Кирилюк Ф.М. Новітня політологія

Подождите немного. Документ загружается.

НОВІТНЯ ПОЛІТОЛОГІЯ

141

чої влади, до кожного конкретного випадку (інститути судової влади). Четвертий тип не-

обхідний для того, щоб карати порушників загальноприйнятих правил незалежно від то-

го, чи належать вони до членів цієї групи чи ні (інститут примусу)». Так виникли полі-

тичні інститути. В науковій літературі дається таке їх визначення.

Політичний інститут — це, по-перше, стан організованої спільноти, органі-

заційна форма об’єднання людей в особливе співтовариство, яке засноване на

колективній волі, цілях і способі життєдіяльності; по-друге, ідеальна модель

асоціації людей, яка формується з приводу влади і впливу, яка підтримує інтег-

рацію людини і колективу, керованість спільністю і яка спирається на колекти-

вні цінності, організаційні принципи, раціональні норми (установлення); по-

третє, — реалізація і відтворення моделей (систем принципів і норм, правил і

цілей) спілкування в структурі сукупної практики політичної активності індиві-

дів і груп, людського соціуму в цілому.

У мислителів сивої давнини проблеми політичних інститутів займали одне з

центральних місць. Їх цікавило, насамперед, питання про співвідношення того сут-

нісного (субстанційного) змісту політики, яке пов’язане, з одного боку, із спілку-

ванням людей та їхніх груп з приводу влади, а з іншого, — із інституційними фор-

мами політики, за якими стоять інститути і структури.

Серед основних проблем класичної політичної теорії було визначення того, які

політичні інститути сприяють удосконаленню суспільства і людини. І тому центра-

льними об’єктами осмислення була держава, конституція, уряд.

До кінця ХІХ — початку ХХ ст. в науці панувало уявлення про державу як пер-

шооснову політичного життя, а під інститутами розумілися лише адміністративні

установи і юридичні норми.

У класичній і сучасній політичній науці представлено багато підходів і тлума-

чень політичних інститутів. Але вивчення їх сутності, взаємозв’язку і розвитку бу-

ло закладено в кінці ХІХ — на початку ХХ ст. такими вченими, як К. Шмітт, М.

Оріу, Й. Шумпетер, К. Мангейм та ін.

1. ТЕОРІЯ «ПОЛІТИЧНОГО»

КАРЛА ШМІТТА

Карл Шмідт підкреслював, що «політичне може набирати свою силу з різнома-

нітнітних сфер людського життя, з реальних, економічних, моральних та інших

протилежностей». Але «політичне не являє собою власне предметну сферу...».

Довідка

Шмітт Карл народився в 1888 р. в Плеттенберзі, Вестфалія (ФРН). Закінчив юридич-

ний факультет берлінського університету. В 1921—45 університетах у Мюнхені, Бон-

ні, Кельні, Берліні. Був одним із лідерів «нового консервативного руху» поряд із

О. Шпенглером і Е. Юнгером. Власне, саме цей рух інтелектуально підготував перемо-

гу націонал-соціалізму, але, як завжди в таких випадках, ідеологія «духівників» була до

невпізнанності перекручена послідовниками. Більшість «консервативних революціоне-

рів» згодом відреклися від націонал-соціалізму в гітлерівському варіанті і прямо встали в

опозицію до нього. Карл Шмітт вступив у НСДАП і активно співпрацював з режимом,

терплячи всілякі неприємності від ідіотизму влади, поки не був заарештований амери-

Ф. М. Кирилюк142

канцями і відсидів два роки в таборі для «важливих осіб». Довгий час він не мав паспорта

і не міг викладати, і тільки в 70-х років світова популярність повертається до нього,

досліднику об’єктивних факторів історичного процесу. Унікальність ІІІмітта полягає в

тому, що він поєднав у своїй філософії безсторонній об’єктивний аналіз історії з від-

стоюванням, на перший погляд, дуже упереджених суб’єктивних початків. Шмітт пише

мовою німецької класичної філософії, філософії системної. Він ніколи не апелює до

суб’єктивних факторів і жорстко заперечує романтизм — власне, перший етап реакції

на Просвіту, але в результаті свого аналізу він приходить до «донаукового», до «про-

світницького» пояснення картини світу. Світ Шмітта — це світ середньовічного гер-

метика, світ стихій і пристрастей, що киплять і вирують через усю історію, але під-

леглих математичній логіці.

Його перу належать такі праці: «Диктатура» (1921), «Поняття політичного»

(1928, 1932); «Легальність і легітимність» (1932); «Політична теологія» (1-е вид.

1922, 2-е — 1970).

Поняття політичного. Ця проблема досліджується в праці Шмітта «Поняття

політичного». Тут він визначає сутність політичного через специфічні політичні

поняття, які відрізняються від критеріїв інших сфер людського життя (моралі, еко-

номіки, і т. д.). Такі поняття ґрунтуються на «останніх відмінностях» відповідних

сфер (наприклад, у моралі — це розмежування благого і злого, в економіці — при-

буткового і збиткового), які однозначно вказують на їх предметну самостійність.

