Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

пробованы все средства, чтобы известить тебя: канадская полиция,

радио. Но никто не знал, где вы находитесь.

Той же ночью поездом мы выехали в Нью-Йорк.

Много, много лет назад моя матушка, путешествуя по Европе, за-

ехала в Гейдельберг, где учился мой отец, и срезала там несколько

веточек плюща. Эти веточки она повезла домой, посадив их срезан-

ными концами в картофелину. Растения выжили. Прибыв в Тэрри-

таун, она пересадила их. Со временем плющ разросся, закрыв боль-

шую часть дома. Вот под этим плющом, как под одеялом, мы уложили

мою маму на покой на Гринвудском кладбище, рядом с отцом. Он

ждал ее там почти шестьдесят лет. Плющ растет теперь над их мо-

гилой.

Ветки плюща, привезенные нами в Асгор, за прошедшие семь лет

достигли такой длины, что обещают когда-нибудь закрыть все стены

и потолок длинной, похожей на галерею комнаты, которая служит

нам банкетным залом и летней столовой. Все, что значил этот плющ

для матушки, он значит теперь для меня, для нас. Все, и даже больше.

А домик на Монхегане мы все-таки выкупили: если захочешь чего-

нибудь очень сильно, так добьешься. Но домик оказался в плачевном

состоянии. Приехав следующей весной на Монхеган на один месяц,

мы почти ежедневно работали по десять-двенадцать часов. Мы вы-

таскивали гвозди из штукатурки и деревянной обшивки, скоблили,

чистили, латали и красили. Немало работы нашлось и вокруг дома:

копать, мотыжить, рубить и обрезать сучья. К концу отпуска мы при-

вели дом в почти пригодное состояние, и на него было приятно смо-

треть. Руки наши огрубели, мускулы окрепли, настроение было

чудное, и мы испытали такое блаженство, какого не знали давным

давно. Дом теперь был гораздо просторнее: к нему были пристроены

две спальни и мансарда, кухня и ванная комната. И — какие пере-

мены произошли на острове! — у нас уже имелся водопровод.

Да, на Монхегане, действительно, многое изменилось. Глухой ры-

бацкий поселок, от случая к случаю навещаемый летом художниками

и теми из горожан, кто любил скалы и мысы, уединенную островную

жизнь, теперь превратился в городок со множеством коттеджей, —

они рассыпались по берегу, как семена, брошенные небрежной рукой.

Если бы не счастливое положение участка, на котором я построил

себе дом, и если бы не то обстоятельство, что мы приехали на остров

до наступления дачного сезона, мы сочли бы Монхеган слишком чуж-

дым нашим вкусам и привычкам. Но ранней весной и осенью кот-

теджи пустовали, а мысы и лесные тропы были такими же молчали-

выми и безлюдными, какими я знал их в первобытную эпоху, почти

полстолетия назад. И все это было полно для меня трогательных вос-

поминаний.

— 621 —

Когда с ремонтом дома мы почти покончили, я начал снова писать

картины: у меня было такое чувство, что моя любовь к здешним

пейзажам ничуть не ослабела. Снова, но уже с гораздо меньшим

проворством, чем в прежние годы, таскал я свои холсты по лощинам

и мысам. Заниматься живописью на Монхегане было теперь труднее,

чем в молодости, но я охотно шел навстречу любым препятствиям,

не щадя своих сил. Судьба как бы нарочно устроила так, что именно

в период пребывания на Монхегане мне предстояло написать главы

данной книги, посвященные моей прежней жизни на этом острове.

И когда я начал писать, то вся волнующая красота тех дней вновь

ожила в моем сознании. Да, это правда, — остров, как и весь мир,

действительно изменился. Лишь с помощью сознательного самооб-

мана — ему способствовала уединенность нашего домика и отсутствие

таких признаков современной цивилизации, как телефон, электриче-

ское освещение и радио, — снова вызывал я к жизни свои юные годы

и как бы вступал на прежний свой путь, на этот раз с Салли. Как

долго мы можем обманывать себя — зависит не столько от нас самих,

сколько от внешнего мира. Два месяца спокойной жизни в году —

разве это так уж много?

