Клямкин И.М. Европейский выбор или снова особый путь?
Подождите немного. Документ загружается.
перевоевать, если можно так выразиться, уже законченную войну — только
на новом фронте. Очень трудно будет возродить либеральную традицию Рос
сии, как продемонстрировала, между прочим, и наша дискуссия, покуда
у Правящего Стереотипа столько талантливых — и самоотверженных — союз
ников дома.
Старый диспут
Вообщето, не так уж и сложно объяснить, почему реалии российской ис
тории, говоря словами Льва Львовича, «так трудно входят в сознание, почему
вызывают такое непонимание и отторжение — как на Западе, так и в самой
России». Относительно Запада, впрочем, объяснить это много проще. Если
вокруг консенсус и тебя так учили, если ты заранее знаешь, что Россия «азиа
тская империя», то результат твоего исследования, по сути, предзадан. И все,
что в постулат не укладывается, просто проходит мимо твоего сознания.
Вот смотрите. Я рассказал в трилогии, как спорил в 1977 году на Бибиси
с одним из лидеров Правящего Стереотипа Ричардом Пайпсом. И неожидан
но обнаружил, что он, автор классической «России при старом режиме», вооб
ще не слышал о Михаиле Салтыкове. Пайпс ужасно удивился, когда я спросил
его, откуда взялся в России начала XVII века подробно разработанный проект
конституционной монархии, подобного которому не знало никакое другое ев
ропейское государство (включая, естественно, и Польшу). Это легко прове
рить: в именном указателе его книги даже Салтычиха есть, а Салтыкова нет.
Хуже того, не знал он и о жесточайшей идейной войне между иосифляна
ми и нестяжателями, продолжавшейся, между прочим, четыре поколения.
Не знал ни о том, что вдохновителем этой борьбы был Иван III, ни о том, что
и сам великий князь был под влиянием нестяжателей. Не знал, несмотря на то
что писали об этом практически все историки русской церкви, не говоря уже
о блестящей плеяде советских медиевистовшестидесятников, детально ис
следовавших эту проблематику.
Вот что писал, например, о «странном либерализме Москвы» А.В. Карта
шев: «Лукавым прикрытием их [великого князя и его окружения] свободо
мыслию служила идеалистическая проповедь свободной религиозной совести
целой школы так называемых заволжских старцев». Конечно, будучи иосиф
лянином, Карташев говорил о «странном либерализме Москвы» враждебно.
Но Пайпсто вообще ни о чем подобном не ведал. Стереотип не позволил ему
это даже заметить.
Какой, в самом деле, либерализм в «патримониальном государстве»,
да еще в XV веке, за два столетия до Петра, прорубившего в нем окно для за
падных идей? Какая идейная война, тем более такой остроты, что доставалось
порою за «свободомыслие» и самому великому князю — и не только от позд
91
А. Янов. Заметки о дискуссии
нейших иосифлянских историков, но и от современников? Разве согласился
бы самодержавный царь терпеть публичный выговор от монаха за то, что, по
сягая на церковные земли, оказался он, мол, вовсе и не царем, а «неправед
ным властителем, слугою диавола и тираном»?
Пайпс, понятно, знал, что сделал Грозный с митрополитом Филиппом.
Но он понятия не имел, что при Иване III ни одного волоса с головы дерзко
го монаха не упало, что, напротив, после такого серьезного, согласитесь, вы
говора, можно сказать призыва к мятежу, пригласили Иосифа Волоцкого
на аудиенцию, и государь предложил ему компромисс (который жестоковый
ный монах, впрочем, отверг). Короче, в 1977 году Пайпсу было совершенно
ясно, что ничего подобного в «патримониальной России» быть не могло.
Я же утверждал, что было. И подтвердил это документально. Наверняка
у Пайпса должно было сложиться обо мне примерно такое же впечатление,
какое сложилось у Андрея Пелипенко, когда он впервые лет 15 назад слушал
мой доклад на семинаре Александра Самойловича Ахиезера. Напомню, если
кто забыл: «Я просто не поверил, что столь фантастически преображенную
картину российской либеральной традиции можно рисовать всерьез. Тогда
я, грешным делом, заподозрил автора в либеральной ангажированности». Это
Пелипенко пишет уже сейчас в приложении к стенограмме дискуссии.
