Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

финансового окружения. Я не хочу восхвалять свою жизнь без

семьи: такая жизнь мыслима только как временное явление, да и то

вызванное необходимостью. И хотя мы с Геклерами были большими

друзьями, атмосфера в нашем общем доме лишь отдаленно напоми-

нала ту счастливую домашнюю атмосферу, которая царила бы здесь,

если бы все Кенты остались в Уиноне.

Победа, одержанная плотниками благодаря их сплоченности, при-

вела к повышению зарплаты и у других рабочих, и на стройке воца-

рился настоящий дух братства. Я, естественно, считался среди

рабочих своим, и мой предстоящий отъезд они решили отметить

большим воскресным пикником в «Брайарком фарм». На пригласи-

тельном билете, который был оформлен мной, под датой пикника и

прочими данными красовалось сочинение моего друга Алекса Гек-

лера:

Приятель, в это воскресенье

Ты к нам на праздник поспеши!

Увидишь наше представленье,

Повеселишься от души.

О том, что творилось на нашем празднестве, говорит написанная

мной тогда большая афиша в десять футов длиной, а если я добавлю,

что все обещанное в ней было исполнено с самым пылким энтузиаз-

мом, то разве же это не доказательство успеха нашего предприятия?

Афиша была наклеена на картон, окантована и вывешена на видном

месте, чтобы утром в понедельник она сразу бросилась в глаза рабо-

чим, Зейдлицу, Беллу и Прентиссу: первых она должна была обра-

довать, второго разозлить и расстроить, а последних, вероятно, при-

вести в недоумение. На афише было начертано следующее:

МУЗЫКА В ИСПОЛНЕНИИ

ВОСТОЧНОГО ОРКЕСТРА

ПОД УПРАВЛЕНИЕМ

ОЛЬСЕНА

ЗАКУСКИ И НАПИТКИ —

ФИРМА АЛ ТОМПСОН

С РЕЧАМИ ВЫСТУПАЮТ

ЛУЧШИЕ ОРАТОРЫ АМЕ-

РИКИ

КАРНАВАЛ АТЛЕТОВ И

ЦИРКОВОЕ ПРЕДСТАВЛЕ-

НИЕ

ЗАБЕГ ТОЛСТЫХ

ЗАБЕГ ТОЩИХ

ЗАБЕГ МУЖЧИН СРЕД-

НЕЙ УПИТАННОСТИ

БЕГ НА ТРЕХ НОГАХ

БОЛЬШОЕ ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОЕ АНТИБОССОВСКОЕ СОБРАНИЕ РАБОЧИХ

в воскресенье, восемнадцатого июня 1913 года

в Уиноне, штат Миннесота, США

БОЛЬШИЕ МЕЖДУНАРОД-

НЫЕ СКАЧКИ С ПРЕПЯТ-

СТВИЯМИ ДЛЯ ПЯТИЛЕ-

ТОК

ЗНАМЕНИТАЯ ЭСТАФЕТА

ПРОФСОЮЗНЫХ КОМАНД

СЕНСАЦИОННАЯ ПОГОНЯ

ЗА СКОЛЬЗКОЙ ОТ ЖИРА

СВИНЬЕЙ

БЕЙСБОЛЬНЫЙ МАТЧ НА

ЗНАМЕНИТОМ ПОЛЕ

ФЕЙТЕНА, СДАННОМ В

АРЕНДУ СПЕЦИАЛЬНО

ДЛЯ ЭТОЙ ЦЕЛИ

И МНОЖЕСТВО ДРУГИХ

АТТРАКЦИОНОВ

10*

— 291 —

ПРЫЖКИ В ВОДУ —

ЗНАМЕНИТЫЙ МЕСТНЫЙ

ЧЕМПИОН

БЕГ НА 100 ЯРДОВ, БЕГ

В МЕШКАХ, БЕГ ПО КАР-

ТОФЕЛЮ

ПОТРЯСАЮЩИЙ АТТРАК-

ЦИОН — СКОРОСТНАЯ ИГ-

РА В «РУЧЕЕК»

