Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

подавал их ему. «А ну-ка, друг, — говорил он, — подбери-ка камешек

подлиннее (или побольше, или поменьше) для этого местечка». «Под-

бери-ка, друг, камешек, который подойдет сюда и все поставит на

место», — сказал он однажды. — «Вам нужна плимутская скала

м-р Янг?» — спросил я его. Он не понял шутки, но все-таки тихонько

засмеялся. А я громко хохотал, когда он поведал мне «о толстой

даме с материка», для которой он строил уборную. «Смотрите, не

сделайте ее слишком маленькой», — потребовала она. А м-р Янг от-

ветил: «Леди, присядьте-ка там, и я обведу ее размеры».

По воскресеньям он читал проповеди. Как-то утром в понедельник

я сказал ему: «М-р Янг, вчера вы прочитали очень хорошую пропо-

ведь. По-моему, даже слишком хорошую для здешних жителей».

Глядя мне прямо в глаза, он совершенно серьезно ответил: «Я со-

гласен с тобой, дружок, согласен».

Да, м-р Янг, обладатель маленьких бакенбард, молота и мастерка,

а также дара красноречия, не страдал отсутствием чувства собствен-

ного, да и общечеловеческого достоинства.

Мы строили дом для моей матери из чистых, прямых, выдержан-

ных еловых бревен. Уже оструганные с четырех сторон, они стоили —

какое это было хорошее время! — всего двадцать два доллара за ты-

сячу, включая доставку на Монхеган. К такому лесу нельзя было не

относиться с уважением. Из него можно было строить только хо-

рошо. И мы работали не за страх, а за совесть. И дом, что стоит по

сей день, прямой и крепкий, нетронутый зимними штормами, делает

честь его строителям.

Хотя по ряду причин мы приступили к строительству этого дома

лишь в начале июля, все лето у меня было заполнено лихорадочной

деятельностью. Во-первых, меня ждал мой огород. Если бы у меня

были деньги и время и я догадался бы перекопать огород в прошлом

году и оставить толстый слой дерна для перегноя, это сэкономило бы

мне много труда, и рыхлая земля была бы готова для посадки. А сей-

час после вспашки мне пришлось очищать землю от дерна, тряся

каждый тяжелый, сырой его пласт подобно тому, как терьер трясет

пойманную им крысу, и складывать эти пласты вдоль нижней гра-

ницы огорода, где они образовали нечто вроде вала или насыпи. Это

было смелое предприятие, требовавшее усилий. Но когда наконец

участок был расчищен и разрыхлен, когда растения были посажены

ровными рядами, когда природа, с небольшой помощью человека,

тоже сделала свое дело, тогда я с чувством глубокого удовлетворе-

ния, знакомого одним лишь огородникам, мог насладиться плодами

своего труда и похвалами, которые он мне завоевал.

Огород действительно стал чудесным; в нем росло почти все, что

может вырастить человек, хотя это лето отличалось неслыханной за-

Плимутрок (англ.) — буквально «плимутская скала» — название породы кур.

— 191 —

сухой, едва не приведшей к самым катастрофическим последствиям.

Многие колодцы на острове пересохли, но, к счастью для меня и для

других, в ста ярдах от моего дома был хороший колодец, тот самый,

место которого установили мы с Хайрэмом без колдовства и который

мы с ним «выкопали». На него засуха не повлияла. Но однажды, от-

правившись к колодцу с ведрами за водой, я увидел там Джорджа

Смита. «Так велел хозяин», — объяснил он мне, запирая колодец на

замок. Я пошел домой и взял молоток. Как только Смит выполнил

отданное ему приказание, я приступил к своему делу: учитывая за-

суху, я действовал как бы по велению свыше. Сбив замок, я забросил

его как можно дальше, а потом написал владельцу, объяснившись

с ним напрямик.

