Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

о том, что она символизировала. Какая глубина подсознательного

таилась в предложении, обращенном к каждому зрителю, самостоя-

тельно вникнуть в ее символику! А если взглянуть на дело с точки

зрения здравого смысла и человеческой честности, то какая это без-

ответственность, какая наглость навязывать доброй и уважающей вас

публике такой род искусства, такую форму выражения, которые не

только не понятны, но и, по существу, бесплодны и пусты. В некото-

рых случаях появление подобных творений можно оправдать тем,

что художник-шарлатан, создавая заведомо фальшивые вещи,

остается верным своему беспринципному «я». Пусть критики, пуб-

лика, кто угодно, пребывают в заблуждении. Но себя он не обманы-

вает. К сожалению, я не принадлежал к этой просвещенной катего-

рии. В вопиющем противоречии со своим здравым рассудком, с мате-

риализмом, вопреки признанию единства вселенной, к которому

привело меня мое материалистическое мировоззрение, я — правда, на

время и подобно человеку, пылко отдающемуся «интрижке», но тем

не менее сохраняющему привязанность к своей главной любви, —

бросился в объятия двуликой сирены — «мистического символизма».

В одном из своих стихотворений, кажется, в «Светильниках виде-

ния», ирландский поэт А. Е. написал: «Разгляди в вечерних облаках

прекрасные замки и башни...» Какая чепуха! Я хотел бы сказать

художникам, поэтам, людям вообще совсем иное: в вечерних облаках,

в ослепительном полуденном свете или в туманной заре, на небесах

или на земле, во всей вселенной, в человеке, в жизни, в смерти нужно

видеть лишь то, что может воспринять наш разум, просвещенный

знанием и мудростью человечества. Не нужно прибегать к воображе-

нию, нужно видеть. Но я прибегнул к воображению и возомнил, что

наблюдаемые мной явления жизни представляют собой символы

какого-то заключенного в космосе мистического сознания или сим-

волы пантеистического божества. Подобно тому как жест человека

может донести мысль, подобно тому как выражение человеческого

лица в состоянии говорить о настроении человека, так и реальный

мир, думал я, является если не прямым выражением лежащей в его

основе божественности, то по крайней мере материалом, способным

символизировать мое собственное и, как мне казалось, богоподобное

понимание имманентной, подлинной истины. Таким путем истину не

познаешь. А истина, только истина, есть то, в чем мы вечно нуж-

даемся. Но довольно об этом; довольно говорить об омертвении ра-

зума и души нашего героя.

Нью-Йорк, Перри-стрит, дом № 4. Кенты, их друзья, их образ

жизни, работа, развлечения. Обо всем этом я уже рассказал. Еще

одна глава нашей жизни подходит к концу. Наступил март, в воздухе

запахло весной. За мной присылают из фирмы «Лорд, Хьюлетт и

— 271 —

Тэллент». Мне предложено отправиться на год в Уинону — небольшой

городок в юго-восточной части штата Миннесота — в качестве смотри-

теля работ на строительстве двух больших особняков, которое осу-

ществляется там этой фирмой. Я принимаю предложение. Ура! Мы

уедем из Нью-Йорка!

Через несколько недель, которые я провел в конторе фирмы, чтобы

познакомиться с проектом строительства, мы упаковали имущество

и отбыли на Средний Запад, славящийся широкими просторами своих

прерий. Мы ехали с надеждой, что наконец-то обретем свободу.

ИНОНА ТОГДА НАСЧИТЫВАЛА ПЯТ-

надцать-восемнадцать тысяч жителей. Находилась она в низине,

примыкавшей к западному берегу реки Миссисипи. Это был промыш-

ленный город, где работали многочисленные предприятия самых раз-

личных отраслей промышленности. Из них нас интересовал лишь

лесопильный завод Белла и Прентисса (последний являлся также

председателем правления банка). Но касательство к нам имели не

столько предприятия этих господ, приносившие им, несомненно, из-

рядные доходы, сколько тот факт, что Белл и Прентисс были женаты

на сестрах. Тесно связанные между собой семьи решили совместно

приобрести большую загородную усадьбу, известную под именем

«Брайарком фарм», и построить там два красивых дома в георгиан-

ском стиле. Я был нанят для того, чтобы наблюдать за строительством

этих домов, получивших название стройки Белла — Прентисса.

