Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

Бруклина. Мое произношение не отдает ничем особым, как ничем не

отдает и питьевая вода, к которой я привык. Однако в том, что мой

говор несколько отличается от говора большинства моих соотечествен-

ников, я убедился по их замечаниям. Я стал раздумывать, в чем тут

дело, и пришел к выводу, что причина кроется в моем частом обще-

нии с иностранцами и с культурно отсталыми земляками: стараясь

достичь того, чтобы меня хорошо понимали, я с большой тщатель-

ностью произносил слова. Но, как бы то ни было, а солдату казалось,

что сам он говорит, как американец, а я — как англичанин. Это меня

разозлило.

— Я не только не англичанин, — воскликнул я, — но и не особенно

люблю англичан! (Последние слова были сказаны в пылу раздраже-

ния и не соответствовали действительности.)

Лицо солдата расплылось в улыбке.

— Послушай, браток, — отозвался он, — да ведь и мы тоже их не

любим! Слушай, среди нас есть один англичанин. Черт возьми, и до-

стается же ему от нас!

И он с удовольствием начал рассказывать о том, что они творят с

этим бедным британцем.

— Ну, ладно, друг, — сказал он, закончив наконец свой рассказ. —

Ты парень хороший. Надеюсь, что еще встретимся.

И мы поехали дальше.

Когда мы ехали по Колорадо, мы думали: как хорошо было бы

пожить в тени строгих Скалистых гор! Потом мы думали о том,

что хорошо бы пожить в Калифорнии, на этой зеленой, с ветрами

и туманами, полосе побережья между Сан-Франциско и Кармел. Но

вот мы приехали в Новый Орлеан. Как было бы хорошо стать обла-

дателем вон тех разрушающихся реликвий былого великолепия, при-

вести их в порядок, восстановить прежнее изящество! Как хорошо

было бы жить здесь, посвятив себя миру прекрасного! Все это чепуха,

конечно. Из-за подобной чепухи, являвшейся плодом моего вообра-

жения, мне уже приходилось терпеть множество неприятностей.

Хорошо (но и плохо), что я увидел легендарный Юг, проехал на авто-

машине утопающими в зелени южными штатами — вот Луизиана,

Миссисипи, Алабама, вот Джорджия, Северная и Южная Каролина;

на Юге я увидел, с какой щедростью господь бог создал природу;

посмотрев же на негритянские лачуги без окон и людскую нищету, я

увидел, во что человек превратил человека. И там же, на Юге, мы

пережили волнующие, полные почти религиозного благоговения, ми-

нуты, посетив дом великого и доброго человека — Томаса Джефферсона.

В Вашингтоне мы решили нанести визит вежливости советскому

послу Литвинову.

— Он живет в посольстве, — сказала нам некая дама в галерее

Коркоран, куда мы зашли, чтобы узнать адрес посла. — Оно поме-

щается в особняке старого Пульмана. Ужасно, не правда ли?

19 Рокуэлл Кент

— 581 —

— Что же в этом ужасного? — спросил я, несколько озадаченный.

— А как же! Такой чудесный старый дом! Позолоченные дверные

ручки, мраморные стены в фойе и все такое! Конечно, это ужасно!

Но удивил нас не столько дом, сколько то обстоятельство, что

парадную дверь посольства нам открыли двое маленьких смеющихся

детей и их няня, выходившие на улицу погулять. Удивила нас и

чрезвычайная простота приема. Усадив нас за стол, наш очень ра-

душный хозяин подал нам чай, который тут же собственноручно и

заварил. С тех пор как я написал Литвинову приветственное письмо

по случаю его приезда в Америку, у нас завязалась переписка, сде-

лавшая нас друзьями. И теперь мы, как друзья, беседовали о миро-

вых проблемах.

Возвращаясь после долгого отсутствия, все ли испытывают чувство

страха при мысли, что дома стряслась какая-нибудь беда? Не яв-

ляется ли такое предчувствие тяжким испытанием само по себе?

А вдруг дом наш сгорел? — думали мы. А вдруг... Но в этот момент

мы уже достигли вершины холма, с которого была видна вся ферма.

