Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

музеях Соединенных Штатов, еще реже, чем картины Эдуарда Хоппера. Но уже

картины гренландского цикла, написанные в 1929—1935 годах, я смог посмотреть

только на стенах тесной небольшой квартиры Дэна Бёрн-Джонса в Оук Парке, на

далекой окраине необъятного Чикаго! Живопись Кента раздражает приверженцев

абстрактного, сюрреалистического или нео-экспрессионистического искусства в США,

и ее стараются забыть или по крайней мере отодвинуть в далекое прошлое. В Совет-

ском Союзе выставки живописи и графики Кента обошли всю страну, от Риги до

Иркутска, его работы видели миллионы зрителей, и всем он хорошо известен, близок

и дорог не только как человек, но и как художник. Этой его судьбе радуются в Аме-

рике лишь такие же, как он, художники прогрессивного реалистического лагеря, как

близкие к нему по возрасту, так и всех следующих, более молодых поколений. Таким

большим мастерам, как Эдуард Хоппер или Антон Рефрежье, Рафаэль Сойер или

Джек Левин, Эндрью Уайес или Джезеф Хёрш, в наших музеях были бы отведены

целые залы. В американских музеях изредка можно встретить одну-две их картины.

О более молодых и менее ярких художниках реалистического направления не при-

ходится и говорить, а в то же время музеи и выставки полны ничем не примеча-

тельными и не оригинальными созданиями совсем начинающих, даже еще не кон-

чивших художественный институт абстрактных или нео-экспрессионистических живо-

писцев и скульпторов, чьи творения, сделанные из тряпок, гаек или раздавленных

автомобилей, создают зрелище столь же пугающее и унылое, как попадающиеся по

дороге, на окраинах больших городов, автомобильные «кладбища».

В реалистическом американском искусстве двадцатого века после Кента выдвину-

лось уже несколько поколений сильных и самобытных художников, столь же непо-

хожих друг на друга, насколько неотличимы между собой многочисленные абстракт-

ные или нео-экспрессионистические живописцы и скульпторы. Реалистическое тече-

ние в современном искусстве США — одно из самых сильных, изобильных и свое-

образных в мире. К нему примыкают лишь по-настоящему убежденные и принци-

пиальные художники; в их рядах не найдется ни дельцов, ни приспособленцев, ни

людей, плывущих без руля и без ветрил по течению моды. Выдержать постоянное

давление давно установившихся и господствующих, глубоко реакционных обществен-

ных вкусов и мнений могут только серьезные и преданные своей идее художники.

Кент принадлежит к их числу. Он горячо любит свою страну и свой народ и

озабочен тем, чтобы выразить чувства и мысли своего народа — будь то восхищение

ослепительной красотой американской осени, непривычно яркой и напряженной для

европейского глаза, или будь то негодование и возмущение против человеконенавист-

нических, фашистских идей, у которых, к сожалению, находятся фанатические при-

верженцы — особенно в южных Штатах. Искусство Кента столь же многообразно и

щедро, как и его жизнь. Его живопись прославляет красоту величественной, эпиче-

ски спокойной, безмятежно ясной природы, дружественной человеку, несмотря на

свою суровость и строгость. Гренландские картины (превосходно представленные в

музеях Москвы, Ленинграда, Киева, Еревана) были бесспорной вершиной его живо-

писных исканий. Но и сейчас из его рук могут выходить картины не худшего каче-

ства, хотя он давно уже от пейзажей далеких северных стран перешел к пейзажам

близких его сердцу Адирондакских гор (на севере штата Нью-Йорк) или берегов и

островов штата Мэн, где когда-то жил в юности.