В диспуте с Пайпсом, однако, все документальные козыри история сдала
мне. Поэтому спор он проиграл. И — о чудо! — 12 лет спустя появляется его
новая книга, в которой он, пусть косвенно, но признал мою правоту. Я гово
рю о книге «Русский консерватизм и его критики», в большом сегменте кото
рой, сопоставимом по размеру с главой «Иосифляне и нестяжатели» в трило
гии, подробно обсуждается то, чего, исходя из его концепции, в России быть
не могло. И более того, подчеркивается «роль замечательной фигуры того вре
мени Василия (Вассиана) Патрикеева».
Правда, Салтыков отсутствует и в именном указателе новой книги. Зато
имена Нила Сорского, Иосифа Волоцкого, не говоря уже о Вассиане, повто
ряются многократно. Разумеется, иосифлянско/нестяжательская контроверза
никак не стыкуется с остальным текстом и выглядит в новой книге Пайпса со
вершенно инородным телом. Того, что от исхода этого спора зависело буду
щее страны, Пайпс не понимает попрежнему. Напротив, подчеркивает, что
«политическая дискуссия началась около 1500 года в связи с вопросом, кото
рый может показаться достаточно второстепенным, — в связи с монастырс
ким землевладением». На самом деле в 1500 году спор, начавшийся за два де
сятилетия до этого, близился к кульминации. И решался в нем, как мы уже
знаем, не второстепенный вопрос, а судьба России.
И конечно же роль в этом споре великого князя объясняется вовсе не его
«странным либерализмом», не тем, что он «обратил жадный взгляд на владе
ния монастырей». Но, по крайней мере, признает теперь Пайпс, в отличие
92
Европейский выбор или снова «особый путь»?
от Яковенко, что идейная война в европейском столетии России шла
не по поводу какойто невнятной «монастырской инициатической тради
ции», но о вещах первостепенно серьезных: «Борьба [между Вассианом Пат
рикеевым и Иосифом Волоцким] велась за саму сущность русского христиа
нства».
Косвенно подтверждает это и сам Иосиф в своей знаменитой жалобе: «В
домах, на дорогах, на рынке все — иноки и миряне — с сомнением рассужда
ют о вере, основываясь не на учении пророков, апостолов и святых отцов,
а на словах еретиков, отступников христианства, с ними дружатся, учатся
у них жидовству. А от митрополита еретики не выходят из дому, даже спят
у него». Так вот же они, «Московские Афины», которые категорически отри
цает Пелипенко. Не я, но современник этих «Афин» ему противоречит. Он,
а не я обращает внимание на то, как горячи, как страстны и, главное, как мас
совы были споры — «в домах, на дорогах, на рынке».
Нет, я ни на минуту не утверждаю, что отступление Пайпса, пробившее ги
гантскую брешь в его теории «патримониальной России», произошло под
влиянием поражения в нашем диспуте или моей книги The Origins of Autocracy,
которую он, несомненно, читал (не мог не читать, уж очень большой надела
ла она шум в начале 1980х и слишком много говорилось в этой книге о нем).
Зато уверен я в другом. В том, что Пайпс, как все в Америке, видел своими гла
зами, пусть по телевизору, в 1989–1991 годах неожиданное возрождение тех
же «Московских Афин», на которые так горько жаловался пять столетий назад
благоверный Иосиф. Ведь именно массовость этих современных споров «в до
мах, на дорогах, на рынке» и похоронила на самом деле советологию...
Салтычиха и Салтыков
Новая книга Пайпса — довольно точный пример того, как обстоит дело
с неприятием моих идей на Западе. Отчаянно медленно пробиваются робкие
ростки российской реальности сквозь жесткую кору Правящего Стереотипа.
Хотя старейшина американской русистики Сэмюэл Бэрон уже в начале 1980х
заметил в Slavic Review, что «Янов, по существу, сформулировал новую пове
стку дня для исследователей эпохи Ивана III», аукнулось это наблюдение
в новой книге Пайпса лишь четверть века спустя. Пусть Салтычиха все еще
важнее для него, чем Салтыков, но Вассиан, о котором он еще в 1977м поня
тия не имел, уже «замечательная фигура».
Важно, однако, что для Игоря Яковенко и его единомышленников ника
кого Вассиана не существует и поныне. И в этом суть проблемы. Как и чет
верть века назад, Россия отказывается поддержать попытку возродить отече
ственную либеральную традицию, не готова вступить за нее в борьбу с могу
щественным Правящим Стереотипом. Более того, слишком многие
93
А. Янов. Заметки о дискуссии
из ее либеральных историков и мыслителей (об «экспертократах» я уже
и не говорю) вообще предпочитают идолов этого Стереотипа возрождению
либеральной традиции России. И потому не станет, боюсь, прошедшая дис
куссия началом серьезной кампании за ее возрождение. Несколько голосов,
безоговорочно поддержавших мою попытку, напоминают, согласитесь, ско
рее партизанское ополчение, бессильное перед регулярной армией Правяще
го Стереотипа и его отечественных союзников.
