Кислицын С.А. История России в вопросах и ответах
Подождите немного. Документ загружается.
19 марта 1856 г. о Парижском мире. Стремление поддержать пошатнувшийся статус
великой державы, преодолеть послевоенную изоляцию на международной арене
вынудило либеральную бюрократию и самого Александра II искать новые пути и
принимать нестандартные решения.
То, что вольный труд эффективнее принудительного, а крепостное право —
институт, тормозящий развитие страны, анахронизм, с которым следует распрощаться,
было известно правительству и образованному дворянству еще в конце XVIII в.
Варианты решения крестьянского вопроса прорабатывались в тиши многочисленных
секретных комитетов и во времена Александра I, и в царствование Николая I. Вехи этого
процесса: освобождение крестьян в Прибалтике в 1816—1819 гг., указы о вольных
хлебопашцах (1803) и об обязанных крестьянах (1842) и др. Но проведение этих мер в
жизнь ставилось в зависимость от доброй воли дворянства.
Преобладающее большинство дворян как в начале XIX в., так и в его середине,
было за сохранение крепостного права, ибо крепостническое хозяйство отнюдь не
находилось в критическом состоянии. Основанное на даровом труде, оно не требовало от
помещика производственных затрат, не знало таких показателей, как эффективность
производства, его себестоимость и проч. Оно приносило владельцу прибыль даже при
самом низком уровне рыночных цен на продукцию и поэтому пережило аграрный кризис
1820-х гг., который оказался роковым для немногочисленных помещиков-новаторов,
основавших хозяйство на принципах свободного предпринимательства.
Экономика страны накануне 1861 г. не разваливалась, но симптомы
несостоятельности существующей системы хозяйствования проявились в
чувствительной для правительства финансово-банковской сфере и были связаны с
ростом бюджетного дефицита, инфляцией, резким сокращением наличности в
банковских кассах. Это обстоятельство не просто стимулировало подготовку реформы,
но и предопределило крайне тяжелые для крестьянства условия выкупа.
Крестьянство напряженно, но относительно спокойно ожидало обещанного
освобождения. Пик его выступлений пришелся только на первые месяцы после
объявления воли. Однако крестьянское движение наложило свой отпечаток на
подготовку реформы. Так, в 1858 г. длительные крестьянские волнения вспыхнули в
Эстонии, где 40 лет тому назад крепостные были освобождены без земли. Это событие
ослабило позиции многочисленных сторонников «остзейского варианта» освобождения
крестьян. В правительственной программе реформы было предусмотрено наделение
крестьян пахотной землей за выкуп. Таким образом, хотя непосредственной угрозы
новой пугачевщины в этот момент не было, память о прежних крестьянских войнах, об
участии крестьян в европейских революциях заставляла либеральную бюрократию
придавать особое значение гарантиям социально-экономической стабильности в
реформируемой России.
8.5. Почему во второй половине XIX в. в России вслед за реформами
последовали контрреформы?
В настоящее время отдельные авторы оценивают реформу 1861 г. как «революция
сверху» (Н. Я. Эйдельман), а Александра II называют «революционером на троне» (Б. Л.
Васильев). Однако большинство историков считают, что между реформой и революцией
есть существенное различие: реформа совершенствует общественные структуры,
революция, в том числе и «сверху», их меняет. Данное обстоятельство представляется
важным для понимания вопроса о том, почему освободительная эпоха 60-х гг., внесшая
много нового в социально-экономическую, политическую, духовную, жизнь российского
общества, сменилась годами реакции в царствование Александра III, или политикой
«православного консерватизма» (Д. В. Чернышевский).
Для объяснения трансформации российского общества, начало которой положил
1861 г., можно использовать понятие «модернизация». В Европе процесс модернизации
протекал в течение нескольких веков и носил органический характер. Модернизация в
странах догоняющего развития приобретала форму европеизации, то есть сознательного
изменения традиционных национальных форм по европейскому образцу. Процесс
изменения консервативных социальных установлений, ценностей и воззрений, не мог не
идти без конфликтов и противоречий, тормозящих развитие по этому пути и даже на
определенных этапах отбрасывавших общество назад.