Весной прошлого, 1953 года, полный нежных воспоминаний о

штате Мэн, я зашел в галерею Фарнсворта в Рокленде. Молодой рок-

лендский скульптор Мирон Невельсон, очень одаренный человек,

представил меня директору галереи. Я показал ему свыше пятидесяти

фотографий своих картин и предложил выставить некоторые из них.

Директор, мистер Хэдлок, был в восторге; он наметил устроить мою

выставку в 1954 году. Я рассказал мистеру Хэдлоку о большой

«коллекции Кента» и поделился своими планами передать всю кол-

лекцию (семьдесят пять или больше картин, сотни рисунков и гравюр,

все собранные мною старинные рукописи и редкостные книги) пуб-

личному музею, который должным образом хранил бы ее. Директор

моментально откликнулся на мои слова. Он заявил, что галерея

Фарнсворта с радостью примет столь богатый дар. Для моей коллек-

ции будет построено специальное крыло... Итак, мои работы будут

храниться в штате Мэн! Казалось, моя мечта начала сбываться.

Но мы слишком торопимся. Перед тем как одеваться и ехать на

открытие большой выставки Кента в галерее Фарнсворта и на цере-

монию закладки камня для нового крыла здания, придется заняться

другими делами, далекими от искусства и вообще от культуры, но

заставляющими нас подумать о том, следует ли ехать (поездом ли,

самолетом или машиной) в Мэн.

Однако описанию событий, связанных с этим, необходимо посвя-

тить следующую главу.

ВОЗВРАЩАЯСЬ СНОВА К ИНТЕРНАЦИОНАЛЬ-

НОМУ Рабочему Ордену, я должен сказать, что цель его, как многона-

ционального братства, заключалась, помимо страховых функций, в

том, чтобы поощрять культурную деятельность национальных групп

иностранного происхождения: культура Америки от этого лишь обо-

гащалась, а взаимопонимание и добрые отношения между националь-

ными группами укреплялись. В соответствии с таким взглядом на

вещи, в составе различных обществ, образовывавших ИРО, было мно-

жество танцевальных, хоровых и музыкальных коллективов. Каков

был эффект работы этих коллективов, можно судить по заметке сент-

луисской газеты «Пост диспетч» в связи с удостоенным премии вы-

ступлением Американо-русского братского общества ИРО на фести-

вале народного искусства в 1949 году: «Если бы артистам, одетым

в русские костюмы, и публике, которая так наслаждалась их выступ-

лениями, предоставить самим решать вопросы мира, то никакой речи

о войне между США и Россией никогда бы и не было».

В том же году участники фестиваля Украино-американского народ-

ного искусства совершили успешную гастрольную поездку по десяти

городам страны. Когда меня попросили выступить с речью на кон-

церте этого коллектива в Ньюарке, то я решил тщательно подгото-

виться, чтобы сказать нечто умное и значительное. Но, оказавшись

на сцене, я был так растроган виденным и слышанным на концерте,

что порвал свои глупые записи на мелкие кусочки и стал просто рас-

сказывать о своих впечатлениях. Говоря от имени всех присутство-

вавших в зале, я взял на себя смелость заявить, что все мы до единого

человека испытываем сейчас такие чувства, будто и у нас в жилах

тоже течет хоть немного украинской крови.

Деятельность Ордена в области культуры и та братская, неприну-

жденная атмосфера, какой были отмечены все его собрания, вполне

соответствовали нашим представлениям о обществе, где бы все строи-

лось на основе взаимопомощи, страхующей жизнь его членов. В конце

концов, что такое жизнь без счастья, ради которого только и стоит

жить? Счастье и свобода — вот цели, к которым мы стремились.

XXXI ЛЖЕЦ

— 623 —

Страхование жизни значило для нас — делать жизнь наших членов

более обеспеченной, а не просто выдавать компенсацию родственни-

кам умершего. В понятие счастья должно входить, разумеется, и здо-

ровье. А забота о здоровье должна была заключаться не только в пре-

доставлении бесплатных медицинских клиник и зубоврачебных каби-

нетов, но и в таком улучшении условий жизни и труда наших членов,

составлявших часть рабочего класса, какого можно было добиться

лишь посредством прогрессивного законодательства. Таким образом,

наша организация была действенной силой прогресса. Это значит, что

мы стояли за мир.