Усадьба «Брайарком фарм», площадью не в одну сотню акров, на-

ходилась в нескольких милях к юго-западу от города, в местности,

которую можно считать предгорьем крутой скалистой гряды, окайм-

ляющей прерии Миннесоты с юга. Новые дома должны были увен-

чать вершину одного из холмов — отсюда открывался вид на об-

ширную плодородную долину реки с распаханными полями и на

видневшуюся сквозь дымку Уинону. Это было живописное место.

Ближайшим соседом будущих хозяев имения оказался трудолюбивый

фермер Банди, его не менее трудолюбивая жена и их многочислен-

ные трудолюбивые дети — семейство это выращивало овощи и торго-

вало ими. Неподалеку от усадьбы Белла и Прентисса, как раз напро-

тив фермы Банди, стоял небольшой домик, в котором когда-то поме-

щалась школа. Мы его сняли почти даром и, прихватив с собой

кое-что из нашей домашней утвари, вселились в него. Пожалуй, до-

мик можно было назвать уютным. Но ведь стояло лето, и в нашем

распоряжении была вся окружающая природа. Рядом с домом вид-

нелся колодец и чуть подальше, за кустами, пряталась уборная.

Нам предстояло прожить тут пять месяцев.

— 273 —

XXI УИНОНА

Я был занят на строительстве отнюдь не весь день, а поскольку

мое рабочее время принадлежало нанявшей меня архитектурной

фирме, то она предложила мне открыть в городе контору и в качестве

ее представителя принимать соответствующие заказы. Я так и сделал

и в течение нескольких недель терпеливо ожидал клиентов, а потом,

не дождавшись их, закрыл контору. Но до тех пор, пока я ее не за-

крыл, мне надо было ездить в город и возвращаться оттуда домой:

для этого требовалась лошадь. И вот после длительных расспросов и

разговоров в соседних лавках, я наконец нашел что искал — это был

мерин-четырехлетка, черный, как уголь, с адски капризным норовом.

Утверждали, что он происходил от скакового коня из Сент-Луиса и

якобы был уже объезжен и приучен ходить под седлом и в упряжи.

Как бы то ни было, моя находка устраивала меня во всех отноше-

ниях (включая цену — сто долларов), тем более что я не очень-то был

расположен уклоняться от возможных приключений. Я назвал ме-

рина «Джон Браун» и он, будучи весьма беспокойным животным,

вполне оправдал свою кличку.

Совершенно очевидно, что для того, чтобы начать дело или присту-

пить к работе по какой-то специальности, недостаточно повесить вы-

веску и сложа руки ждать клиентов. Далеко не всегда такое ожидание

увенчивается успехом. И слово «предприимчивый» хорошо характе-

ризует того, кто «предпринимает» действия и в конечном итоге доби-

вается результатов. Как бы мне ни хотелось считать себя человеком,

готовым всегда с честью встретить превратности судьбы и выйти из

них победителем, надо признаться, что я им не был. Для того чтобы

представитель почтенной архитектурной фирмы «Лорд, Хьюлетт и

Тэллент» в Уиноне получил заказы, ему следовало завязать знаком-

ства среди обеспеченных людей, у которых были средства. Пользуясь

покровительством двух богатейших семейств Уиноны, я имел все воз-

можности это сделать. Однако, несмотря на попытки наших хозяев

ввести нас в свой круг, несмотря на частые приглашения на обеды

и другие светские встречи, мы не проявляли надлежащего чувства

благодарности и не понимали, от кого зависит наше благополучие

и процветание. Более того, если бы местное общество нуждалось

в поводе, чтобы решительно отвергнуть нас, то такой повод я дал

ему, как только наступил сезон клубники. Усевшись на задок од-

ной из пароконных повозок Банди, я отправился в город осуществить

заветную мечту моего детства — торговать фруктами и овощами.