— 11 —

Особенно широка по своему диапазону графика Кента — та сфера его творчества,

в которой он не имеет себе равных в американском искусстве двадцатого века. Дей-

ствительно, после таких вершин американской графики девятнадцатого века, ка-

кими были виртуозные и нежные офорты и акварели Уистлера и удивительные,

сверкающие как самоцветы акварели Хомера, — гравюры, литографии и рисунки

Кента представляют собой самое значительное, что было за последние полвека в

американском графическом искусстве. Его права на первое место в современной аме-

риканской книжной и станковой графике не решаются оспаривать даже апологеты

абстрактного искусства. Графика проходит сквозь всю жизнь Кента и в наибольшей

степени выражает все его политические, социальные, философские, моральные, эсте-

тические мнения и идеи. Словно в противовес (или в дополнение) к эпическому по-

кою его живописи, графика Кента несет в себе напряженное и бурное волнение, ро-

мантическую тревогу, героический пафос, остроту сатиры и полемики — всю слож-

ную ткань беспокойной, ищущей, убежденной или сомневающейся душевной жизни

художника. Его рисунки к Шекспиру или к Уитмену, его обширная серия иллюстра-

ций к Мельвиллю, его антифашистские плакаты и карикатуры, его рисунки и гра-

вюры ко всем им написанным книгам — это целый мир ярких, сильных, иногда при-

чудливых или озорных образов, обилия которых с избытком хватило бы на несколь-

ких художников. Большая часть созданных им за свою жизнь графических произве-

дений была, вместе с восьмидесятью картинами, подарена Кентом советскому народу

и находится в Москве, в Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, где

хранится и большая подаренная коллекция иллюстрированных им книг.

С Советской страной Кента тесно связывает не только то, что очень много его

созданий, в том числе много самых лучших его работ, стало достоянием советского

народа и что его искусство получило у нас всенародное признание. Дружеские от-

ношения связывали и связывают Кента со многими крупнейшими советскими худож-

никами: С. В. Герасимовым, М. С. Сарьяном, Ю. И. Пименовым, Г. Г. Нисским,

Д. А. Шмариновым, Кукрыниксами, В. Н. Горяевым, А. А. Мыльниковым, О. Г. Ве-

рейским и другими, но эти дружеские связи тянутся далеко за пределы мира искус-

ства, в самые дальние концы Советской страны. Поэтому и большая автобиография

Кента, переведенная на русский язык, будет несомненно принята не как открытие

незнакомой прежде чужой жизни, а как сердечное послание от давнего друга.

А. Чегодаев

ДНАЖДЫ, В КОНЦЕ

ненастного, мрачного зимнего дня, в слякоть и темень, герой

этой книги приехал в небольшой городок в Новой Англии, где в тот

же вечер должен был прочитать лекцию. На вокзале его не встречала

нетерпеливая делегация отцов города, в гостинице его не ждало

письмо от устроителей лекции. Все же каким-то образом он выяснил,

где и когда назначено выступление, и явился на место в указан-

ный час.

В вестибюле ветхого старого здания стоял пожилой джентльмен.

Почтенный вид, возраст и несколько старомодный костюм с черным

галстуком настолько отличали этого джентльмена от стремившейся

в зал толпы неопределенного вида молодых людей, что можно было

со всей вероятностью счесть его председателем вечера.

Так оно и оказалось. Пройдя за сцену, мы сели с часами в руках

ждать сигнала выйти на старт.

— Я не знаю, какова будет ваша сегодняшняя аудитория,

м-р Кент, — сказал мой спутник. — Дело в том, что на эти лекции,

которые проводятся на средства фонда Уокера, вход свободный. В та-

кой вечер, как сегодня, молодежь заходит сюда с улицы в поисках

местечка, где можно погреться.

Я выглянул в зал. Он был полон. Погода в тот вечер действительно

стояла ужасная.

— Что же, — сказал пожилой джентльмен, последний раз взглянув

на часы, — думаю, что вы можете начинать.

— А разве вы не собираетесь представить меня публике? — спро-

сил я с некоторым недоумением.

— Нет, — ответил он, — нет, мы не представляем наших лекторов.

Выходите и начинайте говорить.