Борьба за мир и борьба за интересы рабочих — этого было вполне

достаточно, чтобы реакционные элементы и оппортунистическая пе-

чать стали нападать на нас. В результате, когда министр юстиции

Том Кларк в 1947 году опубликовал список прогрессивных организа-

ций, которые он называл «подрывными», в числе их был и Интерна-

циональный Рабочий Орден.

После этого, как если бы был зажжен пороховой шнур, события

начали развертываться с неизбежной последовательностью. Члены

Ордена, работавшие в правительственных учреждениях, были уво-

лены; руководящие деятели Ордена, родившиеся за границей, были

арестованы и подлежали высылке из страны; в ряде штатов страхо-

вые комиссии начали судебные процессы с целью отнять у Ордена

права страхового агентства; в мае 1950 года, после заявления глав-

ного ревизора управления по делам страхования штата Нью-Йорк о

том, что Орден представляет «опасность для общества», в Верховный

суд штата Нью-Йорк поступило ходатайство издать распоряжение «об

отчуждении собственности, ликвидации дела и прекращении суще-

ствования корпоративной организации под названием Интернацио-

нальный Рабочий Орден».

В конце января 1951 года начался процесс.

В мои цели не входит описание этого судебного дела. Оно доста-

точно важно само по себе: в нем затрагивались такие права и про-

блемы, а результаты его настолько показательны в смысле извраще-

ний законности в эту несчастную эру жизни нашей страны, что исто-

рия этот процесс не забудет. Признавая, как это сделал и главный

ревизор, что финансовое положение Ордена исключительно прочно и

что не обнаружено ни малейших признаков незаконных действий в

использовании средств, власти штата тем не менее требовали его лик-

видации на том основании, что с точки зрения страхового законода-

тельства Орден будто бы представляет «опасность для общества». При

этом власти утверждали, что самый факт их обращения в суд делает

Орден опасным. Выходило так, что если вы, скажем, угрожаете жизни

другого человека, то уже одного этого достаточно для того, чтобы

считать его опасным!.. Но тем не менее опасность Ордена была «дока-

зана», и властям штата оставалось лишь оправдать себя перед ли-

— 624

—

цом общественности. Для этого надо было, как это обычно делается,

«доказать», с помощью платных осведомителей, что наш Орден

представляет собой ответвление огромного заговора, имеющего

целью насильственное свержение американского правительства. Та-

ким образом, стол был очищен, карты перемешаны и розданы, игра

началась.

Из агентства Ассошиэйтед Пресс мне позвонили и сказали, что в су-

дебном деле фигурирует и моя фамилия. Оказывается, пресловутый

изменник Буденц под присягой показал, что я известен ему как член

Коммунистической партии. К счастью, он отметил в своих показа-

ниях, при каких именно обстоятельствах он узнал об этом. По его

словам, я выступал на закрытом (присутствовали лишь члены пар-

тии) партийном собрании, где был представлен как «товарищ

Кент».

Когда корреспондент Ассошиэйтед Пресс попросил меня выска-

заться по поводу этого обвинения, я согласился. Назвав Буденца

лжецом, я вряд ли сообщил какую-нибудь новость, однако корреспон-

дент все же передал ее по телеграфу. В тот же вечер я направил в

Нью-Йорк посыльного с документом, разоблачающим вымысел Бу-

денца, а день или два спустя прибыл в зал суда на Фоли-сквер как

раз в то время, когда прокурор штата мистер Уильямс — высокий,

красивый и щеголеватый мужчина — заканчивал допрос Буденца и

потирал руки.

Из документов, хранящихся в моих бумагах, я установил, что од-

нажды уже где-то встречал этого Буденца. Но либо потому, что у него

была трудно запоминающаяся внешность, либо потому, что под влия-

нием новой профессии черты его лица изменились, я не узнал в этом

человеке с мертвенно-бледной кожей и мешками под глазами того,

с кем когда-то встречался.