Специфічно політичним, за Шміттом, є розрізнення «друга і ворога» як «вищого

ступеня інтенсивності поєднання або роз’єднання асоціації або дисоціації». І хоча

політичне не означає ніякої предметної сфери, а тільки вказує на ступінь інтенсив-

ності поєднання або роз’єднання людей, воно наповнює світ політики своїм особ-

ливим змістом і вимагає керуватися іншими підходами при аналізі політики. Уже

тому «ворога» і «друга» необхідно «брати в їх конкретному екзистенційному смис-

лі». «Ворог» у такому трактуванні розуміється не як дехто або дещо інше, «не на-

ше», чуже, яке «відстоює свій власний буденний рід життя»; це «не конкурент і не

противник», тим паче не результат особистої пристрасті або антипатії, це «сукуп-

ності людей у стані боротьби, яка протистоїть такій самій сукупності в публічній

сфері».

Протилежності, які виникають за різними причинами і які набувають різних

форм (конкуренція, дискусія) існують у будь-якій сфері людського життя, і будь-

яка конкурентна протилежність у принципі може стати політичною, якщо розпочне

ефективно розділяти людей на «друзів» і «ворогів». Шмітт зробив акцент на конк-

ретні ситуації, при яких виникають протилежності, бо інакше всі політичні поняття,

уявлення і т. п. стають «порожніми фікціями», втрачають космічний сенс. Звідси

робиться висновок про всепроникливий характер політики, принципову неможли-

вість її ізоляції від суспільства, і навпаки.

Розподіл на «друзів і ворогів», на думку Шмітта, знаходить вираз в боротьбі, що

розуміється як «буденний витік». Немає сенсу говорити про політику, якщо «немає

в наявності реальної можливості боротьби», яка пов’язана, в свою чергу, з можли-

вістю виникнення «вирішального випадку» фізичного знищення. Звичайно, зазна-

чає він, політика не тотожна кровопролиттю, війні (між державами чи громадянсь-

кій), революції — вони втілюють постійно присутню можливість граничного

виразу політики.

Концепт «політичного», що сприймався тоді і зараз як відверто антилібераль-

ний, був лише органічним елементом масштабної критики Шміттом лібералізму як

НОВІТНЯ ПОЛІТОЛОГІЯ

143

політичної теорії. Точніше, він вважав, що лібералізм як ідеологія взагалі не в змозі

створити й обґрунтувати «специфічно політичну ідею». Головною перешкодою для

цього мислився послідовний чистий індивідуалізм, який утворює ціннісне і значен-

нєве ядро лібералізму. Політичне ж припускає колективну дію, протилежну всякій

частці. В працях «Політична теологія 1» і «Політична теологія 2» вчений дає розго-

рнуту критику лібералізму і сформульованої в його концепції «правової держави».

Лібералізм, на його думку, відкриває дорогу формування тоталітарної держави,

«тотальної війни» і поширенню концепцій «тотального ворога».

Поняття про «державу» як виток поняття «політичного». Шмітт звернув

увагу на зв’язок політичного і держави, зауваживши при цьому, що поняття «дер-

жава» передбачає поняття «політичного». Ототожнювати їх — неправильно, ствер-

джує він. «Держава особливого роду стан народу, який у вирішальному випадку

стає найважливішим». Саме держава має право визначати «ворога» (внутрішнього

чи зовнішнього) і розпочинати з ним боротьбу (війну), тобто право приймати «рі-

шення відносно найважливішого випадку».

Мислитель зазначає, що прирівнювання державного до політичного стає непра-

вильним і вводить нас в оману: чим більше держава і суспільство починають про-

низувати один одного, усі питання, що колись були державними, стають суспіль-

ними, і навпаки: усі справи, які колись були «лише» суспільними, стають

державними, що відбувається при демократично організованому суспільному уст-

рою (Gemeinwesen). Тоді області, колись «нейтральні» — релігія, культура, утво-

рення, господарство, перестають бути «нейтральними» (у змісті недержавними і

неполітичними). Полемічним контр-поняттям проти нейтралізації і деполітизацій

таких важливих предметних сфер виступає тотальна держава; тотожнення держави

і суспільства.

Шмітт пише, що політична протилежність — це протилежність найінтенсивні-

ша, найбільш крайня, і будь-яка конкретна протилежність стає політичною тим бі-

льше, чим більше вона наближається до поділу на групи «друг — ворог». Усереди-

ні держави як організованої політичної єдності, де приймається для себе рішення

про друга і ворога, поряд з первинними політичними рішеннями і під захистом

прийнятого рішення виникають численні вторинні поняття про «політичне». Це

відбувається за допомогою ототожнення політичного з державним. Результатом та-

кого ототожнення виявляється, наприклад, протиставлення «державно-політичної»

позиції партійно-політичній, або ж можливість говорити про політику в сфері релі-

гії, про шкільну політику, комунальну політику, соціальну політику і т. д. самої

держави».

