Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

напечатать картину в календаре на 1946 год. Путем переписки пред-

ставители компании быстро договорились со мной обо всем, и я мог

браться за работу. Но случилось так, что в начале зимы 1946 года

рабочие завода в Скенектади, принадлежащего «Дженерал электрик»,

объявили забастовку, пригласив меня, как и многих других, принять

участие в пикетировании завода. Это приглашение поставило меня в

трудное положение, ибо, учитывая имевший место инцидент с фир-

мой «Лэксайд пресс», я должен был ждать аналогичных неприят-

ностей. Тем не менее, как и в случае с Доннелли, здесь имел значение

принцип: если «Дженерал электрик» предоставляет мне возможность

заработать, то значит ли это, что она меня купила?

В тот день в Скенектади было очень холодно, причем дул сильный

ветер и шел снег. Один горный инженер сказал мне как-то о шахте-

рах: «Эти люди заслуживают тех денег, что они получают». Так вот,

скенектадские забастовщики, как бы принявшие в тот день на свои

плечи былые лишения воинов Вэлли Фордж, заслуживали, до послед-

него цента заслуживали той надбавки, из-за которой они бастовали.

К административным служащим «Дженерал электрик» я относился

так же дружественно, как и к представителям фирмы Доннелли. Вы-

ступая с речью, я постарался выразить это дружеское чувство. «Я ехал

сюда в надежде, — сказал я, — что мне удастся помочь рабочим и

служащим «Дженерал электрик» завоевать такое же доброе внимание

к себе со стороны компании, какое оказывалось мне».

Ну, а заказанная картина? Да, я ее написал. Юристы «Дженерал

электрик» объяснили своим хозяевам, что аннулировать заказ они

не могут. Картина должна была изображать рождественскую елку,

стоящую на площади одного из городов Новой Англии. На представ-

ленном мною эскизе я изобразил на переднем плане типичную для

Новой Англии пикетную изгородь. Из компании сразу же последовал

телефонный звонок.

— Уберите с картины пикеты

, — сказал служащий вполне серьез-

ным, даже взволнованным голосом. — Здесь, в Скенектади, хотят, что-

бы на картине не было и намека на пикеты.

В конце концов мы договорились, что с художественной точки зре-

ния частокол целесообразно оставить на картине. Тем не менее слу-

жащий потребовал, чтобы я «сделал колья как можно тоньше и по-

старался прикрыть их снегом» (таковы были его подлинные слова).

Должно быть, он видел меня стоявшим в тот день в пикете.

Это был последний заказ, полученный мной от великой компании

«Дженерал электрик». Эти люди хотят, чтобы вы не только вклады-

вали в труд все силы, но и отдали им душу, разум и сердце. Ни о

каких человеческих правах они не помышляют. Но они непременно

требуют лояльности.

У автора игра слов: pickets означает и колья изгороди, и пикеты.

— 601 —

Посягательство на личную свободу, заключающееся в требовании

«лояльности» по отношению к нанимателям, представляет собой пере-

житок тех времен, когда еще не было закона Вагнера, который га-

рантирует права профсоюзов и от покровительства которого отка-

зались художники и вообще люди свободных профессий, издавна

верные привычке пользоваться подачками своих патронов. Эта их

слабость ныне принята на вооружение реакцией.

Войну мы выиграли. Теперь, в ответ на явное стремление правящих

кругов предать победу, был выдвинут лозунг: «Выиграть мир!» Все,

кто считал, что целью войны было уничтожение фашизма, и кто знал,

что прочный мир зависит от дружбы между народами, поддержали

этот лозунг. Те, кто стоял на иных позициях, имели в качестве сво-

его орудия Трумэна. Люди, осуждавшие Рузвельта, получили теперь

своего президента. Он был к их услугам.