И мы увидели тучи дыма. Да, это был дым, а внизу, вдоль дороги,

стояли автомобили и множество людей. Там что-то горело, но, слава

богу, это не были ни дом, ни амбары! Оказалось, что Джордж, наш

фермер, сжигал кустарник, но не смог управиться с огнем. Пожар

нанес некоторый ущерб лесу, но с помощью соседей был потушен...

Асгор остался цел. И, слава богу, мы были дома!

СГОР! МЫ ВНОВЬ ДОМА И, КАК ВСЕГДА, У

нас опять уйма разных дел. Хотя мои лекционные поездки и давали

возможность поддержать огонь в очаге, обогатить меня они не могли.

За свои побочные выступления в Нью-Йорке и многих других горо-

дах, а также за лекции, организуемые Интернациональным Рабочим

Орденом, одним словом, за все то, что я призван был делать как

гражданин, я обычно не брал никакой платы. Я считал, что люди

должны это делать безвозмездно. Как-то раз ко мне обратились с

просьбой — это было летом 1942 года — приехать в Монреаль и вы-

ступить там с лекцией на вечере, устраиваемом одной организацией

под громким названием «Информационное бюро — Советский Союз в

условиях войны и мира», и спросили при этом, какое я потребую воз-

награждение. Я ответил, что рад буду поехать, а что касается возна-

граждения, то оно мне не нужно.

Наш хозяин — организатор вечера, встретивший нас в гостинице

«Риц», где нам был предоставлен номер, оказался весьма любезным.

Это был высокий, статный, солидного вида мужчина с юмором до-

вольно странного свойства. Сохраняя на лице самое серьезное и даже

важное выражение, он делает какое-нибудь замечание, кажущееся

невинным, а потом смотрит на вас в упор и подмигивает. Вы вынуж-

дены из вежливости, даже если шутка до вас не дошла, делать вид,

что поняли ее, и подмигивать в свою очередь. Так продолжалось до

тех пор, пока я не выяснил истинную причину подмигивания: это

был тик, с которым наш знакомый не мог справиться. Однако никто

из нас от этого не пострадал.

Насколько либеральна в ту пору была атмосфера, насколько силь-

но — вместо прежнего недоверия со стороны некоторых кругов — чув-

ство дружбы к нашему союзнику, Советскому Союзу, видно из того,

что в течение трех дней, пока я находился в Монреале, я выступил в

банкетном зале гостиницы «Риц», в Художественном музее, на зав-

траке членов мужского клуба, перед большой группой студентов

университета Макгилл и дважды — по радио.

19*

— 583 —

XXIV РОЖДЕСТВО

В последний день нашего пребывания в городе хозяин спросил:

— Не хотите ли посмотреть нашу штаб-квартиру?

Мы изъявили желание и пошли с ним пешком по улице Шербрук.

Вот мы миновали кварталы красивых зданий, прошли территорию

университета Макгилл и все шли и шли. Наконец мы достигли

района ветхих домов, некогда занимаемых семьями и теперь превра-

щенных в пансионы. В один из таких домов мы зашли. Поднявшись

по старой полусгнившей лестнице, мы оказались в темной, узкой при-

хожей и осторожно, ощупью спустились в подвал. Наш хозяин отпер

дверь, и мы вошли в комнатушку размером около двенадцати квад-

ратных футов. Скудный свет проникал в нее через два маленьких

окошка, прорезанных у самого потолка. В комнате стояли большой

письменный стол с множеством бумаг, столик с пишущей машинкой и

еще столы с кучами книг и брошюр. Всюду в хаотическом беспорядке

лежали советские кустарные изделия и сувениры. Были там также

три стула с жесткими сиденьями, с которых хозяин снял какие-то

вещи, чтобы дать нам возможность сесть. В одном из углов комнаты

стояла маленькая, узкая, ветхая постель. Так мы познакомились с

«Информационным бюро — Советский Союз в условиях войны и

мира». Руководителем его был наш хозяин Луис Кон, а в этой ком-

натке находилась его «контора».