Вполне понятно, что не так уж плохо получать пятьдесят-шестьде-

сят тысяч долларов в год человеку, который в бытность свою редак-

тором «Дейли уоркер» на протяжении многих лет жил на мизерные

деньги. Но, глядя на Буденца, невольно себя спрашиваешь: в коня ли

корм?

Наш главный адвокат Рафаэль Вайссман не мог сравниться с

Уильямсом ни лицом, ни осанкой, ни элегантностью одежды. Невысо-

кий и на первый взгляд весьма невзрачный, он тем не менее оказался

замечательным мастером слова. Используя все его оттенки и вырази-

тельность, он громил показания Буденца, не скрывая к нему своего

презрения. Искусно и в то же время совершенно безжалостно он за-

ставил Буденца признать, что все, что тот показывал, — сущая неле-

пость; скоро даже те люди, чьим орудием был этот подлец, почув-

ствовали явное замешательство.

Во время перерыва я подошел к прокурору, представился ему и

сказал:

— 625 —

— Мистер Уильямс, человеку, занимающему ваше положение,

должно быть стыдно выступать заодно с подобными типами!

Мистер Уильямс, очевидно растерявшись, ответил:

— Я это знаю. Видите ли, мистер Кент, я только служащий.

Я делаю то, что мне велят.

Теперь возвращаюсь к субъекту, в честь которого я назвал эту

главу. Так называемым «закрытым заседанием Политбюро Коммуни-

стической партии» (при этом была указана дата), где я будто бы был

представлен как «товарищ Кент», оказалось подробно освещенное га-

зетой «Дейли уоркер» (ее редактором был тот же Буденц) широкое

собрание, созванное для обсуждения «послевоенных проблем» Аме-

рики. Главным оратором на этом собрании был один профессор эко-

номики Вассар-колледжа, являвшийся членом американской делега-

ции на конференции в Думбартон-Оксе. Все это Буденц в конце кон-

цов признал сам.

Прошло несколько недель, и я возвратился в Асгор. Я уже начал

было работать, но скоро меня вновь вызвали в суд: допрос руководи-

телей Интернационального Рабочего Ордена продолжался. Обычно

адвокаты заранее «готовят» своих подопечных к допросу, но на нас

эта практика не распространялась. Мы знали свою организацию,

знали, какие цели она преследует и как работает. Мы были заинте-

ресованы лишь в том, чтобы изложить факты и выразить свою точку

зрения на них. Когда я давал показания, то ни прокурор, ни адвокат,

ни суд ни в чем меня не ограничивали; и каким бы несправедливым,

по моему мнению (и убеждению), ни было окончательное решение

суда, я почти не ощущал того предубежденного отношения к себе, ко-

торое так резко проявляется теперь при разборе дел по обвинению в

коммунистической деятельности.

Когда Рафаэль Вайссман, наш адвокат, начал задавать мне во-

просы, я естественно получил полную возможность подробно изло-

жить причины участия в деятельности Ордена, изложить его цели и

рассказать о практических мерах, направленных на достижение этих

целей. Отвечая на вопрос о моем участии в политической деятель-

ности Ордена, я вполне искренно изложил свою позицию в вопросе

о гражданских правах, о мире и дружеском сосуществовании с Совет-

ским Союзом. Я говорил в течение нескольких часов, ибо должен был

сказать многое.

Еще больше времени потребовалось, чтобы высказаться по вопро-

сам, заданным Уильямсом. Однако, как ни странно, уйма времени

ушла и на то, чтобы заставить высказаться его самого, а потом вы-

яснить, какой смысл он вкладывал в свои слова. Уильяме, допраши-

вая меня, пустил в ход тот изобретенный им довольно каверзный

вариант игры, который приобрел теперь в судах широкое распростра-

— 626 —

нение. Держа в руке вырезку из номера «Нью-Йорк таймс», вышед-

шего несколько недель до суда, он спросил меня, ссылаясь на обра-

щенный ко мне вопрос корреспондента газеты:

— Вас спрашивали о заявлении Буденца... И вы ответили, что ни-

когда не были коммунистом. Сказали ли вы тогда правду?

