Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

ПОСЛЕДСТВИИ ОПУБЛИКОВАННУЮ

книгу «Дикий край», в которой описана наша жизнь на Лисьем

острове, я снабдил таким подзаголовком: «Дневник спокойных при-

ключений». Поскольку речь шла о двух новичках, совершенно не

подготовленных к условиям и опасностям жизни в далекой северной

стране и не привыкших во всем полагаться на одних себя, наше

путешествие на Аляску можно вполне считать приключением. Что

касается слова спокойных, то, как мы убедились, оно не только

совместимо с понятием приключение, но способно выразить самую

его суть. Более занятные, а иногда и волнующие случаи, имевшие

место на Лисьем острове, лишь заставляли нас лучше оценить благо

тихой жизни. Были у нас и опасные приключения, но они, к счастью,

оканчивались без большого урона. Однажды, возвращаясь из Сьюар-

да на тяжело груженной лодке, мы внезапно попали в шторм и едва

не утонули. После этого мне стало так жаль своего бедного маль-

чугана, что ночью, когда он заснул, я в приливе нежности судорож-

но обнял его.

Губительная эпидемия инфлюэнцы, охватившая Америку вскоре

после войны, докатилась и до Сьюарда. Не зная этого, мы как-то от-

правились на своей лодке в город, но на наше счастье на берегу

оказался один из наших друзей; предупредив нас об эпидемии, он

посоветовал возвратиться обратно.

Устраиваясь жить на Лисьем острове, мы так усердно трудились,

что на руках у нас появлялись язвы, порой принуждавшие бросать

работу. Но, подобно Иову, мы безропотно переносили все невзгоды.

Подобные огорчения, если с ними сталкиваешься нечасто, делают

жизнь в остальное время очень приятной.

Осенью почти все время моросил дождь. Иногда шел и снег, он

таял либо от солнца, либо от дождя. На рождество земля была почти

голой, и снова непрерывно лил теплый дождь. Мы срубили девяти-

футовую елку, украсив ее множеством свечей. От их света наша хи-

жина казалась объятой пламенем. Если любовь и мир, которые

знаменуют рождество, где-либо обретали себе место, то именно в на-

— 361 —

X ЛИСИЙ ОСТРОВ

шей бревенчатой избушке, затерявшейся среди лесов и гор, в наших

сердцах — в сердцах седого старика, маленького мальчика и его

отца. Потом, после рождества, наступила зима. Выпал снег, покрыв

собой землю, каждую ель и каждую веточку кустарника; на древес-

ных пнях белели огромные шапки. Лес на отдаленных склонах гор

оцепенел от мороза, а голые вершины были занесены снегом. Через

некоторое время выглянуло солнце, но, щадя творение господних рук,

тепла оно не принесло. Вся природа как бы в благоговейном страхе

затаила дыхание.

Порой с севера дул сильный ветер, становилось очень холодно, и

поверхность воды в бухте покрывалась паром; устремляясь под дей-

ствием ветра вверх, он превращался в облака, застилавшие подножия

гор. Тогда ослепительно яркие вершины казались висящими в чистом

голубом небе. И ежедневно, почти от зари до зари, я писал и писал

картины, лихорадочно спеша запечатлеть частицу мимолетного вели-

колепия; писал, благоговея перед безграничной красотой. Выражал ли

я самого себя? Что за кощунство! Как можно пускаться в пустые

разговоры, когда говорит сам бог!

По вечерам в трескучие морозы, вдали от остального мира, тепло

и уют избушки были еще приятнее. Мы усаживались вдвоем, и нам

казалось, что мы единственные живые существа во всей вселенной.

К нашему обоюдному сожалению, «Робинзон Крузо» был уже прочи-

тан, и мы начали читать книгу «Смерть Артура», от которой тоже

получили большое удовольствие.

— Папа, — обратился ко мне Рокуэлл, — а чем короли зарабаты-

вают себе на жизнь?

Не зная точно, как именно они это делают, я все же ответил, что,

по-моему, они никак не зарабатывают, а просто пользуются тем, что

дает им народ. Мальчик подумал немного и сказал:

— Да, но ведь это прямо-таки жульничество!

Если вникнуть в суть дела, то, пожалуй, Рокуэлл был прав.

Не то под влиянием рассказов о героизме средневековых рыцарей,

не то в силу своего живого темперамента Рокуэлл предложил, чтобы

по утрам мы оба принимали снежные ванны (благо снегу теперь на-

несло много). Не желая показать себя малодушным, я согласился.