Многие из нас, когда были маленькими, слышали рассказ о двух

английских офицерах, которые в суровую зиму Вэлли Фордж были

приглашены пообедать с американским офицером Фрэнсисом Марио-

ном, по прозвищу Болотная Лиса. Узнав, сколь мизерным вознагра-

ждением довольствуются американцы, британские офицеры пред-

почли уйти в отставку, чем воевать против людей, терпевших

лишения в борьбе за правое дело. Такое же чувство, возможно,

испытывали люди благородной души по отношению к Луису Кону и

к делу, за которое он боролся. Отец Луиса при царском режиме был

богатым русским промышленником. Сам Луис принимал участие в

неудавшейся революции 1905 года; после ее поражения он эмигри-

ровал из России. Начав жизнь в Канаде без гроша, он постепенно

достиг солидного положения в обществе. Вместе с тем, любя страну,

ставшую его второй родиной, и страну, в которой он родился, он

сразу же после революции, сохраняя лояльность по отношению к

Канаде, всецело посвятил себя делу взаимопонимания и дружбы. Он

не был ни членом Коммунистической партии, ни агентом Советского

Союза, но его деятельность, приведшая к созданию «Информацион-

ного бюро», в чьем штате насчитывался один человек, стоила ему

положения в обществе и всех его средств. Осталось только уважение

окружающих, но доходов оно не приносило.

Поскольку мы уже начали говорить о русских, давайте посвятим

им всю главу, перед тем как — говоря словами одного моего аноним-

ного корреспондента — вернуться к тому, с чего начали. В ноябре

— 584 —

1942 года мы с Салли прочли сообщение о пятнадцати советских

студентах, прибывших в США в порядке обмена и слушавших лек-

ции в Колумбийском университете. Эти молодые люди приехали в

чужую страну, друзей у них, вероятно, нет. Куда они пойдут, что

будут делать на рождество? Давай пригласим их всех в Асгор! И мы

тут же написали письмо русскому генеральному консулу в Нью-

Йорке. Но проходит неделя, потом вторая, а ответа все нет. Обижен-

ные таким пренебрежением, мы написали послу. Письмо подейство-

вало: нам сообщили, что двенадцать студентов, шесть девушек и

шесть юношей, будут рады воспользоваться нашим приглаше-

нием.

Мы пригласили их совершенно импульсивно, без всяких размышле-

ний — нам просто очень хотелось побыть в обществе русских. Но

весть об их согласии приехать и сам приезд чрезвычайно взволновали

нас; все возраставшая доброта, задушевность, чувство дружбы, про-

являемое гостями, озарили весь этот день, ночь, потом еще день и

еще ночь, которые они у нас пробыли. Как скучали мы, когда они

уехали, и какие удивительно счастливые воспоминания сохранились

у нас об этом рождестве!

Я не стану рассказывать здесь о программе празднеств (она была

типична для всякой американской семьи, где приходилось воспиты-

вать детей) или о том, что мы ели и пили (во многих отношениях

наше угощение было хуже того, которое мог позволить себе на ро-

ждество более или менее обеспеченный фермер, и лишь в немногих

лучше). Не буду я рассказывать и о самих гостях, об их характерах

и взглядах. Никаких интервью мы у них не брали. Для нас доста-

точно было знать, кто они и где их родина. Мы не испытывали же-

лания с наивностью или наглостью газетного репортера задавать им

вопросы вроде следующих: носят ли русские женщины шелковое

белье? Носят ли мужчины трусы? Допускается ли в Советском

Союзе свобода вероисповедания? Что бы мы ни стали спрашивать

у них — об образе их жизни, об их народе, системе образования,

форме правления, — достаточным ответом на все эти вопросы были

они сами.

Теперь я хочу поговорить об американцах. Я расскажу о том, ка-

ким отзывчивым может быть сердце даже у янки; о том, что за

молчаливостью, являющейся предметом нашей гордости, кроется

сердечность, которая, если дать ей проявить себя, помогла бы нам

завоевать друзей во всем мире. Расскажу о чувстве доброй воли по

отношению к нашим союзникам — чувстве, которому требовался

лишь объект (а в данном случае было сразу двенадцать объектов),

чтобы найти свое выражение в сердечном гостеприимстве. Расскажу

о той готовности, с которой глубоко заблуждавшиеся и предубежден-

ные люди видели в этих студентах живое доказательство ошибочности

своих представлений.

