Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

общественной собственностью. Будучи основан на признании

равноправия людей, социализм подразумевает полное социаль-

ное, расовое, религиозное и политическое равенство граждан,

как мужчин, так и женщин; социализм предусматривает пра-

вительство, выбранное народом, действующее через народ и

для народа в полном смысле этого слова.

Социалистическая демократия во многом отличается от ка-

питалистической; одно из главных различий заключается в

нравственных качествах, которые стремятся привить личности

обе эти системы. В противоположность крайнему индивидуа-

лизму, горделиво признаваемому идеалом капитализма, социа-

лизм выдвигает идею служения обществу и — я говорю об

идеалах двух систем — принимает в качестве основного жиз-

ненного принципа ту самую заповедь, которую вы цитировали:

«Поступай с другими так, как, по-твоему, другие должны по-

ступать с тобой».

Если понимать коммунизм и социализм так, как я их пони-

маю, то я верю в них.

Мне кажется, что рассказанного мной о судопроизводстве в стране

чудес достаточно, чтобы показать характер обвинений, на которых

власти штата основывались в своих действиях.

Убедившись в исключительной прочности финансового положения

Ордена, не подвергая сомнению честность и деловые качества его ру-

ководителей, молчаливо признавая благородство его усилий, направ-

ленных на благо всех своих членов, и не находя в политической линии

Ордена ничего такого, что противоречило бы американскому либера-

лизму и интересам рабочего класса (хотя, разумеется, и подчеркивая

то обстоятельство, что нередко эта линия шла параллельно так назы-

ваемой «коммунистической линии»); признавая, кроме того, что

члены Ордена в своей массе не являются коммунистами, обвинение

всячески старалось показать связи возможно большего числа долж-

ностных лиц Ордена с Коммунистической партией; при этом суд счи-

тал, что если обвиняемые используют право, предусмотренное пятой

поправкой к конституции, то тем самым они «признают себя винов-

ными». Этого было достаточно.

Вы, читатель, вероятно, и не знаете, — если только вам не случи-

лось быть свидетелем в суде и выступать за какое-нибудь доброе

дело, — как устаешь, сидя в судебном зале два дня, выслушивать во-

просы и давать на них быстрые и точные ответы, если даже защита

действует великолепно и ты имеешь полную возможность высказать

свое мнение по любому вопросу. Да, я устал за эти дни, и, несмотря

на то, что судья был расположен ко мне, а публика очень сочувство-

— 631 —

вала, несмотря на то, что в зале присутствовало несколько близких

мне лиц и что в принципе судебная процедура мне нравилась, общее

впечатление от суда было гнетущим. Если бы нас с Салли, когда мы

вышли из судебного зала, спросили, чего мы больше всего желаем,

мы ответили бы, что хотим сесть на ковер-самолет и улететь куда-ни-

будь в другой мир, где нет людей. Но поскольку ковра-самолета у нас

не было, то мы помылись, оделись, сели в такси и не успели огля-

нуться, как очутились сидящими за столом у самой эстрады в из-

раильском ночном клубе «Хабиби». Мы удивились, когда увидели,

что наш стол обслуживает один из моих собратьев по ИРО. Весьма

приветливый метрдотель ресторана, знавший о том, где я провел день,

подавал нам вина. В заключение распорядитель представил меня всей

сидевшей в зале публике, назвав замечательным парнем. В конце кон-

цов, думали мы, мир не так уж плох!

Но в эти дни мир, мягко выражаясь, был не так уж и хорош. Лето

свобод нашей страны оказалось слишком коротким, и плоды хватило

ранним морозом прежде, чем они успели вырасти. Бессолнечная, без-

радостная зима опустилась на нас, и страх наполнил наши души.

