Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

тимся на банкете», — телеграфировал мне член жюри, мой друг

Эльмер Адлер. Однако никакого приглашения на банкет я не полу-

чил. Жюри почувствовало, что дело нечисто. Справедливо возмутив-

шись тем, что его решение игнорируется, оно заявило Гарвардскому

университету протест. Последний ответил: по указанию Чэпина Мар-

куса, выступающего от имени фирмы, премия в тысячу долларов за

рисунок присуждена одному из директоров фирмы, некоему Чарлзу

А. Хаммарстрому. Тогда члены жюри подняли шум, их поддержали

газеты. Все еще не желая расстаться с деньгами и в то же время боясь

публичного скандала, Маркус поделил премию пополам и выслал мне

чек на пятьсот долларов. Я немедленно вернул ему этот чек.

Воодушевляемый членами жюри, которые, естественно, считали

действия Гарвардского университета и фирмы Маркуса оскорби-

тельными, я решил было возбудить судебное дело. Однако универси-

тет, Маркус и Айер уже договорились о взаимной поддержке и так

ловко начали сваливать ответственность один на другого, что процесс

обошелся бы мне слишком дорого.

В опубликованных сообщениях о премиях, присужденных Гарвард-

ским университетом авторам рекламных рисунков, говорится, что

премия 1928 года принадлежит Рокуэллу Кенту. Таким образом,

даже университет опускается до лжи. Ну, а Маркус и компания? Что

сказать о них? Но в конце концов кто ими интересуется!

Новой работой, ради которой я бросил рекламные рисунки для

ювелирной фирмы, было руководство отделом искусства или роль так

называемого специального художника — я уже не припомню — в пар-

фюмерной фирме Лентерик, филиале компании Скуибб. Эту работу

мне выхлопотал мой преданный юный друг Натан Хорвитт. Работа

была хорошая: получая значительное вознаграждение, я должен был

уделять ей лишь небольшую часть своего времени. К сожалению, мое

сотрудничество с этой фирмой длилось недолго. Поскольку в течение

нескольких месяцев мы так и не выяснили, чем я должен был зани-

маться, мы в конце концов решили, что не нуждаемся друг в друге.

Разрыв произошел, как мне кажется, только из-за того, что я проявил

полное отсутствие деловых качеств при внедрении своего рекламного

рисунка, который сейчас по праву можно назвать «Благоухающей

Радостью Дам». Если я не ошибаюсь, то лишь этот мой рисунок и

использовала фирма Лентерик: крылатую фигуру, парящую над

снежной равниной и благословляющую землю жестом простертых

вниз рук. Фирма размножила рисунок в виде рождественской поздра-

вительной открытки, а также, увеличив, напечатала на шелку, чтобы

украсить окна своего здания. Впоследствии рисунок получил широ-

кое распространение как одна из открыток, выпущенных по случаю

рождества Товариществом американских художников.

Случай с этим рисунком показывает, что, какими бы дарованиями

художника, плотника, домостроителя или флейтиста я ни обладал,

— 461 —

нужного такта и коммерческой хватки у меня явно мало. Когда

мистер Вейкер, президент фирмы Лентерик, увидел мой рисунок, он

сделал следующее замечание:

— Не думаете ли вы, мистер Кент, что фигура выглядела бы лучше,

если бы одна из ее рук была поднята?

И он проиллюстрировал свою мысль соответствующим жестом.

На это я с подчеркнутой любезностью ответил:

— Мистер Вейкер! Нет ничего удивительного, что вы высказываете

ваше мнение о том, должна ли быть поднята рука, не осведомляясь,

что думаю по этому поводу я. Ведь если я приношу вам свой рису-

нок, то это означает, что он сделан именно так, как я думал нужным

его сделать.

На этом разговор был окончен. И если указанный инцидент послу-

жил одной из причин моего разрыва с фирмой Лентерик, то удив-

ляться этому едва ли следует.