В современной историографии царизм характеризуется как режим, вынужденный
начать модернизацию страны, но не сумевший справиться с ее последствиями.
Некоторые историки считают, что половинчатый реформизм не мог избавить Россию от
коренных пороков ее политического и экономического строя, так как в конечном счете
совершенно невозможно было модернизировать самодержавие, не разрушая его основ.
При этом, по мере нарастания и углубления противоречий, самодержавие становилось
все более неустойчивым и консервативным. Кроме того, пример падения
абсолютистских режимов в Европе, начинавшийся, как правило, с определенных уступок
монархов своим подданным, интуитивно заставлял царизм отбирать или существенно
ограничивать данные ранее уступки, если это не грозило непосредственным социальным
взрывом. Все это объясняет, почему в царствование Александра III в 80—90 гг.
последовали контрреформы. Однако они не смогли ликвидировать те достижения,
которые имели место в жизни российского общества в результате реформ 1860—1870 гг.
8.6. В чем состояли особенности развития капитализма в России?
В исторической науке на протяжении многих лет господствовала концепция
однолинейного прогрессизма или стадиального развития, лежавшая в основе
формационного подхода к оценке исторического процесса. Согласно этой концепции все
страны, в том числе и Россия, проходят, хотя и в разное время, общие стадии в своем
развитии на пути к высшей коммунистической формации. Этой концепции отдали дань
все русские марксисты, начиная с Г. В. Плеханова. В последних работах П. В. Волобуева,
К. Н. Тарновского, А. В. Лубского и других ученых все большее распространение
получает теория различных эшелонов капиталистического развития, согласно которой
для России была характерна «догоняющая» модель развития, его другая типология, когда
внешние причины заставляли государство активно «насаждать» капитализм, вторгаясь в
хозяйственную жизнь страны. Это и определило специфику российской
капиталистической эволюции.
Для капиталистического развития России по сравнению с Западом были
характерны не только быстрые темпы, сжатые сроки, но и резкое смещение стадий
складывания системы фабричного производства, особенно в отраслях тяжелой
индустрии, а также иная последовательность аграрно-капиталистического и
промышленного переворотов. В развитых странах железные дороги явились результатом
промышленного переворота, в России железнодорожное строительство развернулось до
промышленного переворота, явившись мощным стимулом, с одной стороны,
индустриального развития страны, а с другой — капиталистической эволюции всего
народного хозяйства. Система российского фабричного производства во многих отраслях
промышленности складывалась без прохождения предшествующих стадий — ремесла и
мануфактуры.
В странах Запада в ходе буржуазных революций происходил вначале аграрно-
капиталистический, а только затем промышленный переворот. В России, наоборот,
промышленный переворот, завершившийся в 80-х гг. XIX в., предшествовал и
буржуазно-демократической революции, и аграрно-капиталистическому перевороту.
В другой последовательности в России происходило и оформление кредитной
системы. К началу XX в. эта система была представлена прежде всего крупными и
крупнейшими акционерными коммерческими банками, а бурный рост средних и мелких
кредитных учреждений приходился лишь на время предвоенного промышленного
подъема.
Особенностью экономического развития России был также быстрый рост
различных форм экономической организации производства — мелкотоварной
частнокапиталистической, акционерной, государственно-капиталистической,
монополистической, а затем - государственно-монополистической.
Одновременность, а не последовательность стадий капиталистической эволюции
привела к переплетению в экономике докапиталистических, раннекапиталистических и
собственно капиталистических отношений. В связи с этим П. В. Волобуев подчеркивает
неразвитость и придавленность последних первыми в сельском хозяйстве, высокий, хотя
и очаговый, уровень развития крупно-промышленного производства, занявшего
господствующие позиции в экономике страны.
В целом экономика России в пореформенные годы имела отчетливо выраженные
черты многоукладности.
Важная особенность капиталистической эволюции России состояла в том, что
огромную роль в экономической жизни, становлении базисных элементов новых
отношений играла политическая надстройка, т. е. самодержавное государство. Царизм,
вынужденный с начала 60-х гг. XIX в. начать процесс модернизации страны, своей
экономической политикой форсировал развитие крупной промышленности и железных
дорог. Этой же цели было подчинено и широкое привлечение иностранных инвестиций.