Интернациональный Рабочий Орден распущен (да, таково было распо-

ряжение; что же еще можно было ожидать в эти дни?); денежные

накопления миллионов бедняков, хранимые Орденом, фактически

конфискованы; единственное в своем роде братское объединение,

созданное в соответствии с нашими хвалеными демократическими

принципами, устранено из американской жизни; сильный голос в за-

щиту демократии, мира на земле и доброй воли народов заглушен (и

в этом проявились подлинные цели властей штата). Наше небо стало

еще темнее: оно предвещало беззвездную ночь.

Говорят, что божья мельница мелет медленно, но верно. То же про-

исходит с ней в тех случаях, когда она попадает в руки дьявола. Но,

как бы ни спешил он передать дела Ордена под контроль судебного

исполнителя (контроль, стоивший нам огромных расходов) и ограни-

чить нашу деятельность рамками, дозволенными судом, было все же

решено широко отметить семидесятилетие председателя ИРО. Это слу-

жило напоминанием членам Ордена, что их председатель все еще жив.

Торжественные собрания (их было девять) проводились на территории,

простирающейся от Тихого океана до Асгора. Число собраний каза-

лось новорожденному символичным: он представлял себя подобием

кошки, отдавшей девять жизней своему Ордену. Но, по правде говоря,

у меня оставалась еще и десятая жизнь. Ее я сохранил, чтобы зани-

маться живописью.

Живописью я занимался даже во время поездки по стране в места,

где меня чествовали. Мой друг и покровитель Джеймс Макнейр за-

казал мне картину горы Ассинибойн, в районе канадских Скалистых

гор (Джеймс, будучи альпинистом и совершив восхождение на Мат-

тергорн, полюбил и ее американского близнеца Ассинибойн), и лишь

— 632 —

только закончился в Нью-Йорке огромный банкет, данный по случаю

дня моего рождения, мы с Салли сели в самолет, следовавший в город

Калгари. Прибыв туда, мы на следующий день отправились поездом

в Банф. Там мы с удобством устроились в помещении местной школы

изобразительных искусств, любезно предоставленной нам ее директо-

ром Дональдом Камероном.

Некоторое время спустя мы уже сидели в специально заказанном

самолете «Сесна» и, стремительно пролетев над обломками самолета,

которым прежде управлял наш же великолепный пилот, благопо-

лучно приземлились на плоской травянистой полосе, окаймлявшей

горы. Оттуда, неся на себе тяжелые мешки, мы пешком преодолели

три мили по дикой горной местности. Усталые, но довольные, мы раз-

били лагерь.

Мы расположились в прелестном месте, на берегу небольшого озера,

чистого, как хрусталь, и голубого, как небо, которое оно отражало.

Прямо над нами возвышалась словно крепость, гора Веджвуд, а по-

верх темных елей и пламенеющих лиственниц сверкала, как бы по-

коясь на ледниковом основании, снежная пирамида Ассинибойн,

достигающая почти двенадцати тысяч футов высоты.

Грозное великолепие этой местности, ее чрезвычайная уединенность

и ничем не нарушаемая тишина могли бы оказаться невыносимыми,

не будь наша хозяйка Элизабет Руммел женщиной необыкновенных

духовных и физических сил. Она жила в своей маленькой бревенча-

той хижине совершенно одиноко — такие случайные гости, как мы,

питались вместе с нею, но спали в палатке, разбитой поблизости, — и

она любила свое одиночество. Физически очень сильная и приспособ-

ленная к той жизни, которую она вела, Элизабет обладала еще одним

ценнейшим для отшельнического существования качеством: она была

образована, любила книги и искусство.

Спустя две недели, довольные тем, что работа выполнена, коричне-

вые от загара и окрепшие от жизни на открытом воздухе, в восхище-

нии от гор, к которым мы так привыкли, мы возвратились в Банф.

А еще через несколько дней мы с чувством сожаления попрощались

с нашими новыми многочисленными друзьями — жителями все еще

свободной страны Канады — и направились на Тихоокеанское побе-

режье.