Чтобы не рассказывать в подробностях о моей политической дея-

тельности в этот период, я ограничусь (и думаю, что читатель будет

удовлетворен этим) кратким изложением своих взглядов. При этом

следует напомнить (хотя я, кажется, и повторяюсь), что взгляды мои

зиждутся на чисто эмоциональных впечатлениях. Подобная особен-

ность (или слабость, если хотите) заставляет человека принимать

близко к сердцу горе других; нередко у него вскипает кровь, и тяже-

лая хандра отравляет существование. Облегчение приносит только

деятельность. И в эти годы, о которых я сейчас пишу, и всегда в

моей жизни я всей душой отдавался любому делу, если считал необ-

ходимым ему содействовать; пусть количество кампаний, в которых

я участвовал, и невелико: я сделал все, что позволяло мне мое время

и мои возможности. Все эти кампании — шла ли речь о наших вну-

тренних проблемах или о дружественных отношениях с другими

странами — были частью борьбы за победу мира, длительного и проч-

ного мира. Мои убеждения были и остаются весьма простыми — про-

стыми до наивности, как этого и следует ждать со стороны неинтел-

лигента. Я действительно был убежден в том, что (прошу простить

меня за повторение) право на Жизнь, Свободу и стремление к Счастью

есть не только наше право, но и право всех народов на земле. Я ве-

рил в равенство людей; был убежден в том, что каждая страна при-

надлежит народу, который ее населяет, и что каждый народ имеет

право на самоопределение; я верил в необходимость торговли между

всеми странами и, выражая надежду на развитие дружбы между

ними, не считал, что альтернативой дружбы должна быть только

вражда. Служению этим принципам я отдавал свое время, отдавал

деньги, которые мог выделить, отдавал свой разум и сердце. Я высту-

пал со статьями, произносил речи, рисовал, писал картины; и если

были люди, которым не нравились мои убеждения (вернее, наши

убеждения, поскольку их разделяли миллионы), они не могли серь-

езно помешать моей деятельности.

— 602 —

Меня по-прежнему желали видеть в роли лектора, но я стал ду-

мать, что бесполезно выступать перед аудиторией, полностью соглас-

ной со всем, что я ей скажу. Лишь в очень редких случаях я чувство-

вал себя по-иному. Особенно запомнилось мне выступление перед

студентами Шамплейн-колледжа в Платтсбурге. В основном аудито-

рия состояла из молодых ветеранов войны. Хотя явка на лекцию была

необязательной, в большой гимнастический зал пришло до двух тысяч

студентов. Я говорил о проблемах, которые требовалось решить,

чтобы выиграть мир — мир, за который мои слушатели воевали; я

осудил травлю красных и призвал аудиторию защищать идею дружбы

с Советским Союзом. Студенты слушали меня, затаив дыхание, и по-

сле окончания лекции устроили мне овацию. Если бы мы только

могли тронуть сердца молодежи, какой прекрасный мир она постро-

ила бы для нас!

Неделю спустя в том же зале выступал священник Гэннон из Форд-

хэмского университета. Видимо, ему рассказали, о чем я говорил за

неделю до этого, и он хотел опровергнуть все изложенные мною

истины. Будучи неглупым, образованным человеком, он говорил хо-

рошо, но беда заключалась в том, что слушать его пришло всего

несколько человек. Тем не менее педагоги из ведомства губернатора

Дьюи продолжали вести свою линию. В числе последних актов адми-

нистрации колледжа (до того как он был превращен в казармы для

солдат, обслуживающих базу бомбардировочной авиации) была по-

пытка наложить запрет на выставку моих гравюр, которую органи-

зовал один наивный преподаватель изобразительного искусства.

XXVIII МИР ВО ВСЕМ МИРЕ

ЕЗАДОЛГО ДО СВОЕЙ СМЕРТИ ПРЕЗИДЕНТ

Рузвельт, готовя обращение к американскому народу, написал следу-

ющие слова, адресованные большинству человечества:

«Мы стремимся к миру, к прочному миру. Мы хотим не только

положить конец этой войне; мы хотим, чтобы войны вообще никогда

не начинались. Да, надо покончить с этим жестоким, бесчеловечным

и совершенно непрактичным методом разрешения споров между пра-

вительствами... Позвольте заверить вас в том, что мои руки крепнут

в предвидении этой работы и что я решительно примусь за нее, ибо

я знаю, что вы — а вас миллионы — исполнены, как и я, решимости

трудиться и исполнить эту задачу».

И эти миллионы людей, стоявших за Рузвельта, и еще многие мил-

лионы людей, примкнувших потом, были воистину полны решимости

действовать.

В конце мая 1949 года мы, сорок американцев, отправились в

Париж на Всемирный конгресс сторонников мира, где присутствовали

представители шестисот миллионов людей — миллионов, о которых

говорилось выше. К сожалению, в отличие от других собравшихся

там делегатов, мы не были официальными представителями миллио-

нов американцев. К сожалению, в отличие от делегатов восточноевро-

пейских стран новой демократии, мы не получили благословения

своего правительства выступать и действовать в пользу мира. За то,

что мы поехали туда ратовать за мир, пресса осудила нас, и нам

угрожали репрессиями. «Почему, — недоумевал я, — всех нас, кто

отстаивает всеобщие интересы, наше правительство осуждает и зано-

сит в списки подрывных элементов? Разве мыслимо, чтобы прави-

тельство хотело войны?»