Да, от этого никуда не уйти. Мой опыт с прославленным коммерче-

ским факультетом Гарвардского университета, с богачами, торгую-

щими бриллиантами и рубинами, с авторитетным рекламным агент-

ством «Н. В. Айер и сын», с фирмой Лентерик и с другими фирмами,

вступавшими со мной в контакт на протяжении многих лет, — мой

опыт свидетельствует, что я не создан быть деловым человеком. Ска-

зать по правде, это меня не огорчает.

Однако в те годы у меня было свое хорошее дело, доставлявшее мне

величайшее наслаждение, — живопись. И я усердно занимался ею.

Одной из моих крупных картин, написанных еще до начала великого

экономического кризиса и получивших наиболее широкую извест-

ность, была картина «Адирондакские горы», висящая сейчас в ва-

шингтонской галерее Коркоран. Написанная, как и все мои картины,

в реалистическом стиле, она честно и прямо рассказывает о том, что

я видел своими глазами. Теперь, когда я смотрю на нее, передо мной

встает былая трагедия этого края: в прошлом густонаселенный и

цветущий, он опустел; многие фермы брошены, постройки преврати-

лись в развалины; земля, с трудом отвоеванная человеком у леса и

любовно возделанная, снова стала дикой. Однажды я попытался ку-

пить такую гибнувшую ферму со всем земельным участком, но

алчный хозяин запросил за нее слишком высокую цену. А жаль!

Теперь это поле заросло ольхой, а дом и сараи исчезли. Виднеются

лишь кусты сирени, обозначающие открытые могилы построек.

О-НАСТОЯЩЕМУ ОТПРАЗДНОВАТЬ НОВО-

селье в Асгоре мы смогли лишь в августе того знаменательного для

нас 1928 года, когда мы туда переехали. Готовясь к этому торже-

ству, я и построил бар, который вот уже двадцать пять лет как слу-

жит нам и нашим друзьям источником вдохновения. Артур Аллен,

наш самый сердечный и добрый друг, взялся в день новоселья вы-

ступить в роли буфетчика; его именем мы и назвали бар. У Аллена

было прозвище — «Джо», поэтому на наружной стороне стойки бара

я написал: «Бар Джо». В таком виде эта надпись и сохранялась.

Лишь два года назад ее пришлось реставрировать, так как от при-

косновения бесчисленных колен она стерлась.

Однако праздник новоселья запомнился мне не тем, что мы обору-

довали бар, который обслуживал буфетчик в белом костюме; не тем,

что мы пили и ели; не нашей оживленной беседой на разнообразные

темы и не дружеской атмосферой, которая действует на меня силь-

нее всего, — этот праздник я помню прежде всего потому, что именно

тогда Артур Аллен, стоя у камина, чтобы согреть руки и спину

(даже в августе в Адирондакских горах бывает холодно), сказал

с чувством спокойной отцовской гордости:

— А мой сын плывет на маленьком боте в Гренландию!

Прочитав впервые еще двадцать лет назад сагу о Ньяле, а потом

и все другие саги, попавшие мне в руки в переводе на английский

язык; прочитав все материалы об открытии и заселении Гренландии,

об открытии Лейфом Америки и о смелой попытке Карлсефни посе-

литься здесь, — как я мечтал о том дне, когда смогу попасть на свя¬

щенную родину этих героев! Мои мечты были как бы куском сухого

дерева, а слова Артура Аллена — искрой; от их соприкосновения

вспыхнуло пламя.

— Господи! А можно мне с ним поехать? — воскликнул я.

Мое желание было исполнено. Менее чем через год, 17 июня, из

Баддека (Новая Шотландия) бот «Дирекшн» отплыл в Гренландию.

Одним из трех членов экипажа был я.