Сиэтл, Сан-Франциско, Лос-Анжелос, Чикаго, Детройт, Кливленд,

Питсбург, Филадельфия и Нью-Йорк, где состоялся первый банкет, —

вот те девять городов, в которых меня чествовали. И всюду, на каж-

дом из этих торжественных собраний, семидесятилетнего новорожден-

ного люди приветствовали так горячо и свою надежду на то, что мир

действительно станет Земным Раем, где будет процветать братство и

изобилие, выражали с таким пылом, что твердой вере и мужеству

этих людей приходилось лишь удивляться. Наступившие сумерки де-

мократии их не пугали.

— 633 —

До какой невероятной фантазии можно дойти, если принимать же-

лаемое за действительность! С горькой усмешкой я вспоминаю, как

в дни процветания Ордена (ведь пока министр юстиции не занес наш

Орден в черный список, он насчитывал сто восемьдесят три тысячи

членов) я во многих своих речах горделиво сравнивал его с сердцем,

от которого, словно свежая кровь по жилам, текут в нашу националь-

ную жизнь токи терпимости, братства и мира. Какая в этом горькая

ирония, когда оглянешься вокруг и убедишься, что артерии нашего об-

щества порядком затвердели.

Сидя в суде и давая показания, я, как Антей, нуждавшийся в со-

прикосновении с землей, чтобы набраться сил, испытывал потребность

в контакте с народом, с членами Интернационального Рабочего Ор-

дена. Теперь, укрепив свои силы, укрепив свою веру, мы возврати-

лись в Асгор. Теперь я знал: пусть уничтожат наш Орден, пусть

высылают из Америки всех наших членов, родившихся за границей;

пусть принуждают наш народ к видимому подчинению декретам и

политике тирании; пусть разрушают наши школы и колледжи, раз-

вращают молодежь, уничтожают демократию, — дрожжевые грибки

свободы все равно будут жить! И когда угнетение вызовет (а это обя-

зательно произойдет) необходимый нагрев, то начнется брожение.

Дрожжи будут набухать и поднимут всю массу. Возрожденная Аме-

рика займет свое почетное место среди стран, живущих в условиях

прочного мира.

СЕ ЖЕ НЕ БУДЕМ СЕБЯ ОБМАНЫВАТЬ:

возрождение демократии не может произойти скоро и без усилий и

страданий, которые неизбежны при столь трудных родах. Предрас-

судки, жестокость и ошибки, непрестанно действующие на созна-

ние людей, неизбежно передадутся детям третьего и четвертого

поколений, если, конечно, эти поколения выживут в окружающей их

обстановке лжи. Как наши дети могут познать правду, если ее нет

ни в одном из учебников, к которым они имеют доступ? Могут ли

они услышать правду, если страх заставляет учителей молчать? Мо-

гут ли они постигнуть правду, если ложь приучила их воспринимать

самый этот термин как нечто непристойное? «Народ — это сила», —

писал Сэндберг. Но о каком народе мы говорим в эти мрачные дни

военного психоза?

Ложь, словно отвратительная вонь, тянется из Вашингтона. С по-

мощью печати и радио она проникает во все уголки нашей страны и в

каждый дом. Она угрожала захлестнуть Асгор. Наше сознание было

отравлено отвращением и ненавистью. Как мог я работать? Как мог

писать картины и ненавидеть в одно и то же время? Почему мы

должны страдать от ненависти? Неужели никуда нельзя от нее убе-

жать? Ответ пришел в 1951 году.

Помните ли вы Дэна и Розу Уорд из Гленлоу (графство Донегал,

Ирландия)? Помните этих добрых людей, поставивших на часах аме-

риканское время с тем, чтобы при каждом взгляде на них знать,

который час у их дорогих друзей в Америке? Дэн Уорд (на протяже-

нии многих лет я поддерживал с ним переписку) сообщил мне, что,

поскольку они с Розой стареют и мысли Розы все чаще и чаще обра-

щаются к церкви, то они решили продать свою тысячу акров земли

в Гленлоу и переехать туда, где рядом есть церковь. Дэн предложил

нам эту землю по такой низкой цене, что сердца наши забились при

мысли о возможности ее купить. Каким раем была бы для нас эта

земля, если бы мы могли проводить там по нескольку месяцев в году!