— 585 —

С того момента как студенты вышли из такси у вокзала Гранд Сен-

трал и направились с чемоданами в руках к поезду, они стали го-

стями американского народа. Носильщики на вокзале, официанты в

вагоне-ресторане, будучи предупреждены своим профсоюзом, оказали

им особое внимание. Другие профсоюзы... Но подождите! Сначала до-

везем наших гостей до Асгора.

Словно бы для того, чтобы русские почувствовали себя у нас как

дома, пошел густой снег. Он засыпал дороги, деревья, превратил в

полярные пустыни поля. Дом наш к моменту их приезда сверкал, как

рождественская елка.

— А теперь, — сказал им хозяин дома, когда они привели себя

в порядок после путешествия, — следуйте за мной.

С чувством скрытой гордости за сюрприз, который я для них при-

готовил, я привел их в бар, полный разных вин и освещенный не-

оновым светом.

— Ой! — вскрикнули девушки. — Как замечательно! Киоск с со-

довой!

Пусть я никогда больше не услышу подобных слов: на исполнен-

ного благих намерений хозяина они подействовали как ушат ледя-

ной воды, вылитый на голову.

Русским студентам было неведомо, что в тот же рождественский

день, рано утром, к нам приехала их однокурсница американка.

Узнав, что она является нашим общим другом, мы спешно вызвали ее

из Нью-Йорка, чтобы приготовить русским сюрприз. Мы завернули

девушку с головы до ног в цветную бумагу, обвязали яркими лентами

и положили ее под елкой вместе с другими подарками. После этого

мы пригласили наших гостей посмотреть, что принес нам дед Мороз.

«Развяжите сверток!» — сказали мы девушкам. Они бросились рас-

путывать ленты. Когда из свертка показалась человеческая рука, то

девушки на мгновение испугались. Но вот откинута куча бумаги, и

из-под елки выскакивает их юная подруга — комната оглашается

радостными восклицаниями.

Подарков было множество. Разные вкусные вещи от Интернацио-

нального Рабочего Ордена; книга от Беннетта Серфа; подборка

журналов «Фотокамера» от издателя Тома Малони; вино от Кор-

лисса Ламонта; водка от нашего друга Ганса Гинрихса; картины от

наших друзей-художников и много всякой всячины от нас. Привет-

ственные письма: от Национального профсоюза моряков; от проф-

союза рабочих горных, прокатных и литейных предприятий; от Аме-

риканской ассоциации работников связи (Конгресс производственных

профсоюзов); от профсоюза художников и Объединенного профсоюза

конторских служащих и лиц свободных профессий; от Объединенного

профсоюза рабочих автомобильной промышленности; от Аллена Уор-

двелла, представителя Организации помощи России во время войны;

от сенатора Клода Пеппера; от представителя радио Кэри Лонг-

— 586 —

майра. «Дорогие друзья, — писал Гарри Бриджес от имени Интерна-

ционального профсоюза портовых грузчиков, — желаю вам веселого

рождества и счастливого Нового года. Это — от всего сердца, потому

что вы представляете самый доблестный народ в мире и потому что

вы и ваша страна доказали, что борьба за жизнь и свободу будет

победоносной». Маркантонио, заканчивая свое письмо, писал: «С чув-

ством глубокого волнения мы желаем вам, вашей великой армии,

вашему великому народу величайшего счастья в наступающем году —

счастья победы оружия Объединенных Наций, уничтожения фашист-

ского варварства».