Особливого значення Шмітт надає правильному розумінню «друг — ворог» між

народами. З цього приводу він зазначає: «друг — ворог» як критерій розрізнення аж

ніяк не означає, що певний народ вічно повиннен бути другом чи ворогом іншого на-

роду, що нейтральність неможлива чи не могла б мати політичного змісту. Тільки по-

няття нейтральності, як і будь-яке політичне поняття, теж у кінцевому рахунку припу-

скає реальну можливість поділу на групи «друг — ворог». Якби на землі залишався

тільки нейтралітет, то тим самим кінець прийшов би не тільки війні, а й нейтралітету

як такому, так само як і всякій політиці, в тому числі й політиці щодо запобігання війні,

що кінчається, як тільки реальна можливість боротьби відпадає.

Світ, у якому була б цілком усунута і зникла б можливість такої боротьби, став

би світом без розрізнення друга і ворога і внаслідок цього — світом без політики. У

Ф. М. Кирилюк144

ньому, можливо, малися б безліч дуже цікавих протилежностей і контрастів, усяко-

го роду конкуренція й інтриги, але не мала б змісту ніяка протилежність, на підста-

ві якої від людей вимагалася б самопожертва і їм надавалися б повноваження про-

ливати кров і убивати інших людей. І отут для визначення поняття «політичне» теж

не важливо, чи бажаний такого роду мир без політики, як ідеальний стан. Феномен

«політичне» можна зрозуміти лише через віднесення до реальної можливості поді-

лу на групи друзів і ворогів.

З категоріальної ознаки політичного, підкреслює Шмітт, випливає плюралізм

світу держав. Політична єдність за своєю сутністю не може бути універсальною,

яка охоплює людство й увесь світ єдністю. Якщо різні народи, релігії, класи й інші

групи людей, що живуть на Землі, виявляться в цілому об’єднані таким чином, що

боротьба між ними стане немислимою і неможливою, то й громадянська війна усе-

редині імперії, що охоплює всю Землю, навіть як щось можливе ніколи вже не буде

фактично прийматися в розрахунок, тобто розрізнення друга і ворога припиниться,

тоді будуть лише вільні від політики світогляд, культура, цивілізація, господарство,

мораль, право, мистецтво, бесіди і т. д., але не буде ні політики, ні держави.

З погляду Шмітта, людство як таке не може вести ніякої війни, тому що в нього

немає ніякого ворога, щонайменше на цій планеті. Поняття «людство» виключає

поняття «ворог», тому що й ворог не перестає бути людством, і отут немає ніякого

специфічного розрізнення. Те, що війни ведуться в ім’я людства, не є спростуван-

ням цієї простої істини, але має лише особливо яскраво виражений політичний

зміст. Якщо держава в ім’я людства бореться зі своїм політичним ворогом, то це не

війна людства, але війна, для якої визначена держава намагається на противагу

своєму військовому супротивнику окупувати універсальне, поняття, щоб ідентифі-

кувати себе з ним (за рахунок супротивника), подібно тому як можна зловжити по-

няттями «мир», «справедливість», «прогрес», «цивілізація», щоб зажадати їх для

себе і відмовити в них ворогу. «Людство» — особливо придатний ідеологічний ін-

струмент імперіалістичних експансій і у своїй етично-гуманітарній формі це спе-

цифічний засіб економічного поневолення.

Поняття «Суверен» створює і гарантує ситуацію як ціле в його тотальності. Він

має монополію цього останнього рішення. У цьому складається сутність державно-

го суверенітету, що юридично повинна правильно визначатися як монополія рі-

шення («decision» франц., звідси — децізіонізм, термін Шмітта). «Усі точні поняття

сучасного вчення про державу являють собою секуляризовані теологічні поняття».

«Надзвичайний стан має для юриспруденції значення, аналогічне значенню чуда

для теології». «Ідея сучасної держави реалізується сукупно з деїзмом за допомогою

такої теології і метафізики, що виганяє чудо зі світу». Подібні міркування постави-

ли Шмітта для ліберальної правової думки поза законом. Називаючи себе право-

знавцем і юристом, Шмітт чи свідомо, чи ні, приводить до заперечення юридично-

го, до ніцшеанського презирства до права взагалі.

Порядок вище за все. Цей максималізм значною мірою визначав характер твор-

чості Шмітта і самого його життя. Часто це пов’язують з нездоланним почуттям

страху, що переслідувало його все життя. Цей страх, мабуть, не мав конкретних ос-

нов, але, охороняючи особистість від руйнування, сублімувався в роботі.

Перевага норми як такого її змісту знайшла відображення в теорії децізіонізму

(теорії рішення). Ця теорія, як і всі положення Шмітта, мала гостро полемічний ха-

рактер і була спрямована проти юридичного позитивізму. У рамках останнього но-

НОВІТНЯ ПОЛІТОЛОГІЯ

145

рмотворчість мислилася як послідовний процес сходження від загальних і абстрак-

тних норм до більш конкретного. Норма завжди визначається іншою нормою. Як-

що цього в тій чи іншій ситуації зробити було не можна, вона була не правовою і,

відповідно, не підлягала розгляду юридичною наукою. Шмітт вважав, що такі ситу-

ації (він називав їх «винятковим станом» — це може бути війна чи надзвичайний

стан, але головне — це ненормальність, відсутність норми) підлягають правовому

регулюванню. А саме, шляхом прийняття особистого, нізвідки не виведеного рі-

шення про створення нової норми. «Суверенний той, хто приймає рішення про над-

звичайний стан» — це означає, що вищою владою в даний момент володіє саме

той, хто може прийняти таке рішення і ствердити його загальнозначимість. Власне,

право, вважав К. Шмітт, завжди створюється політичним рішенням, а не виводить-

ся з деякої абстрактної загальної норми. А тому, що будь-який політичний порядок

потребує формалізації, то кожен порядок є правовий порядок і кожна держава є

правова держава. Подібне розуміння останнього, мабуть, сильно відрізняється від

загальноприйнятого, коли зміст норм повинен відповідати цілком визначеним і

конкретним положенням.