Наша американская группа была хорошо подобрана. Она состояла

из мужчин и женщин разного расового происхождения, различных

религиозных убеждений, и все мы принадлежали к различным поли-

тическим организациям или не входили в них вовсе. И тем не менее

Глава XXVII в нашем издании опущена.

— 604 —

мы приехали в Париж, не будучи уполномоченными представителями

какой-либо крупной организации, или церкви, или политической

партии. Исключение составляло незначительное меньшинство нашей

делегации, которое, к чести его партии, выступало от имени комму-

нистов. Наводило на грустные размышления то обстоятельство, что

наша страна, ставшая величайшей индустриальной и финансовой дер-

жавой в мире, переставала быть мировой державой, как только речь

заходила о мире. С грустью приходилось признать, что наша амери-

канская делегация не представляла народ Америки в том смысле, в

каком делегация Советского Союза представляла свой народ. Мы

были мужчинами и женщинами доброй воли, но, к сожалению, не

играли той роли в жизни и успехах нашего народа, которая давала

бы нам право приравнивать себя к выдающимся государственным

деятелям, писателям, ученым, профсоюзным руководителям, священ-

никам и героям войны, каковыми являлись представители Советского

Союза.

День за днем мы сидели и слушали, слушали и учились. Глубоко

взволнованные, мы слушали рассказ о разрушениях, страданиях и

смерти — о всем том, что породило неуклонное стремление народа к

миру. Этот народ хорошо знает, что такое опустошение и ужасы

войны. Со слезами на глазах слушали мы выступление матери рус-

ской героини Зои, спокойно рассказавшей нам о юном, пламенном

патриотизме своей дочери и ее триумфальном мученичестве. Мы слы-

шали речь героя Советского Союза, который говорил о решимости

ветеранов не допустить повторения войны, и жалели, что среди нас

не было такого же представителя от нашей Американской армии.

В течение часа сорока пяти минут мы слушали выступление итальян-

ского ветерана социалиста Пьетро Ненни, призывавшего к миру и

коллективной безопасности, которая обеспечила бы мир, в отличие от

Атлантического пакта, преследующего военные цели. Почти два часа

слушали мы английского лейбориста Конни Зиллиакуса. Суждено ли

Англии стать второй Мальтой, международной авиабазой, и, подобно

Мальте, превратиться в колонию? Осуждая Атлантический пакт, он

назвал наших политиков сумасшедшими. Не было ли это с его сто-

роны слишком милосердно? Александр Фадеев напомнил нам, аме-

риканцам, о наших лихорадочных военных приготовлениях, о нашем

военном проникновении в иностранные государства, об окружении

Советского Союза авиабазами. По поводу того, какую опасность таит

это провокационное окружение, нас предупреждал даже Джон Фо-

стер Даллес, отнюдь не являвшийся другом Советского Союза. Нам,

американцам, было нетрудно понять опасения и гнев русских, стоило

только вообразить, как мы почувствовали бы себя, если бы Совет-

ский Союз взял под свой контроль правительство и ресурсы Мексики,

построил базы для бомбардировщиков на Рио Гранде, аннексировал

Вест-Индию и построил там укрепления, навязал Южной Америке

— 605 —

«план Жукова» и заставил Аргентину, Бразилию и Канаду подписать

вместе со всеми странами Европы военный «оборонительный» дого-

вор. «Я не пацифист, — думал я.— И если бы это случилось, то я

объехал бы всю Америку, чтобы предупредить наш народ об угрозе

войны».

Нам, американцам, пришлось выслушать резкие слова в адрес на-

шего правительства. И мы узнали, что, если за границей еще в ка-

кой-то степени и уважают американский народ за его потенциальную

порядочность, то наше правительство уважают очень немногие. «Пред-

ставляет ли наше правительство народ? — могли бы мы спросить

самих себя. — Заслужили ли мы правительство Трумэна и достойны

ли, имея такое правительство, уважения народов мира?»

Выступал и пел Робсон, наш Поль Робсон. Овация, которая была

ему устроена, напомнила нам, что, как бы ни мало наша делегация в

целом олицетворяла творческий гений американского народа, в лице

Поля мы имели не только одного из крупнейших, всемирно извест-

ных деятелей современности, но и одного из любимейших в мире

людей.

В течение шести дней эти представители шестисот миллионов людей

заседали, выступали и слушали и, наконец, вынесли решение. На

основании этого решения был создан Постоянный комитет Всемир-

ного конгресса сторонников мира. На этот комитет было возложено, в

интересах миллионов и миллионов людей всего мира, выполнение ре-

шения, о котором писал президент Рузвельт на пороге своей кон-

чины:

«Единственно, что будет мешать нам осуществить задачи завтраш-

него дня, это — наши сомнения, высказываемые сегодня. Давайте же

двинемся вперед, с сильной и деятельной верой в успех!»