Было еще много писем. Читая нашим гостям эти приветствия,

мы могли с полным основанием сказать, что в это рождество их при-

нимает у себя вся Америка. Свои горячие чувства к русским студен-

там выражала и та маленькая часть Америки, куда входил наш го-

родок и окружающие селения. Вслед за приемом в нашем доме, на

который были приглашены, так сказать, лучшие люди городка, мы

получили ответные приглашения побывать в их домах. Познакомив-

шись с нашими гостями, мистер Роджерс, престарелый управляю-

щий местной фабрикой, с искренним удивлением сказал мне:

— Я не представлял себе русских такими!

Да, к изумлению многих, русские оказались такими же, как их

собственные сыновья и дочери.

Чувства симпатии были взаимными. Студенты, посетившие в во-

скресенье англиканскую церковь, нашли, что она похожа на церкви,

которые они видели у себя дома. Им понравились и служба и свя-

щенник. С католической мессы, состоявшейся в ночь под рождество,

все пришли домой сияющими, растроганными тем, что там услы-

шали.

Снова пошел густой снег и потому ехать с визитами в дальние

селения было невозможно; зато, пользуясь обилием снега, мы устро-

или традиционное катание на санях. Надев на себя все, что было в

доме (от эскимосских шуб из оленьего меха, штанов из шкуры мед-

ведя и до шерстяных юбок и платков старой няни), мы, двадцать

человек и две собаки, уселись в большие сани, запряженные ло-

шадьми, и отправились на прогулку по окрестностям. В течение

нескольких часов Адирондакские холмы оглашались русскими пес-

нями; гости, веселясь, кричали, играли в снегу. Вся окружавшая их

обстановка казалась им родной: заснеженные поля, мы, наши

друзья и — стоит ли удивляться? — добрая русская водка, которую

мы пили.

Гости покинули наш дом уже после Нового года. Благодаря нас за

прием, они сказали:

— За эту неделю мы узнали Америку лучше, чем за все три ме-

сяца пребывания в Нью-Йорке. Мы полюбили ее.

Да, наш народ мог бы завоевать любовь всего мира!

— 587 —

Примерно через месяц, отчасти под влиянием визита русских,

группа жителей городка — человек десять — организовала кружок для

изучения темы: «Союзники Америки в войне». Первое, что они взя-

ли, — это Конституцию СССР. Беседу на эту тему провел местный

адвокат. Читая Советскую конституцию, он сравнивал ее с американ-

ской. Занятие прошло с большим успехом. Успех был настолько велик

и открывал такие перспективы для укрепления взаимопонимания и

симпатий к России, что местный священник решил предостеречь всех

католиков от участия в занятиях кружка, а переодетые полицейские

из Бюро расследований уголовных дел штата Нью-Йорк поспешили

приехать в наш городок и запугать тех членов кружка, которые, по

их мнению, побоятся угрозы. Стали кричать о появлении «комму-

нистов», и кружок вынужден был прекратить свою деятельность. Все

ростки доброй воли, появившиеся во время того рождества, были

брошены в змеиное гнездо предрассудков.

Лет десять спустя журнал «Лайф» писал: «В Европе и особенно

в Англии чувство молчаливой, но острой неприязни к американской

политике и, что еще хуже, к американскому народу, столь велико и

в последнее время усилилось до такой степени, что государственные

деятели даже не осмеливаются говорить о нем открыто».

1943 ГОДУ, О КОТОРОМ Я ПИШУ В

этой главе, исполнилось ровно пятнадцать лет с тех пор как семья

Кентов, купив ферму и построив дом, переехала туда и вступила в

права владения. Ферма и семейство Кентов — какие огромные пере-

мены произошли в наших взаимоотношениях за эти пятнадцать лет!

Все складывалось незаметно, самым коварным образом. В 1943 году

уже не мы владели Асгором, а Асгор нами.

Разумеется, ферма лежала на нас тяжким грузом и в годы кризиса.