Активное, целенаправленное и широкомасштабное вмешательство государства в
экономическую жизнь позволило не только ускорить, но и как бы «спрямить» путь
буржуазного развития России, сократив фазу свободного промышленного капитализма.
Однако самодержавие в России было не только «толчком», но и тормозом
капиталистической модернизации, которая проводилась царизмом для укрепления
собственного политического положения и в интересах прежде всего класса помещиков.
Российский государственный капитализм, осуществляя выборочное заимствование
некоторых базисных (технико-организационных) элементов капиталистической
эволюции, стремился к максимально возможной консервации традиционных
докапиталистических структур не только в политике, но и в экономике. Это выражалось
в сохранении таких сильнейших остатков крепостничества, как помещичьи латифундии
российского дворянства и полуфеодальные формы эксплуатации крестьянства.
Характерной особенностью пореформенной России являлось наличие мощного
бюрократического капитала, представлявшего собой громадное государственное
хозяйство — колоссальный земельный и лесной фонды, шахты и металлургические
заводы на Урале, Алтае, в Сибири, военные заводы, железные дороги, государственный
банк, предприятия связи, которые принадлежали казне и управлялись не буржуазными, а
феодально-бюрократическими методами.
В результате в России на рубеже XIX —XX вв. сложилась такая историческая
ситуация, которая в современном обществоведении получила название «наложение
исторических эпох». Переплетение различных противоречий означало, что в стране
имело место не обычное противостояние классов буржуазного общества, а завязался
сложнейший узел социальных и национальных отношений и конфликтов. Сле-
довательно, «наложение исторических эпох» неизбежно порождало и «наложение
различных общественных движений», что, в свою очередь, во многом определило
драматизм ситуаций первых десятилетий XX в.
8.7. Каковы причины активизации политического терроризма в России?
История терроризма в России относится к числу достаточно изученных тем, хотя
имеет обширную историографию. Так, в традиционных подходах марксистской
литературы терроризм рассматривался как результат неверия в возможности революции.
Поэтому некоторые историки считали, что заговору интеллигентских групп, не
связанных с настроением масс, в России существовала «альтернатива организованных
действий» (С. Волк). Однако другие историки подчеркивают умозрительность подобной
альтернативности (Н. Троицкий).
В либеральных концепциях (от В. Богучарского до Ф. Вентури) отрицается
социальная обусловленность терроризма в России. Истоки его выводятся из
политических условий деспотизма власти. Подчеркивается «вина» правительства в
усилении террористической борьбы.
В современной историографии выделяют революционный и правительственный
терроризм как проявление духа насилия, царящего в российском обществе.
Терроризм — крайняя форма экстремизма — «дитя» переломной эпохи, времени
ломки нормативных ценностей после отмены крепостного права. Переход от
тираноборчества к терроризму произошел в 60—70-е гг. XIX в. Террор отражал
прогрессирующий ультрарадикализм части революционного лагеря в России. Идея
цареубийства, выстрел Д. Каракозова, с одной стороны, вдохновил экстремистски
настроенных радикалов, а с другой — спровоцировал правительственную реакцию.
Как общественное явление терроризм сложился в России в 70-е гг. и прошел в
своем развитии ряд этапов: от деятельности «Народной Воли» как удела избранных до
массового явления «эпидемии боевизма» в начале XX столетия.
Активизация терроризма в России была неразрывно связана с социально-
политическими процессами. Государственная власть во второй половине XIX в. утратила
творческие начала осуществления политики реформ. Нежелание вести диалог с
обществом, укрепление режима исключительно репрессивными методами подталкивало
революционеров к насилию. Терроризм был связан с активностью интеллигенции,
которая не имела права на личное мнение, свободу слова и действия.
В самом революционном движении стали складываться авторитарные традиции.
Это было обусловлено втягиванием в революционное движение широкого
полуобразованного маргинального слоя, с характерным для него идейным уп-
рощенчеством, антиинтеллектуализмом, «вождизмом». Широкий зазор между
воспринятыми с Запада теориями и узким полем для их воплощения порождал апелляции
к «героям», «критически мыслящим личностям», которые возбуждали и вдохновляли
маргинальную интеллигенцию на радикализм.
