Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

После двух-трех фальстартов, единственной причиной которых слу-

жило влечение Джона Брауна к конюшням, нас наконец пустили.

Своих соперников я больше не видел. Вырвавшись на много ярдов

вперед, мы приблизились к повороту. Я поступил, как мне совето-

вали: стал хлестать коня по голове. Он даже не осмелился поглядеть

в сторону конюшен. Мы прошли поворот, держась почти самой

бровки, помчались по дальней прямой, снова повернули, вышли на

прямую, ведущую к финишу, взяли финиш и завоевали победу. Кон-

курентов у нас не оказалось.

Но тут судьи, к моему удивлению, почему-то решили, что мы

должны проскакать во второй раз. Очевидно, им было больше нечем

развлечь зрителей. Ну что ж, Джон Браун может повторить заезд,

это я знал. Я тоже мог это сделать. Мы снова встали в ряд и опять

не без затруднений, ибо Джон Браун начал уже порядком злиться;

был дан старт. И снова, вырвавшись далеко вперед, мы приблизи-

лись к дорожке, ведущей к конюшням и к повороту. Но на этом

наши «снова» кончились. Я забыл о хлысте и о том, что надо пустить

его в ход. Прежде чем я успел вспомнить спасительный совет, мы

уже оказались на пути к конюшням. Каким-то образом, при помощи

того же хлыста, я заставил Джона Брауна повернуть к скаковому

кругу и направил его прямо через поле, к повороту.

Поворот был, видимо, обнесен раньше десятифутовым решетчатым

забором, который давно свалился и так и остался лежать на земле.

Его решетка покрывала довольно большую площадь. Вот на эту-то

решетку и устремился Джон Браун. Вообразите же мой испуг. Удар

подкованными копытами — и в воздух полетели обломки и щепки.

Удар, еще удар, и конь перескакивает через решетку прямо на трек.

Все остальные участники уже ушли далеко вперед, и Джон Браун

помчался за ними. Прежде чем они успели приблизиться ко второму

повороту, мы уже обогнали ведущего. «Прощай!» — крикнул я ему.

Триумф Джона Брауна на ярмарке графства был полным. На сле-

дующий день, вычищенный до блеска, с щегольскими розетками на

ушах, он принял участие в соревновании на красоту экстерьера. Вел

он себя так беспокойно, что чуть не лягнул кого-то из зрителей, и нам

приказали уйти с дорожки. Но, сделав вид, что я ничего не слышал,

и немного успокоив его, я все же проехал перед судьями. А поскольку

приз давали не за поведение, а за внешность, то Джон Браун выиграл

и его.

АКИМ ЖЕ БЕЗОШИБОЧНЫМ

признаком наступления осени, как устройство большой ярмарки,

перелет птиц, багряно-золотистая окраска листвы, вид и запах

сжигаемых сухих листьев, устройство земляных накатов вокруг до-

мов, появление вторых рам в окнах, был и очередной переезд семей-

ства Кентов. Наш домик — бывшая школа — не мог служить жильем

в пору зимних холодов Миннесоты. Но прежде чем мы расстанемся с

нашей избушкой, я в поучение родителям и маленьким детям рас-

скажу, каким образом (вроде того как легендарный Зигфрид научился

побеждать страх) мы преодолели естественный ужас, который наши

малыши испытывали перед самыми устрашающими явлениями при-

роды — громом и молнией. Нигде в мире я больше не сталкивался

с такой силой этих стихийных явлений, нигде больше гром не звучал

так оглушительно, а молния не сверкала так слепяще, что казалось,

будто ее удар раскалывает пополам весь мир, нигде с неба не низвер-

гались такие потоки воды; было впечатление, словно начинался все-

мирный потоп. И среди всего этого стоял наш домик, похожий на спи-

чечную коробку, а в нем — мы четверо.

По правде говоря, такие грозы приводили в ужас не только малы-

шей, но и нас, взрослых. Но почему же дети так пугаются шума, —

спрашивали мы себя, — ведь они и сами любят шуметь? Ответ заклю-

чался в самом вопросе, и выход был найден: пусть же они шумят во

время грозы, шумят, как только могут! Мы дали каждому по чайнику

или по большой оловянной сковороде и по палке, чтобы стучать по

ним. Сами мы вооружились крышками от кастрюль и пустили их

в ход в качестве музыкальных тарелок. «Вот теперь мы покажем, —

сказали мы детям, — что умеем шуметь сильнее, чем дядя на небе».