С тех пор как только начинало светать, я вскакивал с постели, от-

крывал дверцы герметической печки, в которой тлели угли, и снова

ложился; затем, когда избушка наполнялась теплом, мы оба вста-

вали, раздевались, выполняли гимнастические упражнения и, разо-

гретые, выбегали на улицу и катались в снегу. Вернувшись в теплое

помещение, мы тщательно вытирались и чувствовали себя как но-

венький доллар. Но при чем тут доллар, когда деньги на Лисьем

острове не имеют никакого значения? Нет, мы чувствовали себя го-

раздо лучше — так, как чувствует себя всякий, кого ждет на столе

полная тарелка овсяной каши!

— 362

—

Постройка дома. Из книги «Дикий край», 1920

Болели ли мы когда-нибудь на Лисьем острове? Разумеется, нет!

Наоборот, всегда мы чувствовали избыток здоровья, ладони наших

рук становились все жестче, а мускулы, как и у всех рабочих лю-

дей, — сильнее. Бодрость же духа была неисчерпаемой.

Посвящать день живописи, а вечер — рисованию при свете лампы

означало для нас работать; валить гигантские ели, распиливать их

на поленья, а потом колоть — физически упражняться; готовить себе

пищу, печь хлеб, мыть посуду, иногда стирать белье и даже мыться

самим — вести домашнее хозяйство; играть на флейте, петь, читать

или рассказывать по очереди с Олсоном сказки — предаваться

отдыху; писать любовные письма домой — заниматься сердечными

делами. Так шли дни, недели, месяцы; однообразие их нарушалось

лишь периодическими отлучками в Сьюард за почтой. Нашему

счастью не мешало ничто, кроме вестей, которые мы получали из

дома. Кэтлин, оставаясь глухой к моим мольбам приехать (она могла

это сделать, оставив детей у своей или у моей матери) и, видимо, не

помышляя о том, что наши скромные денежные ресурсы быстро

иссякают (отчасти от того, что она без надобности продолжала жить

в Нью-Йорке), все с большей и большей очевидностью показывала,

что ради сохранения брака и помощи семье я должен покинуть

Аляску и ехать домой. Но расстаться с жизнью, столь удачно нача-

той, сложившейся столь счастливо и обещавшей нам богатые плоды

— 363 —

в будущем, — расстаться с такой жизнью было мучительно грустно

и мне и сыну. Как умолял меня Рокуэлл не уезжать! Он полюбил

наш образ жизни, наш островок, нашу хижину. «Аляска, — писал он

своей матери, — больше Нью-Йорка». Он любил Аляску за громад-

ность ее пространств. Чтобы оправдать Рокуэлла в глазах матери,

которая могла подумать, что он не хочет возвращаться домой из-за

равнодушия к ней и к маленьким сестрам, я в письме к Кэтлин при-

вел строки стихотворения Блейка «Пропал мой мальчик»:

И мне ли соперничать с братом, с сестрою,

Себе только требуя ласки отца?

Люблю тебя, папа, как птичка лесная,

Что крошки клюет по утрам у крыльца.

Да, он любил Аляску, как птичка, как синие сойки, летавшие во-

круг нашей избушки, или как те зверьки, дикобразы, и это была на-

стоящая любовь.

А швед Олсон, этот ветеран отчаянно смелых походов в дни золо-

той лихорадки, старый следопыт и охотник, этот чуткий, добрый,

одинокий человек — разве он не любил Аляску? Да, любил; но он

полюбил ее еще больше, пожив с нами вместе. Он никак не мог по-

нять, почему Кэтлин отказывалась к нам приехать. А когда наступил

март и наш отъезд стал уже решенным делом, предчувствие одиноче-

ства было ясно написано на его лице. Мое письмо, сообщавшее о ре-

шении ехать домой, прозвучало как смертный приговор всем нашим

надеждам.

Как бы желая причинить нам новые страдания, природа в послед-

ние дни предстала перед нами во всей своей несказанной красе.

Холод? Холод нам был не страшен, мы успели его полюбить. Снег

устилал всю местность. В полдень над горами поднималось солнце,

заливая золотистым светом поляну, расчищенную нами вокруг

избушки. Северный ветер подхватывал и уносил вверх облака пара,

идущего от бухты. Ночью светила яркая луна. Полнолуние еще не

наступило, и луна как бы умоляла нас подождать, пока она не станет

совсем круглой. Я лихорадочно писал, писал вплоть до самых послед-

них минут, словно бы стремясь еще раз обнять любимое существо

накануне разлуки. Я торопился запечатлеть на холсте и спасти то,

что, казалось, неизбежно погибнет, разрушится, как уже начала раз-

рушаться наша избушка.