Таким чином у своїй роботі «Поняття політичного» Шмітт запропонував ради-

кальну антитезу «друг—ворог» як критерій політичного. Не формулюючи поняття

політики і політичного, взагалі не вважаючи, що останнє має яку-небудь власну

предметну сферу, він зрозумів його як онтологічну сутність людського буття, зумо-

влену самою природою людини, а саме — його здатністю до розрізнення. В істори-

чній реальності політичне є показник асоціації-дисоціації людей і досягнення соці-

альними конфліктами визначеного ступеня інтенсивності. Будь-який соціальний

конфлікт (економічний, етичний тощо) лише тоді стає політичним, коли протиборчі

групи людей здатні визначити один в одному ворога, що відрізняється від просто

економічного конкурента, — «морального виродка», естетично потворного тим, що

з ним (ворогом) необхідно битися до останнього.

ІЗ ПЕРШОДЖЕРЕЛ

ШМИТТ КАРЛ

ПОНЯТИЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО

Понятие государства предполагает понятие политического. Согласно сегодняшнему сло-

воупотреблению, государство есть политический статус народа, организованного в террито-

риальной замкнутости. Таково предварительное описание, а не определение понятия государ-

ства. Но здесь, где речь идет о сущности политического, это определение и не требуется. [...]

Государство по смыслу самого слова и по своей исторической явленности, есть особого рода

состояние народа, именно такое состояние, которое в решающем случае оказывается наиваж-

нейшим, а потому, в противоположность многим мыслимым индивидуальным и коллектив-

ным статусам, это просто статус, статус как таковой. Большего первоначально не скажешь.

Оба признака, входящие в это представление: статус и народ, — получают смысл лишь благо-

даря более широкому признаку, т. е. политическому, и, если неправильно понимается сущ-

ность политического, они становятся непонятными.

Редко можно встретить ясное определение политического. По большей части слово это

употребляется лишь негативным образом, в противоположность другим понятиям в таких ан-

титезах, как «политика и хозяйство», «политика и мораль», «политика и право», а в праве это

опять-таки антитеза «политика и гражданское право» и т. д. [...] Государство тогда оказывает-

ся чем-то политическим, а политическое чем-то государственным, и этот круг в определениях

явно неудовлетворителен.

Ф. М. Кирилюк146

В специальной юридической литературе имеется много такого рода описаний политиче-

ского, которые, однако, коль скоро они не имеют политически-полемического смысла, могут

быть поняты, лишь исходя из практически-технического интереса в юридическом или адми-

нистративном разрешении единичных случаев. [...]

Такого рода определения, отвечающие потребностям правовой практики, ищут в сущности

лишь практическое средство для ограничения различных фактических обстоятельств, выступаю-

щих внутри государства в его правовой практике, но целью этих определений не является общая

дефиниция политического как такового. Поэтому они обходятся отсылками к государству или го-

сударственному, пока государство и государственные учреждения, могут приниматься за нечто са-

мо собой разумеющееся и прочное. Понятны, а постольку и научно оправданны также и те общие

определения понятия политического, которые не содержат в себе ничего, кроме отсылки к «госу-

дарству», покуда государство действительно есть четкая, однозначно определенная величина и

противостоит негосударственным и именно потому «неполитическим» группам и «неполитиче-

ским» вопросам, т. е. пока государство обладает монополией на политическое. [...]

Напротив, приравнивание «государственного к политическому» становится неправиль-

ным и начинает вводить в заблуждение, чем больше государство и общество начинают прони-

зывать друг друга; все вопросы, прежде бывшие государственными, становятся обществен-

ными, и наоборот: все дела, прежде бывшие «лишь» общественными, становятся

государственными, как это необходимым образом происходит при демократически организо-

ванном общественном устройстве (Gemeinwesen). Тогда области, прежде «нейтральные» —

религия, культура, образование, хозяйство, — перестают быть «нейтральными» (в смысле не-

государственными и неполитическими). В качестве полемического контрпонятия против та-

ких нейтрализаций и деполитизаций важных предметных областей выступает тотальное госу-

дарство тождественности государства и общества, не безучастное ни к какой предметной

области, потенциально всякую предметную область захватывающее. Вследствие этого в нем

все, по меньшей мере, возможным образом, политично, и отсылка к государству более не в

состоянии обосновать специфический различительный признак «политического». [...]