Как бы откликаясь на это, как бы обещая исполнить завещание

Рузвельта, манифест Всемирного конгресса мира заканчивался сле-

дующими словами:

«Больше мужества и уверенности в борьбе за мир! Мы сумели

объединиться. Сумели прийти к соглашению. Мы исполнены реши-

мости выиграть битву за мир, битву за жизнь».

Эта книга рассказывает о жизни человека, о том, что он делал, что

пытался делать и чего не делал; в некоторой степени книга посвя-

щена и изложению его мыслей. Автор хотел бы быть объективным

по отношению к себе и избежать полемики. Мне нет нужды спорить.

Говоря о своих убеждениях, я ограничиваюсь словами: «Я так ду-

маю». А силу моих убеждений пусть подтвердят мои дела, продикто-

ванные этими убеждениями. «Мы считаем, что эти истины говорят

сами за себя», — заявил основатель нашего государства. Мои убе-

ждения тоже говорят сами за себя. Надежды человечества на мир

также не требуют разъяснений. Мое собственное страстное желание

мира, мира для меня, для моих близких, для всего человечества

— 606 —

«И в шлемах солдат голуби мира совьют свои гнезда»

подтверждено самим фактом моей поездки в Париж. Исходя из этого

всеобщего желания, человечество поставило достижение мира своей

целью, и все, что я слышал, и все, что я видел и чувствовал, все, что

узнал на конгрессе, убедило меня в этом окончательно. Там, где стре-

мления народа одобрены и поддержаны правительством, поставлен-

ная цель становится уже целью нации. Для меня ясно, что тот, кто

отрицает эту истину, — лжет нам.

Как и большинство из нас, я был глубоко потрясен бомбардировкой

Хиросимы; но, лишь прочтя книгу Джона Херси, я осознал весь

ужас совершившегося. Я увидел, что по своей бесчеловечности этот

акт не имеет себе равных в истории. Мое отвращение к нему было

настолько велико, что я не мог считать членами общества тех, кто

за него ответствен и кто выступает за использование атомного

оружия. Поэтому, когда меня попросили в 1950 году в качестве

одного из представителей многих стран обратиться к правительству

Франции с призывом запретить наряду с другими государствами

атомное оружие, то я охотно согласился. Я подал заявление о выдаче

паспорта, получил его и сел на трансатлантический самолет. Мы

поднялись в воздух, часа три летели где-то недалеко от берегов Новой

Англии и сели в Айдлуайлде. Причина — неполадка в моторе. Са-

молет так и не полетел, по крайней мере в тот вечер.

— Мы пересадим вас на другой самолет, — сказали служащие. —

Он вылетает из аэропорта Ла Гардия в девять часов утра.

— А мой чемодан? — спросил я.

— Мы пришлем его.

— 607 —

В девять утра я вылетел из Ла Гардия без чемодана — в конце

концов это было не важно.

Когда мы совершили посадку в Гандере (Ньюфаундленд), то сидели

там за завтраком, ожидая вылета, около четырех часов. Но самолета,

на котором мы прибыли в Гандер, увидеть нам уже не довелось. Тут

же, на аэродроме, его весь разобрали на части. Нас посадили в дру-

гой самолет, на котором мы без осложнений добрались до Шаннона.

Если считать вечер нашего вылета за день, то теперь уже наступило

утро третьего дня. А ведь в этот день я уже должен был выступать

в палате депутатов Франции! Времени терять больше нельзя. Однако

оказалось, что надо было ждать еще целых три часа. Ничего не по-

делаешь: с самолетом какие-то неполадки, и он не может подняться.

Но, пока я ждал, прилетел еще один самолет, и для меня нашлось

свободное место. Теперь — в Париж!

Побрился я на Шанноне; там же, к счастью, купил себе рубашку.

Прибыв в Париж, я едва успел умыться в гостинице: надо было тот-

час же ехать в палату депутатов.

Мне говорили, что я произнес волнующую речь; я не могу этого

утверждать, но знаю, что говорил я, едва переводя дыханье. Как бы

то ни было, а вслед за этим выступлением меня пригласили поехать

в Москву в составе делегации. Москва! Эта сказочная столица запрет-

ной страны! Кто не захочет туда поехать! И если мы хотим мира, то

где нам еще его отстаивать, как не в главной цитадели его врагов,

каковым будто бы является этот город? Итак, мы летим в

Москву.

