Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

Она училась пению, а сестра ее где-то работала. Хотя я твердо решил,

что между мной и Дженет все кончено, мне, конечно, захотелось по-

видаться с ней. И я решил сделать то, что представлялось естествен-

ным. День был субботний, и сестры оказались свободны.

Мы пошли в публичную библиотеку, потом в кинотеатр. Вечером я

зашел по адресу, по которому просил писать мне, и получил там

письмо. Суда отправляются на Ньюфаундленд не раньше чем через

две недели. Плохие известия! Я не мог ждать, этого мне не позволяли

мои денежные ресурсы. Поеду-ка я поездом и пароходом.

«Поезд идет до Норт-Сиднея, — сообщили мне в билетной кассе, —

а пароход — до Порт-о-Баска. Поезд отходит... — и кассир стал смо-

треть расписание. — Поезд отходит в восемь часов утра. — По воскре-

сеньям? — Конечно, каждый день». Я купил билет, зашел за Дже-

нет, пригласил ее обедать, после обеда проводил домой. Расставание

было довольно нежным, так как Дженет расстраивала предстоящая

разлука. «И не думай даже провожать меня завтра, — сказал я

ей. — Прощай, милая Дженет, прощай».

А назавтра у выхода на платформу мне сообщили: «По воскре-

сеньям нет поездов на Норт-Сидней». Расстроенный, я поворачиваюсь,

чтобы уйти, и кого же, вы думаете, вижу в довольно густой толпе, за-

полнившей Северный вокзал Бостона? Дженет! Это не оказалось

неожиданностью. Боюсь, что моя решимость начала ослабевать имен-

но в этот момент. Я рассердился на судьбу и больше не думал о том,

что делаю. Оставив вещи в неприглядной гостинице близ вокзала, я

провел остаток дня и весь вечер с Дженет. В часовне при общежитии,

где она жила, мы были вдвоем, и Дженет в торжественном молчании

играла и пела для меня до тех пор, пока я не почувствовал, что сердце

мое вот-вот разорвется на части. А утром, чтобы проводить меня на

поезд, ей пришлось лишь перейти улицу.

Пышная красота осени Массачусетса сменилась более скромными

осенними красками Мэна, где багряно-золотой убор деревьев уже об-

летел и голые березы сверкали белизной стволов на фоне голубых

озер и темных массивов елей. Вдалеке, в синем небе неподвижно по-

висли разорванные ветром облака. Большую часть дня поезд мчался

через поля и леса, мимо озер и узких морских заливов. Чуть позже

трех часов мы прибыли в Бангор.

Я берег деньги и решил вместо обеда ограничиться бутербродами.

На мой вопрос о том, сколько продлится стоянка, проводник ответил:

«Пятнадцать минут». Я вернулся ровно через десять — поезд уже

ушел. Следующий отправлялся через двенадцать часов и опаздывал

к отходу парохода. А пароходы ходили только через день. Неужели

так и не будет конца моим злоключениям? Мой чемодан, ящик с

красками, книги и газеты остались в вагоне разложенными на си-

денье. Начальник станции дал телеграмму с просьбой снять их с

поезда на следующей станции.

— 221 —

Я прошелся по улицам, посидел в кинотеатре. Время ожидания

тянулось бесконечно. Съев наспех двадцатицентовый ужин, я ушел

далеко за город. Когда я повернул обратно, уже наступили сумерки и

взошла луна. Один из кучеров похоронной процессии, возвращав-

шийся с кладбища, предложил меня подвезти, и в город я въехал до-

вольно торжественно.

Хоть я очень устал, скамья вокзала, где я устроился на ночлег,

отнюдь не показалась мне пухом, и, когда к платформе подошел

поезд, я проснулся без всякого труда.

Заходившая луна и разгоравшаяся заря освещали чудесным светом

равнинный ландшафт Нью-Брансуика. С удивлением смотрел я на

широкое, плоское, покрытое илом дно, обнажившееся во время отлива

на двадцать футов, и радовался каждый раз, когда вдалеке, как бы

говоря о том, что любимая мною стихия рядом со мной, снова пока-

зывался океан. Я впивал в себя красоту окружающего мира до тех

пор, пока моя душа не переполнялась ею до краев. Тогда я брался

за перо и начинал писать. А потом я принимался читать отрывки из

«Уолдена» («Уолден» Торо и томик повестей Достоевского были един-

ственными книгами, какие я взял с собой в дорогу).