Мы последуем примеру старого джентльмена — устроителя лекций

за счет фонда Уокера — и не будем предпосылать этой книге ника-

— 13 —

ВВЕДЕНИЕ

кого введения. Мы не будем излагать благородных целей, которые

она себе ставит, и не станем робко извиняться за ее несовершенства

и те пропуски и сокращения (составляющие, вероятно, десятую долю

полного текста), которые были сочтены мною необходимыми в этом

русском издании. Мы не предъявим никакого алиби.

Итак, начнем.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ,

в которой наш герой, сообщив кое-что о своих предках,

в должное время сам появляется на свет, сосет материнское

молоко, вырастает из младенческого возраста, начинает

ходить в одну школу за другой и, наконец, с грузом высо-

ких идей, вооружившись профессией, пускается в плаванье

по житейскому морю.

Рисунок для плаката выставки в галерее Вильденштейн

СЕ ЭТО, ПО СУЩЕСТВУ, НАЧАЛОСЬ

совсем не в июньское утро семьдесят один год назад; и тут не произо-

шло никакого чуда, ничего такого, чего не бывало прежде.

Дети, как желуди, падают с древа — родословного древа, и если мы

хотим знать, что вырастет из маленького зернышка, надо лишь под-

нять голову и взглянуть на дерево, с которого оно упало, отыскать

глазами тот отросток, с которого семечко сорвалось, затем ветку, на

которой держится этот отросток, наконец, — ствол, спуститься вниз по

стволу до самых корней и посмотреть, какая почва питала это дерево.

Какие незапамятные дали истории, какие расы и пращуры, какие

скрещения и влияния, какой поток разнообразных культур во все

новых и новых бесконечных сочетаниях и пропорциях дает себя

знать при появлении на свет каждого, пусть самого несчастного че-

ловеческого младенца! Ведь дети не приходят «ниоткуда», как гово-

рит нам один поэт, напротив, дети — это порождение всего человече-

ства. С каждым ребенком время как бы подводит итоги прошлому и

открывает свою новую страницу.

Из Англии, в которую бог знает откуда и когда пришли бритты,

а вслед за ними римляне, англы, саксы, пикты, скотты, юты, даны

и норманны, чтобы завоевывать и порабощать, чтобы селиться, сме-

шиваться, жениться, насиловать и в конце концов создать англий-

ский народ, — из этой Англии в Глостер, в колонии Массачусетс,

незадолго до 1643 года приехал некий Томас Кент с женой и тремя

малыми детьми.

В 1812 году Зенас Кент из Миддлтауна в штате Коннектикут, пра-

внук Томаса в четвертом поколении, солдат, сражавшийся пять лет

в рядах четвертого коннектикутского полка во время войны за неза-

висимость, плотник и столяр по профессии, переселился с женой

в Мантую в штате Огайо. С ним вместе сюда приехал и его сын,

Зенас-младший, тоже плотник и столяр, женатый на дочери плот-

ника. Почва Огайо оказалась плодородной для осевших на ней Кен-

тов, потому что Зенас-младший добился здесь успеха. Купец, маклер,

строитель и подрядчик, владелец мельницы и, наконец, председатель

— 17 —

I РОДОСЛОВНОЕ ДРЕВО

правления основанного им банка «Франклин Нейшнэл», он стал родо-

начальником династии, в честь которой поселок Франклин Миллз

был переименован в Кент.

Несмотря на то, что впоследствии к нему пришло бессмертие и

всемирная известность, гораздо меньшим почетом пользовался в этом

поселке некий биржевой делец, торговец скотом и фермер по имени

Джон Браун. Браун находился уже в весьма стесненных материаль-

ных обстоятельствах, когда в 1835 году, возможно, по совету Зенаса

Кента и безусловно при его финансовой помощи, он переехал в Фран-

клин Миллз. Весьма вероятно — хотя, насколько я знаю, это и не

подтверждено документально, — что Кент был полностью в курсе дел

Брауна по оказанию помощи беглым рабам, а Браун в свою очередь

знал, что беглые находят на время убежище в Франклин Миллз.

