То, что они любители, не мешало им высказывать свое

мнение публично. Когда же эти люди умерли, никто их не заме-

нил. И приблизительно к 1920 г. я стал задавать себе вопрос:

«Почему в современном Оксфорде никто, кроме 70-летних или са-

мих преподавателей философии, не считает философию чем-то бо-

лее серьезным, чем праздной салонной игрой?» Ответ было найти

нетрудно, и правильность его только подтверждалась тем, что

«реалисты» в отличие от школы Грина считали философию запо-

Упадок реализма

351

ведником для профессионалов и высокомерно выражали свое

зрение к философским высказываниям историков, естествоиспы-

тателей, теологов и прочих любителей.

Лиса была бесхвостой и знала это. Но духовная

лишения себя хвоста, когда люди расстаются со своей

религией, знаниями, прибретенными в школе, и т. д., обычно рас-

ценивается нехвостатыми как улучшение условий их существова-

ния. Так было и с «реалистами». Им нравилось искоренять из

философских курсов ту смесь философии и церковной риторики,

которую несло с собою доброе старое учение ρ целях преподава-

ния этики. Этой целью объявлялось усовершенствование людей.

Они гордились тем, что придумали философию, настолько очищен-

ную от грязных пятен утилитарности, что они могли, положа руку

на сердце, заявить, что теперь она никому не нужна. Она на-

столько научна, что никто, кроме чистого теоретика, не в силах

оценить ее, и настолько трудна для понимания, что никто, кроме

человека, посвятившего ей всю жизнь, и притом очень умного че-

ловека, не может сказать, что он понял ее.

История последних дней «реалистического» движения никогда

не будет написана. Это — повествование о том, как люди, лучше

всего понявшие идеи основоположников «реализма» и больше всех

постаравшиеся остаться им верными, оказались в положении, когда

почва пласт за пластом уходила у них из-под ног. Один из них —

Бертран Рассел, одаренный и блестящий писатель,— описал этапы

своего философского развития. Что же касается других, то они

либо обладали меньшим словесным даром, либо страдания сде-

лали их немыми, но, когда они или их друзья умрут, никто ни-

когда не узнает, как прошла их жизнь. То же, что знаю я об их

жизни, я, конечно, больше не повторю.

Но хотя «реализм» моей юности и мертв, он, однако, оста-

вил после себя не только распространенное предубеждение про-

тив философии как таковой; остался и наследник части его иму-

щества. Его пропозиционная логика, разработанная Б. Расселом

и А. Уайтхэдом, вдохновила одну школу мысли, продолжавшую

славную работу «выбрасывания» всего того, что может быть при-

знано позитивной философской доктриной; тем самым продолжа-

лась атака позитивистов на метафизику. После всего того, что я

сказал о пропозициональной логике, мне нет нужды останавли-

ваться и объяснять, почему, с моей точки зрения, эта школа при

всем ее искусстве и упорстве строит карточные домики из коло-

ды лжи. Но я и не думаю, что ее деятельность — полная потеря

времени. «Идеалистическая» логика, которой противостоит эта

школа, как оксфордский «реализм» противостоял школе Грина,

представляла собою смесь истины и заблуждений. В своей основе

она была пропозициональной логикой, но частично в ней была

представлена и логика вопроса и ответа. Я лично предпочел бы,

чтобы ее наследники устранили из нее заблуждения и развивали

Автобиография

бы истину, содержащуюся в ней. Они решили сделать противопо-

я не могу не быть благодарным им за это. В логи-

ке я революционер; но, как другие революционеры, я могу только

благодарить бога за то, что есть реакционеры. Они делают спор

VII.

По своим философским идеям я был оторван теперь не только

от «реалистической» школы, к которой принадлежали

во моих коллег, но и от всякой другой школы английской мысли,

если не мира. Но это не связано было с социальной изоляцией.

Я наслаждался в прямом смысле слова дружбой и обществом

многих философов как в Оксфорде, так и в других городах бри-

танских островов и за границей. Я также наслаждался их фило-

софскими беседами, любил слушать их дискуссии и принимать уча-

стие в

Эти дискуссии проводились с неизменной регулярностью.

Каждую неделю я, как правило, встречался с

коллегами,

чтобы обсудить какой-нибудь вопрос или чью-либо точку зрения.

В более официальной обстановке дискуссии такого рода проводи-

лись в рамках Оксфордского философского общества, собиравше-

гося по воскресеньям два или три раза в семестр для заслуши-

вания и обсуждения того или иного доклада. Раз в год все это

превращалось в оргию. Так случалось, когда в каком-нибудь уни-

верситетском городе устраивались совместные заседания несколь-

ких философских обществ. Тогда доклады и дискуссии длились

несколько дней подряд. Собрания такого рода позволяли каждому

познакомиться с другими представителями своей профессии, и они

были полезными. Они убеждали в том, как приятно может быть

общество людей, чьи взгляды вы не одобряете, или же в том, ка-

кой пустой тратой времени было чтение трудов какой-нибудь зна-

менитости, если ему достаточно было открыть рот, чтобы сразу

стало ясно, что перед вами мошенник.

Но эти дискуссии были бесплодны для философии. Viva voce *

философии — великолепная вещь, когда речь идет об учителе и

ученике. Он может быть ценным, когда общаются два близких

друга. Он терпим, когда мы имеем дело с кружком товарищей, ко-

торые знают друг друга достаточно хорошо. Но во всех этих слу-

чаях единственная его ценность состоит в том, что он позволяет

одной стороне лучше познакомиться со взглядами другой. Там же,

где он делается аргументом, имеющим целью либо опровергнуть,

либо убедить, он бесполезен, ибо (по крайней мере, если судить

по моему долгому опыту) никто никого никогда не убеждал. В

* даивой голос