Торо где-то писал, что не может долго читать хорошую книгу — она

вызывает у него желание отложить ее в сторону и вернуться к жизни.

Будь это жизнь в каком-то прямом ее проявлении, или решение о том,

как жить, или полет мечты, который можно воплотить в действие, но

книги в состоянии влиять на нас именно таким образом, а хорошие

книги влияют непременно.

Я добрался до Норт-Сиднея лишь утром следующего дня. Парохода

надо было ждать целых двое суток. Поэтому я снял номер в малень-

кой, видимо, единственной в городке, гостинице, где царила атмо-

сфера дружелюбия, и начал знакомиться с местной жизнью. Об этой

обстановке дружественности и непринужденности напоминает лежа-

щее передо мной сейчас письмо, которое я тогда написал Кэтлин, сидя

в зале, служившем одновременно и конторой и столовой гостиницы.

В письме я рассказывал, как меня, пока я писал первый абзац, раз

десять прерывал то веселый смех девушек, то беседа мужчин, то

сделанное украдкой приглашение выпить в уголке стаканчик доброго

виски, то осмотр коллекции перочинных ножей хозяина, сопрово-

ждавшийся подробными пояснениями, то довольно затяжной спор о

социализме. (Вряд ли мне нужно напоминать удивленному читателю,

что дело происходило не в США в пятидесятых годах, а в Канаде в

1910 году.)

Норт-Сидней — шахтерский поселок, где обитают главным образом

рабочие близлежащих угольных копей. Вместе с шахтером — я по-

знакомился с ним в гостинице — мы осмотрели шахту, спустившись,

как сообщалось в моем письме, которое писалось со столь частыми

перерывами, на глубину шестисот восьмидесяти футов. И хотя чер-

— 222 —

ные, тянувшиеся миля за милей штреки напоминали об ужасах,

описанных Золя в «Жерминале», я заявил, что побывать в них «до-

ставило мне массу удовольствия», и заверил мою многотерпеливую

супругу, что надеюсь когда-нибудь вернуться на эту шахту и полу-

чить работу под землей. И, действительно, мой друг-шахтер уговари-

вал меня заключить контракт и наняться в шахту в качестве его

подручного. Потом я всегда сожалел, что не последовал и не мог, в

силу стечения обстоятельств, последовать его совету. «Никогда не от-

кладывай на завтра...» — Бедный Ричард, ты так часто бываешь

прав!

В Норт-Сиднее я даже писал красками: написал две неплохие ма-

ленькие картины ради удовольствия ощущать кисть в руках, а для

дочери хозяина гостиницы за полтора доллара расписал атласную

диванную подушку — ради удовольствия получить полтора доллара.

Два дня, одна ночь, пять приемов пищи — мой счет в гостинице со-

ставлял точно полтора доллара.

Как хорошо, что в нашем прекрасном мире, полном чудесных ве-

щей, большинство людей довольствуется тем, что видит их и восхи-

щается ими. Не пожелай того, что тебе не принадлежит. Этому со-

циальному принципу многие из нас следуют почти всегда. Да мы

просто не чувствуем особой тяги к тому, что для нас не предназна-

чается. Мы любим, Америка, «твои скалы и ручьи, твои леса и хол-

мы-храмы» не потому, что они самые прекрасные в мире, а потому,

что они наши и принадлежат нам.

Возможно, залитый солнцем берег, предгорье и далекие горы Нью-

фаундленда, представшие впервые моему взору за темно-голубым мор-

ским простором, случайно заехавшему путешественнику не показа-

лись бы столь очаровательными, как показались они мне. Вправе ли

мы назвать их великолепными? Да, если вам нравятся безлесные

пространства сухой, невозделанной, пересеченной холмами и скалами

земли. Лишь золотистое утреннее освещение не давало этому пейзажу

быть мрачным. Мне же пришлась по душе безлесная нагота этого

уголка нашей планеты, нашего континента, уголка земли, изъеден-

ного морем, ветрами, бурями и льдами. Но больше всего я полюбил

его за то, что решил здесь жить, работать, сделать его своим. Уже

одно сознание того, что он принадлежит тебе, придавало ему особую

прелесть.

Направляйся я только в столицу острова Сент-Джонс, я сел бы на

поезд, дожидавшийся прибытия парохода в Порт-о-Баск, и поехал

бы к восточному побережью по узкоколейной дороге протяженностью

в четыреста с лишним миль. Но я прибыл сюда, чтобы хорошенько

обследовать восточное побережье. Поэтому, остановившись в близле-

жащем пансионе, я решил прожить здесь два дня и дождаться при-

бытия парохода, маршрут которого шел вдоль побережья. А пока что

я столкнулся с неприятностями.

