Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

НЕ НУЖЕН ЧЕТВЕРТЫЙ КЛАСС, —

сказал я дежурному стюарду, с трудом опустив на палубу свой уве-

систый мешок.

— Четвертый класс? — переспросил он, окинув меня взглядом. —

Покажите ваш билет.

Я подал ему билет. Он внимательно оглядел его, потом — так же

внимательно — меня.

— Минутку подождите, — и ушел, забрав с собой мой билет.

«Странно, — подумал я. — Как будто он не знает, где находится

четвертый класс». Стюард вернулся лишь спустя несколько минут.

— Следуйте за мной, — сказал он и, подхватив мешок, я напра-

вился за ним.

Пройдя элегантную палубу первого класса, мы спустились по лест-

нице в коридор, куда выходили двери кают, а затем повернули в не-

большой проход. У одной из двух наружных кают, расположенных

в этом проходе, стюард остановился, достал ключи и отпер дверь.

— Размещайтесь здесь, — пригласил он меня. — Надеюсь, вам бу-

дет удобно. С вами поплывет еще один пассажир, но он не будет

мешать. Все путешествие он проведет на койке. Ему будет плохо, —

объяснил он.

Смеясь, я воскликнул:

— Бог мой! Неужели придется делить каюту с соседом, страдаю-

щим морской болезнью?

Стюард задумался.

— Что ж, — произнес он, отпирая дверь каюты напротив. — Я мог

бы поместить вас здесь. По-моему, других заявок на эту каюту нет.

И я ступил в отдельную, совершенно чудесную каюту.

— Но ведь это не четвертый класс, — сказал я стюарду. — Почему

вы помещаете меня здесь?

Тот рассмеялся:

— Нет, в четвертый класс мы вас не можем поместить. Вы не

знаете, как там плохо. Он годен лишь для несчастных ньюфаундленд-

— 301 —

II ВДАЛИ ОТ РОДИНЫ

цев и подобного сброда. Они грязны, как свиньи. Нет, нет, сэр, вам

туда нельзя. А есть вы можете, — добавил он, поворачиваясь, чтобы

уйти, — в столовой командного состава. Пойдемте, я покажу вам.

Так случилось, что благодаря заботливости компании «Ред Кросс

Лайн» и, пусть далеко не христианскому, но зато изысканному вос-

питанию стюарда, я совершил четырехдневное путешествие на Нью-

фаундленд в обстановке, отвечавшей всей утонченности человеческих

вкусов и в то же время, как это ни странно, состоянию моего ко-

шелька.

Насколько я помню, где-то в начале этой книги я не преминул

сообщить о факте своего рождения и указал, что это счастливое со-

бытие произошло в местечке Тэрритаун Хейтс, в имении Гроувнора

Лаури. Так вот, миссис Лаури, естественно, была моей крестной ма-

терью. После смерти мужа она вернулась к себе на родину, в Канаду,

где вторично вышла замуж за канадца Хэйтера Рида и стала одной

из самых уважаемых женщин страны. У меня были горячие рекомен-

дательные письма этой дамы к некоторым видным деятелям Сент-

Джонса. Я посетил одного из них, был любезно принят и, при обсу-

ждении вопроса о том, где бы мне следовало поселиться, получил

совет поехать за сорок миль от Сент-Джонса в Бригус, у бухты Кон-

сепшен. Этому совету я и последовал.