Как я любил эти места, их обширные торфянистые равнины, их ги-

гантские мысы, спускающиеся в океан! А добрые люди, живущие в

— 635 —

XXXIII ИНКВИЗИЦИЯ

этой милой и глухой округе! Написав Дэну, что мы едем в Ирландию,

чтобы купить Гленлоу, мы заказали билеты на пароход и направили

наши паспорта в Вашингтон для продления. Я не забыл, что когда я

в последний раз ходатайствовал о паспорте, то получил отказ. Но то-

гда отказ был вполне объясним, поскольку я собирался ехать в Европу

как сторонник мира. Данное же путешествие преследовало иные цели.

В своем письме на имя миссис Шипли, в паспортный отдел госдепар-

тамента, я указал, что собираюсь ехать только в Ирландию и никуда

более с единственной целью — заниматься живописью. Я просил от-

ветить на мое письмо по возможности скорее. Однако ответ пришел

лишь через три недели, после моих неоднократных напоминаний.

«Уведомляем вас, — читал я в ответном письме, — что департамент на

этот раз не желает предоставлять Вам паспорт для поездки в какую

бы то ни было страну для какой бы то ни было цели».

«Ни один человек, — гласит конституция, — не может быть лишен

жизни, свободы или собственности иначе, как по решению суда». Но

что значит конституция для государственного департамента!

Но если мне отказали в праве поехать на прекрасное побережье До-

негала, то я мог еще писать картины на Монхегане. Поэтому каждую

весну, до того как нагрянут на маленький остров толпы дачников, и

каждую осень после их отъезда мы будем ездить туда. В течение двух

месяцев в году, вдали от треволнений внешнего мира я буду усиленно

работать.

Там, на Монхегане, я увидел, что, как бы я ни изменился с годами,

те же дары Всемогущего — солнце, луна и звезды, земля и море, таин-

ственное молчание Кафедрального леса, — те же стихии природы, ка-

кие меня волновали в юности, волнуют меня и сейчас. Если мудрость

означает разочарование, то я не стал мудрее. В тихий день, во время

заката солнца стоял я на южном краю острова и, глядя на отлогий

берег и безграничный океан, невольно вспоминал сонет Вордсворта,

тот сонет, который еще пятьдесят лет тому назад казался мне рожден-

ным именно здесь, в этих местах:

Прекрасный вечер, ясный и погожий,

Подобен вдохновенному лицу

Монахини, молящейся творцу.

Заходит солнце. Высь отражена

На глади моря. Слышишь голос божий?

Могучий голос! Нет, господь не спит,

Десницей сотрясает он зенит,

И тихим звоном вторит тишина.

Итак, выражаясь образами заключительных строк сонета, мы с

Салли целых два месяца лежали на груди у Авраама. Запечатлев на

холсте все то, что производило на меня столь глубокое впечатление,

— 636

—

я возвращался в Асгор, чтобы придать своим работам более отточен-

ную и ясную форму; иными словами — завершить картины, родив-

шиеся в основных своих чертах перед лицом Натуры.

Искусство живописца, как вы знаете, в сущности напоминает ис-

кусство поэта, цель которого состоит в том, чтобы беззвучными рит-

мами начертанных им строк передать настроение и ритм страстной

речи. Старания же художника направлены к тому, чтобы на гладком

холсте показать третье измерение, глубину; превратить краску в свет;

в сложнейшей, запутанной бесконечности природы найти стройную

законченность, доступную человеческому восприятию. Не знаю, как

удается решать эти проблемы другим художникам, но мне надо раз-

мышлять над ними часами, а иногда месяцами и даже годами. Каж-

дая картина требует многих дней и недель работы — именно этим я и

занимался в Асгоре. После беседы с директором галереи Фарнсворта

мне пришлось не только серьезно готовиться к намеченной выставке,

но и спешно пополнять большую «коллекцию Кента»: ведь было ре-

шено отправить ее на постоянное хранение в Рокленд.