Психологическими факторами, расчищающими дорогу политическому
терроризму, было разочарование революционеров в готовности масс к восстанию,
желание отомстить за унижения, преследования со стороны правительства, переоценка
собственных возможностей.
Революционеры рассматривали терроризм как единственно доступную форму
диалога с правительством, как реальный способ давления на него. Внешние эффекты
политического терроризма по-своему «переплавлялись» в эффективность его как
средства борьбы при ограниченности сил революционеров (заставлял власть становиться
на «конституционный» путь; повлиял на проекты М. Лорис-Меликова, "весну» П. Свя-
тополк-Мирского и др.). Терроризм, героизация террористов по-своему идейно
воспитывали российское общество. С одной стороны, терроризм сеял иллюзии простоты
и действенности насильственных способов борьбы, с другой, заставлял власть
задуматься о необходимости перехода на конституционный путь политического
развития.
8.8. Каковы были основные направления внешней политики России в XIX в.?
Задачи и характер внешней политики России в XIX в. вытекали из внутренних
социально-экономических и политических условий развития страны и определялись
прежде всего защитой ее национальных интересов. Большое влияние на выработку
основных направлений внешней политики оказывали интересы дворянско-помещичьих
кругов и торгово-промышленной буржуазии. Методы и средства, с помощью которых
достигались поставленные задачи, были военными и мирными. Если для первой
половины XIX в. характерны преимущественно военные средства, то для второй — веду-
щая роль в решении внешнеполитических вопросов в Европе принадлежала дипломатии.
Во внешней политике России первой половины XIX в. отечественная
историография выделяет два главных этапа. Первый хронологически охватывает время с
конца XVIII в. до заключительного акта Венского конгресса и создания Священного
союза, а второй — до Крымской войны включительно.
Главной линией внешней политики России в первые пятнадцать лет XIX в. было
решение западноевропейских проблем, в основе которых лежала борьба с
наполеоновской агрессией.
Большинство историков считает, что победа в Отечественной войне 1812 г. и
разгром наполеоновской империи в результате заграничных походов русской армии и
действий союзников по антифранцузской коалиции привели к росту международного
влияния России, что нередко использовалось самодержавием для подавления
революционного и национально-освободительного движения в Европе.
Одновременно с западноевропейским направлением важное место занимал
Восточный вопрос. Отечественные историки не были свободны от влияния
общественного мнения, борьбы идейных течений XIX в. Теория славянофилов и
западников; споры о путях развития России, о ее месте в мировом историческом
процессе и ее исторической миссии непосредственно преломлялись во
внешнеполитических концепциях. Ученые, исследовавшие историю ближневосточной
политики России, испытали, в частности, воздействие взглядов славянофилов, видевших
в действиях царизма на Балканах прежде всего «общий долг» по отношению к братьям-
славянам. Религиозная распря между христианством и ' мусульманством, по мнению
ряда историков (С. С. Татищев), являлась основным источником конфликтов между
Россией и Турцией. С. М. Соловьев включал Восточный вопрос в общую схему борьбы
между «степью и морем», отождествляя его для России со стремлением к Черномор-
скому побережью и проливам. Современные ученые трактуют Восточный вопрос как
международную проблему конца XVIII-начала XX в.
Составными элементами ее были внутренний кризис Османской империи,
грозящий ее распадом, вопрос об освобождении нетурецких народов от османского
владычества и противоречия великих держав, борющихся за преобладающее влияние на
Ближнем Востоке. В связи с этим взаимоотношения России с балканскими народами,
помощь их национально-освободительному движению стали важным элементом ее
политики в Восточном вопросе. До 40-х гг. XIX в. российское правительство считало,
что сохранение Османской империи для России выгоднее, чем ее распад. Однако в 40 —
50-х гг. Россия, терявшая по ряду причин свои политические позиции на Ближнем
Востоке, все более склонялась к политическому курсу на раздел Османской империи.
Этот курс в условиях экономической и военно-технической отсталости и
внешнеполитической изоляции России привел к поражению в Крымской войне.
Во внешней политике России второй половины XIX в. в исторической литературе
выделяется период от заключения Парижского мира до Лондонского протокола 1871 г.