Определить понятие политического можно, лишь обнаружив и установив специфически

политические категории. Ведь политическое имеет свои собственные критерии, начинающие

своеобразно действовать в противоположность различным, относительно самостоятельным

предметным областям человеческого мышления и действования, в особенности в противопо-

ложность моральному, эстетическому, экономическому. Поэтому политическое должно за-

ключаться в собственных последних различения, к которым может быть сведено все в специ-

фическом смысле политическое действование. Согласимся, что в области морального,

последние различения суть «доброе» и «злое»; в эстетическом — «прекрасное» и «безобраз-

ное»; в экономическом — «полезное» и «вредное» или, например, «рентабельное» и «нерен-

табельное». Вопрос тогда состоит в том, имеется ли также особое, иным различениям, правда,

не однородное и не аналогичное, но от них все-таки независимое, самостоятельное и как тако-

вое уже очевидное различение как простой критерий политического и в чем это различение

состоит.

Специфически политическое различение, к которому можно свести политические дейст-

вия и мотивы, — это различение друга и врага. Оно дает определение понятия через критерий,

а не через исчерпывающую дефиницию или сообщение его содержания. Поскольку это разли-

чение не выводимо из иных критериев, такое различение применительно к политическому

аналогично относительно самостоятельным критериям других противоположностей: доброму

и злому в моральном, прекрасному и безобразному в эстетическом и т. д. Во всяком случае,

оно самостоятельно не в том смысле, что здесь есть подлинно новая предметная область, но в

том, что его нельзя ни обосновать посредством какой-либо одной из иных указанных проти-

воположностей или же ряда их, ни свести к ним. Если противоположность доброго и злого

просто, без дальнейших оговорок, не тождественна противоположности прекрасного и без-

образного или полезного и вредного и ее непозволительно непосредственно редуцировать к

таковым, то тем более непозволительно спутывать или смешивать с одной из этих противопо-

ложностей противоположность друга и врага. Смысл различения друга и врага состоит в том,

чтобы обозначить высшую степень интенсивности соединения или разделения, ассоциации

или диссоциации; это различение может существовать теоретически и практически независи-

мо от того, используются ли одновременно все эти моральные, эстетические, экономические

или иные различения. Не нужно, чтобы политический враг был морально зол, не нужно, что-

НОВІТНЯ ПОЛІТОЛОГІЯ

147

бы он был эстетически безобразен, не должен он непременно оказаться хозяйственным конку-

рентом, а может быть, даже окажется и выгодно вести с ним дела. Он есть именно иной, чу-

жой, и для существа его довольно и того, что он в особенно интенсивном смысле есть нечто

иное и чуждое, так что в экстремальном случае возможны конфликты с ним, которые не могут

быть разрешены ни предпринятым заранее установлением всеобщих норм, ни приговором

«непричастного» и потому «беспристрастного» третьего.

Возможность правильного познания и понимания, а тем самым и полномочное участие в

обсуждении и произнесении суждения даются здесь именно и только экзистенциальным уча-

стием и причастностью. Экстремальный конфликтный случай могут уладить между собой

лишь сами участники; лишь самостоятельно может каждый из них решить, означает ли в дан-

ном конкретном случае инобытие чужого отрицание его собственного рода существования, и

потому оно [инобытие чужого] отражается или побеждается, дабы сохранен был свой собст-

венный, бытийственный род жизни. В психологической реальности легко напрашивается

трактовка врага как злого и безобразного, ибо всякое различение и разделение на группы, а

более всего, конечно, политическое как самое сильное и самое интенсивное из них привлекает

для поддержки все пригодные для этого различения. Это ничего не меняет в самостоятельно-

сти таких противоположностей. А отсюда следует и обратное: морально злое, эстетически

безобразное или экономически вредное от этого еще не оказываются врагом; морально доб-

рое, эстетически прекрасное и экономически полезное еще не становятся другом в специфи-

ческом, т. е. политическом, смысле слова. Бытийственная предметность и самостоятельность

политического проявляются уже в этой возможности отделить такого рода специфическую

противоположность, как «друг — враг», от других разлучений и понимать ее как нечто само-

стоятельное. [...]

Понятия «друг» и «враг» следует брать в их конкретном, экзистенциальном смысле, а не

как метафоры или символы; к ним не должны подмешиваться, их не должны ослаблять эко-

номические, моральные и иные представления, и менее всего следует понимать их психологи-

чески, в частно-индивидуалистическом смысле, как выражение приватных чувств и тенден-

ций. «Друг» и «враг» — противоположности не нормативные и не «чисто духовные».

Либерализм, для которого типична дилемма «дух — экономика» (более подробно рассмот-

ренная ниже в разделе восьмом), попытался растворить врага со стороны торгово-деловой в

конкуренте, а со стороны духовной в дискутирующем оппоненте. Конечно, в сфере экономи-

ческого врагов нет, а есть лишь конкуренты; в мире, полностью морализованном и этизиро-

ванном, быть может, уже остались только дискутирующие оппоненты. Все равно, считают ли

это предосудительным или нет, усматривают ли атавистический остаток варварских времен в

том, что народы реально подразделяются на группы друзей и врагов, или есть надежда, что

однажды это различение исчезнет с лица земли; а также независимо от того, хорошо ли и пра-

вильно ли (по соображениям воспитательным) выдумывать, будто врагов вообще больше нет,

— все это здесь во внимание не принимается. Здесь речь идет не о фикциях и нормативной

значимости, но о бытийственной действительности и реальной возможности этого различе-

ния. Можно разделять или не разделять эти надежды и воспитательные устремления; то, что

народы группируются по противоположности «друг — враг», что эта противоположность и

сегодня действительна и дана как реальная возможность каждому политически существую-

щему народу, — это разумным образом отрицать невозможно.