ЗАБЕГ МУЖЧИН. СТРА-

ДАЮЩИХ ГОЛОВОКРУ-

ЖЕНИЕМ

ПОДНЯТИЕ ТЯЖЕСТЕЙ

МИРОВЫМИ ЧЕМПИОНА-

МИ

ТОЛКАНИЕ ЯДРА

ПРЫЖКИ В ДЛИНУ

Техник Ольсен действительно организовал оркестр; слесарь по

отоплению Ал Томпсон с помощью нескольких женщин обеспечил

угощение. Речей было достаточно. Все забеги состоялись, и Алекс

вышел победителем в игре в «ручеек». Джо Кэнда, «знаменитый

местный чемпион», облаченный в костюм, расписанный звездами и

полосами, нырнул в пруд и получил от этого полное удовольствие.

Для участия в забеге мужчин, страдающих головокружением (это

зрелище было намечено на конец праздника), желающих оказалось

более чем достаточно; только далеко не все, кто взял старт, пришли

к финишу. Скачки с препятствиями продолжались весь день. Сенса-

ционная погоня за скользкой от жира свиньей прошла молниеносно

быстро и сопровождалась страшным визгом, а бейсбольный матч вы-

играла, как напоминают мне сообщения прессы, команда каменщика

Глабки со счетом 26: 1.

Но главный сюрприз, оказывается, ожидал меня (все другие о нем

знали). В знак дружбы мне преподнесли — тут я чуть не прослезил-

ся — серебряный поднос с выгравированной на нем трогательной

надписью, молочник, сахарницу и кофейник.

Солнце закатилось, и на долины и рощи «Брайаркома» спустились

сумерки. Но два больших дома на вершине холма все еще сверкали

в последних лучах солнца. Так пусть же благословенный мир и

счастье будет уделом всех тех, кто поселится в этих домах, их детей

и внуков, всех грядущих поколений, на долю которых выпадет здесь

жить!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

в которой продолжается повествование о дальнейших при-

ключениях автора: о том, как наш герой — нет, мы лучше

назовем его одним из персонажей нашей повести — выну-

жден был против своего желания вернуться в наш великий

город; о том, как он — то есть я, — его многострадальная

жена и трое детей переселились на холодный суровый остров

за пределами родины и какие приключения выпали на их

долю там. В ней, увы, снова повествуется о Нью-Йорке и,

наконец, о долгих, спокойных, счастливых зимних меся-

цах, проведенных мною и моим юным сыном на одном из

островов близ Аляски. Вы найдете в ней также рассказ о

том, как по возвращении я построил для своей семьи дом

в Вермонте и как оказалось затем, что ее благополучие

покоится на песке. А говорится ли здесь об искусстве? Да,

непрестанно.

Ha верхушке мачты

ПЯТЬ УЛИЦЫ И ПЛОЩАДИ Нью-

Йорка. Снова я работаю в чертежной мастерской фирмы «Юинг и Чэп-

пелл», которая переехала в Дом архитекторов на Парк-авеню 101.

Кажется, будто я никуда и не отлучался. Беглецы, сбежавшие с ка-

торги, пойманы и вновь водворены на место.

Нью-Йорк. Город был все тем же. А я? В 1912 году я не занимался

политической работой, но глубоко сочувствовал революционному

рабочему движению, одним из проявлений которого на Востоке яви-

лась забастовка текстильщиков Лоренса. Стремясь примкнуть к этому

движению на главном его фронте — Западе (из-за плохого знакомства

с географией своей страны я полагал, что Запад — это Миннесота),

я направился в маленькую грязную контору, расположенную в под-

вале, сообщил свою фамилию, уплатил четверть доллара и получил

членский билет организации «Индустриальные рабочие мира». При

этом я был достаточно глуп, чтобы считать, что тем самым я попадаю

на передовую линию фронта борьбы. Если предположить, что чело-

век, выдавший мне членский билет, являлся членом этой организа-

ции, то он был единственным ее представителем, с кем мне довелось

встретиться за время ее существования. Как оказалось, Миннесота

вовсе не считалась Западом. А Уинона, расположенная на крайнем

юге штата, фактически была так же изолирована от основных собы-

тий жизни Америки, как и остров Монхеган.