И когда сверкала молния, мы принимались кричать и стучать своими

крышками, кастрюлями и сковородками. Шум получался оглушаю-

щий, раскаты грома тонули в нем. Дети от души веселились. И так

получилось, что и они и мы, взрослые, вдруг перестали бояться грома.

Я писал об Уиноне как о процветающем городе. Уинона, действи-

тельно, переживала пору процветания, а если судить по размаху стро-

ительства, то даже бума. Среди строительных рабочих безработных

— 282 —

XXII ПРОЩАЙ, УИНОНА

не было, и наш подрядчик не мог найти ни одного плотника, а без

них нельзя было закончить дома к сроку. Почему бы мне не наняться

плотником? — подумал я. Иной раз, когда в проекты вносились не-

большие изменения, мне приходилось вычерчивать чертежи. Помимо

этой работы, — а ее можно было делать по вечерам, — у меня было

мало обязанностей, да и выполнять их я стал бы лучше, если бы

находился все время на стройке, как и другие рабочие. Подрядчик,

немец по фамилии Зейдлиц, обрадовался моему предложению. Ведь

таким образом я, в качестве смотрителя работ являвшийся старшим

над ним и как бы его начальником, теперь делался его прямым под-

чиненным. Между нами сразу же установились внешне дружествен-

ные отношения, но друзьями мы не были. Будучи старше меня по

возрасту и обладая неизмеримо большим опытом в строительном

деле, он, кроме того, давно вел дела с Беллом, и мое присутствие на

стройке немного обижало его, а критические замечания, советы и

распоряжения наглого юнца из Нью-Йорка, которые он был обязан

выполнять, отнюдь не смягчали обиды. Чувствуя себя в какой-то сте-

пени доверенным лицом Белла, он считал своим долгом все время

жаловаться ему на меня, но его жалобы были, как правило, настоль-

ко вздорными, что говорили лишь о затаенной ненависти ко мне. У

мистера Белла и мистера Прентисса также не имелось возражений

против того, чтобы я взялся за работу, которая не могла помешать

исполнению моих основных обязанностей. Поэтому, с согласия всех

заинтересованных лиц, я подал в профсоюз заявление о принятии у

меня экзамена, довольно легко выдержал его и поступил на стройку.

Зейдлиц назначил меня старшим в бригаде плотников.

Это назначение было выгодно тем, что обеспечивало мне заработ-

ную плату бригадира, и невыгодно потому, что возлагало на меня

ответственность за качество и темп не только моей собственной ра-

боты, но и работы подчиненной мне бригады. И как бы следуя злоб-

ной присказке: «Ты хотел этого, так бери», Зейдлиц поручал мне

самые неприятные и сложные задания. Для пышных домов в георги-

анском стиле моего не очень-то большого монхеганского опыта было

далеко не достаточно. Кладка из кирпича и пустотелого кафеля, ком-

наты, обшитые панелями из твердых лиственных пород, двери из

красного южноамериканского дерева, колонны портиков и класси-

ческие карнизы требовали совершенного мастерства, которым я не

обладал. Однако способности к такой работе у меня были. Если я

понимал, как нужно выполнить работу, я умел ее делать. Рабочие,

входившие в мою бригаду, относились ко мне хорошо и всегда прояв-

ляли готовность поучить меня, а я — поучиться у них. А вину за те

случайные ошибки, которые я иногда допускал и к которым Зейд-

лиц, любивший подглядывать за нами исподтишка, всегда был рад

придраться, они предпочитали брать на себя, о чем однажды они

мне напрямик и заявили.

— 283 —

Но порою Зейдлиц просто превосходил самого себя. Однажды он

внезапно подкрался ко мне как раз в тот момент, когда я только что

прибил стойку оконного наличника, и принялся ругать меня по-не-

мецки, зная, что я понимаю этот язык. Даже сейчас помню его воз-

глас по-немецки: Alles krumm und schief! — Все вкривь и вкось. «Нет.

не вкось», — ответил я и отошел на несколько шагов, чтобы посмот-

реть на свою работу с расстояния. И, действительно, все шло вкось.