Итак, день рождения старейшего члена семьи Кентов отпразднован.

В этих торжествах было гораздо больше веселья, чем помпы. Остава-

лось всего несколько дней до другой памятной даты — дня рождения

нашей нации и наших свобод, — как вдруг в дверь моего дома посту-

чал некий джентльмен и вручил мне предписание явиться первого

июля в постоянную сенатскую подкомиссию расследований при ко-

миссии по государственным делам. Предписание было составлено в

таком повелительно-грубом тоне, какой позволяют себе только кон-

гресс и судебные органы. До явки оставалось двое суток — не так уж

много времени. Мы с Салли сразу же отправились в Нью-Йорк, а от-

туда, в сопровождении двух близких друзей (Альберта Кана, с кото-

рым вы уже знакомы, и Ангуса Камерона) — в Вашингтон. Я прибыл

туда к сроку, а поскольку допроса было не миновать, мне не терпе-

лось приступить к делу.

Если человеку нечего скрывать, то ему нечего и бояться. Так по

крайней мере все считают. Но я вдруг почувствовал, что это не так.

Уже имея опыт столкновения с профессиональным осведомителем

Буденцем и зная, что он явно ненаказуем за лжесвидетельство, я, хо-

рошенько поразмыслив, решил не подвергать себя риску стать объек-

том еще одной судебной инсценировки. Воспользуюсь знаменитой

пятой поправкой к конституции, и пусть выводы сенатора остаются

без моих комментариев...

Перед началом открытого слушания дела я был допрошен, как на

генеральной репетиции, в небольшой комнате комиссии. Там я рас-

сказал сенатору обо всем, что касалось главной темы открытого за-

седания.

— 637 —

А теперь, без дальнейших церемоний и разговоров, разрешите мне

войти в переполненный, ярко освещенный зал суда. Сопровождаемый

вспышками блиц-ламп, щелканьем фотоаппаратов и телевизионными

объективами, я занял свое место рядом с адвокатом за небольшим,

оборудованным микрофоном столом, прямо перед длинным столом

инквизиторов.

— Позвольте мне спросить адвоката, — начал председатель. —

Верно ли, что значительное количество работ мистера Кента было

приобретено прежними информационными учреждениями и исполь-

зовано в наших библиотеках?

М-р Кон. Я думаю, что было приобретено несколько сот экземп-

ляров. (Ох, мистер Кон, вы сказали неправду: к сожалению, куплен,

как мне сообщили, только восемьдесят один экземпляр.)

М-р Шайн. Это верно, господин председатель.

Затем сенатор, задав один-два вопроса о пожертвовании мною вось-

миста долларов в фонд Коммунистической партии, предупредительно

разрешил мне дать разъяснения об этой денежной операции.

— Должен заметить, — заявил сенатор Маккарти, когда я закон-

чил объяснение, — что вы могли бы использовать эти деньги для бо-

лее достойной благотворительной цели.

— Никто так не ненавидит благотворительность, как ненавижу ее

я, — последовал мой ответ.

Когда меня спросили, состою ли я или состоял ли в прошлом в

Коммунистической партии, то я решил, учитывая прежнюю инсцени-

ровку с Буденцем, а также наличие в распоряжении властей штата

плеяды аналогичных свидетелей, держаться за пятую поправку к кон-

ституции и отказываться отвечать. После этого отказа мы довольно

дружелюбно поспорили на тему о происхождении и о цели упомяну-

той поправки. Спор я очень вежливо закончил следующими словами:

— Я понял, что вы хотели сказать, сенатор. Мне совершенно ясно,

что данная комиссия признает виновными всех тех, кто прибегает

к помощи этой поправки, хотя вы хорошо понимаете, что к ней могут

прибегнуть как невиновные, так и виновные.