В Миннесоте я не пользовался правом голоса, так как недавно там

поселился. Поэтому среди почти девятисот тысяч голосов, поданных

за Дебса, моего голоса не было. Однако, как социалист, я радовался

тому, что Вильсон в принципе согласился принять многие из требо-

ваний социалистов. Вместе с миллионами моих соотечественников я

приветствовал обещания Вильсона возродить идеалы Джефферсона

и, подобно этим миллионам, верил ему. Но какой толк в том, во что

верят люди! Важно лишь, что они делают. А я, как гражданин, не

делал ничего.

Дела фирмы Юинга и Чэппелла шли неплохо. Помимо обычных

заказов на строительство и перестройку жилых домов, они сейчас

— 295 —

I СНОВА НЬЮ-ЙОРК

ожидали получения крупного заказа на проект зданий только что

основанного Коннектикутского женского колледжа в Нью-Лондоне, —

мое искусство рисовать «перспективы» они рассчитывали использо-

вать как главную приманку для заказчиков.

Я не желал заниматься архитектурой и, пожертвовав ей немало лет,

считал это время потерянным; подобные настроения усиливал тот

печальный факт, что ни один из представленных на крупные кон-

курсы проектов, в работе над которыми я участвовал, ни разу не

получал премии; что спектакль «Приезжайте в Богемию» — легкая

музыкальная драма о жизни Латинского квартала в Париже, напи-

санная и поставленная на Бродвее группой тоскующих архитекторов,

для которой я смастерил декорации, — выдержал лишь одно или два

представления; что с полдюжины проектов памятника Линкольну,

которые я набросал для Джона Рассела Попа, была взяты лишь для

того, чтобы создать контраст и тем самым подчеркнуть перед жюри

достоинства его собственного проекта. Хотя надо сказать, что побе-

дителем на конкурсе вышел не Поп, а Генри Бэкон.

Моя работа над проектом Коннектикутского колледжа была более

обнадеживающей. Мы получили заказ: значит, мои чертежи должны

были принести уже какую-то пользу. У меня имелся некоторый опыт

архитектурного проектирования. Правда, будучи служащим малень-

кой фирмы, где оба компаньона сами занимались проектированием,

я никогда не пользовался такой свободой и властью, которые побу-

ждали бы меня любить свою работу и гордиться ею. Но и хозяева

мои, каждый в отдельности, тоже не имели решающего права голоса.

Обладая различными художественными вкусами и придерживаясь

часто прямо противоположных взглядов на архитектуру, они, бывало,

ожесточенно спорили у моей чертежной доски, и эти споры нередко

приводили к компромиссным решениям, отнюдь не приносившим

пользы проекту. Я бесстрашно отстаивал свои взгляды, и часто меня

поддерживал Джордж Чэппелл, но безуспешно мы пытались угово-

рить принять мои предложения. Да и что было толку упорствовать.

Все равно, когда приезжал ректор колледжа доктор Зейц, чертежи

забирали из мастерской и обсуждали их с ним; мое присутствие на

этих обсуждениях, ввиду проявленного мной упрямства, было сочтено

нежелательным. Мне не полагалось встречаться с ректором, а чер-

тежи неизменно возвращались ко мне с указанием изменить в них

как раз то, что мне больше всего нравилось. Это отбивало у меня

охоту работать.

Но однажды Зейц неожиданно явился, когда владельцы фирмы

ушли завтракать. Он попросил меня показать чертежи. Я принес

чертежи в приемную.

