Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

Девушка на утесе. 1930

суши, каждая деталь которой, казалось, была специально создана,

чтобы радовать мой взор. Внизу лежала тихая, усеянная островками

бухта, напоминавшая благодаря фиордам, врезавшимся в скалистый

берег, руку с растопыренными пальцами. За ней в море виднелись

еще острова, окруженные сверкающей пеной прибоя. На берегу со-

всем не росли деревья, и светло-серые утесы и рифы резко контрасти-

ровали с красной и зеленой растительностью. Маленькие белые до-

мики поселка, тянувшегося на целые мили вдоль извилистого берега,

обнесенные заборами дворики и изумрудно-зеленые поля капусты вы-

глядели еще более уютными и привлекательными среди громадного

обнаженного простора, лежавшего вокруг. Наступили сумерки. Я был

в восторге: наконец-то я нашел то, что искал, и, еле волоча ноги от

усталости, направился к себе на квартиру, в дом, где царило изоби-

лие, до сих пор в этой стране мне не встречавшееся. Там я впервые

за много дней хорошо пообедал и заснул блаженным сном, какой вы-

падает лишь на долю тех, кто наконец достиг цели своего путеше-

ствия.

Напротив дома капитана и миссис Хоуборг, где я остановился, на

ровной площадке на другом берегу широкой Бюринской бухты, не-

много в стороне от последних домов разбросанного поселка, стояла

группа в шесть-восемь домов; среди них виднелись и небольшие жи-

лые дома, и крупные складские помещения, от которых к морю шли

причалы. Это были строения давно заброшенного большого рыбоза-

вода «Джерси Рум», и мне сказали, что там стоит побывать, чтобы

убедиться в былой славе и былом величии его владельцев. Конечно,

там стоило побывать! С того момента, как я услышал об этом месте

и увидел его издалека глазами, остроту взгляда которых обостряла

надежда, стоявшие там здания стали казаться мне чудесным вопло-

щением мечты, побудившей меня приехать сюда, мечты, столь при-

зрачной, что казалось смешным даже подумать о ней: открыть на

Ньюфаундленде класс живописи. Вот о чем я помышлял и о чем го-

ворил премьер-министру, получив от него полную поддержку: он не

только одобрил мое намерение, но обещал скидку в пятьдесят процен-

тов за проезд пароходом из Нью-Йорка и освобождение от таможен-

ных сборов со всех материалов, необходимых для школы. И вот здесь,

прямо перед моими глазами, — участок земли, постройки, в которых

можно было разместить не класс, а всю школу. Какую там школу!

Даже университет! В письме к Кэтлин я назвал его Ньюфаундленд-

ским университетом.

При более близком знакомстве заброшенный рыбозавод превзошел

мои самые оптимистические ожидания. Его причалы, склады,

лавка и конторские помещения, несколько домов меньшего размера

и, самое главное, «большой дом», несомненно служивший резиденцией

управляющему, отличались чрезвычайной прочностью. Время почти

не отразилось на них — облупившаяся краска, разбитые стекла, ме-

— 232 —

стами прохудившаяся крыша легко поддавались ремонту. Прямые

коньки крыш и ровные карнизы говорили о крепости лежней. Доброт-

ные тяжелые бревна, рубленные в лапу, почти не пострадали от сыро-

сти и в тех местах, где крыша протекала. А внутри не только полы,

но и оштукатуренные потолки оказались в целости и сохранности.

В главном же доме лестница, перила и балюстрада из красного де-

рева, деревянная обшивка стен в комнатах первого этажа и прихожей

выглядели совсем новыми. Какой великолепной обителью для рыба-

чьих колоний-коммун могли бы служить эти постройки даже в своем

теперешнем виде! И тут же рядом — бесконечный морской простор,

плодами которого эти колонии могли бы жить. Когда-то мы с моим

другом Баярдом Бойесеном обсуждали именно такой проект, и те-

перь он стал казаться осуществимым. Мы вовсе не были утопистами

в том смысле, какой обычно вкладывают в это понятие. В рамках

современного нам общества мы хотели создать школу искусства, даже

всех искусств; признавая за искусством право на существование лишь

в том случае, если оно служит человечеству, мы мечтали о гармони-

ческой связи наших студентов с обществом, частью которого они сами

являлись, о том, что при посредстве искусства они станут двигателем

общественного прогресса. Я сразу же написал Бойесену. Денег у меня

было мало, у него — больше, даже очень много. Мне казалось, что

вдвоем мы в состоянии привести этот план в исполнение. И вот, счи-

тая цель своего путешествия почти достигнутой, я отправился на па-

роходе в Сент-Джонс.