— 463 —

VI ГРЕНЛАНДИЯ

«Дирекшн» был построен прочно и хорошо, но для судна такого

размера парусная оснастка оказалась чересчур тяжелой. Поэтому,

несмотря на наличие чугунного фальшкиля весом в три тонны и боль-

шого количества балласта, бот, словно бы от усталости, охотнее

ложился на борт, чем выпрямлялся. Это весьма осложняло задачи

команды. Скоро мы обнаружили, что судно не очень-то легко подда-

валось и управлению. Этот его недостаток едва не привел к ката-

строфе, когда мы на четвертые сутки путешествия, плывя ночью

в полной темноте и желая укрыться от ветра, подошли вплотную

к берегу с подветренной стороны.

Но наиболее полное представление о судоходных качествах нашего

судна в условиях бурной погоды мы получили, плывя по заливу

св. Лаврентия, а потом — во время девятидневного плавания по Деви-

сову проливу к берегам Гренландии; там оно, честно выполнив свою

миссию, выбросило нас на сушу и затонуло. Обладай я в тот момент

хотя бы половиной приписываемого Вильгельму Завоевателю остро-

умия, я тоже, перефразируя его слова, воскликнул бы: «Итак, я за-

хватываю гренландскую землю!». Ведь в каком-то смысле это было

завоевание, ибо впоследствии Гренландия завладела моим сердцем.

Все время, пока мы шли по Девисову проливу, небо было покрыто

такими густыми тучами, что наш капитан Сэм Аллен вынужден был

ориентироваться только по лагу и компасу. Во второй половине дня,

предшествовавшего кораблекрушению, я улучил момент и с помощью

секстанта определил наше положение по солнцу и линии горизонта.

Однако мои вычисления настолько расходились с данными капитана,

что ни он, ни его помощник не приняли их во внимание, но, к сча-

стью для всех нас, я в свои расчеты твердо верил.

То, что мы все же потерпели кораблекрушение, объясняется ни чем

иным, как незнанием местных условий. Радуясь появлению земли,

мы вошли в окруженный отвесными горами мелкий и заманчиво спо-

койный фиорд и там бросили на ночь якорь. Ночью нас разбудил

ураган, обрушившийся с высокого прибрежного плоскогорья; ветер

дул в каменные стены фиорда и, отскакивая от них, налетал на наше

судно. Ураган колотил нас справа и слева, не давая опомниться.

Подобно избитому боксеру, который виснет на веревках, наш бот

беспомощно качался на своих якорных цепях. Как только якоря сда-

ли, все было кончено. Скоро мы ударились о скалу, и «Дирекшн» за-

тонул.

Было одиннадцать часов утра. Несмотря на ветер и проливной

дождь, мы, забрав с собой все, что удалось спасти, сумели укрыться

под защитой высокой скалы, разбив там довольно уютную палатку

из запасного паруса. Я уложил двухнедельный запас провизии в рюк-

зак и, оставив своих спутников у весело пылавшего костра, в полночь

отправился на поиски маленького селения; если мой расчет по сек-

станту был правилен, оно должно было находиться на другой стороне

— 464 —

того гористого полуострова, у берегов которого мы потерпели круше-

ние. Через тридцать шесть часов утомительного перехода я достиг

желанного пункта — гренландского селения Норсак. Но как я устал!

Несмотря на ужасную усталость, ложиться спать было немыслимо.

Да и как можно было лечь и заснуть на глазах людей, для кого твой

приход в их селение был поистине чудесным событием — таким же

чудесным, каким он был и для тебя! Разве можно было ответить

храпом на все знаки гостеприимства со стороны приютившего меня

в своем доме купца-полудатчанина и его добродушной супруги-ту-

земки, предлагавших мне обильную еду, коньяк и сигары? Никогда

в жизни! Тем временем лучший гребец поплыл на каяке на север, в

Готхоб, чтобы известить о происшедшем управляющего колонией; все

остальные направились к месту кораблекрушения, а я, вымывшись,

побрившись, поев и выпив вина, прогуливался с купцом, разговари-

вая с ним на языке жестов, переглядываясь и обмениваясь улыбками

с женщинами и детьми. Так прошло много часов бесконечного дня.

