Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

ИДЯ В ПЕРВОКЛАССНОМ НОМЕРЕ ГОСТИНИ-

-- «Националь» в Москве, я беседовал с кем-то из пришедших ко

мне с визитом. Потом я извинился, шагнул к письменному столу и

поднял телефонную трубку.

— Соедините меня, пожалуйста, с Осэйбл Форкс, штат Нью-Йорк,

94-Джей, — сказал я телефонистке.

Положив трубку, я вернулся к своим друзьям. Прошла, казалось,

минута, и зазвонил телефон. Я подошел к аппарату. И что бы вы по-

думали? Я услышал голос Салли, такой прекрасный и чистый, как

если бы она находилась в одной комнате со мной!

— Меня приглашают поехать в Стокгольм. Ты приедешь? Альберт

летит туда же, так что приезжай вместе с ним. Ура!

Итак, зная, что Салли уже в пути, я сажусь в поезд и еду в Ленин-

град и в Хельсинки. Оттуда самолетом — в Стокгольм.

Мой попутчик и сосед по купе — знаменитый участник француз-

ского Сопротивления, а теперь — борец за мир. Зовут его Лоран Каза-

нова. Казанова не знал английского, так что разговаривать мы не

могли. В настоящее время мы даже не переписываемся. И тем не ме-

нее мы остались друзьями на всю жизнь.

Теперь скажу несколько слов об Альберте, который, как я уже ска-

зал, был попутчиком Салли.

Десятилетняя дружба между Альбертом Каном, довольно молодым

президентом Еврейского народного братского общества и его номи-

нальным шефом, довольно пожилым президентом Интернациональ-

ного Рабочего Ордена (ЕНБО было одной из крупнейших организаций

Рабочего Ордена), завязалась быстро и с годами крепла, как хорошее

вино. Между нашими биографиями, по существу, не было большой

разницы; напротив, у нас было очень много общих интересов, а что

касается наших убеждений, то они были едины. Правда, иногда мне

казалось, что он чересчур уж гордился своим положением родителя:

у него было всего трое детей, а у меня — пятеро, да (по последним

данным) дюжина внучат. Однако и троих детей (к тому же мальчи-

— 611 —

XXIX СТОКГОЛЬМ

ков) достаточно, чтобы заявить свои права на мир. Альберт ненавидел

фашизм и ненавидел войну. Как и я, он видел в социализме един-

ственную надежду на построение такого мира, какой он хотел бы

передать в наследство своим сыновьям.

Порождает ли задушевность характера благородные убеждения или

наоборот? Так или иначе, Альберт обладал и тем и другим. Как че-

ловек, целиком отдавшийся искусству писателя и оратора, посвятив-

ший всю свою энергию и все свои средства делу построения лучшего

мира, как автор книг, приобретших известность во многих странах,

Альберт Кан стал одним из крупных и действительно замечательных

людей нашего времени. Такой человек, как Альберт, явился, конечно,

достойным делегатом на Стокгольмском конгрессе.

Конгресс не был ни массовым собранием, ни конгрессом вроде па-

рижского, имевшим место в предыдущем году; это было совещание

руководящих деятелей движения за мир, представляющих все страны

мира. Большая часть людей, присутствовавших там, были выдаю-

щиеся деятели, интеллектуальные и моральные качества которых

воплощал в себе председатель совещания Фредерик Жолио-Кюри.

Говоря об интеллекте и совести Жолио-Кюри, я вспомнил, что, будучи

председателем французской комиссии по атомной энергии, он и его

сотрудники, ученые и рабочие, отказались вести работы в области

атомного оружия. В противоположность этому приведу пример с на-

шим доктором Оппенгеймером; он просил (об этом в то время много

писали в газетах) разрешения продолжать работать в области атом-

ного оружия — области, быть причастным к которой, как Оппенгей-

мер первоначально объявил, ему не позволяла совесть.