— 223 —

— Что это такое? — спросил, указывая на мой этюдник, явно не-

симпатичный таможенный инспектор.

— Ящик с красками, — ответил я.

— А для чего он?

— Писать картины.

— Значит, это фотоаппарат, и вам надлежит уплатить пошлину.

Сорок процентов стоимости.

Все было, конечно, донельзя глупо. Но попробуйте доказать это чи-

новнику! После получасовых пререканий я оставил у него «фотоап-

парат» и, испытывая яростное желание взорвать таможню, да и весь

остров вместе с нею, зашагал к своему пансиону.

— Вам нужно поговорить с премьер-министром, сэром Эдуардом

Моррисом, — посоветовала мне хозяйка. — Он сейчас на вокзале, в

своем салон-вагоне.

И я отправился к премьер-министру Ньюфаундленда.

Он оказался весьма милым и умным человеком. Тупость таможен-

ного чиновника вызвала у него приступ такого гнева, что я едва не

принялся умолять его о снисхождении к бедному инспектору.

— Мы хотим, чтобы нашу прекрасную страну посещало больше

таких людей, как вы, больше художников, — заявил сэр Эдуард, ко-

гда злополучный этюдник был мне возвращен.

Он заверил меня, что правительство окажет нам самую дружествен-

ную помощь при переселении, и мы расстались друзьями, условив-

шись встретиться в Сент-Джонсе.

Следующий после прибытия в Порт-о-Баск день оказался столь

важным с точки зрения моих поисков и столь показательным для той

горячей увлеченности, с какой я добивался своей цели, что я оста-

новлюсь на нем подробнее, частично используя написанное мною

в ту пору письмо Кэтлин. Сообщив со многими подробностями

о победе над несносным таможенным инспектором, я стал опи-

сывать ей следующий день, который у меня назван «днем боль-

ших успехов».

В семь часов я пришел на железнодорожную станцию и

спустя несколько минут поехал с группой рабочих на дрезине.

Стояло чудесное ясное утро, какие нередко выдаются на се-

веро-западе. Солнце взошло, когда мы уже находились в пути.

Было очень холодно, и мне, не взявшему перчаток, приходи-

лось все время шевелить пальцами, чтобы согреть их. Когда

я сошел с дрезины, проделав девять миль по ньюфаундленд-

ской железной дороге, то вздымавшейся вверх, то спускав-

шейся вниз, мои ноги в легкой обуви совершенно закоченели.

Отсюда мне предстояло идти пешком. Я снял один ботинок и

стал растирать ногу. Имей в виду, здесь по-настоящему хо-

лодно, и лужи в течение всего дня покрыты коркой льда.

— 224 —

Затем я двинулся в путь по прелестной, ровной тропинке,

заросшей, словно лужайка, невысокой травой. Вдоль тро-

пинки текут небольшие ручейки, и вода в них чудесного чай-

ного цвета. А за ними простирается поросшая вереском равни-

на. С одной стороны она тянется к морю, а с другой — к горам.

Я описывал дикий пейзаж — отвесные пропасти, узкие ущелья, во-

допады, долины, поросшие лесом, вид на мирную долину Литл-Ривер

и ее пастбища с разбросанными то тут, то там стадами овец, на мед-

ленно текущую широкую реку, бирюзовую под безоблачным осенним

небом. Я рассказывал об этом, упиваясь красотой всего, что меня

окружало, писал о доброте местных жителей, о королевском госте-

приимстве бедняков. Одно место в моем письме, о чем я узнал позд-

нее, не очень понравилось Кэтлин. Вот что я в нем описывал: когда

я вошел в кухню к бедным фермерам, шотландцам Макдональдам, и

мои глаза, ослепленные солнцем, сверкавшим на ярко-красной клеен-

ке стола, привыкли к этому свету, то увидел стоящую в тени девушку

непередаваемой красоты. Забыть ее (сейчас это можно сказать с пол-

ным основанием) я больше не мог в течение всей своей жизни. Лучи

солнца падали так, что казалось, будто она сама их излучает.