Итак, враг не конкурент и не противник в общем смысле. Враг также и не частный противник,

ненавидимый в силу чувства антипатии. Враг, по меньшей мере эвентуально, т. е. по реальной воз-

можности, — это только борющаяся совокупность людей, противостоящая точно такой же сово-

купности. Враг есть только публичный враг, ибо все, что соотнесено с такой совокупностью людей,

в особенности с целым народом, становится поэтому публичным. [...] Врага в политическом смыс-

ле не требуется лично ненавидеть, и лишь в сфере приватного имеет смысл любить «врага своего»,

т. е. своего противника. [...]

Политическая противоположность — это противоположность самая интенсивная, самая

крайняя, и всякая конкретная противоположность есть противоположность политическая тем

более, чем больше она приближается к крайней точке, разделению на группы «друг — враг».

Внутри государства, как организованного политического единства, которое как целое прини-

мает для себя решение о друге и враге, наряду с первичными политическими решениями и под

защитой принятого решения возникают многочисленные вторичные понятия о «политиче-

ском». Сначала это происходит при помощи рассмотренного в разделе первом отождествле-

Ф. М. Кирилюк148

ния политического с государственным. Результатом такого отождествления оказывается, на-

пример, противопоставление «государственно-политической» позиции партийно-

политической или же возможность говорить о политике в сфере религии, о школьной полити-

ке, коммунальной политике, социальной политике и т. д. самого государства. Но и здесь для

понятия политического конститутивны противоположность и антагонизм внутри государства

(разумеется, релятивированные существованием государства как охватывающего все проти-

воположности политического единства). Наконец, развиваются еще более ослабленные, из-

вращенные до паразитарности и карикатурности виды «политики», в которых от изначального

разделения на группы «друг — враг» остается уже лишь какой-то антагонистический момент,

находящий свое выражение во всякого рода тактике и практике, конкуренции и интригах и

характеризующий как «политику» самые диковинные гешефты и манипуляции. Но вот то, что

отсылка к конкретной противоположности содержит в себе существо политических отноше-

ний, выражено в обиходном словоупотреблении даже там, где уже полностью потеряно соз-

нание «серьезного оборота дел».

Повседневным образом это позволяют видеть два легко фиксируемых феномена. Во-первых,

все политические понятия, представления и слова имеют полемический смысл; они предполагают

конкретную противоположность, привязаны к конкретной ситуации, последнее следствие которой

есть (находящее выражение в войне или революции) разделение на группы «друг — враг», и они

становятся пустой и призрачной абстракцией, если эта ситуация исчезает. Такие слова, как «госу-

дарство», «республика», «общество», «класс» и, далее, «суверенитет», «правовое государство»,

«абсолютизм», «диктатура», «план», «нейтральное государство» или «тотальное государство» и т.

д., непонятны, если неизвестно кто in konkreto должен быть поражен, побежден, подвергнут отри-

цанию и опровергнут посредством именно такого слова. Преимущественно полемический характер

имеет и употребление в речи самого слова «политический», все равно, выставляют ли противники в

качестве «неполитического» (т. е. того, кто оторван от жизни, упускает конкретное) или же. напро-

тив, стремятся дисквалифицировать его, донести до него как на «политического», чтобы возвы-

ситься над ним в своей «неполитичности» («неполитическое»здесь имеет смысл чисто делового,

чисто научного, чисто морального чисто юридического, чисто эстетического, чисто экономическо-

го или сходных оснований полемической чистоты). Во

вторых, способ выражения, бытующий в

актуальной внутри государственной полемике, часто отождествляет ныне «политическое» с «пар-

тийно-политическим»; неизбежная «необъективность» всех политических решений, являющаяся

лишь отражением имманентного всякому политическому поведению различения «друг — враг»,

находит затем выражение в том, как убоги формы, как узки горизонты партийной политики, когда

речь идет о замещении должностей, о прибыльных местечках; вырастающее отсюда требование

«деполитизации» означает лишь преодоление партийно-политического и т. д. Приравнивание по-

литического к партийно-политическому возможно, если теряет силу идея охватывающего, реляти-

вирующего все внутриполитические партии и их противоположности политического единства

(«государства»), и вследствие этого внутригосударственные противоположности обретают боль-

шую интенсивность, чем общая внешнеполитическая противоположность другому государству.