Но имеет место объединение этапа 1856 — 1878 гг. (до Берлинского трактата 1878 г.) и
1878-1894 гг.
На первом этапе, несмотря на поражение в Крымской войне, Россия сохранила
положение великой державы в системе европейских отношений, хотя и была
изолирована и ослаблена. Воспользовавшись благоприятной для страны международной
конъюнктурой, российская дипломатия добилась в 1871 г. по Лондонскому протоколу
отмены ограничительных статей Парижского договора 1856 г. В результате русско-
турецкой войны 1877 — 1878 гг. от османского господства были освобождены народы
Балканского полуострова. Отечественными историками доказано, что русское
правительство в 1875 — 1877 гг. (до объявления им войны Турции) предпочитало решать
кризисные вопросы путем дипломатических переговоров с державами, что опровергает
точку зрения ряда зарубежных авторов об изначальной агрессивности России,
стремящейся к захвату Константинополя и проливов.
На втором этапе внешней политики России происходит постепенное сближение с
Францией, которое завершилось в начале 90-х гг. образованием русско-французского
союза. В историографию вошло представление о том, что главной причиной союза было
военно-политическое сближение обеих держав перед угрозой войны с Тройственным
союзом во главе с Германией. Помимо политических мотивов в этом сближении
значительную роль играли и экономические факторы. Однако французские займы России
имели хотя и немаловажное, но все же второстепенное значение (А. 3. Манфред). Тем
самым отечественными историками доказывается необоснованность тезиса о выгодности
союза только для одной России, выдвигавшегося некоторыми французскими историками.
8.9. Феномен российской интеллигенции: исторический казус или социальный
слой, обусловленный особенностями российской истории?
Взаимоотношения политической власти и интеллигенции в любом обществе
складываются непросто, поскольку в последней сосредоточивается наиболее
образованная, творческая часть населения, нацеленная на инновационную деятельность,
выходящую, как правило, за рамки официальной идеологической доктрины.
В Западной Европе массовый слой интеллектуалов складывается в период
промышленного переворота (XVIII—XIX вв.) в основном из представителей «третьего
сословия», у которого не было необходимости в особом групповом самосознании. Они
разделяли мировоззренческие ориентиры восходящей буржуазии. В 40—50 гг. XIX века
это слово в ряде западноевропейских стран стало использоваться для обозначения
различных социальных групп: не только в качестве престижной самооценки элитарных
образованных слоев, но и для определения личностей, выступавших с пропагандой
революционно-демократических идей 1848 года.
В России слой образованных людей начинает формироваться в эпоху Петра I,
становясь массовым лишь во второй половине XIX в. В 50 —60 гг. прошлого столетия
понятие «интеллигенция» появляется в российском лексиконе. Вначале его содержание
существенно не отличалось от западноевропейского аналога: им выделялись люди,
относящиеся к высшим слоям общества, прежде всего, — образованное чиновничество.
Но в 70—80 гг. в России, стране «догоняющей модернизации», понятие «интеллигенция»
насыщается специфическим содержанием. В пореформенный период, когда дворянство,
ведущий класс общества, теряет способность выражать назревшие потребности
поступательного развития страны, а поднимающаяся буржуазия в силу особенностей
российской истории вплоть до начала XX в. не обрела своего классового самосознания,
должен был выдвинуться слой людей, который взял на себя выражение общественных
потребностей в политической, экономической, социальной и культурной модернизации
российского общества.
В отличие от западных интеллектуалов, для которых главным критерием их
отнесения к этому слою было профессиональное занятие умственным трудом, в России
интеллигенцией стали называть людей, отличающихся прежде всего двумя
характерными признаками: стремлением самоотверженно служить народу, выражать и
защищать его интересы и непримиримой оппозиционностью по отношению к поли-
тической власти.