Можно, конечно, попытаться этих людей пристыдить, как сделал Леонид
Владимирович Поляков. В конце концов, очевидно же: закрепись в сознании
большинства соотечественников мысль, что Россия всегда, с самого начала
своей государственности, была «страной рабов, страной господ», то такой
ведь она и останется. Можно даже спросить отечественных союзников Правя
щего Стереотипа, хотят ли они, чтобы и дети их жили в такой стране. Но по
может ли это?
Если так, однако, то в чем же тот намек на надежду, с которого я начал? Ду
маю, он в либеральном энтузиазме не только таких представителей старшего
поколения, как Эмиль Паин, о. Глеб Якунин или Лев Регельсон, но и — что
особенно важно — молодых наших преемников, как Никита Соколов, Ирина
Карацуба или Кирилл Батыгин. А также в тех сдвигах, которые чудятся мне
в здоровом скептицизме Игоря Клямкина, задавшего очень серьезные вопро
сы, на которые я тотчас же и принялся бы отвечать, когда б не...
...Третья пропущенная тема
Речь об Иваниане, занявшей треть первого тома и, с моей точки зрения,
представляющей его сердцевину. Поверьте, это изнурительная работа: впер
вые собрать по кусочкам все, что говорили, писали и думали о Грозном царе
историки, мыслители, поэты и художники, выяснить, как и почему столько
раз кардинально менялся в их глазах его образ на протяжении четырех столе
тий. Результатом, однако, была, по существу, история общественной мысли
России. И теперь, заглянув в нее, Владимир Кантор, например, мог бы уви
деть, что всего лишь повторяет своими словами идеи Сергея Соловьева, так же
как Игорь Яковенко повторяет Константина Кавелина, а Игорь Чубайс —
братьев Аксаковых.
И много еще чего могли бы узнать из Иванианы участники дискуссии. До
пустим, о том, как объяснил я Андрею Пелипенко еще много месяцев назад
в Интернете, что Сигизмунд Герберштейн ходил еще в коротких штанишках
во времена «Московских Афин» и знать о них поэтому не мог. Даже в эпоху
Интернета и телевидения трудно было бы поверить молодому иностранцу,
прибывшему с официальным визитом в путинскую Россию, что какихто два
десятилетия назад в этой же стране кипела идейная и политическая жизнь, что
94
Европейский выбор или снова «особый путь»?
«в домах, на дорогах, на рынке» бушевали публичные споры. Что уж говорить
о Средневековье? А Пелипенко, как ни в чем не бывало, снова ссылается
на Герберштейна, как на очевидца событий.
То же самое с Игорем Чубайсом, повторяющим уже лет 200 назад опрове
ргнутую легенду, будто «Иван IV за всю свою жизнь погубил 3000 человек».
Заглянув в Иваниану, Чубайс узнал бы, что погибло в то царствование больше
миллиона человек, что жизнью каждого десятого заплатила тогдашняя Россия
за бесчинства «царя бешеного, купавшегося в крови подданных», по словам
одного из самых уважаемых декабристов, М.С. Лунина.
Да что там говорить, много чего несерьезного — и нелепого — не прозвуча
ло бы в дискуссии, загляни ее участники в Иваниану...
Откуда есть пошла европейская традиция?
А теперь, наконец, к вопросам Игоря Моисеевича Клямкина. Увы, замет
ки затянулись, и ответить здесь на все его вопросы не позволяет формат.
Но на главное его несогласие с новой парадигмой ответить императивно.
Оно — хронологическое. Нет, говорит Игорь Моисеевич, европейская тра
диция, которую я связываю с латентными ограничениями власти, никак
не могла зародиться в самом начале русской государственности, в XV веке.
(КиевскоНовгородская Русь была, как я это понимаю, образованием еще
протогосударственным, оттого и превратилась, в отличие от сложившихся го
сударств — скажем, Польши или Венгрии, тоже лежавших на пути завоевате
лей, — лишь в западную окраину великой степной империи.) Начаться могла
эта традиция, думает Клямкин, только с середины истории русской государ
ственности — с указа Петра III о вольности дворянской и с жалованных гра
мот Екатерины II. И в связи с этими грамотами возникает в России частная
собственность.