Наступали следующие сутки.

Наконец датчане приехали. На одной лодке находился губернатор

Южной Гренландии, на другой — управляющий колонией, а на

третьей — врач.

— Вы имеете разрешение на въезд в Гренландию? — спросил гу-

бернатор.

Разрешение я имел и представил его.

— А медицинское свидетельство у вас есть?

Я и это ему представил.

— Хорошо, — сказал губернатор. — Добро пожаловать в Гренлан-

дию.

Все мы пожали друг другу руки и с тех пор стали друзьями. Эти

люди оказались такими добрыми и любезными, что в их присутствии

ни о каком сне я не мог и думать. Мы тут же отправились на место

кораблекрушения, где начались работы по подъему судна, затем не-

сколько часов ушло на буксировку его в Готхоб. Нет, спать в этих

условиях было просто невообразимо. И когда мне наконец представи-

лась возможность прилечь на полу в комнате врача и уснуть, — через

восемьдесят шесть часов после того, как я от качки упал с койки

нашего злополучного бота, — то мои душа и тело испытывали бла-

женство, какого я не забуду никогда в жизни.

Так — в общем счастливо, если учесть все обстоятельства до кон-

ца, — я познакомился с новой для меня страной, новым народом и

его образом жизни. Мои дальнейшие поездки в Гренландию и более

близкое знакомство с этой страной лишь усилили мои симпатии и

любовь к ней. Я всегда буду тосковать по этой северной земле.

Я приехал в Гренландию, чтобы увидеть эту страну. Предчувствуя,

что она мне полюбится, я привез с собой краски. По счастью, и кра-

ски, и кисти, и некоторое количество холста при кораблекрушении

— 465 —

Рисунок из книги «Курс N by E». 1930

удалось спасти. В Готхобе я раздобыл дерева и, пользуясь одолжен-

ным мне инструментом, изготовил подрамники. Добавив к имею-

щимся запасам холста несколько кусков парусины и мешковины,

купленных в лавке, я обеспечил себя для живописи всем необходи-

мым, словно бы никакой катастрофы и не было. Когда мои спутники

уехали обратно в Америку, я почувствовал себя гораздо свободнее и

мог приступить к работе. Большую помощь оказал мне приютивший

меня в Готхобе доктор Борресен. Заинтересовавшись моими заня-

тиями, он брал меня с собой в свои поездки по округе. В свободное

время он совершал со мной экскурсии, а порой мы забирались в

какое-нибудь отдаленное, понравившееся мне место и разбивали там

палатку — доктор оставлял меня тут, чтобы, спустя несколько дней,

вновь увезти в Готхоб. Я писал, беспрерывно писал — только в жи-

вописи я и мог выразить свой восторг перед удивительным морем и

удивительными горами Гренландии.

Как бы в довершение моих удач, на борту парохода, которым с

наступлением осени я уезжал из Готхоба на север, мне довелось

встретиться с высокопоставленными представителями гренландской

администрации: это знакомство было приятным и весьма полезным.

На обратном пути с севера среди пассажиров парохода оказались

два человека, ставшие впоследствии моими лучшими друзьями:

один — на время, а другой — навсегда. Этими пассажирами были Кнуд

— 466 —

Рисунок из книги «Курс N by E». 1930

Расмуссен и Петер Фрейхен. Что касается представителей админи-

страции, то среди них я нашел друзей в лице генерального директора

Даугора Йенсена и Хансена — капитана парохода «Диско», на кото-

ром мы плыли.

На Гренландской пристани в Копенгагене нас ожидало множество

людей: друзья, родные, жены и дети, возлюбленные — все, кто вышел

встречать приплывших пассажиров. Я сразу же увидел светящееся

любовью, радостное лицо Фрэнсис. И снова — то же ощущение: где

Фрэнсис, там и дом. А дом, где жила в Копенгагене Фрэнсис, стал

благодаря редчайшей предупредительности капитана Хансена и его

жены нашим домом. Домик у Хансенов, бездетных пожилых супру-

гов, был небольшой, и поэтому нас удивило, что нам с Фрэнсис выде-

лили для жилья столь просторную и прекрасную комнату. Лишь че-

рез несколько дней мы узнали, что это была единственная спальня

Хансенов; теперь же, ради нас, они устроили себе постель в подвале.