Бригус оказался маленьким «аванпортом» — так называют берего-

вые поселки за Сент-Джонсом — с населением в то время около ты-

сячи душ. Он находился на побережье небольшого залива в самом

конце длинной бухты Консепшен. Часть городка, разбросанная на

двух горных отрогах, спускается к обрывистому берегу, другая обра-

щена внутрь острова — по узкой лощине, испещренной участками

возделанной земли, домики тянулись к низкорослым, хилым ньюфа-

ундлендским лесам. Когда-то Бригус служил стоянкой для крупных

парусных судов, занимавшихся промыслом котиков. С появлением

паровых судов этот промысел попал в руки богатых торговцев Сент-

Джонса, и Бригус, подобно другим гаваням восточного побережья,

пришел в полный упадок. На крутой горе, господствующей над по-

селком и бухтой, стоял, как напоминание о славных днях прошлого,

все еще целый, но уже начавший разрушаться большой помещичий

дом, в котором никто не жил. Но сам поселок с оживленно торгую-

щими лавками, церквами, зажиточными усадьбами свидетельствовал,

что какая-то часть населения не только не разделила печальной

судьбы разорившегося владельца дома на горе, но даже, очевидно,

выиграла от изменившихся условий, хотя большей нищеты, чем та,

в какой жил беднейший класс — рыбаки, — с ними я вскоре позна-

комился поближе — здешние люди, наверное, в прошлом никогда

не знали.

Должен сказать, что, осматривая заброшенный дом и видя, как

хорошо в нем распланированы комнаты и как изящна его внутрен-

— 302 —

няя отделка, выдержанная в георгианском стиле, я воспылал жела-

нием отремонтировать это жилище и поселиться в нем. К счастью,

в поселке оказалась еще одна руина, весьма отвечавшая как нашим

нуждам, так и нашим ограниченным средствам. Это был небольшой

дом, стоявший в стороне от поселка: все обещало тут любимый нами

и столь необходимый для моей работы покой. Я сразу же отправился

к владельцу и снял этот домик за небольшую сумму. На следующий

день я приступил к его ремонту.

Домик стоял на узком выступе или террасе, высеченной в крутом

склоне горы на берегу бухты. Он представлял собой невысокое строе-

ние в полтора этажа; задняя стена домика как бы вросла в гору,

сливаясь с ней, а переживший немало бурь, обитый досками, клино-

образного сечения фасад по виду мало чем отличался от простерших-

ся под ним каменных уступов. Булыжная стенка подпирала раз-

битый перед домом дворик с дощатой оградой; потом берег шел

все круче вниз и заканчивался отвесным обрывом. По склону го-

ры к дому была вырублена узкая, еле вмещавшая повозку, дорога,

а дальше пути не было: мое одинокое жилище стояло словно бы на

краю света.

Домик был маленьким, но складным, и низкие потолки комнат —

всего в шесть футов высотой — прекрасно гармонировали с их разме-

рами. В общем, дом можно было сделать очень уютным. И я, как уже

сказано выше, приступил к работе.

Я срывал, отмачивал и соскребал со стен грязные обои, наклеен-

ные в несколько слоев — несколько поколений обоев, — пока не до-

брался до старых досок, которыми был обшит дом изнутри. В местах

соединения досок я проложил ленточки ситца и оклеил стены краси-

выми обоями, купленными в местной лавке. Затем я выскреб и по-

красил дверь, подоконники, плинтусы и полы, побелил потолки.

И внизу и наверху все было приведено в порядок, уже на шестой

день я увидел, что получилось очень красиво. Но все же отдыхать

я себе не разрешил.

В доме было четыре комнаты, две внизу и две наверху — вполне

достаточно для нашей семьи. Но где же мне работать? Тогда, восполь-

зовавшись свободным местом подле дома, я сделал пристройку. По-

лучилась небольшая мастерская, в ней мог поместиться мольберт,

стол и стул. Одно окно пропускало достаточно света. Я побелил ста-

рые стены дома снаружи, кое-что покрасил, просмолил крышу

(еловую дранку необходимо смолить). Работая при помощи немногих

взятых в долг или купленных инструментов, я каждый день молил

бога, чтобы поскорей прибыл мой большой старый, черный ореховый

ящик, в котором были уложены все мои многочисленные инстру-

менты и много других предметов и который я перед отъездом отпра-

вил пароходом из Нью-Йорка. И вот однажды прибегает мальчик-

посыльный и вручает мне телеграмму: пароход «Сидней» потерпел

— 303 —

крушение у входа в бухту Галифакс. Мой ящик с инструментами

покоился на морском дне.