Цель Стокгольмского конгресса была выражена в тех требованиях

к правительствам всех стран, которые изложил Жолио-Кюри в своей

вступительной речи. Вот они:

«Мы требуем полного запрещения атомного оружия как средства

агрессии и массового уничтожения. Мы требуем установления стро-

гого международного контроля, гарантирующего это запрещение. Мы

объявим преступным любое правительство, которое первым применит

атомное оружие против любой другой страны».

После нескольких дней работы был создан специальный комитет

по составлению проекта воззвания «Ко всем мужчинам и женщинам

доброй воли», призывающего их:

Требовать безусловного запрещения атомного оружия как оружия

устрашения и массового уничтожения людей.

Требовать установления строгого международного контроля за ис-

полнением этого решения.

Считать правительство, которое первым применит против какой-

либо страны атомное оружие, совершившим преступление против

человечества, и рассматривать его как военного преступника.

— 612 —

Это и было знаменитое (в Америке его назвали «пресловутым»)

Стокгольмское воззвание. В составе комиссии, написавшей его, были

Альберт Кан и я.

Альберт и я были единственными во всей Америке, кто мог со зна-

нием дела рассказать о том, как шло обсуждение проекта этого воз-

звания, какие причины побудили принять его, чьи интересы оно защи-

щает и какие цели преследует. После того как государственный

департамент вынес позорное решение, квалифицировавшее воззвание

как «подрывное», мы обратились с совместным письмом к государ-

ственному секретарю Ачесону, в котором мы, как члены комиссии,

составившей воззвание, выразили желание приехать в Вашингтон и

передать ему полную и авторитетную информацию по данному во-

просу. При этом мы выразили надежду, что наша информация «мо-

жет побудить его изменить или смягчить свою позицию». Мы предло-

жили рассказать ему «правду, всю правду и ничего, кроме правды».

Но государственный секретарь не проявил к этому интереса.

30 августа 1954 года, как раз в тот день, когда рукопись этой книги

была почти готова к печати, Всемирный совет церквей (как известно,

представляющий сотни миллионов христиан всего мира — протестан-

тов и православных) принял, пишет «Нью-Йорк таймс», важное ре-

шение. Я воспроизведу его без комментариев:

«Запрещение всех средств массового истребления, в том числе атом-

ных и водородных бомб, предусматривающее международную ин-

спекцию и контроль, которые обеспечат безопасность всех стран и

резкое сокращение всех других видов вооружения».

После окончания Стокгольмского конгресса я выступал на митин-

гах сторонников мира в Копенгагене и Гетеборге. Потом мы с Салли

прибыли в Париж, откуда вылетели домой.

В Европе мы так привыкли к оживленным приемам, к букетам

цветов, к почету, оказываемому людям доброй воли и борцам за мир,

что равнодушие Нового Света к нашему возвращению могло бы при-

вести нас в некоторое уныние, если бы не то обстоятельство, что Айд-

луайлд был для нас уже родной землей и что через несколько часов

мы должны были приехать в Асгор. Мирная жизнь в Асгоре казалась

нам как бы миниатюрным, но трогательным и милым воплощением

наших надежд на мир для всего человечества. Но такая обстановка

царила только в Асгоре, нигде более. Хотя еще американцам тогда

не объяснили, как многословно и авторитетно объясняли потом, что

то, что хорошо для «Дженерал моторс», — хорошо и для Америки,

все же было уже ясно, что именно хорошо для «Дженерал моторс»