Народолюбие, ставшее характерной чертой российской интеллигенции с 70 —80
гг. XIX в., не случайно совпало по времени с существенным изменением социальной
базы ее формирования: если раньше она рекрутировалась в основном из дворянской
среды, то в пореформенный период в условиях промышленного переворота все заметнее
стала пополняться разночинцами, представителями этой чисто российской социальной
группы, объединявшей образованных людей, выпавших из существовавших тогда
сословий — купцов, священнослужителей, крестьян. Выходцы, как правило, из низов
общества, они привили интеллигенции чувство долга перед народом, потребность
защищать его интересы. Другая ее специфическая черта — оппозиционность по от-
ношению к политической власти — обусловливалась тем, что самодержавный
политический режим уже с начала XIX в. воспринимался демократической
общественностью страны как средневековый реликт, как главное препятствие на пути
модернизации российского общества. Таким образом, старая российская интеллигенция
— не исторический казус, а социальный слой, сформировавшийся в органическом
контексте российской истории и культуры.
В российском понятии «интеллигенция» было не только специфическое, но и
общечеловеческое содержание. Ряд качеств лучшей части старой отечественной
интеллигенции, демократизм устремлений, последовательное отстаивание своей
независимости от политической власти, самостоятельность мышления, тщательно
оберегаемый «кодекс чести», забота не только о своем благоденствии, но прежде всего о
благе тех слоев населения, которые в силу недостатка образования и культуры имели
ограниченные возможности сознательно отнестись к своему историческому творчеству,
— эти черты старой интеллигенции, имеющие непосредственное отношение к
осуществлению ею в любой стране своей родовой функции, имеют общечеловеческое
значение. Это и получило мировое признание в качестве феномена российской
интеллигенции.
Вместе с тем необходимо отметить и «прискорбные черты» российской
интеллигенции (Н. К. Михайловский). Она была чрезвычайно тонким общественным
слоем, составлявшим в конце XIX в. менее 1% населения страны, отделена от народа,
которому стремилась самоотверженно служить, культурными и социальными барьерами.
Слабость ее заключалась и в отсутствии в России развитого среднего класса, на который
она могла бы опереться. Это и обусловило в дальнейшем трагическую судьбу старой
российской интеллигенции.
8.10. Почему марксизм прижился в России?
При своем возникновении в середине прошлого века учение К. Маркса обладало
большой притягательной силой. Оно вобрало в себя много справедливого в оценках
общественного уклада своей эпохи, подвергло критике пороки капитализма и
несуразности зарождающегося индустриального общества. Однако марксизм как
целостная теория общественно-исторического процесса и революционного действия на
Западе претерпел существенную ревизию и вылился в XX в. в различного рода
реформистские социал-демократические доктрины.
Другая судьба ждала марксизм в России, где на его базе вырос русский
большевизм, где он материализовался в революционных потрясениях, в катаклизмах
строительства социализма, в практике тоталитарного режима и перестройки, приведших
теорию марксизма и идею коммунизма к кризису.
Почему «призрак коммунизма», долго бродивший по Европе, остановил свой
выбор на России? Почему в широких кругах российской интеллигенции марксизм
первоначально утверждался вполне добровольно, а затем «по привычке»?
В западной историографии преобладают две версии объяснения этого феномена.
Согласно одной из них в России «прижился» не марксизм, а его ленинская
интерпретация, сохранившая значительное идейное и духовное родство с русским
народничеством, прежде всего с его радикальной субъективно-революционаристской
практикой. Сторонники другой версии благодатную почву для распространения мар-
ксизма видят в «особом складе души русского человека», в «ментальности русского
народа», склонной ко всякого рода мифам и утопиям.
В советской историографии господствовала официальная точка зрения на
причины распространения марксизма в России. Согласно ей в России к началу 80-х гг.
XIX в. утвердился капитализм. В социальной структуре общества произошли
существенные формационные сдвиги: пролетариат оформился как класс
капиталистического общества, что повлекло за собой коренное изменение соотношения
сил в российском освободительном движении. Для того чтобы стать его гегемоном,
пролетариату необходима была цельная революционная теория, которая бы не только
адекватно объясняла ситуацию в стране и мире, но и обосновывала бы его задачи по
завоеванию власти и освобождению всех трудящихся в новых условиях. Таким образом,
развитие капитализма и возникновение рабочего движения, а также признание
пролетариата силой, способной решать задачи демократической и социалистической
революции, рассматривались в качестве объективных причин и субъективных
предпосылок для распространения марксизма в России.