Мы произвели промеры — мой наличник стоял прямо, а потолок —

«у вашего потолка, мистер Зейдлиц, — наклон». Но Зейдлиц был не

совсем неправ. Горбун из песенок Матушки Гусыни по-своему гармо-

ничен; подобной же гармонии нужно добиваться и тогда, когда кри-

визна проникает в строящийся дом. Я сделал коробку окна кривой,

поэтому окно в целом выглядело прямым. (Впоследствии я часто ду-

мал, заметил ли это кто-нибудь. Речь идет о двухстворчатом окне

спальни в северо-западной стене второго этажа... не помню только,

какого из домов — Белла или Прентисса. Они походили друг на друга

как близнецы и соединялись сводчатой галереей. В ходе работы мы

эти дома почти не могли отличить друг от друга.)

Но с точки зрения объема выполненной работы один дом все время

шел впереди. Как бы ни старался строитель вести работу в обоих

домах одновременно, один из них, причем все тот же, строился бы-

стрее. В данном случае так получалось с домом Прентисса. Я говорю

об этом странном явлении потому, что дело тут связано с фактором,

который всегда налицо там, где используется наемный труд, хотя

этот фактор почти не принимается в расчет. Речь идет о личности

владельца или предпринимателя. Банкир Прентисс столь же мало

знал о строительном деле, как любой из его рядовых вкладчиков — о

биржевых операциях. Будучи честным банкиром, он считал само

собой разумеющимся, что ему доверяют, и в свою очередь доверял

нанятым им специалистам, в данном случае архитектору, смотрителю

работ, подрядчику и рабочим. Он выражал это доверие каждым же-

стом, каждым словом и делом. Рабочие это ценили. Помимо того, и

Прентисс и его жена относились к числу прирожденных энтузиастов.

Одобрив проект, они всегда были довольны тем, как он воплощается

в жизнь. Они хвалили нашу работу, говорили об этом самим рабо-

чим. А как много это значит даже для простых каменщиков, водо-

проводчиков, маляров, плотников, надеюсь, понятно всем. Второй же

хозяин — Белл — был постарше, и за его внешней приветливостью

скрывалась капризная раздражительность. Он немного разбирался

в строительстве, или, вернее, знал работу лесопильного и деревообра-

батывающего завода. Поэтому при посещении стройки он напускал

на себя вид некоторого превосходства, что нравилось лишь одному

подрядчику и порой возмущало рабочих. И вообще из семейства

Белла никто ни разу не похвалил рабочих. Наоборот, его супруга

столь часто требовала, чтобы мы переделывали уже законченную ра-

— 284

—

Рекламный рисунок для фирмы Р. О. N.

боту, что отбивала даже у отличных мастеров всякую охоту ста-

раться. Покупая время хорошего рабочего, вы берете у него взаймы

душу, которую хороший рабочий обычно вкладывает в дело. А с этим

шутить не следует. Поэтому строительство одного дома подвигалось

быстро, а второго — отставало. И никто, ни Белл с Зейдлицем, никто

на свете не мог бы изменить этого положения вещей.

Тем временем строительная горячка в Уиноне привела к повыше-

нию зарплаты плотников, занятых в городе, но зарплата тех, кто

работал на «Брайарком фарм», в четырех милях от Уиноны, оста-

валась прежней. Естественно, что это вызывало среди моих товари-

щей некоторое недовольство, хотя я о нем ничего не знал, пока два

или три плотника не сказали мне, что им нужно со мной побеседо-

вать. Когда мы уселись подальше от вездесущего Зейдлица, они со-

общили мне о решении плотников просить прибавки. В случае отказа

они собирались бастовать. Их интересовало, какую позицию займу я.

В том, что они спросили меня об этом, нет ничего удивительного:

ведь мое положение на стройке было двойственным. Но фактически

все было весьма просто: мои обязанности в качестве смотрителя ра-

бот заключались в том, чтобы обеспечить проведение строительных

— 285 —

работ в соответствии со спецификациями и с условиями контракта.

А сколько подрядчик платит рабочим и сколько за строительные ма-

териалы, — это меня не касалось. Как член товарищества плотников

и столяров Америки я был обязан — и считал это моральным дол-

гом — поддерживать своих братьев по профсоюзу. Таков был ответ,

который я им дал. Поскольку я получил лучшее образование, чем дру-

гие, мне, естественно, поручили сформулировать окончательный текст

наших требований, и не менее естественным было и то, что Зейдлиц

сразу же определил, кто является их автором, в результате чего его

далеко не дружественные чувства ко мне стали просто враждебными.