Только те, кто пользуется одними и теми же инструментами и

любит работать ими, понимают, как сильно привыкаешь к своему

набору инструментов, к их весу и размерам, к их хорошим и плохим

особенностям, к их отличительным качествам, одним словом, если

можно так выразиться, к «индивидуальности» каждого из них. Ин-

струменты служат как бы продолжением плоти и крови рук их

владельца и, подобно рукам, подчиняются его разуму. Мои инстру-

менты, кроме того, были дороги мне и по причинам чисто сентимен-

тального характера — они не только напоминали мне о некоторых

периодах и событиях моей собственной жизни, но и о моем отце, ко-

торого я помнил лишь смутно, но чью память я глубоко чтил. А часть

инструментов досталась мне от отца. В них как бы воплотилась

частица его самого. Я по-настоящему любил инструменты, покоив-

шиеся теперь на дне бухты, и во всех своих телеграммах и письмах

умолял разыскать их, обещая за это вознаграждение. Мои мольбы

были услышаны. Ящик подняли и прислали мне. Позднее мне вновь

пришлось, уже при других обстоятельствах, услышать о моих ин-

струментах и моем горячем желании спасти их.

Что касается моего домика — уютного маленького гнездышка,

прилепившегося на голом, обдуваемом ветрами горном склоне, — то

он сейчас переживал как бы вторую молодость, и мне осталось ска-

зать о нем лишь несколько слов. Однажды, отправляясь по делам, я

увидел во дворе дома одного из самых бедных жителей поселка ста-

рую деревянную статую, какими когда-то украшали нос корабля.

С разрешения хозяев я взял ее себе. Статуя — она по традиции изо¬

бражала женщину — имела весьма плачевный вид: пережив корабль,

чьим украшением она некогда служила, овдовев и оказавшись выбро-

шенной на свалку, вероятно, в расцвете юности и красоты, наша дама

подвергалась всем капризам непогоды и носила многочисленные

следы выпавших на ее долю несчастий. От былой ее прелести ничего

не осталось, а о прежней несомненной величавости говорила лишь все

еще прямая посадка смотрящей вперед головы, благородная форма

шеи, великолепные плечи и удивительно пышная грудь. Я надумал

реставрировать ее. При помощи наждачной бумаги, мастики и шпа-

клевки, употребленных в качестве грунта, и хороших масляных кра-

сок я восстановил первоначальную лилейную белизну ее кожи, румя-

нец щек, рубиновый цвет губ, глубину и блеск глаз, иссиня-черную

окраску волос, золото ожерелья и телесный цвет всего ее торса.

Я снова сделал ее молодой и красивой и, водрузив над карнизом на-

шей двери так, что ее глаза вновь были обращены к далекому мор-

скому горизонту, решил, что она навеки останется тут, близ родной

ей стихии. Теперь могла приезжать моя семья.

— 304 —

Она выехала поездом до Сиднея, а оттуда пароходом до Порт-о-

Баска, где я ее встречал. Когда пароход входил в гавань и я увидел

их всех четверых на палубе — малютку Клару на руках у матери, —

мое сердце готово было выскочить из груди. Не успел пароход при-

швартоваться, как я уже прыгнул на палубу. Но тут меня ухватил за

шиворот иммиграционный чиновник и водворил обратно на пристань.

Я не рассердился, ведь всего через несколько мгновений мы оказа-

лись в объятиях друг друга. А через час поезд уже вез нас домой.