С самых ранних пор, как только возник этот поселок, здесь ненави-

дели рабство. Когда в 1859 году бывший житель Франклин Миллз

Джон Браун был отдан под суд и приговорен к казни по обвинению

в государственной измене, его оплакивало все население поселка,

а в день, когда он был повешен, с часу до двух часов пополудни

звонили все церковные колокола.

Сотни людей спешили из Франклин Миллз в соседнюю Равенну,

здесь был устроен митинг, на который, как гласило объявление, при-

глашались леди и джентльмены, ненавидящие угнетение и все его

кровожадные, злобные и дикие жестокости и сочувствующие муче-

нику, преданному делу свободы.

Джон Браун нашел множество друзей в Франклин Миллз. Он поте-

рял там свою последнюю рубашку. Начиная с того времени, когда он

вступил партнером в кожевенную фирму Зенаса Кента, которая прекра-

тила свое существование еще до окончания строительства мельницы,

целых десять лет Брауна преследовали одна за другой беды и

неудачи, затронувшие даже его отца. Однако, хотя в книгах Зенаса

Кента и его сына долго числились неоплаченные счета и опротесто-

ванные векселя Брауна, его деловая репутация осталась незапятнан-

ной. Марвин Кент, сын Зенаса, назвал Брауна человеком твердых,

глубоких и сильных убеждений, поколебать которые, пока он был

жив и здоров, не могло ничто на свете.

В 1860 году Зенас Кент, председатель правления банка «Кент Ней-

шнэл», казначей Атлантической и Великой Западной железных

дорог, владелец мельницы и финансист, переехал в близлежащий

Кливленд. Пять лет спустя он умер, оставив после себя девятерых

детей, одним из которых был мой дед, Джордж Льюис Кент.

Итак, начиная с того самого дня, когда к берегам Америки прича-

лил знаменитый корабль «Мэйфлауер», люди покидали старую

Англию, устремляясь в Новую. Встречаясь, вступая в браки здесь,

в этом прекрасном мужественном мире, и рождая сыновей и дочерей,

в свою очередь вступавших в браки, сквозь вереницу поколений они

— 18

—

словно бы спешили по ступенькам времен к той встрече в Огайо,

которой я ровно наполовину обязан своим рождением.

Корабль «Мери и Джон» водоизмещением в четыреста тонн, что

отплыл 20 марта 1630 года из Плимута в колонию Массачусетс, был

для своего времени большим судном. Многие эмигрировали в Новый

Свет ради тех экономических, политических и религиозных свобод,

которые Америка обещала, ради возможностей, которые она давала

купцам, ремесленникам и фермерам, а в Массачусетс и вообще на

североатлантическое побережье — в надежде на рыболовные

угодья.

Но людей, отплывших в тот день на корабле «Мери и Джон», объ-

единяли скорее благочестивые цели. Объявив себя на торжественном

собрании накануне отплытия общиной индепендентской церкви и

назначив двух священников и дьяконов (одним из которых был

Уильям Рокуэлл), они, как гласит старинная хроника, решили, что

слово божье будет «звучать и толковаться каждодневно в течение

всего плаванья».

Высадившись в устье Чарлз-Ривер, они поднялись в небольших лод-

ках вверх по реке и наконец с помощью дружественных индейцев

поселились на месте, звавшемся у индейцев Маттапан и переимено-

ванном впоследствии в Дорчестер.

«Демократия, — писал губернатор Массачусетса Уинтроп, — счи-

тается цивилизованными народами самой низшей и самой худшей

из всех форм правления». Это предубеждение, претворенное на прак-

тике, сильно мешало свободолюбивым поселенцам Дорчестера, и

скоро дьякон Рокуэлл вместе с половиной населения переехал

в Виндзор, в штате Коннектикут. Вновь обретя свободу в еще необ-

житом отдаленном краю, род Рокуэллов жил здесь до тех пор, пока

правнук дьякона в четвертом колене Сэмюэл не переехал в новое

поселение Коулбрук, где у него родился шестой сын — первый мла-

денец, родившийся в Коулбруке. Мальчика поэтому назвали Альфой.