Если этот поступок смотрителя работ на стройке Белла и Прен-

тисса и вызвал у них чувство неловкости, то оно не шло ни в какое

сравнение с тем унижением, даже позором, которое испытал скром-

ный парень — кучер нашей повозки, когда он услышал мои зазывные

крики. Мы проезжали по рабочему району и только что повернули к

улице, где во двориках стояли невысокие коттеджи, как вдруг во всю

мощь своих легких и голосовых связок я испустил следующий вопль:

— 274 —

Клуб- ни-ка, клуб- ни-ка, клуб- ни-ка, клуб- ник...

Захлопали калитки, застучали открываемые окна, залаяли собаки,

дети прекратили игры и стали с восторгом глазеть на нас. А хозяйки

во всех кухнях бросили работу и, на ходу обтирая о фартуки мокрые

или измазанные в муке руки, выбегали из домов. Моя песня всем

понравилась. Понравилась и моя клубника, и ее охотно раскупали.

Мы еле успевали подавать с повозки корзинки и оттаскивать пустые

ящики. «Спойте свою песенку еще раз, — просили меня покупатель-

ницы. — Спойте!» Я же отвечал: «Спеть? За какие-то жалкие пол-

дюжины корзинок? Купите целый ящик — тогда спою». Женщины

смеялись и иногда покупали весь ящик. Мне было весело продавать,

а им весело покупать. Нам всем в эти июньские дни, когда глаза

наши радовала красная, спелая клубника, было хорошо и весело. А

как легко и свободно я себя чувствовал, когда, не думая о том, как

мне следует держаться, распевал во весь голос, заманивая покупате-

лей и вызывая всеобщее оживление!

Помните ли вы — нет, вы, для кого написана моя книга, слишком

молоды, чтобы помнить это, — но я хорошо помню уличных музыкан-

тов Нью-Йорка, бесчисленные маленькие бродячие оркестры. То были

отпущенные на свободу пассажиры и моряки с океанских пароходов,

интернированных во время первой мировой войны. Их трогательные

сентиментальные немецкие народные песенки, которые и я, пожа-

луй, мог бы спеть не хуже, вносили радость в не слишком-то счаст-

ливую жизнь обитателей наших улиц-каньонов, а иногда вызывали и

слезы умиления. Но их, как и меня с моей песней о клубнике, за-

ставили замолчать много лет назад. Разве наше время годится для

веселья?

Когда кончилась клубника, мы стали продавать овощи. А по-

скольку наши покупательницы, как и полагается хорошим хозяйкам,

считали своим долгом при выборе тщательно осматривать, ощупывать

и обнюхивать приобретаемый ими товар, на что уходило немало вре-

мени, мне удалось завязать весьма широкие и прочные знакомства.

Торговля овощами вразнос не выглядит почтенным занятием, и две

благожелательно настроенные покупательницы как-то намекнули, что

мне следует взяться за учение, чтобы занять лучшее место в жизни.

Одна из них, которой особенно понравился мой голос, а возможно, и

манера пения, посоветовала мне брать уроки пения (уроки, безусловно,

принесли бы мне пользу) и для начала поступить в хор. Другая —

фактически две другие, так как это были сестры, две милые ста-

рушки, жившие в очень удобной квартире, считали, что я могу

— 275 —

приобрести и более благородную специальность, для чего, по их мнению,

мне следовало поступить в вечернюю школу. Но, как я уже отметил,

торговля клубникой или овощами вразнос не совсем отвечала мораль-

ному кодексу высших слоев Уиноны. Хозяину и хозяйке, принимав-

шим нас в качестве гостей, вряд ли доставляло удовольствие знать —

а не знать этого они не могли, — что я гораздо лучше знаком с их

прислугой, чем с ними, доставив им на кухню, вероятно, не далее как

сегодня утром, добрую толику того, что сейчас подано к обеду.