Прав Игорь Моисеевич в одном: юридическое оформление получила евро
пейская традиция России действительно лишь во второй половине XVIII века.
Но ведь во Франции получила она такое юридическое оформление значитель
но позже. Во всяком случае, еще при Людовике XIV, современнике Петра,
и при XV и XVI Людовиках, т.е. до самой Великой революции, существовала
европейская традиция практически во всех странах Европы, кроме Англии,
лишь в той же форме латентных ограничений власти, что и в Москве Ива
на III. На языке государственной (юридической) школы российской истори
ографии (см. Иваниану), на котором говорит Клямкин, это должно было
бы означать, что никакой европейской традиции не существовало тогда
и в Европе. Если же говорить не о юридическом оформлении реальной исто
рии, то хронологическая перетряска, на которой настаивает Игорь Моисе
евич, уязвима как с точки зрения фактов, так и с точки зрения политической.
95
А. Янов. Заметки о дискуссии
В самом деле, куда мы денем факт, что до самодержавной революции «пра
вительственная деятельность Думы имела собственно законодательный ха
рактер», в чем и состоит, по сути, открытие Ключевского? Куда денем
мы факт, что Дума «была конституционным учреждением с обширным поли
тическим влиянием, но без конституционной хартии»? На языке новой пара
дигмы это «без конституционной хартии» как раз и означает латентное огра
ничение власти. Причем несопоставимо более сильное ограничение, чем, до
пустим, во Франции Людовика XI, современника Ивана III, где ничего
подобного и в помине не было.
И в первую очередь стояла Дума на страже — чего бы вы думали? — именно
частной собственности, которой, согласно Правящему Стереотипу, не сущест
вовало в России до 1785 года, а согласно Игорю Яковенко — вообще никогда.
Прежде всего, конечно, озабочена была Дума защитой вотчинной, боярской
собственности. И это очень хорошо знали крупнейшие литовские магнаты,
массами устремившиеся, как доказал в своем классическом исследовании
М.А. Дьяконов, в Россию со своими вотчинами в царствование Ивана III.
Игорь Клямкин объясняет это «окатоличиванием» Литвы. Но, вопервых,
нисколько не помешало это «окатоличивание» тому, что с таким же энтузиаз
мом ринулись эти магнаты обратно в Литву после самодержавной революции
Грозного. А вовторых, и это главное, мыслимо ли представить себе, чтобы
стали они рисковать своей собственностью, перебегая из страны, где никто
не смел на нее покуситься, в страну, где она могла бы оказаться под угрозой
конфискации по воле великого князя? Разве не следует из этого неопровержи
мо, что вотчинная собственность была так же гарантирована в Москве Ива
на III, как и в Литве?
Это факт настолько, впрочем, очевидный, что позволить себе его отри
цать мог бы разве либеральный культуролог. Для остального человечества
куда интереснее факт собственности крестьянской. Как следует из обнару
женной А.И. Копаневым Уставной грамоты трех волостей Двинского уезда
25 февраля 1552 года, концентрация земель в руках богатых крестьян приоб
рела в европейское столетие России весьма значительные размеры.
И не о какихто клочках земли шла речь, они покупали целые деревни. При
чем, как пишет Копанев, «деревни и части деревень стали объектом купли
и продажи без каких бы то ни было ограничений». Переходила земля из рук
в руки «навсегда, как собственность, как аллодиум, утративший все следы
феодального держания».
И принадлежали тогда этой крестьянской предбуржуазии не только паш
ни, огороды, сенокосы, звериные уловы и скотные дворы, но и рыбные и пуш
ные промыслы, ремесленные мастерские и солеварни, порою, как в случае
Строгановых, с тысячами вольнонаемных рабочих (все соответствующие
сноски приведены в трилогии). Важно, что речь идет об аллодиуме, т.е.
96
Европейский выбор или снова «особый путь»?
о собственности, отнять которую не мог никто, включая государство. Так
не следует ли из этого, что крестьянская собственность точно так же, как
и вотчинная, была в тогдашней Москве гарантирована? И, стало быть, при
сутствовали в ней латентные ограничения власти, причем не только социаль
ные, но и экономические.