Мягко говоря, Зейдлиц пришел прямо-таки в бешенство. На собрании

рабочих он пытался пустить в ход старое оружие, применяемое при

подобных переговорах, то есть стал апеллировать к чувству личной

преданности, чтобы подорвать нашу солидарность.

— Вот ты, — обратился он к Джонсу, который был скорее черно-

рабочим, чем плотником. — Ты работаешь у меня десять лет. Я ведь

всегда относился к тебе хорошо, не правда ли?

— Конечно, мистер Зейдлиц, — говорит Джонс, и лицо его приоб-

ретает выражение старого преданного пса-ньюфаундленда.

— А ты, Пит, — обращается Зейдлиц к другому.

— Так не пойдет, мистер Зейдлиц, — прерываю его я. — Либо го-

ворите со всеми сразу, либо ни с кем. Мы здесь все заодно.

Тогда Зейдлиц рычит на меня:

— Вы помалкивайте лучше. С вами я дела не имею.

Но тут в спор вступает старый норвежец Эндрью, наш самый ква-

лифицированный и опытный плотник.

— Мистер Кент гофорит от нашего имени, — заявляет он. — Он

прафильно гофорит.

И, обращаясь к рабочим, торжественно добавляет:

— Фcю сфою жизнь я профел среди рабочих. Когда я умру, пу-

скай рабочие меня и похоронят.

Спустя несколько суток, которые ему понадобились на размышле-

ние, Зейдлиц наотрез отказался удовлетворить наши требования. В тот

же день, а это была суббота, как только пробило пять часов, все ра-

бочие уложили свои инструменты и, взвалив ящики с инструментами

на плечо, направились к выходу. У дверей стоял Зейдлиц.

— Поставьте ящики на место, — сказал он. — Приходите в поне-

дельник. Все будет в порядке.

Этого было достаточно — мы победили.

Однажды с нами чуть не случилась беда. В домах были проложены

трубы для газа, который привозился в баллонах, причем трубы по

необходимости были проложены в пустотелом кафеле полов. Когда

газ пустили по трубам, дом Белла вскоре наполнился таким сильным

запахом, что работать там было уже невозможно. Зейдлиц помчался

к Беллу, тот вызвал меня, хотя я никакого отношения к этому делу

— 286 —

не имел. Оба они пришли в ярость: ведь, по их мнению, оставалось

только одно — разбирать полы.

Техник, отвечавший за прокладку труб, однажды слишком откро-

венно высказал свое презрение к Зейдлицу и был им несколько не-

дель назад уволен. Это был энергичный американец польского про-

исхождения, хороший работник и мой большой друг. Общаться с ним

людям, которые ему не нравились, было трудновато. Я пошел к нему

домой, и после приятной беседы (нам часто представлялась возмож-

ность посмеяться) оставил друга, получив полезную информацию о

том, что в полу, ровно в шести футах от выходящей на юг двери

кабинета Белла, есть стык газовых труб, не закрытый пробкой. Я уве-

рен, что Белл и Зейдлиц были весьма поражены (хотя они этого и не

показали) удивительным обонянием своего смотрителя работ, сумев-

шего по запаху безошибочно определить место утечки газа.

А теперь, читатель, когда приближается конец зимы 1913 года, как

ты думаешь, что тебе преподнесут? Неужели ты не догадываешься?

Кенты ожидают третьего ребенка! По ряду причин, помимо нашей

нелюбви к Уиноне и нежелания жить там, мы решили, что Кэтлин

уедет в Нью-Йорк, где и будет ждать появления ребенка, а я приеду

туда позднее, после того как доведу до конца строительство домов

Белла и Прентисса и, прилежно работая и соблюдая строжайшую эко-

номию, скоплю немного денег на будущее. И вот снова наше иму-

щество упаковано в ящики и тюки, ненужные нам вещи розданы

ребятишкам, живущим по соседству, и мы уезжаем — Кэтлин с деть-

ми поездом в Нью-Йорк, а я и Джон Браун — в польский квартал

Уиноны, «по ту сторону железнодорожного полотна».