А в том, что я дружески, как джентльмен и как старый знакомый,

приветствую официантку — хорошенькую или нет, не важно — и в

то же время делаю вид, что не замечаю, согласно правилам джентль-

менского поведения, домашнюю прислугу, заключалось любопытное

противоречие. Бог ты мой! Ведь жизнь или, вернее, общественные

нравы такая сложная штука! Поговорим-ка лучше о лошадях.

Но и они — я имею в виду Джона Брауна — тоже не столь простые

создания. У Джона Брауна были свои причуды. Например, когда его

впрягали в нашу маленькую аккуратную тележку, он, пробежав

какое-то время по дороге, вдруг решал, что лучше вернуться домой

и делал неожиданный крутой поворот. Таким выходкам моего мерина

я со временем научился давать отпор. Но укротить его живой темпе-

рамент не удавалось. Да я и не добивался этого. Мне нравилось, как

он гарцует и пританцовывает, хотя все эти шалости были бы более

уместны под седлом, чем в упряжке.

Как-то во время поездки в город за продуктами, когда вместе со

мной поехал и мой четырехлетний сынишка Рокуэлл, я остановился

у магазина на главной улице Уиноны, привязал Джона Брауна

к столбу и, взяв сына за руку, пошел в лавку. Было позднее утро,

город жил полной жизнью: с грохотом катили фургоны и повозки,

пыхтели автомобили, звеня двигались трамваи; скрежет их колес по

железным рельсам усиливал уличный шум. Хотя наша лошадь, не-

сколько напуганная непривычным зрелищем и какофонией звуков,

пыталась пуститься в бегство, повод и железный столб, к которому

она была привязана, оказались достаточно крепки. Я вышел из лавки,

усадил маленького Рокуэлла, отвязал лошадь и, попросив какого-то

прохожего минутку подержать ее, вскочил в тележку, взял вожжи,

и мы двинулись в путь. Джон Браун вел себя очень неспокойно, и

справиться с ним на забитой повозками улице было трудно. Добрав-

шись до угла, я повернул в тихий переулок, а Джон Браун, увидев

перед собой свободный путь, помчался вскачь. В ту пору я был еще

так глуп, что считал, будто сумею справиться с любой лошадью, ка-

кой бы номер она ни выкинула. Поэтому я лишь весь напрягся и

крепче натянул вожжи. Я и сейчас думаю, что сумел бы укротить

своего мерина, но в тот день сделать это не было суждено. Когда я

натянул вожжи, оглобли подскочили вверх, и передок тележки уда-

рил лошадь по ногам. Тут же лопнула подпруга, но я был не в

— 276 —

Рисунок из книги «Это мое собственное». 1940

силах что-либо предпринять. Как только тележка стукнула его по

ногам, Джон Браун пустился бежать с такой силой, словно бы за ним

гнались все фурии лошадиного ада. «Лошадка бежит быстро!» —

с восторгом констатировал сидевший рядом со мной маленький Ро-

куэлл. Вымощенная кирпичом улица, по которой мы неслись, упира-

лась в проволочную ограду парка. Перед оградой были проложены

железнодорожные пути, и на них, заняв улицу почти во всю ширь,

стояли грузовые вагоны. Вот мы уже подлетели к ним. Как ни трудно

мне было править лошадью, я все же попытался свернуть в сторону

от вагонов. Проволочная ограда казалась мне менее страшной. Но

все старания были напрасны: лошадь пролетела у самой стенки зад-

него вагона, тележка же в него врезалась.