Можно ли после этого удивляться тому, что мы полюбили датчан?

Не желая больше стеснять наших добрых хозяев, а также стремясь

лучше ознакомиться с Данией и поближе сойтись с семьей Расмус-

сена, мы выехали из Копенгагена и поселились в доме Кнуда. Нас

настоятельно просили пожить в Дании подольше, но мне пора было

приниматься за работу. Дом Кнуда в Хюндестеде, на реке Каттегат,

в сорока милях от Копенгагена, подходил для этой цели как нельзя

лучше.

— 467 —

Я должен был закончить иллюстрации к роману «Моби Дик»;

предвидя, что мне придется задержаться за границей, я послал Фрэн-

сис радиограмму с просьбой привезти в Данию мои неоконченные

рисунки и все, что необходимо для моей дальнейшей работы над

романом. О гостеприимстве Кнуда Расмуссена, проявившего огром-

ную заботу о моих нуждах, красноречивей всего говорит то обстоя-

тельство, что 5 ноября я смог выслать Биллу Киттреджу последние

сто пятьдесят семь рисунков.

«Король мертв. Да здравствует король!» Едва успел сойти с моего

рабочего стола Мелвилл, как его место занял Чосер: незадолго до

отъезда в Гренландию я заключил договор с издательством «Ковичи-

Фриде» на иллюстрирование «Кентерберийских рассказов». Теперь,

находясь в Дании, я мог приступить к подготовительным изысканиям,

которые требовались в этой работе. Своими исследованиями жизни и

фольклора эскимосов Кнуд Расмуссен приобрел всемирную извест-

ность. В Дании он считался национальным героем, его любят там

такой горячей любовью, какая выпадает на долю лишь немногих.

Дружба с Кнудом открывала мне все двери. Поскольку при изучении

условий жизни и костюмов эпохи Чосера мне требовалась помощь,

я познакомился с директором Копенгагенской библиотеки и нашел

в его лице чрезвычайно отзывчивого консультанта. При таком авто-

ритетном руководстве я узнал, что, по сохранившимся изобразитель-

ным материалам из различных периодов истории Англии в христи-

анскую эру, четырнадцатый век представлен, вероятно, всех скуднее

и что о костюмах того времени можно судить, исходя прежде всего

из описаний самого Чосера. Я столкнулся здесь с такой же труд-

ностью, с какой сталкивался, будучи студентом архитектурного фа-

культета Колумбийского университета, когда нам давали задание

сделать рисунок по словесному описанию. Учитывая это обстоятель-

ство, при оценке достоинств или недостатков в изображении костю-

мов, как я их нарисовал, иллюстрируя «Кентерберийские рассказы»,

все заслуги или вину необходимо поделить между Джеффри Чосером

и Рокуэллом Кентом.

Покинув Хюндестед (должны же мы были когда-то его покинуть!),

мы поехали в гости к другому великому датчанину — по своей значи-

мости он был, возможно, вторым человеком после короля и, несо-

мненно, самым крупным из датчан по росту. Это был Петер Фрейхен.

Всякий, у кого есть хоть какое-то воображение, мечтает иметь соб-

ственный остров и жить на нем; Петер был человеком, осуществив-

шим эту мечту. Его маленький, идиллического вида островок Энехэйе

словно бы встал из сказки. На нем было достаточно земли, чтобы

посеять и снять урожай, пасти скот и выстроить коровник, конюшню,

хлев для свиней и птичник для кур, уток и гусей, короче говоря,

чтобы заняться работой, которая, если приложить к ней усердие

(а Петер занимался ею очень усердно), позволяет человеку кормиться.