Я снял приятно выглядевший небольшой коттедж, как раз такой,

какой подходит для рабочего и его семьи, если она у него есть. Домик

стоял на углу улицы, в середине большого двора, за домом была

конюшня с одним стойлом для Джона Брауна. В кухне имелся насос,

а в задней части дома — умело замаскированная уборная без кана-

лизации (придется ли мне когда-нибудь жить в квартире с современ-

ными удобствами?). Распорядок дня напоминал мой образ жизни на

Монхегане. Он был прост, и для человека, привыкшего к нему, не-

обременителен. Поднявшись рано с постели, я разжигал плиту, кото-

рая топилась дровами, ставил чайник и бежал задать корм Джону

Брауну. Пока варился завтрак, я брился, потом завтракал, мыл по-

суду, седлал Джона Брауна и уезжал на работу. Сроки строительства

немного затянулись, и поэтому мы работали сверхурочно, по девять

часов шесть дней в неделю. Возвращался я домой поздно, ставил ло-

шадь в стойло, снова задавал ей корм, не торопясь умывался, приго-

товлял ужин, потом немного читал и ложился спать. Хороший, тру-

довой, здоровый образ жизни. Одно из преимуществ того, что мне

самому приходилось заботиться о себе, заключалось в полном отсут-

ствии забот о других и полной свободе, которая нужна была мне для

— 287

—

Эмблема «Младших попечителей искусства»

моих экспериментов. Все мы в течение многих лет были вегетариан-

цами, не потребляли ни мяса, ни рыбы и чувствовали себя превос-

ходно. Наше меню состояло в основном из яиц и главным образом

молока, хотя место продукта, который стал сейчас редкостью и кото-

рый мы называем настоящим маслом, заняло арахисовое масло — оно

продавалось тогда в больших двадцатипятифунтовых металлических

банках. Живя совсем один и не беспокоясь больше ни о чьем здо-

ровье, я решил провести следующий опыт: исключить буквально

всякую животную пищу, следя за тем, как это на мне отразится, и в

то же время с радостью наблюдать, что произойдет с моим «банков-

ским счетом» для ребенка — фондом, находившимся еще в зачаточ-

ном состоянии. Но прежде всего решался вопрос: какой энергией и

какими силами обеспечит меня то, чем я собирался питаться?

В описанном мной выше распорядке дня я забыл упомянуть, что

ежедневно мне приходилось делать верхом примерно восемь миль

и что не все вечера я посвящал отдыху и чтению, а очень часто про-

водил их за чертежами. Я также не рассказал, что с наступлением

весенних дней я, как и подобает добропорядочному, полному сил

молодому американцу, поддался искушению, которое являла собой

спортивная площадка, — стал играть в мяч. Но довольно о себе, пе-

рейдем к моей пище. На завтрак я ел овсянку, закупленную по де-

шевке оптом. На второй завтрак — я брал его с собой на работу —

лишь хлеб с арахисовым маслом в неограниченном количестве. На

— 288 —

обед? Печеные бобы (без свинины), но бобы не консервированные, а

приготовленные мной самим. Или гороховый суп, вареную фасоль,

картофель, репу, капусту, морковь, горошек. Для заправки картофеля

и вместо сливочного масла на хлеб я употреблял хлопковое масло,

которое покупал целыми галлонами. Я наливал масло в блюдце, со-

лил и макал в него хлеб — очень вкусно! Сушеные яблоки, сливы или

абрикосы шли, хотя и не всегда, на десерт. А потом чай или кофе.

Я питался таким образом целые недели и месяцы и чувствовал себя,

как никогда, превосходно и бодро. А стоимость питания в среднем

составляла шестьдесят семь центов в неделю — подходящие расходы

для американского художника.

Или, говоря более конкретно, для уинонского художника, если бы

только средства к существованию доставляло ему его искусство.