Каким грязным оказался этот город! Грязным, покрытым копотью

пристанищем бедности и нищеты. Жители Ньюфаундленда — крепкие

люди: они выносят не только холод, лишения и капризы моря, но и

терпят Сент-Джонс. Правда, если бы глаза не слушались сердца, то

город, круто поднимающийся вверх от бухты, почти со всех сторон

окруженной сушей, город, как бы вписанный в рамку отвесных скал,

со множеством судовых мачт, качающихся над причалами, можно

было бы назвать живописным.

Каким же грязным путником прибыл я в этот грязный город! Ван-

на, конечно, пришлась очень кстати. Но что делать с одеждой, с моим

единственным костюмом? Ведь мне надлежало явиться к премьер-

министру и произвести на него должное впечатление! На следующее

после приезда утро пришлось позвать рассыльного из портновской

мастерской и вручить ему костюм для срочной утюжки. Одетый в

выутюженный костюм, в чистой сорочке, в начищенных ботинках я

отправился с визитом к сэру Эдуарду.

Всем нам доводилось слышать, как весьма высокопоставленное

лицо называют простым в обращении человеком, считая это наивыс-

шей похвалой. Мы также часто слышим, как о каком-нибудь обыкно-

венном человеке говорят, что он держится по-княжески. Не знаю,

удалось ли премьер-министру и мне произвести столь идеальный

— 233 —

обмен ролями, отведенными нам в жизни, но мы достигли полного

взаимопонимания. Он всячески приветствовал Культуру и Искусство

с большой буквы. Я же добился помощи и содействия в осуществле-

нии той великой культурной миссии, которую перед собой ставил.

Прежде всего речь зашла о «Джерси Рум». Доказывая, что это пред-

приятие как рыбозавод уже больше не существует и без соответствую-

щего ухода через несколько лет все его строения разрушатся, я пред-

лагал привести их в порядок, если мне сдадут их в бесплатную арен-

ду на пять лет. Премьер-министр нашел мое предложение разумным

и поручил своему брату, принимавшему участие в нашей беседе,

встретиться с агентами, в чьем ведении находился «Джерси Рум», и,

если возможно, договориться с ними об аренде.

Я покинул премьер-министра, получив его заверения в полной го-

товности содействовать моему делу. На следующее утро я собирался

уехать домой.

Забравшись столь далеко и истратив, если принять во внимание мои

ресурсы, довольно много денег, я должен был бы остаться там по-

дольше. Мне даже хотелось задержаться, и в то же время я стремился

поскорей вернуться домой, увидеть любимую жену и сына. Письма,

которые я ежедневно писал Кэтлин, дышали большой любовью и тос-

кой по дому. Я обнаружил, что разлука и горячо любящее сердце

заставляют любить еще сильнее. Мне хотелось домой, и все же я от-

ложил бы отъезд, чтобы моя поездка, предпринятая в интересах всей

семьи, увенчалась успехом. И я, вероятно, задержался бы, если бы

не ожидавшие меня письма.

Для того чтобы мир существовал, говорят, нужны самые разные

люди. Некоторые уверяют, что семья бывает счастливой, когда в ней

соединяются две противоположности. В правильности последнего

утверждения я не совсем уверен. Мало-помалу я начал понимать не-

сходство наших с Кэтлин характеров, хотя в тех случаях, когда я

позволял себе мысленно сравнивать нас, я был готов признать, что

она лучше меня и что я нуждаюсь если не в полной переделке, то, во

всяком случае, в значительном усовершенствовании. Кэтлин обла-

дала ровным и спокойным характером, она была, я сказал бы даже,

инертной женщиной, если бы это слово не носило неприятного оттен-

ка. Она казалась такой же надежной и такой же плодоносной, как

мать-земля. Или, быть может, лучше сравнить ее с распустившимся

цветком, корни которого находятся прочно в земле и который ра-

дуется тому, что живет, цветет, приносит плоды и семена. Цветком?

Разве я рассказываю о таинстве любви детям? В таком случае, я

пчела? Ну что ж, пусть будет так. У пчел тоже есть свое место в

жизни. И вовсе не все пчелы плохи лишь потому, что они перелетают

с цветка на цветок.