В то лето, как и в несколько последующих, для человека, не хотев-

шего сидеть без дела, работы было хоть отбавляй. А я просто горел

желанием работать и не работать не мог. Чтобы скопить сумму в

двести пятьдесят долларов, которую, по моему мнению, я должен был

обязательно иметь ко дню свадьбы (я заверил мою невесту, что эти

деньги у нас будут), мне, получавшему два доллара в день, — что

составляло плату за мою работу в качестве квалифицированного

плотника и строителя, — приходилось беречь каждый заработанный

доллар. Я брался за всякую работу, которую мне предлагали,

и поэтому нанялся строить, помимо дома матушки, еще один кот-

тедж.

Кроме всего этого, нужно было также достроить свой собственный

дом, и не только достроить, но и расширить его. Для холостого рабо-

чего человека он вполне годился и так, но для мужа и жены, вына-

шивавших широкие планы совместной жизни, его следовало — как

бы получше это сказать? — сделать просторнее. Во-первых, нужна

была веранда — с нее открывался бы вид на гавань, — не говоря уже

о решетчатых переплетах и стойках, по которым мог бы виться ди-

кий виноград; необходимы были створные окна до пола — вот к ка-

кой изысканности мы стремились! — которые служили бы выходом

на веранду. Дровяной чулан следовало превратить еще в одну ком-

нату. Уже оштукатуренные комнаты ждали маляра, декоратора и

вообще мастера на все руки, каковым я и считал себя. На все это

требовалось время. И я его нашел, несмотря на занятость.

И всегда — до работы, после нее и в перерывах — во мне жила по-

требность рисовать. Как я умудрялся ее удовлетворять, где находил

силы для этого, — сейчас я просто не могу себе представить. Крепкое

здоровье? Конечно. Говоря современным языком, я был мощным, в

несколько лошадиных сил двигателем, с быстрой приемистостью и

высокой степенью сжатия. А горючее? Горючее, которое гарантиро-

вало бы «быстрый завод и бесперебойную работу во всякую погоду»?

Очевидно, им служили овощи, ведь ничего другого я не потреблял.

«Знаешь, что я сегодня ел на обед? — писал я Кэтлин. — Десять зе-

— 192

—

леных помидоров, фаршированных рисом и луком, с шалфейной

приправой, потом два огурца, разрезанные пополам и начиненные

тем же фаршем. Восхитительная еда!»

Как хорошо, что у меня было столько дела, потому что, даже ра-

ботая от зари до зари, когда я совершенно без сил валился на по-

стель, я все же каждую минуту, каждый миг, когда мозг мой не был

занят другими мыслями, тосковал по своей любимой — тосковал не

менее влюбленного героя какой-нибудь поэмы. Но Кэтлин, как сильно

я ни любил ее, была для меня больше, чем просто любимая де-

вушка: она несла с собой обещание бесконечного блаженства, осво-

бождения от ставших чуть ли не невыносимыми оков подавляемых

страстей. Сколь желанной кажется спокойная бухта измученным

штормом морякам, как радостно стремился Колумб к только что по-

казавшейся на горизонте земле Нового Света, каким прекрасным

представляется рай верующим! Все эти ощущения слились воедино

в моих пылких мечтах о Кэтлин. Мысль о том, что приход счастья

отодвигается, что его придется ждать еще несколько месяцев, дово-

дила меня до безумия. Для Кэтлин время нашей разлуки тоже не бы-

ло безмятежным и счастливым. Хотя и по другим причинам, она, как

и я, испытывала дома какую-то тревогу и неудовлетворенность и рва-

лась к иной жизни, которую мы творили бы собственными руками.

То, что мне нужно было работать, и притом много, спасало меня

не только от бесполезной тоски и томления, но и от необходимости

уделять все свое время семейным и светским обязанностям, возник-

шим в связи с нашествием на Монхеган моей матери, сестры, целой

армии глупых родственников и друзей. Мой небольшой дом превра-

тился в семейный улей; и хотя приезд родных избавил меня от всех

хозяйственных забот и расходов на питание, в моем распоряжении

буквально не оказалось даже небольшого уголка, который я мог бы

назвать своим. И все же, помню, однажды я назвал дом своим. Я

как-то вошел в маленькую гостиную, где сидели все, включая гор-

ничную матери.