и вообще для крупных промышленников. Для них хороша была

— 613 —

Ленинград. Из книги «О людях и горах». 1959

холодная война. Нам сказали, что мир означал бы бедствие. То, что

сторонников мира клеймили как подстрекателей к ниспровержению

власти, удивляло гораздо меньше, чем факт, что находились глупцы,

которые этому верили. Но я уже давно убедился (хотя бы на примере

того радиооператора с парохода «Курака», ставшего жертвой экспе-

римента над человеческой доверчивостью) в том, что, если источники

информации в ваших руках, то вы можете контролировать мышление

человека. И я спрашивал себя: а что, если бы мне не достало пытли-

вости и настойчивости, чтобы взглянуть на другую сторону медали,

разве не попал бы я в число тех глупцов, которые думают, что атом-

ные бомбы означают мир, а переговоры о мире — войну и что пятна-

дцать или двадцать тысяч безоружных членов партии, выступающей

за мир, в действительности готовят заговор против правительства, на-

мереваясь свергнуть его с помощью силы? Кто знает, может быть, и

я оказался бы настолько глуп, хотя сомневаюсь в этом. Однако таких

людей нашлось много, во всяком случае, достаточно, чтобы заставить

двух заказчиков аннулировать заключенные со мной договора, а всех

остальных заказчиков — не заключать новых договоров. Это уже

было экономическим давлением. Как совместить это давление с на-

шими хвалеными свободами, — не знаю. Предоставляю судить об этом

софистам, более изощренным, чем я.

Обычно так называемые «друзья», как показывает мой опыт, в

трудные времена исчезают из поля зрения, словно бы испаряясь.

— Ганс Гинрихс прислал тебе ужасное письмо, — сказала мне

Салли, когда я вернулся домой после нескольких дней отсутствия. —

Не думаю, что тебе следует читать его.

— 614 —

Я согласился с ней и читать не стал. Письмо было так накалено,

что, можно сказать, вспыхнуло еще до того, как я успел взглянуть

на него. Вместе с письмом была сожжена и наша дружба.

В Америке были миллионы и миллионы людей, которые, стремясь

в душе к миру и молясь за него, нуждались лишь в руководстве,

чтобы оставить простые мольбы и выдвинуть свои непреклонные тре-

бования. Что же делали в этот решающий момент наши интелли-

генты? Ведь было же время, когда отовсюду раздавались возгласы:

«Свобода!» Почему бы теперь не произнести слово «Мир»? Почему,

во имя господне, с трехсот тысяч проповеднических кафедр страны

не произносят проповедей о мире на земле? Неужели у нас нет писа-

телей с такими же нравственными достоинствами, какими обладали

мужи Конкорда? Неужели нет ораторов, подобных Гаррисону, и дея-

телей, подобных Дебсу? Конечно есть; но их — горсточка, а нужны

тысячи. Словно бы испарились не только мои друзья; отошли от

активной работы и друзья правды, друзья человеческой порядочно-

сти, друзья мира. (Странные вещи происходят, когда люди бегут от

опасности: они все съеживаются, усыхают. Посмотрите на наши

съежившиеся искусство и науку, на нашу усыхающую культуру. Да,

усыхание — вещь скверная.)

Все это, действительно, скверно. Если в лесах северного графства

случается пожар, то трудно приходится тем, кто вышел тушить его,

не имея достаточной помощи со стороны. Так получилось и у меня.

Трудно мне было, когда пришлось бросить работу в Асгоре в 1950 году

и отправиться в поездку по стране, чтобы выступать с призывами к

миру. Однако спешу добавить, что деятельность эта с точки зрения

духовного обогащения была весьма благодарной. Прежде я выступал

с лекциями об искусстве, о Гренландии, о демократии; теперь же с

лекциями о мире. И когда я стал рассказывать людям о том, что

шестьсот миллионов людей, живущих на земном шаре, требуют мира

и охотно протягивают нам руку дружбы, то нашел в сердцах своих

слушателей такой горячий отклик, какого раньше никогда не встре-

чал.

Особенно охотно меня слушали в Лос-Анжелосе, где на мои лекции

собиралось иногда до двух тысяч человек.

Всюду задавали один и тот же вопрос: что нам предпринимать?