Если партийно-политические противоположности внутри государства без остатка исчерпывают со-

бой противоположности политические, то тем самым достигается высший предел «внутриполити-

ческого» ряда, т. е. внутригосударственное, а не внегосударственное разделение на группы «друг

— враг» имеет решающее значение для вооруженного противостояния. Реальная возможность

борьбы, которая должна всегда наличествовать, дабы речь могла вестись о политике, при такого

рода «примате внутренней политики» относится, следовательно, уже не к войне между организо-

ванными единствами народов (государствами или империями), но к войне гражданской.

Ибо понятие «враг» предполагает лежащую в области реального эвентуальность борьбы.

Тут надо отрешиться от всех случайных, подверженных историческому развитию изменений в

технике ведения войны и изготовления оружия. Война есть вооруженная борьба между орга-

низованными политическими единствами, гражданская война — вооруженная борьба внутри

некоторого (становящегося, однако, в силу этого проблематическим) организованного единст-

ва. Существенно в понятии оружия то, что речь идет о средстве физического убийства людей.

Так же, как и слово «враг», слово «борьба» следует здесь понимать в смысле бытийственной

изначальности. Оно означает не конкуренцию, не чисто духовную борьбу-дискуссию, не сим-

волическое борение, некоторым образом всегда совершаемое каждым человеком, ибо ведь и

вся человеческая жизнь есть борьба и всякий человек — борец. Понятия «друг», «враг» и

«борьба» свой реальный смысл получают благодаря тому, что они в особенности соотнесены

НОВІТНЯ ПОЛІТОЛОГІЯ

149

и сохраняют особую связь с реальной возможностью физического убийства. Война следует из

вражды, ибо эта последняя есть бытийственное отрицание чужого бытия. Война есть только

крайняя реализация вражды. Ей не нужно быть чем-то повседневным, чем-то нормальным, но

ее и не надо воспринимать как нечто идеальное или желательное, а скорее, она должна оста-

ваться в наличии как реальная возможность, покуда смысл имеет понятие врага.

Итак, дело отнюдь не обстоит таким образом, словно бы политическое бытие (Dasein) —

это не что иное, как кровавая война, а всякое политическое действие — это действие военное

и боевое, словно бы всякий народ непрерывно и постоянно был, относительно всякого иного

народа, поставлен перед альтернативой «друг или враг», а политически правильным не могло

бы быть именно избежание войны. Даваемая здесь дефиниция политического не является ни

беллицистской или милитаристской, ни империалистической, пацифистской. Она не является

также попыткой выставив в качестве социального идеала победоносную войну и, удачную ре-

волюцию, ибо ни война, ни революция не суть ничто социальное, ни нечто идеальное. [...]

Поэтому «друг — враг» как критерий различения тоже отнюдь не означает, что опреде-

ленный народ вечно должен быть другом или врагом определенного другого народа и, что

нейтральность невозможна или не могла бы иметь политического смысла. Только понятие

нейтральности, как и всякое политическое понятие, тоже в конечном счете предполагает ре-

альную возможность разделения на грунт «друг — враг», а если бы на земле оставался только

нейтралитет, то тем самым конец пришел бы не только войне, но и нейтралитету как таково-

му, равно как и всякой политике, в том числе и политике по избежанию войны, которая кон-

чается, как только реальная возможность борьбы отпадает. Главное значение здесь имеет

лишь возможность этого решающего случая, действительной борьбы, и решение о том имеет

ли место этот случай или нет.

Исключительность этого случая не отрицает его определяющего характера, но лишь она

обосновывает его. Если войны сегодня не столь многочисленны и повседневны, как прежде,

то они все-таки настолько же или, быть может, еще больше прибавили в одолевающей мощи,

насколько убавили в частоте и обыденности. Случай войны и сегодня — «серьезный оборот

дел». Можно сказать, что здесь, как и в других случаях, исключение имеет особое значение,

играет решающую роль и обнажает самую суть вещей. Ибо лишь в действительной борьбе

сказываются крайние последствия политического разделения на группы друзей и врагов. От

этой чрезвычайной возможности жизнь людей получает свое специфическое политическое

напряжение.

Мир, в котором была бы полностью устранена и исчезла бы возможность такой борьбы,

окончательно умиротворенный земной шар, стал бы миром без различения друга и врага и

вследствие этого — миром без политики. В нем, быть может, имелось бы множество весьма

интересных противоположностей и контрастов, всякого рода конкуренты и интриги, но не

имела бы смысла никакая противоположность, на основании которой от людей могло бы тре-

боваться самопожертвование и им давались бы полномочия проливать кровь и убивать других

людей. И тут для определения понятия «политическое» тоже не важно, желателен ли такого

рода мир без политики как идеальное состояние. Феномен «политическое» можно понять

лишь через отнесение к реальной возможности разделения на группы друзей и врагов, все

равно, что отсюда следует для религиозной, моральной, эстетической, экономической оценки

политического.