— Встань, — обратилась мама к горничной, — уступи стул мистеру

Рокуэллу.

— Садитесь, — приказал я ей. — Это мой дом, матушка, и я не по-

зволю, чтобы здесь так поступали.

Тебе, читатель, вероятно, ясно, что подобные взаимоотношения хо-

зяев и слуг вовсе не отвечали моему образу жизни на Монхегане. Но

тебе также понятно — сам я в то время этого не сознавал, — что из-

бранный мною путь борьбы за «права человека» ставил бедную гор-

ничную в весьма неловкое положение.

Со столь же добрыми намерениями и столь же неудачными резуль-

татами вел я и борьбу за «права птиц». Нужно ли объяснять, почему

меня приводило в ярость бессмысленное истребление птиц, стрель-

ба по безобидным овсянкам ради одной забавы? Следует ли при-

7 Рокуэлл Кент

— 193 —

водить в оправдание мое переутомление от напряженной работы, раз-

дражение, которое вызывали у меня некоторые люди, нервность, яв-

лявшуюся результатом тоски по Кэтлин, одним словом, состояние,

близкое к безумию, в котором я пребывал? Не говоря уже о бесчело-

вечности самого этого занятия, один только звук выстрела выводил

меня надолго из равновесия. «Приобретает ли человек, — писал Шо-

пенгауэр о звуках хлещущего бича, — в силу того, что он увозит те-

легу с гравием или навозом, право убивать в зародыше мысли...

десяти тысяч умов?..» Как Шопенгауэр ненавидел бичи, так я по сей

день ненавижу огнестрельное оружие. А когда вы знаете, что каж-

дый выстрел означает одновременно и смерть живого существа, и

радость спортсмена, такой вид спорта представляется вам, мягко

говоря, одним из наиболее прискорбных заблуждений человечества.

И я делал все, что мог, чтобы помешать истреблению птиц. Я добился

того, что меня назначили уполномоченным по охране дичи, и, воору-

женный одними лишь правами и кроме них — ничем, своей деятель-

ностью еще раз доказал, что, как бы ошибочен ни был принцип, гла-

сящий, что сила и есть право, право без силы — ничто.

Прошли пять месяцев — с конца мая до конца октября. Дом ма-

тушки закончен; другой небольшой коттедж выстроен мною с по-

мощью его владельца, или, быть может, владельцем с моей помощью;

целый ряд мелких заказов выполнен; я разбил, обработал и посадил

самый большой на Монхегане огород, снял первый урожай и замари-

новал последние зеленые помидоры; пристроил к своему дому ве-

ранду, еще одну комнату, закончил его внутреннюю отделку; рес-

таврировал купленную мной старую мебель и расставил новую. Бла-

годаря помощи матери мои окна украсились красивыми занавесками.

Сделать пришлось много, но делал я это с любовью.

И, кроме того, я писал, конечно не столько, сколько мне хотелось

бы, но писал по воскресеньям и в ясные вечера, когда на болото ло-

жились длинные тени от домов поселка и скалы начинали чуть зо-

лотиться в лучах заката. Мне кажется, что мои картины того пери-

ода были написаны неплохо, но сейчас установить это я уже не могу.

Большинство моих монхеганских произведений постигла одна судьба:

они проданы, розданы, разбросаны по всей Америке человеком, кото-

рый не имел на них никаких прав.

Работа, работа, работа! Сколь мрачными красками описал я жизнь

нашего жениха! В действительности она не была такой уж тяжелой.

Конечно, восемь часов в день мы работали на строительстве дома

моей матери. Но работа начиналась в семь часов утра, в полдень мы

устраивали получасовой перерыв и к половине четвертого освобож-

дались и шли играть в бейсбол. Дни своей заполненностью по-

ходили на кружки с пивом, в которых всегда остается достаточ-

но места для кипящей пены жизни, увенчивающей их и льющейся

через край.