Конституция отвечает: «Конгресс не должен издавать законов... огра-

ничивающих... право народа... обращаться к правительству... с жало-

бами на неправильные действия». Верный и актуальный ответ на этот

вопрос мы находим в Стокгольмском воззвании, требующем освобо-

дить наше сознание от ужасов атомной бомбы и войны. Если консти-

туционное «право народа» на выражение своих желаний не подразу-

мевает свободы от преследований со стороны правительства, тогда

наши конституционные гарантии теряют всякое значение, как во

многих случаях оно и было на самом деле.

— 615 —

Протестуя против заявления государственного секретаря Дина Аче-

сона о том, что воззвание является русским трюком, престарелый

негритянский ученый доктор Дюбуа написал ему письмо, в котором

спрашивал: «Должны ли те, кто стоит в оппозиции к Советам, нала-

гать запрет на любое предложение, направленное на предотвращение

атомной катастрофы?» Вскоре после этого, осенью 1950 года, доктор

Дюбуа, являвшийся председателем Информационной службы движе-

ния сторонников мира в Нью-Йорке, был арестован; на него надели

наручники и потащили к вашингтонскому судье. Словно уголовного

преступника, его обыскали и заставили дать отпечатки пальцев, а по-

том отпустили под залог с тем, чтобы некоторое время спустя вы-

звать вместе с другими снова в суд. Это были сторонники мира,

их обвинили в том, что они являются иностранными агентами. А ре-

зультат? Результат был таков, что возмущенный судья прекратил

это дело, а движение за мир было дискредитировано.

Я думаю, что сравнительно немногие американцы представляют

себе, до какой степени они стали жертвами клеветнической кампании

государственного департамента против Стокгольмского воззвания.

Сильно напоминая обращение Международного комитета Красного

Креста, а также, как отметил доктор Дюбуа в письме к государствен-

ному секретарю, обращение «кардиналов и епископов римской като-

лической церкви Франции, методистов, пресвитериан, квакеров и дру-

гих религиозных групп Соединенных Штатов», Стокгольмское воззва-

ние получило одобрение восьми католических епископов Италии,

премьер-министра и кабинета министров Финляндии, Египетского го-

сударственного совета, итальянского деятеля Витторио Орландо (од-

ного из представителей Большой четверки при заключении Версаль-

ского договора), бразильского министра иностранных дел Освальдо

Аранха, Эдуарда Эррио, Альберта Эйнштейна, Джорджа Бернарда

Шоу, Томаса Манна и многих, многих мужчин и женщин с мировым

именем в дополнение к нескольким стам миллионов населения зем-

ного шара. Да, мы, американцы, имели конституционное «право»

подписать это воззвание. Да поможет бог тем, кто этим правом вос-

пользовался!

В Стокгольме меня избрали в состав Международного комитета

Всемирного конгресса сторонников мира и в состав жюри по прису-

ждению ежегодных премий мира в области искусства. (Должен при-

бавить, однако, что по предложению американской делегации на кон-

грессе в Шеффилде — Варшаве меня быстро сместили с обоих этих

почетных постов; произошло это либо потому, что левые элементы

считали меня чересчур бледно-розовым, либо потому, что правые —

чересчур красным.) Так или иначе, но когда меня пригласили на засе-

дание жюри, которое должно было состояться в августе или в сентябре

в Праге, я обратился с просьбой выдать мне паспорт. В паспорте мне

было отказано. Разумеется, этот факт был широко обнародован.

— 616 —

Англия. Из книги «О людях и горах».. 1959

Вскоре (и это было не случайно) мне позвонил по телефону Боб

Изелтон, владелец галереи Шоумена в Нью-Йорке, сказав, что один

из его клиентов хотел бы купить у меня аляскинскую или ирланд-

скую картину. Не могу ли я показать ему несколько полотен? И нельзя

ли привезти их в Нью-Йорк?

В лучшие времена, когда я хорошо зарабатывал, я сумел создать

большую коллекцию (та самая «коллекция Кента», о которой говори-

лось выше). Коллекция все возрастала, я присоединял к ней картину

за картиной. Могу ли я послать одно-два полотна? Конечно! И я по-

слал три.