Обед, которым угостили меня эти добрые люди, состоял из чая с

домашним хлебом. Я купил у них носки и варежки ручной вязки

(эти варежки в мелкую серую и красную клетку хранятся у меня по

сей день) и одеяло. Когда, дойдя до деревни Литл-Ривер, я повернул

обратно, уже наступал вечер. К железной дороге я подходил в тем-

ноте. Дрезины там, конечно, не оказалось, а до Порт-о-Баска было

еще девять миль, девять миль не по шоссе, а по неровным, наполо-

вину засыпанным землей шпалам. Небо затянуло тучами. Стало

непроглядно темно и холодно. «Вернулся домой я страшно устав-

шим, — сообщал я Кэтлин, — тридцать пять миль прошел пешком и

девять проехал на дрезине. Немало для одного дня, не правда ли?»

Назавтра бушевал шторм с дождем, и усталые мышцы моих ног

были лишь благодарны такой передышке. Но мелкие неприятности,

преследовавшие меня, на этом не закончились. Рано утром следую-

щего дня пришел пароход. Я побежал на пристань, купил билет и по-

грузил багаж. Поскольку в пансионе было уплачено за завтрак, я

поинтересовался, успею ли до отхода парохода поесть. «Конечно

успеете, — ответил мне капитан. — В вашем распоряжении уйма вре-

мени — целых полчаса».

Но едва я спустя пять минут уселся за стол, как раздался гудок

парохода. Опрометью я бросился к пристани. Пароход отваливал, и

полоса воды шириной в двадцать футов уже отделяла его от причала.

Я стал махать руками, кричать. Никто не обратил на меня внимания.

Отлив достиг низшей точки. Далеко внизу, за углом пристани, я

увидел старика, привязывавшего ялик. Я сбежал вниз и прыгнул

8 Рокуэлл Кент

— 225 —

в лодку. «Выгребай скорее, подвези меня вон к тому пароходу». Ста-

рик не мог грести быстро. Я вырвал у него весла и стал грести сам.

Чтобы выйти из канала, пароходу нужно было дать задний ход и

развернуться. Благодаря этому я выгадывал время. Меня заметили

и спустили трап.

— А платить кто будет?! — закричал старик.

Что было делать? У меня совсем не осталось мелких денег. Но как

раз в этот момент на берегу среди провожающих началась легкая су-

матоха. Из толпы выбежала молодая женщина: волосы и фартук у

нее развевались на ветру, она отчаянно махала мне руками:

— Ваши деньги, — кричала она. — Деньги за завтрак, который вы

не съели!

— Отдайте их ему! — показал я на старика, взбираясь по трапу на

пароход.

Если судить по моим картинам и тем суждениям об искусстве, ко-

торые время от времени встречаются на страницах этой книги, я —

сторонник реализма, что, надеюсь, не означает отрицания других

направлений. В основе реализма лежит мысль, что вселенная во всех

ее проявлениях, будучи первичным и вечным фактором, обусловли-

вающим существование человека, представляет собой норму. Когда

ощущения человека находятся в наиболее полной гармонии с этой

нормой, мы говорим о прекрасном. Реализм заключается именно в

признании и раскрытии этого прекрасного. Его отличительная чер-

та — правдивость.

Реалист, не заботясь о создании воображаемого мира, надеется на

свою способность восприятия и, питая глубокое уважение к правде

жизни, полагается на память меньше, чем на запись, сделанную на

месте. Например, гораздо ценнее, чем мои воспоминания о южном

побережье Ньюфаундленда, хотя они спустя сорок с лишним лет все

еще свежи, — гораздо ценнее описание этого побережья в письме к

Кэтлин, отправленном с парохода «Гленкоу» у островов Рамеа.

(Кстати сказать, письмо это показывает, что именно доставляло наи-

большее удовольствие нашему молодому искателю приключений.)

Сейчас вечер, шторм бушует уже не одни сутки. В восемь

утра мы отплыли из Порт-о-Баска, и все время дул сильный

юго-западный ветер. Два или три раза мы останавливались в

прибрежных поселках, где спокойная вода бухт давала

нам некоторую передышку. Но на пути между последней

остановкой и гаванью, в которой мы сейчас находимся, шторм

достиг высшей точки, и огромные волны обрушились на нас с

борта. Но какой же чудесный это был день! Вчера шторм бу-

шевал весь день и всю ночь. Нам только что сообщили, что

ночью один пароход, больше нашего, разбился недалеко от бе-

рега у Сент-Джонса. Вся команда погибла. Сегодня море совер-

— 226 —

шенно великолепно. Я почти все время на верхней палубе, так

как нижняя залита водой. В трюмах парохода нет груза, и

потому мы очень сильно чувствуем качку. За ужином, несмо-

тря на двухдюймовую сетку, все со стола попадало на пол.