— 194 —

Приближался конец октября. Последние дачники уехали; кот-

теджи заперты, окна закрыты ставнями. Монхеган полон осенней ти-

шины и грусти. Далеко из леса до меня доносится бесконечно милый

голос. Слушай! Это «Осень» Франца:

Красный вереск увял и засох

И поникли нагие березы,

Где мы были вдвоем,

Там брожу я одна,

Дождь осенний — как слезы, как слезы...

Я не могу слышать этой песни. Не могу! Нет, я не буду прислуши-

ваться. Нужно работать!

Остается сделать немного, и домик будет совсем готов к приему своей

хозяйки. Для всего найдено свое место, и все должно стоять на ме-

сте; нигде не может быть и пылинки — ни на книгах, ни на полках,

ни в уголках самых глубоких ящиков. Нужно разостлать ковры и

дорожки, вычищенные и выбитые мною, разложить одеяла на крова-

тях, наполнить лампы, подрезать фитили, хорошенько вычистить

стекла. В надраенную до блеска кухонную плиту осталось заложить

дрова и пододвинуть поближе спички, конечно, в металлической

банке, так, чтобы они, когда понадобятся, были под рукой. Я оставлю

дом в том виде, в каком она хотела бы его найти. Наша жизнь

должна быть с самого начала такой, какой она себе ее представ-

ляла. И вот я покидаю Монхеган, чтобы начать эту нашу совместную

жизнь.

СЕГО ЛИШЬ ДЕВЯТЬ НЕДЕЛЬ ОСТАВАЛОСЬ

до свадьбы, а нужно было еще так много сделать. Я должен был настлать

паркетный пол в Беркшире: я обещал это Уайтингам. Затем нам с Кэт-

лин нужно было обсудить наши свадебные планы и решить, как провести

зимние и весенние месяцы. Мне пришлось столкнуться с недоброжела-

тельностью Уайтингов и даже преодолевать ее. Уайтинги все враждебнее

относились к мыслям, религиозным убеждениям — или, вернее, к их

отсутствию, — к политическим взглядам, ко всем надеждам и целям,

которые ставил перед собой их будущий зять, одним словом, им не

нравился весь его духовный и моральный облик. Многие поколения

этой семьи вырастали, пасясь, если употреблять выражения, приня-

тые в молочном хозяйстве, на западном склоне кембриджской куль-

туры и считали себя ее оракулами. Однако все сокровища этой куль-

туры в интерпретации Уайтингов теряли всякий смысл и походили

на давно пережеванную, высохшую жвачку. Если в понятие «хоро-

ший» входит критерий завершенности, законченности, то Уайтинги —

все многочисленное семейство, за исключением трех младших его чле-

нов, и, насколько могу судить, все его родственники — были людьми

хорошими, раз навсегда законченными и косными. Кэтлин и я были

не такими, и это осложняло жизнь Кэтлин. Что же касается меня, то

я, будучи достаточно воинственным человеком, открыто отстаивал

свои идеалы и осложнял жизнь всем окружающим.

Ну разве при подобной ситуации тактично было с моей стороны со-

ветовать миссис Уайтинг прочесть и обдумать эссей Эмерсона о ге-

роизме! И злорадно ждать, как ее типичная новоанглийская филосо-

фия обернется против нее же самой? Героизм — прочла бы она у

Эмерсона (волей-неволей отождествляя меня с героем) — героизм

вступает в противоречие со всеобщим мнением и, на какое-то время,

в противоречие с тем, что считается великим и добрым. «Героизм

обусловлен внутренним импульсом, характером личности, и никто,

кроме этой личности, не может постигнуть разумных причин ее ге-

роизма, ибо следует считать, что каждый человек лучше других

понимает, что ждет его на жизненном пути».

— 196 —

XI ЖЕНИТЬБА

Но и Эмерсон не помогал делу. Атмосфера в Беркшире накалялась,

и если бы наша свадьба, которую и так откладывали слишком дол-

го, была отодвинута еще на несколько недель, то мы с Кэтлин оказа-

лись бы выброшенными в самостоятельную жизнь вулканическим

взрывом.