Из повести о приключениях семьи Кентов никак не следует исклю-

чать ее двадцатичетырехчасовое медлительное передвижение по узко-

колейной ньюфаундлендской железной дороге. Нужно также расска-

зать и о имевшем тогда место случае, который, если верить молве, в

давние времена будто бы произошел на нашей Южной дороге. Дрожа,

качаясь и кренясь из стороны в сторону, поезд не протащился и полу-

часа, как вдруг заскрежетали тормоза, раздался грохот набегающих

друг на друга вагонов, и мы остановились. Причина остановки была

неясна: не видно было ни признака станции или разъезда. Кругом

лес — унылый низкорослый лес Ньюфаундленда. Через минуту вагон

сильно дернуло, раздался стук буферов, и поезд снова тронулся. Но

шел он очень медленно. Мы замедляли ход, останавливались, трога-

лись, опять останавливались, затем паровоз вдруг снова дергал. Вре-

менами поезд катился вперед, пыхтя довольно весело, но лишь только

я начинал думать, что наконец-то все в порядке, вагоны вновь споты-

кались и останавливались. Когда эта канительная история затянулась

почти на целый час, я не выдержал и при первой же остановке пошел

посмотреть, в чем дело. И тут я увидел впереди паровоза, на шпалах

между рельсами, не корову, как повествуют наши легенды о Южной

дороге, а старую белую лошадь. Лошадь была старой и дряхлой, но в

быстроте хода нашему поезду она не уступала. Просто ей не хватало

выносливости, и время от времени она должна была останавливаться

и переводить дыхание. При всем том прыти у нее было хоть отбавляй,

и, когда ее пытались поймать, она галопом пускалась бежать вперед

по полотну дороги. Лишь после того как двум разумным парням,

которые догадались пройти по лесу, чтобы срезать расстояние и обо-

гнать поезд, удалось поймать ее, увести с железнодорожного полотна

и держать, пока поезд не пропыхтит мимо, мы смогли наконец бес-

препятственно продолжать свой путь.

Чем бы ни был знаменит Бригус в прошлом, теперешней славой он

обязан своему любимому сыну, покойному Бобу Бартлетту. И именно

семья капитана Боба — его отец (капитан Уилл), мать, братья Льюис

и Руперт, сестры Эмма и Элеонор образовали центр того кружка зна-

комых (а может быть, ими этот круг и ограничивался), с которым

мы встречались. Они с самого начала отнеслись к нам очень привет-

ливо, и вскоре благодаря им мы почувствовали себя в Бригусе совсем

как дома, вошли в жизнь его общества и стали участвовать во всех

— 305 —

публичных начинаниях, максимально используя при этом свои та-

ланты. Но как пришлось мне раскаяться в том, что я пел там

для широкой публики! Почему, выступая на благотворительных

концертах, я не ограничил свой репертуар добрыми старыми аме-

риканскими, английскими, шотландскими, ирландскими песнями

и не исключил немецкие? Но в роковую весну 1914 года я пел

на Ньюфаундленде именно немецкие песни! И вскоре поплатился за

это.

Ах, если бы только я не увлекался теннисом! Не любил бродить в

горах и писать там картины! Не имел бы твердых взглядов и убе-

ждений! Если бы... но не нужно забегать вперед. Пусть события раз-

вертываются своим чередом, обнажая свойства человеческой натуры.

Наша жизнь на Ньюфаундленде тоже шла своим чередом: мы полю-

били этот остров, сжились с ним. Мне пришлись по душе отвесные

голые скалы, окаймлявшие бухту и залив, я полюбил окружавшую

нас природу и пристрастился писать ее. Я привязался к людям

острова и приобрел среди них друзей. Ведь мы приехали на Ньюфа-

ундленд не на три месяца. Мы хотели сделать его своим домом, посе-

литься там навсегда. И мы, вероятно, остались бы там навсегда, не-

смотря на упомянутые мной препятствия личного порядка, если бы...

но с чего же началась та цепь событий, исторических причин и

следствий, которые, превратив Европу в пороховой погреб, привели

к револьверному выстрелу некоего Гаврилы Принципа, послужившему

искрой, зажегшей мировой пожар? Но разве это в конце концов так

уж важно? Как и в течение многих предыдущих лет, я жил на Нью-

фаундленде в счастливом неведении относительно того, что происхо-

дит за пределами моего узкого мирка, и поэтому последствия вы-

стрела, прозвучавшего в Европе 1914 года, явились для меня, как и

для подавляющего большинства стомиллионного населения Соединен-

ных Штатов и двухсот сорока тысяч жителей Ньюфаундленда, полной

неожиданностью. Знать столько, сколько знали ньюфаундлендцы,

означало не знать ничего. И я ничего не знал о событиях, происхо-

дивших в мире.