— Мне это не нравится, — указал Зейц на деталь, которой я осо-

бенно гордился.

— 296 —

— Но разве вы не видите, доктор Зейц, — возразил я, — что она

должна быть именно такой.

И у нас завязался спор. В разгар спора вернулись Юинг и Чэппелл.

Они пришли в ужас. Приказав мне немедленно удалиться, они при-

нялись возмещать ущерб, который я, по их мнению, успел причинить

фирме.

Позднее Джордж спросил меня: «Чем вы покорили доктора Зейца?

Ведь он заявил нам: «У вашего молодого помощника золотая го-

лова». Спустя несколько недель доктор Зейц предложил мне пере-

ехать в Нью-Лондон, чтобы организовать и возглавить художествен-

ное отделение колледжа.

Какова же мораль всего этого? А вот какова: людям с сильным

характером, а Зейц принадлежал к их числу, те, кто не имеет соб-

ственного мнения, не очень-то нравятся.

Сколько бы я ни ныл по поводу работы в чертежной мастерской,

называя себя и своих товарищей каторжниками, сколько бы ни се-

товал, что быстролетная жизнь проходит в неблагодарном труде, я

должен признать, вопреки всем моим предыдущим утверждениям,

что в общем жил я хорошо и весело — иногда у нас даже бывали

минуты такого бурного веселья, что, казалось бы, совместить их с

какой-то работой немыслимо. Нельзя же помещать в одну большую

комнату компанию молодых чертежников, заставив их вычерчивать

одни лишь линии, и надеяться, что они будут вести себя как паиньки.

Нельзя также думать, что наши хозяева, молодые архитекторы, все

еще жившие воспоминаниями о Латинском квартале Парижа, дер-

жали нас в ужасной строгости и гнули в дугу. Для уже освященных

временем, традиционных шуток мы всегда находили послушную

жертву в лице недавно поступившего к нам или в соседнюю контору

мальчика-курьера — мы гоняли его куда-нибудь в соседние конторы

взять взаймы рейсфедер для бесцветной туши или пакет белой сажи.

Но мы были, кроме того, чрезвычайно изобретательны по части но-

вых, еще не вошедших в традицию, «розыгрышей» и порядком му-

чали тех, кто становился их объектом. Если вам выпало на долю

корпеть весь день в конторе или чертежной мастерской, то корпите,

но все же развлекайтесь, берите пример с нас.

Вскоре после возвращения в Нью-Йорк я почти целиком отдался

своему старому делу — рисованию перспектив — и к концу лета стал

получать столько заказов, что ушел из архитектурной фирмы и от-

крыл свою собственную мастерскую. Теперь, распоряжаясь своим

временем самостоятельно, я легко мог увеличить заработок и вместе

с тем заниматься живописью. Один из недавно открывших дело тор-

говцев картинами, Чарлз Дэниэл, заинтересовался моими полотнами.

Я с радостью отблагодарил его за этот интерес, подготовив проект

— 297 —

перестройки снятого им верхнего этажа в удобную картинную гале-

рею и взявшись руководить этими работами. Сейчас, анализируя при-

чины интереса Дэниэла к моим картинам в свете появившихся у

меня позднее критериев, я понимаю, что они, причины эти, отнюдь

не делали мне чести. Не имея ясного представления о том, что пони-

мать под термином «модернизм», Дэниэл после знаменитой выставки

в Арсенале, состоявшейся предыдущей весной, начал гоняться за

всем сенсационным и не хотел упустить ни одного художника-модер-

ниста. Несмотря на то, что я временами впадал в этот грех и что мо-

дернисты порой относились ко мне как к своему, — я имею в виду

похвалы моей злополучной картине «Мать и ее сыновья», — все же

причислять меня к таким художникам было нельзя. Впоследствии

Дэниэл это понял. Тем не менее он был первым из торговцев карти-

нами, кто проявил по-настоящему большой интерес ко мне и моему

творчеству. Он организовал многочисленные выставки моих картин

и продавал эти картины, — за все это я всегда буду ему благодарен.