— Благодарю вас, мистер Кент.

Между тем, вследствие моего отказа ответить на вопрос о принад-

лежности к Коммунистической партии, мне не дали зачитать доволь-

но длинное заявление, заранее мной приготовленное. Потом я был скло-

нен сомневаться в правильности своего решения не отвечать на во-

прос. Думаю, что мое заявление, излагавшее демократические прин-

ципы, которые как в искусстве, так и в политике составляют основу

того, что я называю философией жизни, вполне стоило зачитать.

Пресса, получив от меня это заявление, охотно напечатала выдержки

из него, а либеральная пенсильванская газета «Йорк газетт» опубли-

ковала его целиком. С чувством уверенности, которое дальнейшие

события лишь подтвердили, я говорил в заявлении: «Я вынужден

— 638 —

Смерть фашизму!

прийти к выводу, что существует заговор, имеющий целью свержение

нашей демократии и установление фашистского правительства. Я без

колебания заявляю, что данная комиссия играет в этом заговоре

активную роль и что ее председатель, сенатор Маккарти, возглавляет

заговор. Более того, имея в виду силы, находящиеся в распоряжении

комиссии, я утверждаю, что заговор имеет целью свергнуть, если по-

требуется, существующую у нас форму правления насильственным

путем».

Приведя выдержку из преамбулы конституции, в которой гово-

рится, что наш Союз создан для «установления правосудия, обеспече-

ния внутреннего спокойствия... и свободы для нас и нашего потом-

ства», я отметил — и кто может это отрицать! — что, вследствие

«широко распространенных допросов служащих наших школ, коллед-

жей, промышленных предприятий, увеселительных учреждений и

издательских фирм, а также вследствие сознательно разжигаемого

военного психоза», мы теперь настолько далеки от «внутреннего спо-

койствия», что в этом смысле заняли особое место среди народов мира.

Если учесть благосклонное отношение прессы, многие представи-

тели которой присутствовали на процессе, и миллионы потенциаль-

ных телезрителей и радиослушателей, я думаю, что мне следовало

зачитать это заявление. Ведь оно, по сути, было обращено не к сена-

тору от штата Висконсин и не к водевильной паре в лице Кона и

— 639 —

Шайна, а ко всему американскому народу в той мере, в какой это

возможно, когда один гражданин осмеливается обращаться к своим

соотечественникам.

И все же во время процесса мне удалось, хотя и не столь подробно

и последовательно, сказать многое из того, что было записано Салли

под мою диктовку, когда мы сидели в тихом уединении у своего очага

в Асгоре. Мало этого. Отвечая на вопрос сенатора о Коммунистиче-

ской партии, я заявил, что не знаю про нее почти ничего, и добавил:

— Помнится, я читал книгу Мартина Дайса «Троянский конь».

Там перечислялись фактически все американские организации, кото-

рые, на мой взгляд, вели полезную деятельность, выступая за равно-

правие негров, за свободу, за бедных, за прогрессивное законодатель-

ство. Когда я закончил чтение этой книги, я спросил себя: а что

стало бы с Америкой, не будь этих организаций так называемого

коммунистического фронта? Что стало бы с ней без коммунистов?

Простой ответ на эти вопросы напрашивается сам собой: в Америке

перестала бы существовать демократия.

Но достаточно я уже говорил о сенаторе Маккарти, о его допросах

и его свидетелях. «Достаточно», или, как сказал Уильям Блейк, за-

канчивая четвертую страницу своих «Пословиц», «более чем доста-

точно». Достаточно об этом судилище в звездной палате; довольно

об этом на сегодня и, видит бог, довольно на все времена.

Только вот... Нет, в самом деле довольно.