За несколько месяцев до этого мы приобрели старый лодочный мо-

тор. Рассчитывая на него — и он, действительно, не подвел нас, —

мы, несмотря на сильный северный ветер, неисправность мотора

Олсона и уговоры старика остаться, отправились в путь в назначен-

ный срок. Лодка Олсона шла у нас на буксире. Насквозь промокшие,

мы все же добрались до Сьюарда, и все было кончено.

— 364 —

Пусть заключительные слова моего опубликованного дневника

«Дикий край» закончат и эту главу из моей биографии. «Жизнь на

Лисьем острове, — писал я, — останется в нашей памяти как мечта

или видение, как далекий и чудесный эпизод, настолько чудесный,

что полная свобода и совершенный покой, которые мы там познали,

кажутся нам слишком нереальными, чтобы в них верить. Для нас

эта жизнь была такой, какой и должна быть, — цельной и безмятеж-

ной: любовь без ненависти, вера без разочарований — идеальная

жизнь для человека с натруженными руками и возвышенной душой.

Олсон, умудренный опытом, сильный, щедрый, смелый и нежный

Олсон был словно ребенок, его остров — словно Земной Рай. А теперь

перед нами, о боже, — снова шумный, суетный мир!»

ЕПЕРЬ СНОВА ШУМНЫЙ, СУЕТНЫЙ МИР!

Нам, побывавшим в Утопии, вновь приспособиться к нему было не

просто. С просторов «большой Аляски», как назвал ее Рокуэлл, мы по-

пали в узкие каменные каньоны тесного, старого Нью-Йорка; если

там, на Севере, мы были настоящими людьми и ощущали лишь при-

сутствие бога, то здесь мы, как насекомые, попали в муравейник,

над которым властвовала маммона. Если там, на Севере, наши чудес-

ные горы служили ступенями на пути к звездам, то воздвигнутые

толпами людей вавилонские башни здесь заслонили небо и навлекли

проклятие господне на своих создателей. И где-то тут, между этими

башнями, на одной из нумерованных улиц, в одном из нумерованных

домов, в одной из нумерованных квартир жили те, кого мы любили.

До какого-же самоунижения дошло человечество! (Я как-то читал, что

люди теперь словно бы нумеруют своих маленьких детей, надевая на

них собачьи бляхи!)

Разумеется, наше возвращение в семью было радостным: мы лю-

били своих родных больше, чем самого бога. Я испытывал радость

также и от того, что чувствовал себя спасителем: мне предстояло вы-

вести их из Египта в землю обетованную — туда, где вместо гранит-

ных оград — деревья; туда, где днем небо будет голубым, а ночью —

усыпанным звездами, туда, где снег зимой действительно белый.

Прежде всего надо было подумать о деньгах. Наши финансовые

ресурсы не только иссякли, но Кэтлин даже задолжала доктору Ваг-

неру тысячу долларов. К счастью, Чарлз Дэниэл нашел для меня но-

вого покупателя: это был Фердинанд Хауолд из Колумбуса. В допол-

нение к тем картинам, которые он приобрел у меня раньше, Хауолд

купил теперь еще одно полотно, написанное в Беркшире. Но наиболь-

шая удача ждала работы, созданные на Аляске, в особенности ри-

сунки: ведь именно их я и мог захватить с собой с Лисьего острова.

Миссис Стернер пригласила Крисчена Бринтона ознакомиться с ними.

Доктор Крисчен Бринтон, известный критик, обладавший широ-

кими знаниями, был, как многие люди маленького роста, несколько

тщеславен; в этом смысле в нем чувствовалось что-то наполеоновское.

— 366 —

XI ВЕРМОНТ

Но он сразу понравился нам и заслужил наше уважение очень здра-

выми и меткими замечаниями о моих рисунках. Будучи весьма до-

волен ими, он великодушно предложил свою помощь в организации

моей выставки в галерее Кнедлера. Дело быстро пошло на лад.

— Только дайте мне кое-какие сведения о вашей жизни и деятель-

ности на Аляске, — сказал Бринтон. — Они потребуются для того,

чтобы я мог представить вас публике.

Поразмыслив над просьбой Бринтона, я сел сочинять ему письмо.

Дорогой доктор Бринтон, — начал я. — Не знаю, что вам и

написать, ибо мне всегда было трудно понять самого себя.

Я не очень понимаю, зачем я работаю, люблю и живу. И тем

не менее я счастлив этим. Я поехал на Аляску...