«Островной — живущий или расположенный на острове; характер-

ный или свойственный жителям острова; узкий, ограниченный». Так

объясняется это слово в моем словаре, и если бы меня попросили

дать иллюстрацию к этому определению, я нарисовал бы фигуру не-

высокого, кряжистого человека с лицом, смуглым от постоянного

пребывания на солнце, отражаемого морем, льдами и снегом, с чер-

ными нечесанными волосами, большими тяжелыми руками, в высо-

ких, не пропускающих воду, подбитых гвоздями сапогах, в поно-

шенных, заплатанных домотканных брюках и свитере. А если бы я

обладал способностью создавать говорящий образ, то в его речи зву-

чал бы столь сильный девонширский акцент примерно трехсотлетней

давности, что понять ее порой было почти невозможно. В словах он

— 306 —

Гавань Бригуса, весна

выражал бы свою глубокую, безоговорочную веру в бога и, быть

может, еще более глубокую веру в пережитки дохристианских веро-

ваний — в существование эльфов и фей. Верность богу, родине, импе-

рии и королю не помешает ему рассказать, не сознавая возникающего

при этом противоречия, о своей нищенской жизни, о лишениях и тя-

желом труде, который приносит ему одну лишь бедность, дистрофию,

авитаминоз.

Государственная жизнь Ньюфаундленда тех дней была чрезвычай-

но проста: мозгом страны являлся Сент-Джонс. Аванпорты питали

его. Получая деньги и снаряжение от купцов, рыбаки вынуждены

были продавать свой летний улов по ценам, устанавливаемым куп-

цами же, и получали при этом доход, слишком незначительный,

чтобы прожить зимние месяцы. К весне они снова залезали в долги.

А тем временем в Сент-Джонсе ярко сверкали огни, магнаты подсчи-

тывали свои прибыли, парламентские власти издавали законы, наз-

начали мелких чиновников, которые делали слабые попытки управ-

лять городами, констеблей, чтобы поддерживать порядок, выделяли

— 307 —

ассигнования на строительство дорог, когда об этом просили, отпу-

скали мизерные пособия беднякам, пилюли — к сожалению, не еду —

больным, выдавали усыпляющие дозы благотворительности, лишав-

шие рыбака способности вырваться из своей деревни, а Сент-Джонсу

обеспечивавшие монополию государственной власти.

В северной части Ньюфаундленда жил один человек, такой же

труженик, как и его соседи, но обладавший более беспокойным ха-

рактером. Его звали Коукер. Жизнь заставила его испробовать много

профессий: ему пришлось быть и торговым посредником, и фермером,

и биржевым маклером. В конце концов он оказался владельцем

фермы на каменистом северном побережье, где у него было доста-

точно времени подумать о пережитом, вглядеться в тот мир, который

его окружал, и начать поднимать нетронутую человеческую целину,

лежавшую рядом. После долгих размышлений он создал Союз защиты

рыбаков, деятельность которого быстро дала хорошие результаты.

Возглавив Союз, Коукер стал ездить по стране, пропагандируя свои

идеи. Его страстные речи завоевывали один рыбачий поселок за другим.

Спустя пятнадцать месяцев — весной 1910 года — Коукер, при под-

держке своей организации, теперь уже сильной, напечатал на своей

ферме первый номер журнала «Защитник рыбаков» — небольшую

книжку с девизом «Suum Quidue»

. Журнал был полон высокого, ре-

волюционного духа, выступал в защиту интересов эксплуатируемых

классов, против «купцов, пасторов, священников, чиновников, торгов-

цев, учителей, врачей, юристов, политиканов и спекулянтов лесом».

Столичная пресса, с пренебрежением отозвавшись о небольшом еже-

недельнике в желтой обложке, издававшемся на севере, тут же за-

была о его существовании. Через полтора года маленький журналь-

чик превратился в газету.