В письмах, ждавших меня в Сент-Джонсе, чувствовалась инерт-

ность Кэтлин. Я глубоко огорчил ее, и ей не хватало жизнерадостно-

— 234 —

сти, чтобы быстро оправиться от удара. Хотя сама она никогда бы

не написала эту банальную фразу, я напишу ее: простив, она не

могла забыть моего проступка. И в значительной степени именно

поэтому чувствовала себя несчастной. Этого было достаточно. Поез-

дом до Порт-о-Баска, пароходом до Норт-Сиднея, поездом до Бостона

(в этот раз, слава богу, никаких вынужденных остановок в пути) и

первым же поездом из Бостона — домой.

Дорогая жена, милый сын, как люблю я вас! Никогда, никогда

больше я не причиню вам горя.

АЛАНТЛИВЫЙ ХУДОЖНИК ДЖОН

Слоун и его маленькая, обладающая, как все ирландцы, горячим

темпераментом, жена, жили в Нью-Йорке, на 23-й Западной улице,

165, в старом, довольно ветхом каменном доме. Они занимали сту-

дию на верхнем этаже, без лифта. При их содействии мы сняли в

задней части того же дома, ниже этажом, комнату с кухней. Я,

как, впрочем, и все другие, весьма высоко ценил Слоуна. Поэтому

нам очень повезло, что, попав в город, где мы никого не знали,

мы поселились по соседству не просто с друзьями, но с крупным,

глубоко человечным, непоколебимо честным художником, который

в течение всей своей жизни оказывал сильное влияние на всех, кому

приходилось с ним сталкиваться.

Когда мы устроились на нашей нью-йоркской квартире, перевезли

и разместили кровать, колыбельку малыша, письменный стол, обе-

денный стол, несколько ковриков, посуду, лампу, кастрюли и сково-

родки и взятый напрокат кабинетный рояль для Кэтлин, я снова от-

правился в путь, на этот раз на Монхеган, чтобы закончить несколько

начатых там картин и, как оказалось, начать несколько новых. Кроме

того, мне предстояло подготовить все к окончательному переезду из

нашего дома на Монхегане, который мы решили оставить, особенно

после появления столь радужной перспективы — постоянно жить на

Ньюфаундленде. И вот поезд снова несет меня в Бостон, оттуда

на пароходе я еду в Бат и пересаживаюсь на пароход до Бутбей-Хар-

бора. «Я прибыл сюда, — писал я Кэтлин из Бутбей-Харбора, — на

этот раз нигде не задерживаясь. Но, — продолжал я, — поездка

не обошлась без приключения, благодаря которому она запомнится

мне надолго». Все же, не надеясь на память, я воспользуюсь теперь

своим старым письмом к Кэтлин, которое дышит самоуверенностью

юного крестоносца.

Это случилось вечером, после ужина, в салоне парохода.

У одного из столиков беседовала группа мужчин. Разговор их

становился все громче и громче, и, наконец, всем стало ясно,

— 236 —

XVII ПРОЩАЙ, МОНХЕГАН

что там происходит спор. Другие пассажиры — и я вместе с

ними — начали собираться вокруг этой группы. В кресле спи-

ной к стене сидел, вскинув голову, пожилой, толстый седой

человек с усами. Положив руки на небольшие колени, высту-

павшие из-под живота, он что-то горячо говорил, поворачи-

ваясь то к одному, то к другому собеседнику и лишь изредка

посматривая на стоявшего сбоку человека, с которым он, оче-

видно, и спорил. Каждая его реплика завершалась громким

смехом, и, обращаясь прямо к слушателям, он вынуждал их

кивать головой в знак согласия с его словами и смеяться вме-

сте с ним при каждом из саркастических замечаний, какие он

одно за другим беспощадно бросал в лицо своему противнику.

Этим противником был довольно красивый, хорошо одетый ра-

бочий парень с решительным лицом. Он говорил не всегда то,

что нужно, но ясным и спокойным голосом. Чем дольше про-

должался спор, тем красноречивее и увереннее в себе стано-

вился старик, тем хвастливее и язвительнее делались его

реплики, и увлеченные слушатели, все до одного, были на его

стороне. Бедный рабочий почти не раскрывал рта просто по-

тому, что было бессмысленно пытаться отвечать что-либо, и

выглядел смешным в глазах толпы, которую увлек красноре-

чивый оратор в кресле.