Мне кажется, что Уильямс отличался скорее красотой, чем умом,

ибо тут вмешался судья и потребовал от Уильямса:

— Извольте спросить его, делал ли он такое заявление вообще.

Уильямс исполнил указание, а я ответил:

— Да, делал.

Затем Уильямс спросил:

— Правдиво ли это заявление?

— Да, правдиво. Когда я что-нибудь заявляю, то говорю правду.

Тут Уильямс, зачитав газетную вырезку, спросил, действительно ли

я сказал корреспонденту, что «не припомню, называли ли меня во-

обще когда-нибудь товарищем Кентом»; правду ли я сказал коррес-

понденту?

Я ответил, что сказал правду; однако тогда я забыл сказать одну

вещь: давно-давно, еще в начале века, Джек Лондон прислал мне

письмо, назвав меня в нем «товарищ».

Пока все шло хорошо. Но здесь я должен прервать на некоторое

время судебное разбирательство, чтобы поведать читателю одну тайну

(пусть это будет сказано шепотом, дабы не услышал мой издатель):

по существу, я люблю ходить на суды. Это было отнюдь не легко, но

мне нравились эти долгие дни на Фоли-сквер. Я люблю этот обмен

вопросами и ответами, напоминающий игру в кошки-мышки, мне нра-

вится толковать и опровергать показания. Забавно следить, как посте-

пенно выясняется суть дела, несмотря на все препятствия судебной

процедуры и увертки противника. Вот почему моим любимейшим

писателем является Эрл Стенли (не говоря, конечно, о Шекспире и

еще нескольких великанах), а из юристов я предпочитаю Перри Мей-

сона.

Я интересуюсь всем этим и поэтому считаю, что и другим эта тема

будет интересна. Набрасывая данную главу, я первоначально вклю-

чил в нее многое из того, что наблюдал в суде. Я считал важным не

то, что я скажу, а то, о чем расскажу. Но тут появляется на сцене

мой издатель, тот самый, который еще раньше попросил меня изъять

из текста книги множество прелестных анекдотов. Он говорит, что

люди не любят читать показания, даваемые в суде, поэтому просит

изъять их из книги. Их нужно передать кратко, своими словами, по-

скорей избавиться от них и продолжать повествование. А поскольку

издателю виднее, что надо делать, я следую его совету. Давайте по-

скорее покончим с этим рассказом и покинем зал суда.

Так вот, этот самый красавец Уильямс, не оставляя своих величе-

ственных манер, пододвигал ко мне разные печатные материалы,

— 627 —

содержащие мои высказывания, и спрашивал, действительно ли они

принадлежат мне и правду ли я говорил. И когда я отвечал утверди-

тельно, он с явным торжеством требовал «записать это как показа-

ние». Время от времени мистер Вайссман вскакивал со своего места

и заявлял протест (я часто недоумевал, зачем он это делал), а ме-

жду тем время все шло и шло. Мне удалось произнести несколько

речей, так как судье они, кажется, нравились, да и публике, как

видно, совсем не были неприятны. Не один час времени потребовался,

например, чтобы выяснить, насколько шокирует меня то обстоятель-

ство, когда кто-либо из людей, с которыми я в свое время общался,

оказывался коммунистом. Снова и снова мне пришлось повторять, что

эти «открытия» совсем меня не шокировали. В конце концов, когда

речь зашла о политических и религиозных убеждениях одного чело-

века, меня взорвало, и я сказал прямо судье:

— Да черт с ними, с его убеждениями! Я сужу о людях по их

делам.

Каких только глупых вопросов мне не задавали! Писал ли я книгу

«Это мое собственное»? Писал, конечно же, писал. Новый вопрос: а

вот это утверждение, содержащееся в книге, тоже принадлежит вам?