Я не увидел и не почувствовал удара. На какой-то миг я потерял

сознание. Помню лишь, что, с трудом поднявшись на ноги, я тут же

бросился к сыну. Он лежал на мостовой под обломками тележки и

горько плакал. Отшвырнув ногой обломки, я хотел было взять маль-

чика на руки, но меня остановило странное зрелище: моя левая рука

у запястья была неестественно вывернута, наподобие (это сравнение

почему-то сразу пришло мне в голову) S-образной трубы умываль-

ника, кисть руки болталась. Но в это время к нам стали подбегать

люди. Мальчика отнесли в находившуюся поблизости контору участка

пути, и не прошло и нескольких минут, как мы уже мчались в боль-

ницу в комфортабельном автомобиле мистера Прентисса. Слава богу,

маленький Рокуэлл получил лишь легкие ушибы. У меня же обнару-

жили перелом лучевой кости. Однако, прибегнув к эфиру, врачи так

мастерски сделали свое дело, что я даже смог без опоздания явиться

на завтрак к Прентиссам, назначенный на час дня.

— Надо вам избавиться от этой лошади, — советовали мне, —

она же просто бешеная.

— Вам надо принять участие в скачках на местной ярмарке, —

говорили другие. — Ведь ваш мерин очень резвый.

Конечно, с лошадью я не расстался. Ее поймали и вернули мне

в тот же день. Но поскольку тележка была разбита, больше Джон

Браун в упряжке не ходил, что, очевидно, было к лучшему.

Строительный материал и готовые деревянные детали для домов

Белла и Прентисса доставлялись с лесопильного завода Белла

в Уиноне, и поэтому в мои обязанности входило время от времени

посещать завод и смотреть, как там выполняют наши заказы. Спустя

недели две после несчастья с тележкой я приехал на завод и, как

обычно, привязал Джона Брауна во дворе. Он никогда не питал осо-

бой любви к шуму машин, визгу большой дисковой пилы, гулу стан-

ков, ударам молотов, стуку падающих досок — эти звуки раздражали

его. В итоге, решив ехать домой, я обнаружил, что сесть на Джона

Брауна было не легче, чем на дикого мустанга западных прерий.

В тот день, о котором я пишу, мне следовало попросить кого-нибудь

— 278 —

помочь мне, так как левая рука у меня была в гипсе, и я мог дей-

ствовать лишь одной рукой, но людей поблизости не было, да и

не хотелось беспокоить кого-либо просьбой, в я, довольно неразумно,

понадеялся на собственные силы. Но только я собрался прыгнуть

в седло — кстати сказать, английское, — как Джон Браун опро-

метью кинулся к воротам. Мне едва удалось улечься плашмя поперек

седла и какое-то время удерживаться в этом положении. Мерин гало-

пом вынесся из ворот, взял круто влево и поскакал по улице. Пять-

десят или сто ярдов я держался, а потом полетел на землю головой

вперед. К счастью, улица была немощенной. Минуту я лежал на зем-

ле, оглушенный падением. Когда я поднялся, пыль от копыт Джона

Брауна вилась уже далеко впереди. Ноги меня не держали, и я снова

чуть не свалился наземь. С трудом добравшись до обочины, я при-

сел там, чтобы немного собраться с силами. Ну, а Джон Браун?

У Джона Брауна все было в порядке. Найдя тенистый городской

парк, он забрался туда и пощипывал траву. Там кто-то его и поймал.

К тому времени Джона Брауна, а следовательно, и меня, в городе

уже хорошо знали. Поэтому мы вскоре с ним были воссоединены и

теперь направились прямо домой.

Казалось бы, уже довольно приключений, мы были сыты ими по

горло и могли считать, что достаточно натренировались для любых

ярмарочных скачек. Но нет, и этого нам было мало. И вот однажды

в дождливый день я, возвращаясь из города, спешился у фермы

Банди поболтать, а потом снова сел на своего вороного скакуна, пома-

хал рукой хозяевам на прощанье и двинулся по направлению к дому.

Слово «дом» для Джона Брауна значило многое — он любил свое

стойло, свой овес, свою соломенную подстилку; он любил дом и все,

что с ним было связано. В этот день, почуяв близость дома, он

сразу же пошел таким бешеным галопом, что я на какое-то время

утратил над ним власть, а между тем мы приближались к крутому

повороту дороги, выходившей на скользкий мокрый асфальт шоссе.