Короче, похоже, что Правящий Стереотип ошибся на два с лишним столе
тия! Частная собственность существовала не только в середине истории рус
ской государственности, как следует из хронологии Клямкина, но уже в самом
ее начале, в европейском столетии. И между прочим, суть Великой Реформы
1550х состояла не только в отмене «кормлений», но и в том, что она ввела
вместо них в уездах крестьянское самоуправление, включавшее, естественно,
и выборный суд, и налоговое самообложение. В трилогии об этом рассказано
очень подробно. По всем этим причинам не выдерживает хронология Игоря
Моисеевича критики с точки зрения исторических фактов.
С точки зрения политической, дело с этой хронологией обстоит еще хуже.
Ибо выглядит она (и это отчетливо видно в Иваниане), скорее как перелицо
ванное славянофильство. В чем был смысл славянофильской историографии?
Отворил, мол, изменник Петр ворота русской крепости для соблазнительных,
но пагубных для России западных идей — в частности, для идей, связанных
с преимуществами правового государства. И в результате получилось что?
«Историческая катастрофа», о чем нам еще раз напомнил уже в ноябре
2009 года Игорь Борисович Чубайс.
Но ведь хронология Клямкина предполагает примерно то же самое —
только с обратным знаком. Согласно ей западные идеи, которым отворил во
рота России Петр, сделали свое дело, положили начало ее европейской тра
диции. Иначе говоря, место идей византийских, которые, по мысли славяно
филов (и Чубайса), могли бы сформировать пусть и неправовую, но зато вы
сокоморальную русскую государственность, заняли идеи европейские,
правовые. В обоих случаях, впрочем, речь об одном и том же — о чужих иде
ях, а не о корневых, отечественных. Наивно было бы полагать, что оппонен
ты европейской традиции России не воспользуются этой хронологической
путаницей.
Увы, дальше не лучше. Если связь хронологии Игоря Моисеевича со сла
вянофильской историографией косвенная (зеркальное отражение), то связь
ее с Правящим Стереотипом — хотя бы через концепцию того же Ричарда
Пайпса — прямая. Пайпсу эта хронологическая уловка необходима как спо
соб примирить его теорию «патримониальной России», лишенной и частной
собственности, и правового мышления, с ее историей после Петра, включая
Великую Реформу 1860х. Западные идеи играют в его концепции роль свое
го рода «живой воды», влившей европейскую жизнь в пустыню азиатскодес
потической империи. Но российскойто историографии зачем идти в фарва
97
А. Янов. Заметки о дискуссии
тере Правящего Стереотипа — если, конечно, считает она свою страну
не азиатскодеспотической пустыней, но Европой (пусть и «испорченной»)?
Так что неправ Эмиль Паин, когда, противореча Бенджамину Дизраэли,
представляет спор о происхождении европейской традиции в России «внутри
семейным спором историков». Принципиально важно, даже в самом призем
ленном политическом смысле, что «расколдовывание» России началось, из
вините за тавтологию, с начала ее государственного существования. Я думаю,
что даже Пелипенко понял бы это, загляни он в трилогию. Впрочем, его, как
мы знаем, «исторические события не интересуют». Но Игоря Клямкина они
интересуют. Он, в отличие от Пелипенко, понимает, что без отечественной,
т.е. не заимствованной ни из Византии, ни из Европы, либеральной традиции
«наше историческое сознание обречено быть исключительно негативистским.
А это значит, что тогда у нас нет в стране своего прошлого, а следовательно,
нет и будущего».
На другие вопросы Игоря Моисеевича ответы в трилогии содержатся. А ес
ли сформулированы они там неточно или неполно, я всегда буду рад ответить
на них в рабочем порядке. Замечу здесь только, что если сравнить два царство
вания — Ивана III в Москве и уже упоминавшегося Людовика XI во Франции,
вступившего на престол лишь годом раньше Ивана, — то, ручаюсь, ни один
историк не усомнится, что московский государь был несопоставимо более ев
ропейцем, нежели его французский коллега и современник.
Европейский выбор или снова «особый путь»?
КУДА ВЕДЕТ СТРАНУ «ДУУМВИРАТ»?
Игорь КЛЯМКИН (вице'президент фонда «Либеральная миссия»):
Сегодня
1
мы собрались, чтобы обсудить состояние и перспективы нынешней
российской политической системы. Равно как и ее соответствие либо несоотве
тствие задачам модернизации страны. Хотелось бы также продвинуться в пони
мании путей и способов ее трансформации, в поисках либеральнодемократи
ческой альтернативы ей — если не политической, то хотя бы интеллектуальной.
Вопросы, которые мы предлагаем обсудить, вы получили заранее.
Я их повторю:
1. Выдерживает ли российская политическая система испытание экономи
ческим кризисом?