Но к чему воспроизводить здесь это письмо? Ведь оно все как есть

(исправлены лишь два-три слова, настоящее время заменено прошед-

шим, и вместо моего нью-йоркского адреса обозначен Лисий остров)

было напечатано в предисловии к каталогу выставки под следующим

заголовком: «Воображаемое письмо Рокуэлла Кента к Крисчену

Бринтону».

— Но почему же «воображаемое», доктор Бринтон? — спрашивал я.

— Неужели вам неясно? — удивлялся он. — Это блестящий жур-

налистский трюк. Публика будет заинтригована.

Однако мне было ничего не ясно, и я не был слишком «заинтриго-

ван», когда читал хвалебные отзывы о предисловии доктора Брин-

тона. Может быть, меня мучила зависть. Однако завидовать не было

нужды. Ведь в этом предисловии говорилось именно то, что я говорил

тогда — и продолжаю говорить — о своей работе:

«Абстракция представляется мне бессмысленной, если не рассмат-

ривать ее как частицу целого, то есть самой жизни. В моих глазах

линия — это человеческий жест, который не означает ничего, кроме

того, что он изображает».

Со всем этим и даже с большим, что мною было тогда написано,

я согласен и сейчас.

Выставка рассказывала зрителю о том, о чем я хотел рассказать:

о жизни на Лисьем острове и об окружавшем нас мире. Что представ-

ляет собой реклама хваленого американского образа жизни, если не

мешанину (слава богу, нереальную) фотографий различных лично-

стей, которых нам иногда выдают за типичных американцев? Что

это, как не безвкусная окрошка из бесчисленных образов жизни

бесчисленных американских семей, отдельных и отличных друг от

друга культур и общественных классов, составляющих нашу куль-

туру в целом? Рисунки раскрывали наш образ жизни, жизни отца

и его маленького сына; они показывали, или стремились показать,

великолепие окружавшей нас природы и чувства, которые она у нас

вызывала. Они показывали нас в повседневной, будничной жизни —

— 367 —

жизни, приносившей нам счастье. Они показывали жизнь, которая

была в ладу с душой Человека, его прирожденной добротой, его глу-

бокой любовью к миру.

Да, рисунки говорили о мире в то время, когда человечество было

отравлено горечью войны. И тысячи людей, смотревших эти рисунки,

улавливали их смысл, слышали их правдивый голос, ибо этот голос

звучал как эхо еще не забытых людьми мирных, довоенных лет.

— Деньги, — сказал мне однажды мой бывший работодатель Хог-

сон после того, как отнял у меня целый час времени только на то,

чтобы объяснить, что я должен для него сделать, — деньги — это

очень неприятная тема для разговора, особенно когда беседуешь об

искусстве!

Я тут же заверил его, что разговор о деньгах нисколько меня не

смущает. Так было тогда, так есть и сейчас. По сути говоря, един-

ственно, что смущает художника, когда он говорит о деньгах, это их

частое отсутствие. Но вот благодаря мистеру Хауолду и большому

успеху выставки моих рисунков в галерее Кнедлера нам удалось к на-

чалу лета 1919 года не только выплатить долги, но и накопить более

двух тысяч долларов. Это давало нам возможность навсегда уехать

из Нью-Йорка. Но куда именно? — таков был единственный вопрос,

стоявший перед нами. Мы выбрали штат Вермонт. Вооружившись то-

пографическими картами зоны Зеленых гор и купив билеты до города

Беннингтона, находящегося в самой южной части этого горного

района, мы сели в поезд Рутлэндской железной дороги. Это отнюдь

не значит, что мы намеревались поселиться в Беннингтоне или вообще

в каком-либо городе; мы хотели лишь сделать там остановку, чтобы

потом продолжать путь на север, от одной станции до другой, и,

глядя в окно вагона и на топографическую карту, выбрать место,

которое нас бы устраивало. Наконец мы решили сойти в Арлингтоне,

ибо эта местность нам очень понравилась.

Там, где кончалась проезжая дорога, на высоком южном отроге

горы Эквинокс, с которого открывался обширный вид на долину,

была расположена ферма со ста акрами земли; дом, стоявший на

очень удобном месте, уже давно нуждался в ремонте, да и вся терри-

тория фермы была в большом запустении: по всему чувствовалось,

что хозяева собирались продать свое хозяйство и уехать уже не один

год. Нам нравилась ферма, нравилось ее изолированное местополо-

жение, а тот факт, что дом требовал ремонта, меня не очень огорчал:

ведь я накопил в этом деле опыт. Но что нас огорчило, так это цена —

хозяева запросили за ферму три тысячи долларов. Нельзя сказать,

что ферма не стоила этих денег; безусловно, она их стоила, но у нас

просто не было такой суммы. Видя, что ферма пришлась нам по душе,

миссис Фишер спросила:

— 368 —

— Так почему же вы не хотите ее купить?