Но ничего другого в этот период и нельзя было ожидать. Придут хо-

рошие времена, и все изменится, думали мы. Но вот пришли хорошие

времена, и сразу надвинулась война. Изменилось ли что-нибудь у нас

к лучшему? Нет, не изменилось. Ферма похожа на семью: бремя

ответственности за нее, равно как и привязанность к ней, с годами

все увеличиваются. Но есть и разница: ферма не взрослеет и не

уходит из-под твоего крыла, как уходят дети. И хотя по своим мас-

штабам (количеству земли и машин, величине амбаров и коровников,

числу голов скота) наша ферма теперь напоминала собой неуклю-

жего взрослого человека, она по-прежнему оставалась в такой же за-

висимости от нас, в какой была в раннем детстве; только уход за

ней стал обходиться гораздо дороже. Что же было делать? Отказаться

от нее? Нет, на это мы уже не могли пойти: мы ее полюбили. Она

приковала нас к себе узами сердечной привязанности. А потом про-

изошли события в Пирл-Харборе, и началась война.

Помимо чувства любви, вынуждавшего нас нести все тяготы вла-

дения, помимо нашего пристрастия к тихой, спокойной жизни, воз-

можность которой давал Асгор, усиленно заниматься делами фермы

нас заставлял теперь патриотический долг. Мы владели землей и

коровами: мы были обязаны не только производить продукты ради

победы, но и увеличить производство, использовав для этого все имев-

шиеся возможности. С тех пор как в наши руки перешли забро-

шенные луга, к ним было приложено немало усилий. В результате

количество тонн сена, получаемого с этой земли, резко возросло: на

месте одной травинки росло уже не две, а целых двенадцать.

— 589

—

XXV ЕЩЕ ОДНА КНИГА

— Что вы собираетесь делать с этим помещением? — спрашивал

меня сосед-фермер при виде огромного сеновала, построенного над

новым коровником.

— Хочу здесь складывать сено, — отвечал я.

Он засмеялся.

—Да вы не запасете столько сена, если и будете косить его сто

лет!

Но сосед был неправ: в хорошие годы этот сеновал оказывался

даже тесным. Не хватало также и стойл для коров, хотя сена и куку-

рузного силоса для них было вдоволь. Тогда мы расширили коров-

ник, пристроили новое крыло к конюшне, заложили еще одну силос-

ную яму. Опасаясь, что в военное время будет трудно доставать зерно

для корма, мы стали закупать его чуть ли не вагонами. Это означало,

что надо было строить новый амбар. Могли понадобиться в большом

количестве сельскохозяйственные машины — мы начали скупать и

их. В результате пришлось построить большой сарай для тракторов,

сеялок, косилок, жнеек, граблей, плугов, борон и прочего. Это обходи-

лось дорого; чтобы скопить достаточно денег, надо было трудиться

не покладая рук.

В письме Артуру Прайсу (о нем мы расскажем позднее) я писал:

«Мне кажется, что единственно, чем в нынешнее время может слу-

жить художник своей стране, — это заниматься каким-нибудь другим

делом. Моим «другим делом» является производство молока. Чтобы

производить больше молока, я должен расширить скотный двор.

А для этого я вынужден браться за всякую работу, какая попа-

дается под руку. Возможно, что еще придет время, когда мои ко-

ровы отблагодарят меня, дав мне возможность заниматься тем, чем

я хочу».

Несмотря на войну, заказы у меня не иссякали — я делал эксли-

брисы, фабричные марки, плакаты, иллюстрации, рекламные рисунки.

Изредка кто-нибудь из заехавших в нашу глушь покупал у меня кар-

тины. Поверьте, что мы очень нуждались в деньгах, однако никакой

нуждой нельзя было объяснить то безрассудное дело, которое мы

вскоре предприняли: продавать молоко в бутылках. Нас привело к

этому стечение обстоятельств.

Если бы местный торговец не обсчитывал нас, мы по-прежнему

сбывали бы ему оптом наше прекрасное джерсейское молоко.

Если бы у этого торговца было в продаже наше молоко, то люди

не приезжали бы на машинах в Асгор в часы дойки, чтобы наливать

его в свою посуду.

Если бы торговец, узнав об этом, не пожаловался властям в Олбани,

то ни один из его конкурентов не обратился бы к ним за разреше-

нием на продажу нашего молока.

Если бы власти Олбани не отказали одному из просителей в таком

разрешении, то я не разозлился бы и не поехал туда хлопотать за

— 590 —