С тех пор как восемь или десять лет назад я покинул родных, часть

верхнего этажа в доме № 101 на Парк-авеню стала моей первой

собственной мастерской. В доме находились многочисленные деловые

конторы, и потому моя мастерская была совершенно лишена того

шика, который обычно приписывают студиям художников. Я считал

это ее достоинством. Там было просторно, много света, было удобно

работать. И я работал вовсю. Если бы я испытывал хоть малейшее

желание сделаться художником города, мне следовало бы остаться

в этой мастерской надолго. От скольких блужданий это избавило бы

нас! От скольких приключений! И каких лишило бы радостей!

Мы знаем, как трепетно начинало биться сердце Уильяма Ворд-

сворта при виде радуги. В моем сердце такой трепет вызывало

(кстати, и сейчас вызывает) «открытое лицо природы» — спокойное

открытое море и море бурное, бросающее свои волны на берег; при

виде гор, особенно гор, лишенных растительности, прекрасных в своей

благородной наготе, мое сердце начинало биться еще сильнее; оно

задрожало от восторга, когда перед моими глазами предстали снеж-

ные просторы Севера; и его биение можно было назвать уже просто

безумным, когда наконец я узрел айсберги — эти гигантские жемчу-

жины Арктики. Одним словом, радостный трепет охватывал мое

сердце лишь при виде природы. На улицах города оно вело себя

более благоразумно и ничему особенно не радовалось. А на человека,

чье искусство в силу его темперамента не могло не питаться энтузи-

азмом, это влияло плохо. Поэтому, несмотря на обеспеченное суще-

ствование, которого наконец-то я, кажется, достиг в своей нью-йорк-

ской мастерской, и несмотря на обилие заказов, меня мучила одна

неотвязная мысль: как бы уехать?

Работу, дававшую мне средства к жизни, можно было считать

«халтурой» из-за одной лишь цели, ради которой она делалась. Я ста-

— 298 —

рался исполнить свои архитектурные перспективы как можно лучше,

а их назначение не допускало никаких компромиссов со вкусами

заказчиков. Поэтому такая работа могла бы мне доставить истинное

удовольствие, не люби я столь сильно живопись. Ибо если что-нибудь

хуже чего-то другого, значит оно не очень хорошо.

Тем не менее работа над иллюстрациями, подвернувшаяся в ту

пору, принесла мне немалую радость и удовлетворение. Один из моих

соучеников по Колумбийскому университету, Фред Сквайрс — я уже

упоминал о нем — обладал многими талантами: он чудесно играл в

хоккей, хорошо прыгал с шестом, был, возможно, неплохим архитек-

тором и наверняка талантливо писал по вопросам архитектуры. Фред

сочинил серию увлекательных рассказов для одного архитектурного

журнала. Я их иллюстрировал. Сейчас он собирался издать эти рас-

сказы, дополнив их новыми, в виде отдельной книги под названием

«Том Тэмтэк — Архитектоника» и снабдив ее моими иллюстрациями,

но без указания автора. Фред стоял у меня над душой, пока я не

сделал всех рисунков. «Это неплохо, — говорил он. — Пойдет». И хотя

большинство рисунков нельзя было считать хорошими, я соглашался.

Я очень спешил с этими иллюстрациями: в тот момент мне нужны

были деньги. Если не ошибаюсь, я получил за них триста долларов.

Двести долларов там, сто долларов здесь, в промежутках несколько

раз по двадцать пять. Все это было прекрасно. Но все же опять и

опять вставал вопрос — как бы уехать?