Через неделю Боб снова звонит: оказывается, его клиент купил все

три картины.

— Почему бы вам не позвонить ему? — спросил Боб. — Он не прочь

поговорить с вами лично.

Я не замедлил это сделать.

— Мистер Кент, — услышал я самый дружеский, молодой голос

мистера Джеймса Макнейра. — Мне всегда очень нравилось ваше ис-

кусство. И когда я узнал, что госдепартамент отказал вам в паспорте,

я так обозлился, черт побери, что решил что-то предпринять.

Итак, за то, что Джеймс Макнейр, начав с покупки тех трех кар-

тин, стал впоследствии обладателем наибольшей (не считая того, что

осталось у нас с Салли) в мире коллекции моих работ, я должен

благодарить наш госдепартамент. Перефразируя благородное изрече-

20 Рокуэлл Кент

— 617 —

ние Натана Хейла, я вполне мог бы сказать: «Я сожалею лишь, что

могу принести в жертву своей стране только паспорт».

Не преуменьшая значения Джеймса как собирателя моих картин,

я должен сказать, что скоро он занял в моей жизни гораздо большее

место. Он стал мне другом. Будучи выходцем из известного старин-

ного американского рода, он сохранил верность принципам, которые

отстаивали его предки-революционеры. С точки зрения политической

его можно скорее отнести не к демократам (то есть противникам рес-

публиканцев), а к последователям Джефферсона (в противополож-

ность последователям Гамильтона). Он — фундаменталист в том

смысле, что буквально как святое писание воспринимает принципы

Билля о правах и (хотя и является южанином) поправки к конститу-

ции, принятые в связи с «реконструкцией Юга», и поэтому не терпит

их нарушений, а к жертвам нарушений относится с великим состра-

данием. Как и положено в нынешнее время всякому порядочному

человеку, он глубоко озабочен. Но он хороший человек; поэтому —

вспомним слова старинной песни, — когда мы с ним встречаемся, все-

гда сияет солнышко.

Вот так и бывает: старые друзья, утомленные тяжестью лет, устают

и сгибаются под давлением лжи, затем окончательно сдаются (в жизни

это называется «поумнеть с годами»), а их опустевшее место зани-

мают новые люди.

Но бывают друзья, которых уносит не отказ от убеждений, а лишь

само время, и их место в нашем сердце не может быть занято никем

другим. Одну из таких тяжелых и непоправимых утрат нам пред-

стояло пережить. Прежде чем узнать о ней, мы с Салли покинули

Асгор и, счастливые, впервые за нашу совместную жизнь отправились

в увеселительную поездку.

1947 ГОДУ ИСПОЛНИЛОСЬ СЕМЬ ЛЕТ С

тех пор, как мы с Салли поженились. Если не считать первых двух

недель супружеской жизни, проведенных в старом деревенском доме

Алека Джеймса в Ричмонде, да кратковременных, на субботу и вос-

кресенье, выездов к моей матери в Тэрритаун, у нас фактически не

было никакого отпуска.

Моя матушка достигла к тому времени довольно преклонного воз-

раста. Когда мы встретились с Салли, матушке было уже около вось-

мидесяти пяти лет. Но необычайно энергичная и вечно юная духом,

она во многих отношениях по возрасту — или, вернее, по возрастам —

была нам ровней. Она была верна своим привычкам и взглядам и сохра-

няла постоянную приверженность к республиканской партии. К де-

тям она питала неизменное чувство привязанности, как бы ни скла-

дывалась их жизнь. Это требовало от матушки умения приспосаб-

ливаться ко многим переменам, требовало терпимого отношения к

новым условиям, к новым идеям. Для людей ее возраста это было

редкое качество. Хотя она и продолжала поддерживать отношения со

своими старыми друзьями, наибольшее удовольствие доставляло ей

общение с более молодыми людьми. В течение многих лет (я даже

не помню, скольких) ее постоянной спутницей была школьная подруга

моей сестры Энн Эвери.