С другом семьи Уайтингов преподобным Эрлом Дэвисом — пасто-

ром унитарной церкви — я ладил гораздо лучше, чем с его последо-

вателями и прихожанами. По настоянию семейства (в этом вопросе

мне пришлось уступить), Дэвис должен был обвенчать нас, но в дол-

гих, очень дружественных спорах, которые мы с ним вели, он весьма

охотно допускал, что мои религиозные убеждения, или отсутствие

таковых, по существу, мало чем отличались от его собственных и что,

будучи неверующим, или, как мне больше нравилось говорить, ате-

истом, я имел все основания настаивать на гражданском браке. И на-

ше бракосочетание было совершено в соответствии с «венчальной

формулой», написанной мной на листе бумаги.

Я приехал с Монхегана в Беркшир через Тэрритаун, откуда, сде-

лав крюк, заезжал еще в Нью-Йорк. Это путешествие я совершил

способом, который уже начал выходить из употребления, — в легкой

двухместной коляске. Мы с Кэтлин с большой готовностью согласи-

лись арендовать предложенный нам домик в Беркшире, и Китти

должна была стать частью нашего хозяйства. Приблизившись к го-

роду, мы въехали на Манхэттен через Кингс Бридж, оттуда просле-

довали на восток к холмам, с которых открывался вид на Гудзон, а

затем повернули на юг. Мне казалось, что мы ехали по городу уже

много-много миль, и помню, как я удивился, когда, спросив полицей-

ского, далеко ли до причала, к которому я направлялся, услышал:

«Около десяти миль». Если вы любите свою лошадь, то городские

мостовые не могут вам нравиться. Наконец мы добрались до места.

Китти была выпряжена из тележки и, как я и ожидал, заартачи-

лась, не желая идти на судно, но два крепких грузчика, упершись

своими большими руками в ее круп, спокойно протолкнули ее на-

верх.

Когда я в последний раз приехал под материнский кров, до свадь-

бы оставалось всего две недели. И мои дни были до предела запол-

нены: я играл в хоккей на замерзшем пруду, дома выступал в роли

хозяина, принимавшего визитеров, ходил в гости к друзьям, го-

товился к участию в рождественских представлениях и в серенадах-

экспромтах в честь других участников этих представлений; серенады

должны были исполнять я и один мой приятель в костюмах испан-

ских кабальеро. Я с грехом пополам сочинял слова на мелодии

елизаветинских времен и учился наигрывать эти мелодии на гитаре.

А живопись? Писал ли я в эти лихорадочные предсвадебные дни? Не

будем наивны — конечно, нет. Но политикой интересовался очень

живо.

— 197 —

Мое знакомство в Руфусом Уиксом превратилось в тесную горя-

чую дружбу. Он был очень религиозен; я уже говорил о нем как о

весьма набожном христианине. Но, будучи с юных лет революционе-

ром, он сочетал со своей религиозностью социалистическое учение

Маркса. Как я уже писал, именно он приобщил меня к идеям социа-

лизма, который считал единственным средством исправления господ-

ствующей у нас явной социальной несправедливости, единственной

общественной системой, не противоречащей христианской морали.