Специально вопросу о причинах распространения марксизма в России посвятил
свои работы Н. А. Бердяев, который считал, что «первоначально марксизм на русской
почве был крайней формой русского западничества», рассматривавшего социализм как
результат экономической необходимости. В этом смысле возникновение русского
марксизма являлось серьезным кризисом русской интеллигенции, прежде всего ее
народнического миросозерцания.
Н. А. Бердяев полагал, что «душа» марксизма не в экономическом детерминизме,
а в учении о мессианском призвании пролетариата, о грядущем совершенном обществе, в
котором человек не будет уже зависеть от экономики, о мощи и победе человека над
иррациональными силами природы и общества. В связи с этим «научный социализм», с
одной стороны, стал предметом веры русских марксистов, а с другой, — наложился на
мессианские идеи, содержащиеся в православии.
В работе «Истоки и смысл русского коммунизма» Бердяев связывает
распространение марксизма в России с менталитетом русского народа, с русской идеей,
«с пейзажем русской души». Мессианская идея русского народа, по Бердяеву, готова
была принять форму революции. Произошло то, — пишет Бердяев, — чего Маркс и
западные марксисты не могли предвидеть, произошло как бы отождествление двух
мессианизмов, мессианизма русского народа и мессианизма пролетариата».
В настоящее время ученые пытаются осмыслить российскую историю как
непрерывный социокультурный процесс. Поэтому при объяснении феномена
распространения марксизма на русской почве можно исходить и из специфики
цивилизационного развития России, которая определяется государственностью как
доминантной формой социальной интеграции, мобилизационным типом развития и
особенностями русского культурного архетипа.
Специфика исторического развития России была в значительной степени
обусловлена своеобразием сложившегося в ней «вотчинного государства». Московские
князья, русские цари, а затем и советские правители, обладавшие огромной властью и
престижем, были убеждены, что страна является их «собственностью», ибо строится она
и создается по их повелению. Такое убеждение предполагало также, что все живущие в
России — подданные, слуги, находящиеся в прямой и безусловной зависимости от
государства, и поэтому не имеющие права претендовать ни на собственность в
европейском смысле слова, ни на какие-либо неотъемлемые личные «права».
Так в Московском царстве сложился особый взгляд на отношение власти и
собственности, который, пронизав все институты политической власти, придал им
характер «вотчинного государства», подобия которого было не сыскать в Европе, но
которое более чем какое бы то ни было подходило для реализации коммунистического
проекта, основанного на тотальном отрицании частной собственности и экономических
классов.
Для России характерен был мобилизационный путь развития, который
осуществляется за счет сознательного и «насильственного» вмешательства государства в
механизмы функционирования общества и систематического обращения к чрезвычайным
мерам для достижения экстраординарных целей, представляющих собой выраженные в
крайних формах условия выживания общества и его институтов.
Поэтому одной из особенностей мобилизационного развития России было
доминирование политических факторов и, как следствие, гипертрофированная роль
государства в лице центральной власти. Это нашло выражение в том, что правительство,
ставя определенные цели и решая проблемы развития, постоянно брало инициативу на
себя, систематически используя при этом различные меры принуждения, опеки, контроля
и прочих регламентации.
Другая особенность состояла в том, что особая роль внешних факторов
вынуждала правительство выбирать такие цели развития, которые постоянно опережали
социально-экономические возможности страны. Поскольку эти цели не вырастали
органическим образом из внутренних тенденций ее развития, то государство, действуя в
рамках старых общественно-экономических укладов, для достижения «прогрессивных»
результатов прибегало в институциональной сфере к политике «насаждения сверху» и к
методам форсированного развития экономического и военного потенциала.
Все это также вполне согласовывалось с марксистской доктриной,
предполагавшей возможность строительства нового общества по заранее разработанным
проектам и социальным технологиям.
Марксизм органически вписывался в «горизонт» культурных ожиданий русского
человека, основу культурного архетипа которого составляло православие.
В православии очень сильно выражена эсхатологическая сторона христианства.