Дружа с таким человеком, как Энн, могла ли моя мать не идти в

ногу с событиями? Свободомыслящая, интересуясь вопросами со-

циальной и политической жизни страны и всего мира, активно уча-

ствуя в местной общественной жизни, любя хорошую книгу, хорошую

музыку и будучи сама неплохой пианисткой, Энн делала то, что

должны делать, но о чем обычно забывают родные дети: занималась

просвещением родителей. Энн приложила очень много усилий к тому,

чтобы поддержать в моей матушке чувство душевной молодости.

Кроме того, она оказывала нам неоценимую услугу тем, что делала

каждую нашу поездку в Тэрритаун приятной и запоминающейся; по-

бывать там было для нас поистине событием, которого ждешь заранее.

Но мы говорили об отпусках или, вернее, об отпуске: о первом

20*

— 619 —

XXX МАТУШКА

настоящем отпуске, который мы с Салли собирались себе устроить. Мы

решили ехать на автомашине во Францию, то есть в Квебек; прибыв

туда, мы покатили вдоль широкого русла реки св. Лаврентия до

Персе, что на самом краю полуострова Гаспе.

Казалось странным, что через несколько часов после отъезда из

дому мы уже мчимся по чужой земле, где большая часть населения

не знает и даже не понимает английской речи. Да и французский

язык здесь был не тот, к какому мы привыкли в школе; во всяком

случае, он не так красив, как в школе Хорэса Манна, где учился я,

или в школе епископа Страшана в Торонто, где училась Салли. Но

все же мы могли объясняться; приехав же в Персе, мы снова очути-

лись в той части Канады, где говорят по-английски. Пробыв там не-

сколько дней, мы через Нью-Брансуик и штат Мэн двинулись в свои

края; когда мы подъезжали к Рокленду, откуда были видны селения

Даун Ист, я почуял запах рыбы и морского берега во время отлива.

Это вызвало во мне воспоминания о прошлом, и я сказал:

— Знаешь, Салли, поедем-ка мы на Монхеган.

— Ну что ж, чудесно, — ответила Салли. — Поехали.

— Послушайте, — обратился ко мне капитан судна, прибывшего с

Монхегана, когда я стоял у причала. — Вы случайно не Рокуэлл

Кент?

Конечно, это был я, и, конечно, капитан оказался моим старым дру-

гом Эрлом Филдом, одно время учившимся у меня в воскресной

школе. О чем только мы не говорили, о чем не вспомнили за два часа,

пока плыли на остров! Возвращение в места, в свое время сыгравшие

столь важную роль в моей жизни, было похоже на возвращение на

родину. Мы с Салли бродили по острову, и я показывал ей «в натуре»

места, о которых раньше рассказывал и которые были изображены

на моих картинах, я водил ее по тропинкам, которые некогда протап-

тывал сам. Среди высокого ольшаника и диких вишен мы разыскали

построенный мной домик. Дом был стар, но все же сохранился. Видя

все это, Салли как бы переживала вместе со мной прежние годы. Мое

прошлое словно бы стало частью ее прошлого, а столь дорогой мне

остров был уже дорог и ее сердцу. «Если бы только можно было ку-

пить этот домик!» — говорили мы.

Мы прожили на Монхегане два дня, а затем целый день добирались

на машине до Миддлбэри, штат Вермонт. Приехав туда уже в сумерки,

мы остановились на ночь у Барбары и Алана. Увидев нас, они очень

обрадовались, казалось, были даже растроганы.

— Рокуэлл, — сказал Алан. — Ты, должно быть, устал! Давай вы-

пьем.

И, приготовив коктейль из мартини, он повел меня в гостиную, где

мы сели. Коктейль был очень хорош.

— Рокуэлл, — сказал Алан. — Мне очень жаль, но я должен сооб-

щить тебе печальную весть. Вчера скончалась твоя мать... Были ис-

— 620 —