В этот момент я почувствовал непреодолимое желание вме-

шаться в спор. Старик страшно раздражал меня. Спорили они

о профсоюзах, их правах, положении, роли. Хвастливый босс

скэбов

, как окрестил я старика, а он действительно оказался

таким боссом, утверждал следующее: рабочий класс в целом

состоит из подлых, порочных, бесчестных, грязных пьяниц и

дегенератов, позорящих цивилизацию. Они зарабатывают

слишком много, тратят все деньги на пьянство и прочие свин-

ства, воруют и ворованное тоже пропивают. А потом начинают

бастовать, требуя прибавки. Рабочий класс — это класс бога-

тых. У рабочих в банках Бостона лежит один миллиард дол-

ларов сбережений, а в Нью-Йорке — десять миллиардов. После

этого следовала умопомрачительная статистика: «В нашей

великой свободной стране, — вещал старик, — нет ни одного

честного, порядочного, способного человека, у которого не

было бы работы». Тут рабочий не выдержал и заявил, что вот

он порядочный и способный человек, но работы никак не

может найти. Пусть кто-нибудь осмелится сказать, что он

не честный человек! Толпа в ответ лишь рассмеялась, но спор

принял интересный оборот. Я подошел к рабочему и шепнул,

что он говорит правильно. Однако спор по-прежнему велся

Босс скэбов — распорядитель, хозяин штрейкбрехеров.

— 237 —

односторонне. Я ждал момента, чтобы вмешаться и обрушить-

ся на оратора. Тот вскоре перешел к своим собственным де-

лам: рассказал, как ему трудно найти честных, способных

рабочих для своей фермы в Мэне, как все его работники пор-

тили лошадей, не выдаивали коров полностью и привели его

ферму в упадок. Такое поведение, — заявил он, — типично для

рабочего. И тут-то я увидел возможность вступить в спор.

Я прочистил горло: «хм... хм» и бросился в атаку.

— Почему же вы продолжаете нанимать рабочих, если они

такие мерзавцы и ничего не умеют делать? Очень неразумно

с вашей стороны. Лучше работать на ферме самому.

Казалось, старик от такого нахальства лишился дара речи,

но через мгновение он несколько пришел в себя и пробормо-

тал:

— Что такое? Что вы хотите сказать? Нет, я больше не

буду нанимать этих мошенников!

— Тогда, — продолжал я, — ваша ферма потеряет всякую

ценность, потому что у вас дело в Бостоне, и вы не в состоя-

нии сами на ней работать. То же можно сказать и о всем ва-

шем богатстве. Все оно целиком и полностью зависит от лю-

дей, которых вы так презираете. Фактически и вы сами

являетесь иждивенцем рабочих, хотя и считаете их злодеями.

Понятно вам это? Все, что вы цените и называете богатством,

представляет собой лишь воплощение какого-то количества

труда презираемого вами класса. Труд есть начало, середина

и завершение всего, что называется богатством.

Толпа к этому времени начала проявлять интерес ко мне.

Старик немного растерялся: всю его браваду как рукой сняло.

Он попытался прибегнуть к сарказму:

— Вот это новость! — воскликнул он, оглядываясь вокруг и

ожидая одобрения. — Этого я никогда раньше не знал!

Я воспринял его слова всерьез и ответил:

— Конечно, не знали, я в этом уверен. Так что для начала

я могу вас кое-чему и поучить.

— Где же можно познакомиться с такими идеями? — раз-

драженно воскликнул он.

— О, в них нет ничего нового, — сказал я. — Их разделяют

все политэкономы. Я могу назвать вам их труды (сам я вряд

ли читал хоть один из них, за исключением нескольких работ

Маркса).

Толпа стала переходить на мою сторону, и рабочий был в

восторге. Он начал что-то отвечать старику, а старик что-то

кричал неистовым голосом. Наконец он накинулся на меня:

— Вы из этих, из социалистов, черт их побери! Хотите пере-

вернуть страну вверх дном!

— 238 —

— Да, я социалист. И если вы поразмыслите о результатах

последних выборов и почитаете газеты, то увидите — у вас

есть все основания опасаться, что настанет день, когда мы

обрушимся, подобно лавине, и действительно перевернем все

на свете.

— Вот видите, — в ярости заорал он. — Вас всех надо поса-

дить на корабль и потопить.

Толпа с интересом ждала моего ответа. Я сказал:

— Судя по теперешней обстановке, недалеко то время, ко-

гда вас и вам подобных посадят на корабли и выгонят из этой

страны, принадлежащей трудовому люду.

Рабочий начал кричать что-то в ответ на какие-то слова

старика о «лавине». Но я остановил его, тронув за плечо, и

заметил:

— Вот та лавина, о которой я говорил вам. Видите этого

разгневанного рабочего? В нашей стране сотни тысяч таких

разгневанных рабочих, и с каждым днем гнев их растет и

силы умножаются. Послушайте, как звучит их голос по всей

стране. Им нужно то, чем владеете вы. Неужели вы думаете,

что эти энергичные возмущенные люди не получат того, чего

хотят?