Прошла осень, наступил декабрь и с ним рождество, когда холмы

Уэстчестера уже покрыты глубоким снегом, пруды замерзли, а на

безоблачном небе сияет солнце. Мы встречаем сочельник вместе с

двумя друзьями в Чаппакве — имении моего дяди, куда я незадолго

до того переехал со всем семейством. Приятно утомленные катаньем

на коньках, мы тихонько покидаем свой жалкий флигель и устра-

иваемся в святая-святых — гостиной большого дома, разводим огонь

в ее огромном камине и сидим целый вечер, беседуя и распевая

песни. По отсвету огня на снегу за окнами нас уследил сторож, и

когда наши милые тетушка и дядюшка узнали о наших забавах,

они устроили нам такую сцену, что мне чуть не пришлось покинуть

имение в тот же день.

И снова передо мной вставал все тот же вопрос — как бы уехать

далеко-далеко? И вдруг ответ на него нашелся.

Я рассказывал Чарлзу Дэниэлу о Ньюфаундленде, о том, как мне

понравился этот остров. Жизнь там была дешевой, и я мог бы, посе-

лившись на острове, много времени посвящать живописи. «Уверяю

вас, — говорил я Дэниэлу, — там хватило бы двухсот долларов в ме-

сяц. Если вы будете платить их мне, я обязуюсь отдавать вам все

картины, которые напишу, все рисунки, которые сделаю, и все книги,

которые сочиню (я собирался заняться литературой) в течение всей

моей жизни». Дэниэл ответил, что подумает. Он действительно поду-

— 299 —

мал и дал отрицательный ответ, но предложил мне платить, пока я

буду писать и работать на Ньюфаундленде, по сто долларов в месяц

в качестве аванса за те мои картины, которые он продаст. Я с ра-

достью принял его предложение и тут же взялся за приведение своих

дел в порядок, готовясь надолго покинуть родину. Нужно было на

время устроить мою семью (она должна была приехать на остров поз-

же) и — что важнее всего — собрать, запаковать и сдать на хранение

картины — труд всей моей жизни. К счастью, у меня нашелся друг —

Джордж Чэппелл; он жил за городом и — как это обычно в сельской

местности — в доме у него был большой подвал, наполовину пустой.

Я отправил свои картины к нему. Книги, находившиеся в Чаппакве,

я запаковал вместе с другими вещами, которые нам хотелось сохра-

нить, и, получив высочайшее соизволение тетушки и дядюшки, сло-

жил на чердаке.

Стояла середина февраля. Я заканчивал последние заказы в моей

почти пустой мастерской. Отплытие было назначено на первую не-

делю марта. Вдруг раздался телефонный звонок. Звонил Чарлз

Дэниэл: «Не зайдете ли ко мне на минуту?» — «Сейчас я буду у

вас», — ответил я и пошел к нему. Визит продолжался недолго, затя-

гивать его не имело смысла. Все было ясно и так. Он изменил свое

решение и денег не дает. Это было жестоко.

Я не застрелился — за неимением пистолета. Не бросился вниз из

окна четырнадцатого этажа, на котором работал, — у меня не хва-

тило смелости, или, вернее, не хватило бы, если бы такая мысль

пришла мне в голову. Но этого не случилось. Очевидно, мне была

предназначена иная, лучшая судьба. И она не преминула послать мне

свои дары — всего через несколько дней Дэниэл, вероятно, устыдив-

шись своего поступка, предложил мне пятьдесят долларов в месяц, а

матушка, никогда не бросавшая меня в беде, — остальные пятьдесят.

И вот, упаковав минимальное количество хозяйственных принадлеж-

ностей и максимальное — орудий, необходимых для двух моих

профессий, и отправив их морем на Ньюфаундленд, я прибыл на при-

стань Ред Кросс Лайн в Бруклине и, держа в руке билет стоимостью

в пятьдесят долларов на проезд в четвертом классе, с дорожным меш-

ком за плечами поднялся по трапу на ожидавший пассажиров паро-

ход и таким образом ступил на территорию чужой страны.