Поэтому русский человек, четко различая добро и зло, никогда не удовлетворяясь
настоящим и не переставая искать совершенное добро, хочет действовать всегда во имя
чего-то абсолютного. Устремленность в будущее, постоянный поиск лучшего
общественного устройства как способ социального прогресса, неукротимая вера в воз-
можность его достижения постоянно доминируют в культуре русского человека. Вместе
с тем вечный поиск идеального общественного устройства, постоянное конструирование
идеального общественного человека является благодатной основой возникновения
различного рода социальных утопий.
Наличие в православном культурном архетипе преклонения перед книжным
авторитетом сочеталось с прагматическим подходом к разного рода философским
концепциям, в особенности к социальным доктринам: определенная теория обычно
интересовала русского человека постольку, поскольку необходимым и возможным было
ее практическое воплощение в жизнь.
В культурном русском архетипе устойчивым является негативное отношение к
частной собственности. Марксизм в России распространялся интеллигенцией, в которой
можно выделить два слоя. Это — «западническая» интеллигенция, считавшая служение
России гражданской обязанностью, которая использовала марксизм для апологии
развития капитализма в России, и поэтому марксизм в такой интерпретации не находил
отклика в сознании и культурном архетипе русского народа. Другая интеллигенция,
«почвенническая», высшей добродетелью считавшая служение народу, наоборот,
использовала марксизм для тотальной критики как частной собственности вообще, так и
политического режима в России, что вполне соответствовало ожиданиям «безмолв-
ствующего большинства».
Социоцентристское общество, сложившееся в России, обусловило доминирование
в нем человеческого устремления «быть как все», способом реализации которого стала
самоидентификация через посредство «ведущих», общепризнанных ценностей. Так, в
период «великой маргинализации» основной массы населения России — крестьянства,
— связанной с индустриализацией, урбанизацией и строительством социализма, базой
такой самоидентификации становились передовые «пролетарские» ценности, активно
культивируемые коммунистической партией, а референтной группой для маргиналов
оказался рабочий класс как ведущий класс советского общества. Такая форма
самоидентификации как способ приобщения к передовому, исторически
фундаментальному, хотя и была замешана на прогрессистских иллюзиях и утопиях,
порождала не только чувства социальной сплоченности, солидарности, защищенности и,
следовательно, комфорта, но и приобщения к великому, к мессианской
исключительности.
Обширность территорий требовала огромного государственного аппарата власти
и активного контроля им всех сфер жизни общества, и прежде всего в области
хозяйственных отношений, при минимальной эффективности обратной связи со стороны
общества. Огромная роль государства, его постоянное вмешательство в приватную сферу
социальных отношений сдерживало формирование в России гражданского общества и
формировало особый тип авторитарно-этатистского сознания.
Авторитарное общественное начало всегда, даже в самых мягких его формах,
подавляло, подчиняло себе личность, подрывало ее способность к самостоятельности,
приучало к духовному и практическому иждивенчеству. Склонность воспринимать на
веру самые простые решения, привычка к догме для такого сознания более приемлемы,
чем расчет и доказательства.
Давно замечено, что общественная мысль, менталитет той или иной социальной
общности заимствует только те элементы чужих идей, к восприятию которых эта
общность уже подготовлена собственным ходом развития. Кроме того, существует некий
горизонт культурных ожиданий, благодаря которым человек с радостью открывает в
чужих идеях те стороны, которые отвечают его чаяниям, игнорируя при этом другие, не
менее важные для самих идей.
В силу этого русская версия марксизма по своему трансцендентному содержанию
оказалась особенно близкой по отношению не только к «вестернизаторским» иллюзиям
космополитического слоя русской интеллигенции, но и — авторитарно-этатистскому
сознанию безмолвствующего большинства. Русский культурный архетип в начале XX
столетия был готов к встрече с марксизмом, «ожидал» получить от него такие ценности,
которые, не противореча сложившейся национальной психологии и освященным
традицией обычаям, удовлетворяли назревшие социальные потребности русского народа.
Марксизм «прижился» в России еще и потому, что уже в советское время он в
процессе экономической модернизации функционально выполнял ту роль, какую на
Западе играла в свое время протестантская этика. В связи с этим представляет интерес
наблюдение А. Дж. Тойнби, который отмечал, что коммунистическая Россия была
первой незападной страной, признавшей возможность полного отделения сферы