А потом я принялся развивать идеи социализма. Через де-

сять минут босс скэбов, набравшись мужества, поднялся и

ушел. Но весь остаток вечера в салоне продолжали обсуждать

эту тему. И даже на следующее утро спор еще не прекратился,

вспыхивая иногда с новой силой.

В заключение письма к Кэтлин я добавил: «Я очень петушился во

время спора и чувствовал себя прямо-таки героем. Но сделай скидку

на это, и смысл сцены будет тебе ясен». Предлагаю читателю сделать

то же самое. В этом споре я, несомненно, вел себя во многом совсем

как зеленый юноша; одновременно этот спор показывает тем из нас,

кто считает, что мы сейчас пользуемся свободой слова в США, на-

сколько более реальной эта свобода была до первой мировой войны.

Какую же картину запустения являл собой наш дом! Крысы!

Большие крысы, маленькие крысы, тощие крысы и жирные крысы,

Бурые крысы, черные крысы, серые крысы и рыжие крысы.

И, конечно, как заметил Броунинг, все их крысье отродье, все

присные. Неужели я приманил их своей флейтой? Не приплыли ли

они с кишащего крысами островка Поганый Нос, отделенного от бе-

рега узкой полоской воды, потом перебрались через Почтовую гору к

болоту, потом, барахтаясь, одолели его и опять поползли вверх, на

— 239 —

холмы, откуда неслись восхитительные серебристые звуки? И, встре-

ченные тишиной, в ярости бросились грызть стены дома, пожирать

все, что было в нем съедобного (с точки зрения крыс, к съедобному

относились и шали, и одеяла). Неужели кому-то понравилась моя

флейта? Трудно было в это поверить, и, отбросив всякую мысль о том,

что передо мною восторженные слушатели моей музыки, я пришел в

бешеную ярость и принялся истреблять крыс. Мне было ясно, что луч-

шее средство борьбы — яд. А крысиный яд, как известно, обычно на-

мазывают на хлеб.

К счастью, я был неплохим пекарем. Понадобилось несколько ка-

раваев чудесного домашнего отравленного хлеба, чтоб положить ко-

нец окружавшему меня кошмару. И пусть никто после этого не пы-

тается убедить меня, что именно наличие крыс как раз и делает нашу

жизнь полнее и интереснее!

Да и вообще никто не мог бы осенью 1910 года сказать мне, два-

дцатисемилетнему счастливцу, женатому на любящей, хотя и немного

огорченной, но обожаемой молодой женщине, отцу здорового мальчу-

гана, художнику, уже завоевавшему некоторую известность, облада-

телю небольшого состояния, возвышенных надежд, хорошего здоровья

и неисчерпаемой энергии, повторяю, никто не мог бы сказать, что мне

недостает чего-то такого, что сделает жизнь более полной и «интерес-

ной». То было время, когда я — будь у меня склонность к самоана-

лизу — мог бы с удовольствием оглянуться назад и подвести итоги

достигнутому с того самого момента, когда, обрезав якорные цепи, я

пустился в плавание по житейскому морю. Конечно, мой корабль,

плывущий с грузом высоких принципов и снизу доверху нагружен-

ный весьма скоропортящимся продуктом — добродетелью, иногда от-

клонялся от прямого курса; переменные ветры и коварные течения

действительности причиняли ему небольшие повреждения. Но разве

не нашел я, хоть и в последний момент, пристанище в тихой гавани

брака? И вот теперь мой драгоценный груз, лишь чуть-чуть подпор-

ченный, снова на корабле и, казалось бы, крепко увязан. На борту у

меня появилась спутница, а практический опыт расширил мои море-

ходные знания. Я вновь поднял якорь и расправил паруса. Мог ли

я в тот счастливый час знать, какая пробоина появилась в трюме?

Мы шли с тяжелым грузом, и мог ли я заметить течь и догадаться,

что для спасения корабля нужно выбросить за борт этот его драго-

ценный груз?

Но не нужно забегать вперед, не стоит злоупотреблять метафорами.

Там, на Монхегане, я трудился изо всех сил, чтобы привести в поря-

док наш дом, подытожить дебет — те пустячные (с моей точки зре-

ния) прегрешения, которые из-за отсутствия поездов в воскресенье

закончились встречей в Бостоне, — и кредит, выражавшийся в том,

что, не будучи пойман на месте преступления, я вывел столь благо-

приятный для себя баланс и исполнился столь огромного чувства са-

— 240 —