Во время нашего пребывания на Ньюфаундленде, как и в момент

нашего приезда на остров, у власти там все еще находилось прави-

тельство консерваторов, но на выборах оно получило лишь незначи-

тельное большинство. В парламенте ему противостояла уже не миро-

любивая джентльменская партия, не прежняя оппозиция, существо-

вание которой лишь оттачивало умы законодателей во время дебатов,

а сильная, упрямая юнионистская партия и Союз защиты рыбаков.

Купец против рыбака; мой друг, изысканно вежливый и любезный

адвокат сэр Эдуард — и Коукер. Поглядите на Коукера — он ходит в

парламенте в своих тяжелых сапогах и топчет ими все, что попа-

дается ему на пути. Его речи льются бурным бесконечным потоком.

Без всяких колебаний он оскорбляет и разоблачает всех и вся. Оппо-

зиция бессильна. Балкон заполнен шумными, невоспитанными рыба-

ками, с которыми полиция едва справляется. Голос Коукера звучит

по всему острову и пробуждает умы рыбаков от спячки. Против него

«Каждому свое» (лат.).

— 308 —

и его газеты возбуждаются бесчисленные судебные иски — за оскорб-

ление чувств, оскорбление чести, ущерб имуществу. К чему же при-

ведет все это? Не окажется ли остров в руках бедных рыбаков и не

придется ли тогда судовладельцам, купцам, юристам, банкирам вы-

полнять их приказания?

Но тут началась война. Спустя несколько лет я встретился с одним

ньюфаундлендцем и спросил его, как идут дела у него на родине.

«Что Коукер, Эд Коукер?» — осведомился я. «Коукер? — переспросил

он слегка удивленно, — Коукер? Ах, вы имеете в виду сэра Эдуарда?

Он в полном порядке». И, очевидно, в столь же полном порядке пре-

бывали и купцы, и банкиры Сент-Джонса.

АЧАЛАСЬ ВОЙНА. В БРИГУСЕ ПЕРВОЙ

ласточкой назревавших в Европе событий был слух о том, что живу-

щему в городе офицеру запаса британской армии приказано явиться

в свою часть. Затем одно за другим последовали известия о поспеш-

ном обмене нотами, об австрийском ультиматуме Белграду, об уклон-

чивом ответе Сербии, бомбардировке Белграда, мобилизации в Рос-

сии, об угрозе ответной мобилизации в Германии, за которой после-

довало объявление войны. На следующий день кайзер нанес удар

по Франции через нейтральную Бельгию. Это привело к вступлению в

войну Англии. Карточный домик мира, ширмы, прикрывавшей под-

готовку к войне, развалился.

Все последующие дни здание телеграфа заполняли люди, с не-

терпением ожидавшие новостей. Купцы и рыбаки, зажиточные и бед-

ные — всех их объединила любовь к империи, не к отечеству в опас-

ности, нет, этого быть не могло, ведь даже все державы Европы не

в состоянии были бы создать опасность для Британской империи. Все

эти люди, как один, считали себя глубоко оскорбленными. Когда не-

сколько позже развернулись действия германского флота и подвод-

ных лодок, один житель Ньюфаундленда, выражая общий «правед-

ный» гнев, воскликнул: «Неужели Германия не знает, что Англия —

владычица морей?» Я же, будучи весьма мало знаком с политической

обстановкой в Европе, отдавал себе ясный отчет в военной и военно-

морской мощи Германии и, понимая это, с одной стороны, оказался

достаточно глуп, чтобы в ответ на царившую тогда уверенность не

начать предостерегать людей о возможных бедствиях, а с другой —

достаточно слаб, чтобы не поддаться все растущему чувству раздра-

жения, вызываемому их провинциальным апломбом. Это раздраже-

ние, возраставшее по мере развертывания военных действий, нашло,

наконец, в мае следующего года свое выражение в письме в «Нью

рипаблик», где я писал:

Сэр, письмо, опубликованное в вашем номере за двадцать

четвертое апреля, осуждает пристрастное отношение Америки

к Англии. Оно меня глубоко взволновало. Я — одинокий аме-

— 310 —

III ДЕНЬ В СУДЕ