Когда я объяснил причину, она рассмеялась.

— Мы возьмем с вас на одну тысячу меньше! — сказала она. —

Теперь покупайте.

Так мы и совершили эту покупку. Наконец-то шестеро странствую-

щих Кентов стали обладателями участка земли.

И снова, уже в пятый раз почти за два десятка протекших лет —

после Монхегана, Ричмонда, Ньюфаундленда и Аляски, — я прини-

маюсь за работу, привожу в порядок дом, который станет жилищем

для всей, или части, нашей семьи. Снова ворочаю покосившиеся

бревна, разбираю старые и настилаю новые полы, заменяю подгнив-

шие доски; не чувствуя никакого благоговения перед прошлым, я

стремлюсь сделать дом таким, каким он был бы, будучи построен по

нашему собственному плану. Старый дом — это все равно что снятый

с чужого плеча, подержанный костюм: брюки в коленях у него от-

тянуты, рукава на локтях продырявились. Мы рады получить и это.

Но как бы хотелось избавиться от этого костюма и заменить его но-

вым, скроенным по нашей фигуре и сшитым так, как диктует нам

собственный вкус! Пусть потом и этот костюм станет таким же рва-

ным и изношенным, но все же он наш. Если бы нам позволили сред-

ства, с каким удовольствием мы сломали бы или сожгли этот старый

дом! Вот это был бы костер! Больше и лучше того, который полу-

чился, когда мы подожгли старую уборную.

Постройка новой и более удобной уборной была делом, за которое

следовало браться в первую очередь. Старую уборную, расположен-

ную на некотором расстоянии от дома, я решил пока не сжигать,

рассчитывая сделать это потом, когда соберу оставшийся после ре-

монта мусор, чтобы сжечь все вместе. И вот однажды осенью, с на-

ступлением сумерек, при полном отсутствии ветра, я поднес ко всему

этому хламу зажженную спичку. К небу сразу с ревом поднялся

столб пламени, сопровождаемый густым облаком дыма. Надо было

видеть это зрелище!

Пока мы стояли там и наблюдали за костром, пылавшим во мраке

надвигающейся ночи, до нас долетели странные звуки: на холм

к дому взбирался автомобиль. В те времена автомобильные моторы

не гудели, а тарахтели. Тарахтенье становилось все громче и громче,

пока, наконец, сделав последний стремительный поворот, на наш

двор не ворвался автомобиль марки «Т». Два человека соскочили

с подножек машины, а еще четыре вылезли из кузова. Все они были

вооружены лопатами, топорами, метлами. Едва мы успели все это

разглядеть, как подъехала вторая машина с таким же количеством

людей, вооруженных теми же орудиями. Оказалось, что люди из

отдаленных селений в долине, увидев на холме огонь, бросились, вер-

ные обычаю фермеров Лексингтона, к месту происшествия, чтобы

спасти горящий дом. Что я мог поделать или сказать этим людям?

— 369 —

Я предложил им сделать выбор: либо мы поджигаем дом и по-

том тушим пожар, либо я достаю из подвала бочку сидра, и мы уто-

ляем жажду. Мы решили утолить жажду.

К тому времени когда наш дом был приведен в надлежащий вид

и когда мы оплатили расходы по переезду, мы остались бы совершенно

без денег, не задумай я одно предприятие, осуществить которое мне

помог Джордж Путнэм. Я рассудил так: я стал довольно известным

художником; у меня крепкое здоровье, много энергии, огромное ко-

личество неоконченных полотен и горячее желание закончить их и

показать на выставке. При всех этих активах я не располагал, к со-

жалению, капиталом, чтобы ими воспользоваться. Почему же в таком

случае не организовать акционерное общество и не извлечь доход из

моих произведений? Эта светлая мысль понравилась Джорджу, и

я сразу же оказался членом корпорации. Мои работы были оценены

в шесть тысяч долларов, из которых одна половина должна была

стать моей, а другая — Джорджа, миссис Уитни и миссис Каролины

О'Дэй. Главным управляющим фирмы был избран Рокуэлл Кент. Те-

перь я был уже на жаловании и мог начать работу.