Когда в чехословацком самолете мы пересекли чехословацкую

границу, ко мне быстро подошла хорошенькая стюардесса и спросила,

не ощутил ли я внезапного толчка.

— Нет, — ответил я, — а что случилось?

— Как же, — сказала она, — ведь мы только что прошли сквозь

железный занавес!

Приземлившись за «железным занавесом» — нет, оставим, наконец,

эти глупости, — приземлившись вечером в Праге, мы были встречены

множеством людей. Засыпав букетами цветов, нас отвезли в заранее

приготовленную роскошную гостиницу. Потом, когда мы вышли из

своих номеров, в нашу честь был устроен пир; тосты звучали так

горячо и почет, оказанный нам, так трогал сердце, словно бы мы

были посланцами небес, принесшими слова: «На земле мир, в чело-

вецах благоволение».

На следующий день мы отправились на советском военном само-

лете в Москву.

В Москве, несмотря на моросящий дождь, нас тоже ожидала толпа

встречающих. Снова цветы и приветливые улыбки. Снова мы окру-

жены таким почетом — и это впечатление все возрастает, — словно

нас приветствует вся столица и вся страна.

— 608 —

Москва предстала передо мной великим городом, полным людей,

людей хорошо одетых и активно участвующих в общенародной

борьбе за мир. Я увидел самый чистый город в мире, даже более

чистый, чем Стокгольм и Копенгаген. Видел магазины, заполненные

товарами широкого потребления, и толпы покупателей у прилавков.

Наша делегация посетила автомобильный завод и видела большие

грузовики, выходившие своим ходом из сборочного цеха по тридца-

ти или больше штук в час. Мы восхищались рабочим клубом, в кото-

ром созданы условия для отдыха и образования молодежи. Некоторые

из нас побывали в крупном колхозе, а другие — в университете.

Осмотрели картинные галереи и (это тоже относится к области искус-

ства), подземку, знаменитое московское метро. Посетили Мавзолей

Ленина и с благоговением возложили венок. Кроме того, мы, амери-

канцы, входившие в делегацию, возложили венок подле кремлевской

стены, на могилу Джона Рида.

Однажды поздним вечером руководители движения за мир в

Москве устроили в честь нашей делегации банкет, на котором при-

сутствовали крупнейшие ученые и художники. В своей речи на этом

банкете я должен был признать печальную истину: высказываясь по

вопросу о мире, я не выступаю как официальный представитель аме-

риканского правительства. Вспомнив, что наше правительство офи-

циально одобрило производство водородной бомбы, я добавил, спра-

ведливости ради, что такое правительство не может выступать от

моего имени.

Каждый вечер нас водили в оперу, балет, в театр или кино. В залах

было многолюдно. Никто из публики не выделялся настолько, чтобы

его можно было назвать богатым или бедным. Однажды ночью, воз-

вращаясь домой, я заблудился. В поисках милиционера, который ука-

зал бы мне дорогу, я прошел бесчисленное количество московских

кварталов. Так и не встретив ни одного милиционера, я выну-

жден был обратиться к прохожему, оказавшемуся весьма друже-

любным.

В Париже мы дождались приема у Эррио, зачитали ему наше обра-

щение и оставили текст у него. В Москве же нам было оказано особое

внимание: нас пригласили выступить перед Верховным Советом,

собравшимся в Кремле на внеочередную сессию.

Кремль в отличие от Вашингтона производит весьма сильное впе-

чатление не масштабом и классической чистотой своей архитектуры

и, вспоминая выражение Рёскина, не своей «застывшей музыкой»;

Кремль — это застывшая история, бальзамированное (иначе оно было

бы забыто) прошлое. То, что ради сохранения этого исторического па-

мятника нарушалась архитектурная гармония, не так уж важно.

«Это ужасно, не правда ли?» — Так сказала, если вы помните, дама в

Вашингтоне по поводу того, что советское посольство заняло особняк

Пульмана. Да, это было ужасно, но лишь в том смысле, что тот особ-

— 609 —

няк был убогим по сравнению с теми зданиями, в которых поме-

щаются государственные учреждения в России. Мы увидели Верхов-

ный Совет в огромном зале Большого дворца. Депутаты слушали на-

ших делегатов с уважением и часто даже с волнением. Странным

казалось, что здесь, в царском дворце, собрались люди, чтобы выслу-

шать воззвание народа об объявлении варварства вне закона! Вы-

слушать и принять решение! Странно было нам, приехавшим из

Америки, видеть, как взволнован и тронут был русский конгресс при-

зывами к миру!