— 468 —

Заманивая нас на свой остров (как будто нас надо было заманивать!),

Петер обещал подарить нам щенка — у него в доме был целый помет

датских догов. Неделю спустя, когда мы покидали остров, он предло-

жил нам уже не одного щенка, а всех шестерых, причем так горячо

уговаривал принять этот подарок, что у нас не хватило духу отка-

заться. Итак, возвратившись в Копенгаген с корзиной, полной щен-

ков, мы передали их на время в питомник, с тем чтобы через две

недели, в день нашего отплытия на родину, взять животных обратно.

Не помню, каким образом мы довезли этих щенков до парохода; во

всяком случае, в корзину они уже не вмещались. Пароход, на кото-

ром мы плыли, был тихоходный, и плавание заняло около десяти

дней. На пристани, к счастью, нас встречали друзья, причем среди

них было двое мужчин. Всего мужчин, стало быть, было трое; под-

хватив на руки по паре «щенков», мы с трудом спустились по трапу

и, достигнув пристани, бросили свою ношу, совершенно измученные.

В результате всем, кто там был, пришлось почти час гоняться за бес-

нующимися, верткими догами и ловить их.

До вокзала Гранд Сентрал мы добрались на такси; потом ночь

ехали поездом до Платтсбурга; оттуда мы должны были ехать по-

ездом по маленькой ветке до Осэйбл Форкс. Однако, приехав в Платт-

сбург, мы никакого поезда не обнаружили. Куда он делся?

— Поезд отменен, — сказали нам на станции.

Этот случай вовлек меня в неприятности, о которых я расскажу в

следующей главе.

НЕ ПРИДЕТСЯ СЕЙЧАС ОСТА-

--------

на тяжбе с железной дорогой, когда пришлось столкнуться

с грубыми и беспринципными чиновниками, матерыми адвокатами

корпораций и политиканами из Комиссии по делам предприя-

тий общественного пользования. Тем, кто недоумевает, зачем надо

художнику или любому честному человеку связываться с такими

людьми, я могу лишь сказать от всей души: как человеку, ему не

стоит связываться; как гражданину — иногда бывает необходимо.

В 1867 году законодательная палата штата Нью-Йорк, признавая

справедливость требований населения района, находящегося между

Платтсбургом и Осэйбл Форкс, о строительстве железной дороги,

ассигновала на эту цель двести пятьдесят тысяч долларов и разре-

шила городам, расположенным вдоль будущей дороги, выпустить

займы для создания дополнительного денежного фонда. Так была

построена дорога. Строили ее фермеры, платившие налоги, подписы-

вавшиеся на займы, вкладывавшие личный труд. Сначала эта дорога

называлась «Уайтхолл и Платтсбург», потом ее арендовала на девя-

носто девять лет компания «Делавар и Гудзон». При этом предусма-

тривалось, что компания будет поддерживать грузовое и пассажир-

ское сообщение; в дальнейшем должны были ходить скорые товарные

и почтовые поезда. С развитием автомобильного транспорта железно-

дорожное сообщение на этой ветке начало сокращаться. В конце кон-

цов прибыль от нее стала настолько малой, что компания «Делавар

и Гудзон», следуя своему традиционному правилу нарушать приня-

тые обязательства, если они ей невыгодны, решила закрыть движе-

ние пассажирских поездов. Чтобы найти оправдание этому мероприя-

тию, она так сильно сократила количество поездов и ввела такое рас-

писание, что вынудила население почти отказаться от услуг желез-

ной дороги. К беде жителей, прекращение пассажирского сообщения

низвело скорые товарные поезда до положения простых товарных, а

почта вообще стала доставляться только на грузовиках. Все происхо-

дило в соответствии с широко известным изречением железнодорож-

ного магната Уильяма Вандербильта: «Плевать на публику!» Но

— 470 —

VII ПАННО HA КЕЙП-КОД