А как красив берег, Кэтлин, в эту погоду! Горы, обнажен-

ные и холодные, подступают к самому морю, не различаешь

ни деревца, ни дома, ничего, кроме голых белых скал и пол-

зучих растений ярко красного и зеленого цвета. В тумане

возникает одна горная цепь за другой. К вечеру они озаряются

золотистым светом, а море становится темным, иссиня-зеле-

ным. Такого зрелища я никогда еще не видел. Волны наго-

няют друг друга, разбиваясь белыми пенящимися гребнями.

Наш корабль то погружается в глубокую зеленую пропасть,

над которой возвышаются горы обгоняющих друг друга волн,

то вдруг взлетает на вершину водяного горного хребта и, ка-

залось бы, устремляется куда-то ввысь. Слов не хватает, чтобы

описать, насколько это прекрасно.

Сейчас мы стоим в спокойной гавани между островками,

которые выглядят еще более суровыми, чем Манана у Монхе-

гана, еще более дикими по очертаниям, с множеством заливов,

фиордов и каналов, манящих всякими неожиданностями.

Шторм и дождь все еще не прекратились, когда мы темной ночью

бросили якорь в Гранд-Бэнк, где мне предстояло ждать (как оказа-

лось позднее, напрасно) тихой погоды, чтобы на шхуне отправиться

на близлежащие французские острова Сен-Пьер и Микелон.

АПИСАВ ЦЕЛУЮ И ПРИТОМ ДЛИН-

ную главу о таких местах, как Порт-о-Баск, Литл-Ривер, Рамеа,

Гранд-Бэнк, Сен-Пьер и Микелон, я уже собирался перейти к рас-

сказу о Гранд-Биче, Гарнише и Бюрине. Но тут я вдруг вспомнил,

что эти географические пункты вовсе не являются мировыми столи-

цами, о местонахождении, населении и основных отраслях хозяйства

которых знает любой американский школьник, а представляют собой

всего лишь крошечные поселки на южном побережье Ньюфаунд-

ленда, и даже весьма образованные читатели этой книги вряд ли ко-

гда-нибудь слышали о них. Поэтому, без лишних слов, предлагаю

вашему вниманию карту:

Мне очень повезло, что в описанную мной штормовую ночь я при-

был в Гранд-Бэнк не один, а вместе с недавно обретенным другом —

коммивояжером мясоконсервной фирмы, который часто там бывал.

Он сначала привел меня в дом, где хозяйка тут же подала нам

ужин — чай с поджаренным хлебом домашней выпечки, — и в тот

момент мне показалось, что ничего вкуснее я в жизни своей не ел.

Потом мой друг отвел меня на ночлег в уютный маленький коттедж

на другой стороне улицы, где он обычно сам останавливался. Здесь

— 228 —

XVI БЮРИН

мне предстояло прожить в качестве его гостя пять дней. Он был чу-

десным человеком и, подобно Шехерезаде, заполнял время рассказа-

ми о таких любовных приключениях и сердечных победах, каких я не

мог и вообразить. Он сообщил мне, что ему осталось выполнить лишь

одно желание: добавить к своей коллекции возлюбленных рыжую

красотку. Надеюсь, он это желание осуществил.

В течение многих часов, проведенных вместе на борту «Гленкоу» и

на берегу, я, по-видимому, сумел произвести глубокое впечатление на

моего друга, который стал смотреть на меня как на какое-то чудо.

Он объявил меня одним из величайших умов современности, и вот

однажды вечером ко мне явились с визитом наиболее уважаемые

граждане Гранд-Бэнк, так сказать, местный триумвират: управляю-

щий банком, доктор и самый богатый купец. Они захотели обсу-

дить со мной — что бы вы думали? — проблему анархизма. Спор

неизбежно затронул религию, ибо Гранд-Бэнк представлял собой

весьма набожный методистский приход. И хотя на следующий день

управляющий признал, что я разбил все его доводы, высказанные

мною взгляды все же настолько шокировали моих собеседников, что

лишь их добросердечие спасло меня от смолы и перьев и позорного

изгнания из города.