В Уиноне я, конечно, не бросал живописи — писал летом в то свобод-

ное время, которое оставалось у меня после поездок в контору, ра-

боты на строительстве, продажи овощей, падений с лошади и приве-

дения себя в порядок после них, а зимой — по воскресеньям. Кроме

того, я иногда, очевидно, говорил знакомым, что я вовсе не архитек-

тор, не торговец вразнос, не плотник и не жокей, а художник с не-

малым опытом и славой. Как бы то ни было, но мои хозяева в Уиноне

знали, что я занимаюсь живописью. Поэтому, когда по предложению

и при поддержке мистера Прентисса я попросил разрешения устроить

выставку в большой ротонде публичной библиотеки, мне тотчас его

дали. За исключением картины, подаренной мною Роберту Генри,

трех-четырех полотен, хранившихся у моей матушки и тетки, двух

проданных в тот год, когда я впервые принял участие в выставке,

«Похорон юноши», купленных Дунканом Филлипсом, тринадцати

картин, которые забрал Макбет, и нескольких картин, которые я по-

дарил, все мои многочисленные произведения находились при мне в

Уиноне. Поэтому выставку можно было устроить довольно большую

и, если отбросить в сторону излишнюю скромность, довольно хоро-

шую — хорошую не только качеством и характером работ, но и сти-

лем оформления. На одни лишь рамы — их изготовление, окраску,

позолоту — я потратил много недель труда. Я искренне считал, что

выставка выглядит великолепно, и это мнение разделяли некоторые

из моих товарищей по работе на стройке Белла и Прентисса, особенно

один из них — Алекс Геклер и его жена Марта (о них обоих я позд-

нее расскажу более подробно), а также еще один посетитель — стран-

ный, маленький, нервный человечек, с лысой яйцевидной головой,

горящими глазами и выпяченной нижней губой, которая могла выра-

жать и огромное самомнение и надменность, и глубину эмоций,

близкую к слезам. Когда я вошел, незнакомец был один в зале. Он

тут же направился ко мне с протянутой рукой и сказал: «Вы — вели-

кий художник». Я всю жизнь благодарен ему за эти слова, произне-

сенные в Уиноне — на «ничейной земле» культуры. Этот маленький

10 Рокуэлл Кент

— 289 —

человечек, настолько странный, что счел меня великим, оказался

учителем музыки и дирижером симфонического оркестра Уиноны.

В то время он работал над партитурой оперы «Потонувший колокол»

по чудесной драме Гауптмана. Это был столь известный ныне в му-

зыкальном мире Карл Раглес.

Совсем как знаменитый король Франции и его сорокатысячное

войско, я, торжественно поднявшись на вершину холма с дюжиной

или двумя картин, не менее торжественно спустился снова вниз, не

понеся никаких потерь. Те жители Уиноны, которые посмотрели вы-

ставку, нашли ее забавной, и только.

Как показали последующие годы, дружба с моим товарищем по

работе Алексом Геклером, его доброй женой Мартой, их белоголовой

голубоглазой дочуркой Хильдегард и всеми другими Геклерами, по-

являвшимися на свет, оказалась гораздо более прочной и длительной,

чем дружба с маленьким композитором. Алекс и Марта происходили

из немецких семей и в Америке жили еще недостаточно долго, чтобы

научиться так же бегло говорить по-английски, как я по-немецки.

Это мне нравилось, ибо память о раннем детстве и нашей любимой

няне Розе была еще столь свежа, что самый звук немецкой речи

услаждал мой слух. Алекс работал бригадиром маляров. По своим

убеждениям он был социалистом, хотя в деятельности этой партии

активно не участвовал. И он и Марта обладали той истинной и здо-

ровой культурностью, источником которой является труд. Читая луч-

шие произведения немецкой литературы, они как бы приобщались

к великому и были воспитаны для честной, полезной и счастливой

жизни, для того чтобы быть добрыми гражданами в устаревшем

смысле этого слова (в наше время слово «устаревший» необходимо

подчеркивать). Алекс обучался ремеслу маляра по строгой системе

ученичества, принятой, к сожалению, только в Европе. Он был масте-

ром своего дела в широком смысле этого слова, что включает также

и квалификацию декоратора. Если не говорить о моих служебных и

всегда несколько официальных вечерних визитах к Прентиссам, в

общем-то совсем неплохим людям, Алекс и Марта были моими един-

ственными близкими знакомыми. И поскольку наша дружба росла

и крепла, не удивительно, что они, когда срок аренды их дома истек,

переселились ко мне, или, вернее сказать, — чтобы не получилось

так, что хвост машет собакой, — я поселился с ними в моем коттедже.

Но наступило лето, и моя жизнь в Уиноне, очень счастливая жизнь,

пришла к концу. Несмотря на отсутствие Кэтлин и детей, последние

месяцы, проведенные там, были самыми лучшими. Мне, когда я по-

падал в богатые семьи Уиноны, лишь следовало бы яснее сознавать,

что как художник, архитектор, и, наконец, как бывший монхеганец я,

да и все мы, кто связан с трудом, мог чувствовать себя гораздо

лучше и счастливее среди равных себе, чем среди тех, кто являлся

моими «боссами» (хотя я их и уважаю), и среди их торгово-

— 290

—