Я сразу понял, что должно произойти, и приготовился к неизбежному.

На повороте Джон Браун поскользнулся, а я вылетел из седла и

плашмя шлепнулся на дорогу. Оглянувшись на мерина, я успел уви-

деть, как он — всеми своими четырьмя задранными вверх ногами —

заканчивает аккуратное сальто. Дома я тщательно осмотрел себя и

обнаружил лишь небольшой синяк на бедре в том месте, где я носил

связку ключей. По-видимому, я действительно овладел искусством

падения и подготовился к скачкам.

Ярмарка в графстве Уинона была крупным событием, привлекав-

шим десятки тысяч людей. На ней, как и подобает ярмарке, в изо-

билии торговали сельскохозяйственными продуктами; там имелись

стойла для породистого скота, загоны для свиней, клетки с домашней

птицей и голубями и даже конуры с собаками и кошками. Вы могли

здесь увидеть предметы женского рукоделия: стеганые одеяла, вы-

— 279 —

шивки, печенья и пироги; предлагались вашему вниманию и много-

численные кустарные поделки, изготовленные мужчинами и подрост-

ками. Там были плуги и бороны, тракторы, косилки, грабли, авто-

погрузчики, жатки, молотилки, комбайны, одним словом — все.

И, конечно же, там устраивались бега, главным образом рысистые

испытания; для скачек был отведен один заезд, открытый для всех

желающих. Джон Браун, принадлежавший Рокуэллу Кенту, был, само

собой разумеется, внесен в число его участников. Я отнесся к этому

очень серьезно: если берешься за какое-нибудь дело, то делай его

как следует. Если решил участвовать в скачках, то выиграй их.

Поэтому задолго до открытия ярмарки я не раз приезжал на Джоне

Брауне к месту бегов и тренировался. Всем, кто наблюдал за мной, —

завсегдатаям конюшен, кучерам, грумам и жокеям — Джон Браун

нравился, и все они выражали желание скакать на нем в день состя-

заний. Но я не соглашался. Слава должна принадлежать мне одному.

Однако ко многим добрым советам я прислушивался.

Недалеко от старта дистанции в одну милю, как раз там, где пря-

мая часть скакового круга переходила в поворот, были конюшни;

к ним от круга вела небольшая дорожка. Как я уже отмечал, Джон

Браун любил дом. И когда он шел головой в сторону конюшен, он

невероятно усиливал темп бега, стремясь поскорее попасть в стойло.

Это составляло целую проблему. При первой попытке пройти круг мы

тотчас оказались у дверей конюшни. Потом дело пошло несколько ус-

пешней. Как показала практика, для того чтобы заставить Джона Бра-

уна скакать по кругу, а не сворачивать к конюшням, надо было изо всех

сил натягивать поводья в противоположную сторону, так что голова

мерина загибалась к седлу и он мог цапнуть меня зубами за колено.

Такой способ, конечно, никуда не годился. И вот один из жокеев

говорит мне: «Слушай, когда ты подъезжаешь к повороту, лупи его

хлыстом по одной стороне головы до тех пор, пока поворот не кон-

чится». Я последовал его совету, и все пошло как нельзя лучше. На-

ступил наконец и вечер скачек; я говорю вечер, потому что скачки

происходили при свете дуговых ламп. Толпы зрителей собрались на

трибунах.

Сняв седло, чтобы уменьшить вес, я снабдил подпругу двумя под-

битыми мягкой подкладкой деревянными пластинками, не давав-

шими ей скользить вдоль спины; потом я прикрепил к подпруге две

петли, которые должны были заменить стремена. При помощи этих

хитроумных приспособлений я уселся почти что на крупе лошади,

продел ноги в короткие петли так, что мои колени оказались как раз

там, где надлежит быть коленям жокея, и, приняв таким образом

позу, вполне соответствовавшую взятой мной на себя роли, выехал

к старту и занял место в ряду самых разношерстных кляч и всадни-

ков, какие когда-либо появлялись на публичных состязаниях.

— 280 —