Можно подумать, что все написанное в моей книге не имеет ко мне

никакого отношения! Да, про Уильямса никак не скажешь, что у него

светлая голова. Будь это так, он никогда не задал бы мне (и, следо-

вательно, освободил бы нас от необходимости продолжать разговор

о суде) такой вопрос:

— Мистер Кент, верите ли вы в коммунизм?

Мне казалось, что перед тем, как отвечать на этот вопрос, я должен

был сделать вступление. Закончив его, я перешел к существу вопроса.

Я сказал:

— Чтобы ответить на вопрос о том, верю ли я в коммунизм, тре-

буется сначала дать определение этому термину. Я думаю, мистер

Уильямс, что если бы вы сами попробовали дать определение ком-

мунизма (а вы можете это сделать, если пожелаете), то мне, вероятно,

пришлось бы возразить вам примерно в таких выражениях: «Не гово-

рите глупостей. Кто может поверить в подобную ерунду?» И вы, и я,

и большинство здесь сидящих мыслят, как я полагаю, почти одина-

ково. Дело заключается главным образом в определении. У нас мно-

гие говорят, что они не любят коммунизм, но я не знаю, найдется ли

в Америке хоть один человек из десяти тысяч, который мог бы дать

разумное определение коммунизма. Поэтому я не буду отвечать на

ваш вопрос, пока не получу четкого определения.

И представьте себе, что и в отношении Уильямса со всеми его по-

мощниками, и в отношении судьи (как это стало ясно на следующий

день, когда слушание дела возобновилось), — в отношении всех этих

джентльменов я не ошибся. Дать определение слова коммунизм? Нет,

они этого не могли, может быть, никогда и не пытались сделать. А

— 628 —

сейчас в ответ на мое требование Уильямс, обнаружив неожиданную

сообразительность, попросил прервать заседание: ему надо было вре-

мя, чтобы подумать. Судя по тому, что на следующий день он дер-

жал в руке груду бумаг, на исследовательскую работу ушло немало

средств налогоплательщиков. Только работа оказалась бесполезной.

Никакого определения термина коммунизм суд не дал, и, следователь-

но, я не получил ответа на свой вопрос.

Судья удовлетворил протест мистера Вайссмана против дальней-

шего обсуждения вопроса о коммунизме.

ВТОР РЕДАКЦИОННОЙ СТАТЬИ В ТОРОНТ-

----

газете «Глоб энд мейл» счел нужным, случайно или намеренно,

заговорить о недоразумении, возникшем в зале суда, выразив при

этом сожаление по поводу моей неспособности определить свои поли-

тические убеждения. Я ответил на эту статью. Текст ответа я при-

вожу ниже, ибо, хотя в нем и говорится, что суд, собравшись на вто-

рое заседание, снял этот вопрос с обсуждения, письмо мое имеет от-

ношение к теме всей данной книги.

Я был готов объяснить на суде, что такое коммунизм и что

такое социализм, и если этого не сделал, то лишь потому, что

судья счел этот вопрос не относящимся к делу. Между тем

было ясно, что ни прокурор, ни сам судья не были в состоянии

дать определения этим терминам... Дело не в том (и я докажу

вам это), что будто бы, как утверждает ваша редакционная

статья, вопрос этот чересчур сложен, а в том, что ни тот, ни

другой, видимо, не оказался тем знающим человеком, который

приходится на десять тысяч.

Классическое определение коммунизма дал Карл Маркс.

Коммунизм есть общество, основанное на принципе: «От каж-

дого по способностям, каждому по потребностям». В такой

формулировке этот принцип можно сравнить с христианским

принципом, приведенным в вашей редакционной статье: «По-

ступай с другими так, как, по-твоему, другие должны посту-

пать с тобой». Этот принцип в некоторой степени соблюдался

в первобытном обществе, и, мне кажется, он представляет со-

бой основу, по крайней мере теоретически, религии духоборов,

столь многочисленных в Канаде. В Советском Союзе этот

принцип не применяется, но он провозглашен как конечный

идеал, к которому можно прийти на базе социализма.

Социализм есть конституционная форма правления, при ко-

торой естественные ресурсы и средства производства являются

— 630

—

XXXII АССИНИБОЙН