2. Что могут предпринять власть и различные группы элиты для обеспече
ния жизнеспособности государственной системы? Обозначился ли уже вектор
ее эволюции или существует выбор между различными сценариями?
3. Какое развитие событий было бы оптимальным с точки зрения задач мо
дернизации?
Учитывая, что речь идет о политической системе в условиях экономичес
кого кризиса, начать обсуждение я прошу Сергея Алексашенко. С тем расче
том, что он соединит политические аспекты темы с экономическими. Пожа
луйста, Сергей Владимирович.
Сергей АЛЕКСАШЕНКО (директор по макроэкономическим исследованиям
ГУ—ВШЭ):
«Вектор развития политической системы зависит от того, какую линию
поведения выберет правительство в сфере экономики»
На первый вопрос — выдерживает ли российская политическая система ис
пытание экономическим кризисом — ответ очень короткий. Да, выдерживает.
И более того, я бы сказал, успешно выдерживает, потому что внутри государ
ственных структур не наблюдается никаких признаков раскола или разброда.
Намеки на неспособность системы выдержать кризис можно было увидеть
в период откровенной паники, с сентября до середины декабря 2008 года, ког
да экономика быстро падала, ситуация менялась от недели к неделе, когда
власть даже не успевала понимать, что происходит, и делались какието абсу
рдные заявления. Но потом, когда обвальное падение закончилось, она взяла
себя в руки, понимая, конечно, что экономика упала, но при этом ничего
страшного дальше уже происходить не будет. Поэтому, на мой взгляд, полити
ческая структура сейчас достаточно устойчива, и — по состоянию на сегод
99
_________________________________
1
Дискуссия проходила в июле 2009 г.
ня — не существует никаких признаков того, что она может рухнуть или заша
таться.
Во многом это обусловлено тем, что Россия в предкризисные годы смогла
накопить громадные золотовалютные резервы и очень большие резервы бюд
жетные. Если вспомнить события осени 2008 — начала нынешнего, 2009 го
да, то потеря 250 млрд долларов валютных резервов была бы для многих стран
катастрофой, но, при их общем докризисном уровне в 600 млрд, это оказа
лось вполне терпимым. Для сравнения напомню, что в кризис 1998 года Рос
сия потеряла валютных резервов на 10 млрд долларов. Это чтобы была понят
на интенсивность нынешних явлений. 200 млрд долларов бюджетных резер
вов на начало 2009 года дают возможность бюджету не просто удержаться
на плаву, но и увеличить номинальные расходы на треть по сравнению
с 2008 годом.
Это означает, что устойчивость политической системы объясняется тем,
что бюджет находится не то что в хорошем состоянии, а в таком, которое луч
ше, чем в прошлом году. У власти сегодня больше денег и, следовательно, го
раздо больше возможностей для того, чтобы удерживать ситуацию под конт
ролем. Но оборотной стороной этой медали является то, что, если положение
ухудшится и власть столкнется с реальным жестким бюджетным ограничени
ем, она неизбежно начнет качаться.
На второй вопрос (о сценариях эволюции и возможностях выбора между
ними) отвечу так: с точки зрения сохранения политической устойчивости и оп
ределения вектора будущего развития России есть два фактора, от которых бу
дет зависеть ход событий. Вопервых, продолжительность нынешнего кризиса
(длинный или короткий). Вовторых, та антикризисная политика, которую для
себя изберет власть (ручное управление или системные реформы).
Для меня выход России из кризиса означает, что экономический рост ста
нет устойчивым и превысит 3%, а дефицит федерального бюджета составит
менее 3% ВВП и российский Минфин сможет его финансировать за счет ры
ночных заимствований. Совпадение этих двух условий сделает российский
бюджет устойчивым, у властей не будет проблем с его планированием и ис
полнением. В противном случае, когда проблемы бюджетного секвестра или
размена повышения пенсий на сокращение инвестиций будут обсуждаться
ежегодно, а возможности финансирования дефицита бюджета за счет Резерв
ного фонда или Фонда национального благосостояния уже иссякнут, власть
объективно не сможет исполнять свои формальные и неформальные обяза
тельства. И тогда внутри нее начнется более или менее жесткая конкуренция
за бюджетные средства. Что, в свою очередь, может привести к политическим
переменам (пока оставим в стороне направление этих перемен).
Своеобразным водоразделом для моего анализа является продолжитель
ность кризиса в два года, т.е. либо кризис кончится к середине 2011 года и нач
100
Европейский выбор или снова «особый путь»?