В надлежащее время у Альфы родился сын Эдуард; Эдуард вырос,

окончил Йельский университет, вступил в адвокатскую корпорацию

в городе Нью-Хэйвене, женился, переехал в Кливленд, штат Огайо,

где и вырастил дочь Матильду, которой суждено было стать моей

бабушкой.

Мы вытянули только две ниточки из клубка, две прядки из пау-

тины, которую начали ткать, и сплели восемь поколений; род То-

маса и дьякона, если не считать неизбежных переплетений, дал нам

двести пятьдесят четыре семейства, а вместе с американскими пред-

ками Матильды и Джорджа пятьсот восемь семей, каждую со своими

нравами и обычаями. Слишком много, чтобы заниматься ими всеми!

Оставим же их и продолжим наш рассказ.

От бедности, которую они знали порой, к богатству; от тяжелого,

честного, будем надеяться, труда к заслуженному изобилию; приви-

— 19

—

легии богатства — обеспеченность и образование — первыми унасле-

довали Джордж Кент, его братья и сестры и в некоторой степени

Матильда Рокуэлл и ее близкие. Пока молодой Джордж Кент учился

в Юнион-колледже, Матильда развивала свое очень крупное музы-

кальное дарование. В 1852 году, через три года после того, как

Джордж кончил колледж, они поженились. Кроме семейных преда-

ний о таланте Матильды и о ее чудесных душевных качествах, кроме

фотографий, свидетельствующих о ее замечательной красоте, сведе-

ний о бабушке у меня, к сожалению, очень мало. Она умерла задолго

до моего рождения. Еще меньше сведений у меня о моем деде Кенте.

Можно предположить, что он преуспевал в делах — в свое время он

стал оптовым торговцем в Нью-Йорке и владельцем гостиницы

«Букингэм». Она стояла на том месте, которое занимает теперь фирма

«Сакс и компания». К несчастью, или, может быть, к счастью, богат-

ство деда не перешло к моему отцу и его семье. Оно лишь дало ему

обеспеченное детство и возможность получить весьма основательное

образование. Дед умер в 1884 году, оставив после себя вдову от вто-

рого брака.

Мой отец Рокуэлл Кент родился в Бруклине в 1853 году. Он гото-

вился к поступлению в колледж в Эксетерской академии и после

года занятий в Йельском университете поступил в Гарвардский.

Весной 1872 года он оставил Гарвард, чтобы взяться за изучение

горного дела в Колумбийском университете. Со степенью магистра

инженерных наук этого университета отец продолжил и завершил

свое профессиональное образование во Фрейбурге в Германии. Полу-

чив там ученую степень, он возвратился в Америку, провел год

в Калифорнии, затем снова поступил в Колумбийский университет на

юридический факультет. Став юристом, он вместе с Джозефом Ауэр-

бахом открыл юридическую контору, а впоследствии вошел в качестве

компаньона в фирму «Лоури, Стоун и Ауэрбах». Он был очень музы-

кален и превосходно играл на модном тогда, да и всегда прекрасном

инструменте — флейте. Что ж, оставим его вместе с его флейтой и

рассмотрим теперь другие ниточки из нашего семейного клубка.

Джон Джордж Готтсбергер, родившийся в Вене в третьей четверти

восемнадцатого века, был младшим сыном в большой семье, жившей

в известном достатке в те дни расцвета империи. Не желая, чтобы

этот младший сын последовал примеру старших братьев и поступил

на военную службу, отец, дав юноше свое благословение, добрые со-

веты и щедро снабдив деньгами, отправил его в Англию; оттуда мо-

лодой человек должен был отплыть в страну, которая в тот самый

год завоевала свою независимость.

Именно во время этого плавания в Америку, а может быть, во

время другого, юный Готтсбергер встретился с юным сотоварищем

иммигрантом Джоном Джекобом Астором и посоветовал ему заняться

пушной торговлей. Что Астор последовал этому совету — историче-

— 20 —