Война как самое крайнее политическое средство вскрывает лежащую в основе всякого

политического представления возможность этого различения друга и врага и потому имеет

смысл лишь до тех пор, пока это представление реально наличествует или, по меньшей мере,

реально возможно в человечестве. Напротив, война, которую ведут, по «чисто» религиозным,

«чисто» моральным, «чисто» юридическим или «чисто» экономическим мотивам, была бы

противна смыслу. Из специфических противоположностей этих областей человеческой жизни

невозможно вывести разделение по группам друзей и врагов, а потому и какую-либо войну

тоже. Войне не нужно быть ни чем-то благоспасительным, ни чем-то морально добрым, ни

чем-то рентабельным; ныне она, вероятно, ничем из этого не является. Этот простой вывод по

большей части затуманивается тем, что религиозные, моральные и другие противоположности

усиливаются до степени политических и могут вызывать образование боевых групп друзей

или врагов, которое имеет определяющее значение. Но если дело доходит до разделения на

такие боевые группы, то главная противоположность больше уже не является чисто религиоз-

ной, моральной или экономической, она является противоположностью политической. Вопрос

Ф. М. Кирилюк150

затем состоит всегда только в том, наличествует ли такое разделение на группы друзей и вра-

гов как реальная возможность или как действительность или же его нет независимо от того,

какие человеческие мотивы оказались столь сильны, чтобы его вызвать.

Ничто не может избежать неумолимых следствий политического. Если бы враждебность

пацифистов войне стала столь сильна, что смогла бы вовлечь их в войну против непацифи-

стов, в некую войну против войны, то тем самым было бы доказано, что она имеет действи-

тельно политическую силу, ибо крепка настолько, чтобы группировать людей как друзей и

врагов. Если воля воспрепятствовать войне столь сильна, что ей не страшна больше сама вой-

на, то, значит, она стала именно политическим мотивом, т. е. она утверждает, пусть даже

лишь как вероятную возможность, войну и даже смысл войны. В настоящее время это кажется

самым перспективным способом оправдания войны. Война тогда разыгрывается в форме «по-

следней окончательной войны человечества». Такие войны — это войны по необходимости,

особенно интенсивные и бесчеловечные, ибо они, выходя за пределы политического, должны

одновременно умалять врага в категориях моральных и иных и делать его бесчеловечным чу-

довищем, которое должно быть не только отогнано, но и окончательно уничтожено, т. е. не

является более только подлежащим водворению обратно в свои пределы врагом. Но в воз-

можности таких войн особенно явственно сказывается то, что сегодня война как возможность

еще вполне реальна, а только об этом и идет речь при различении друга и врага и познании

политического. [...]

Всякая противоположность — религиозная, моральная, экономическая или этническая —

превращается в противоположность политическую, если она достаточно сильна для того, что-

бы эффективно разделять людей на группы друзей и врагов. Политическое заключено не в са-

мой борьбе, которая опять-таки имеет свои собственные технические, психологические и во-

енные законы, но, как сказано, в определяемом этой реальной возможностью поведении, в

ясном познании определяемой ею собственной ситуации и в задаче правильно различать друга

и врага. Религиозное сообщество, которое как таковое ведет войны, будь-то против членов

другого религиозного сообщества, будь-то иные, есть — помимо того, что оно является сооб-

ществом религиозным — некое политическое единство. Оно является политической величи-

ной даже тогда, когда лишь в негативном смысле имеет возможность влиять на этот чрезвы-

чайно важный процесс, когда в состоянии препятствовать войнам путем запрета для своих

членов, т. е. решающим образом отрицать качества врага за противником. То же самое отно-

сится к базирующемуся на экономическом фундаменте объединению людей, например про-

мышленному концерну или профсоюзу. Так же и «класс» в марксистском смысле слова пере-

стает быть чем-то чисто экономическим и становится величиною политической, если

достигает этой критической точки, т. е. принимает всерьез классовую «борьбу», рассматрива-

ет классового противника как действительного врага и борется против него, будь-то как госу-

дарство против государства, будь-то внутри государства, в гражданской войне. Тогда дейст-

вительная борьба необходимым образом разыгрывается уже не по экономическим законам, но

наряду с методами борьбы в узком, техническом смысле имеет свою политическую необхо-

димость и ориентацию, коалиции, компромиссы и т. д. Если внутри некоего государства про-

летариат добивается для себя политической власти, то возникает именно пролетарское госу-

дарство, которое является политическим образованием в не меньшей мере, чем национальное

государство, государство священников, торговцев или солдат, государство чиновников или

какая-либо иная категория политического единства. Если по противоположности пролетариев

и буржуа удается разделить на группы друзей и врагов, все человечество в государствах про-

летариев и государствах капиталистов, а все иные разделения на группы друзей и врагов тут

исчезнут, то явит себя вся та реальность политического, какую обретают все эти первоначаль-

но якобы чисто экономические понятия. Если политической мощи класса или иной группы

внутри некоторого народа хватает лишь на то, чтобы воспрепятствовать всякой войне, какую

следовало бы вести вовне, но нет способности или воли самим взять государственную власть,

самостоятельно различать друга и врага и в случае необходимости вести войну, тогда полити-

ческое единство разрушено.

Политическое может извлекать свою силу из различных сфер человеческой жизни, из ре-

лигиозных, экономических, моральных и иных противоположностей; политическое, не озна-

чает никакой собственной предметной области, но только степень интенсивности ассоциации

или диссоциации людей, мотивы которых могут быть религиозными, национальными (в этни-

ческом или в культурном смысле), хозяйственными или же мотивами иного рода, и в разные