Пять дней в Гранд-Бэнк. Ветер продолжал дуть, а потоки дождя

падали сплошной стеной. Наступила суббота, но шхуны с Сен-Пьера

все еще стояли на якоре в узком проливе и вряд ли смогли бы от-

плыть раньше понедельника. Больше ждать у меня не было возмож-

ности. Узнав, что расстояние от Гранд-Бэнк до Бюрина, если идти

через Гаршин, составляет всего двадцать девять миль, я решил рано

утром отправиться в путь пешком с тем, чтобы достигнуть Бюрина

еще до наступления ночи.

Я радовался ясному дню и своему хорошему настроению. Но ра-

дость моя оказалась преждевременной. Ибо не успел я ступить на

заросшую травой тропу, о которой мне с таким восторгом рассказы-

вали, как увидел, что она совершенно непроходима. Ее сухие участки

превратились в топь, а сырые — в настоящие озера. Отказавшись от

мысли идти по прямой дороге, я отправился в обход по извилистому

берегу, то с трудом преодолевая глубокие сыпучие пески дюн, то

милю за милей карабкаясь, а иногда ползком перебираясь по камням

величиной с кокосовый орех. Трижды мне преграждали путь разлив-

шиеся потоки ледяной воды и приходилось раздеваться, чтобы пе-

рейти их вброд, ступая босыми ногами по осыпающемуся при каждом

шаге каменистому дну. Трижды нужно было перебираться через ру-

кава, соединявшие большие озера с морем. Переправиться через них

можно было лишь на паромах. В двух случаях паромщики находи-

лись на другом берегу, и их вызывали криками, а однажды таким

паромом оказалась плоскодонка на канате, которой путник должен

был управлять сам. Самообслуживание — вещь неплохая, но

— 229 —

использовать скорость течения разлившегося потока было совершен-

но невозможно.

Странствующий человек на побережье был в это время года чрез-

вычайной редкостью. Поэтому, когда в деревушке Гранд-Бич один из

жителей выбежал из дому и пригласил меня «поговорить», все муж-

чины поселка, в том числе даже те, кого я лишь несколько минут

назад видел собирающими ягоды, последовали за мной в дом, чтобы

порасспросить о новостях и посмотреть, как я буду пить чай. А к го-

степриимному дому в Гарнише ночью добрался уже совершенно

измученный путник, который без сил опустился на мягкий стул у

пылающего очага. Хозяева определили расстояние, пройденное мною,

в двадцать пять миль и привели меня в отчаяние сообщением, что до

Бюрина оставалось еще целых двадцать две мили.

Есть ли, а если есть, то это достойно сожаления, среди моих чита-

телей — в первую очередь городских жителей — такие, чей жизнен-

ный опыт заставил их извериться в хороших и добрых качествах

человеческой натуры? Кто перестал верить в прирожденную доброту,

милосердие, сердечность человека? Такое неверие бесспорно свой-

ственно городу, оно порождается и воспитывается его обнаженными

контрастами, завистью, конкуренцией и их спутниками: жестокостью

и преступностью. «Идите на Запад» — призывал Хорэс Грили сто лет

назад, когда дикий Запад представлял собой свободную территорию,

где можно было жить, дышать и быть самим собой. Идите туда, где

мало людей, и благодаря тоске, рожденной одиночеством, они откроют

вам дремавшую в них доселе жажду товарищеского общения, жажду

любви. Где, как не в редко населенных местах, можно встретить та-

кую честность, как у девушки, которая во весь дух мчалась на при-

стань, чтобы вернуть мне деньги за несъеденный завтрак? Такое со-

гревающее тело и душу гостеприимство, как у Макдональдов и во

всех других домах, дававших приют на пути? Как чудесно, будто в

родном доме, где тебя ждут, где тебя окружают ласковые детишки,

которые просят почитать им, а потом целуют тебя, говоря: «спокой-

ной ночи», я чувствовал себя у миссис Браун в Гарнише! А назавтра

в полдень, по дороге в Бюрин, как гостеприимны были те бедняки,

у которых я пил чай с хлебом, а крошки подбирали сновавшие между

ног куры.

В отличие от предыдущего дня мое путешествие на этот раз прохо-

дило гладко, хотя и немного скучно. Я шел по ровной сухой дороге,

проложенной в стороне от берега, иногда по лесу, но большей частью

по открытой болотистой местности; однообразие ее время от времени

нарушалось большими озерами и потоками, через которые были пе-

реброшены крепкие мосты. Еще засветло я пришел в Бюрин, нашел

там себе пристанище, купил в лавке сыра и галет и, устроившись на

поросшем невысокой травой склоне холма, предался восторженному

созерцанию открывшейся передо мной широкой панорамы моря и

— 230 —