Я сам уже начал ясно осознавать, сколь несправедлив уклад на-

шей жизни, хотя под понятием «несправедливость» я имею в виду

не пороки или злоупотребления в системе правосудия, а скорее не-

способность капитализма воплотить в жизнь божественную или, быть

может, романтическую концепцию справедливости, заложенную в

принципе равенства людей. Я уже рассказывал о случаях в доме

моей матери, о старике-французе, который ловил лягушек на корм

для змей, чтобы заработать себе на пропитание. Эти и бесчисленное

множество других мелких эпизодов приобретали в моих глазах серь-

езный и даже трагический смысл. В нашем обществе имелись очень

богатые и очень бедные люди, и у меня не вызывало никаких сомне-

ний, что этот контраст противоречил как идее равенства, так и — ко-

свенным образом — идее справедливости. Вспоминаю, как я задавал

себе вопрос: почему должна существовать безработица, как может

остаться без работы даже один человек, нуждающийся в ней? По-

чему при наличии изобилия должны быть бедные? И почему богат-

ство или бедность столь часто становятся уделом тех, кто вовсе не

заслуживает этого? Для юноши, который смотрел на полный про-

тиворечий мир, окружавший его, широко открытыми глазами и видел

резкие, часто жестокие контрасты, ранившие его врожденное чувство

справедливости, эти вопросы были весьма серьезны. А Руфус Уикс,

как я уже сообщал вам, сумел ответить на них. И он стал моим учи-

телем и наставником в поисках рационального подхода к острым

социальным проблемам того времени. Гостя целый месяц у меня на

Монхегане предыдущим летом, он просвещал меня, рассказывал о со-

бытиях в мире, лежавшем за пределами моего уединенного острова.

Поэтому, когда, возвратившись в Тэрритаун, я возобновил работу

в социалистической партии, я был в курсе всех событий, и мое пыл-

кое стремление сделать существующий мир лучше ничуть не угасло.

Руфус Уикс, очевидно, верил, что я могу принести пользу социали-

стическому движению. Это явствовало из того, что на Монхегане он

уговаривал меня уехать в Нью-Йорк, подыскать там себе занятие

и вступить в профсоюз. Он считал необходимым, чтобы я выработал

привычку выступать с речами. Вследствие этих уговоров я начал

принимать более активное участие в деятельности местной организа-

ции партии в Тэрритауне, и вскоре на совместном собрании нашей

организации с организацией «Арбейтерс ринг», которая носила тоже

— 198 —

ярко выраженный социалистический характер, меня не только вы-

брали председателем собрания, но впервые в моей жизни попросили

выступить. Взяв слово, я лишь уповал на то, что никто не замечает,

как мне страшно.

Вспоминая это время, я вижу, что тогдашние цели социалистиче-

ской партии — а именно: создание социалистического, в марксист-

ском понимании этого слова, общества — совпадали с задачами, ко-

торые, как я понимаю, в конечном счете ставит перед собой комму-

нистическая партия в настоящее время; что в тот период социали-

стическая партия выступала за более расширенные политические

преобразования, чем коммунистическая партия сейчас; что сравни-

тельно большая численность социалистов в начале XX века создавала

серьезную «угрозу» тому, что нас приучили считать «нашим обра-

зом жизни». Это дает основание либо восхищаться той степенью

свободы, которой мы пользовались тогда, либо, зная, что эта свобода

отнюдь не выходила за рамки наших гражданских прав, осуждать

и проклинать теперешний глубокий и трагический упадок нашей де-

мократии. Я выразил свою мысль в длинных предложениях. Но это

не важно. Ведь приговор истории о нашей эпохе наверняка будет ко-

ротким.

В Тэрритауне, в то время небольшом городке, имелись уже две

местные организации социалистической партии: организация гово-

рящих по-английски, в которую входили Руфус Уикс и я, и органи-

зация итальянцев. Кроме того, мы вели агитацию за создание еврей-

ской группы. Я ходил на многочисленные собрания, отправлял

письма, навещал друзей-социалистов, старался распропагандировать

и вовлечь в партию всех, с кем только я встречался; эти две недели,

проведенные мною в Тэрритауне, и моя последующая работа с социа-

листами Питсфилда в Массачусетсе составляют в политическом отно-

шении самый активный период моей жизни.

Скромный беркширский дом был полон людей. Они собрались в

гостиной, столовой, прихожей, на лестнице: мои многочисленные

друзья, друзья Кэтлин и друзья наших родных съехались на свадьбу.

И вот, наконец, мы с Кэтлин стоим, рука об руку; все очарованы ее

юной красотой, грацией и прелестью. И все, вероятно, думают: «Да

благословит ее бог».

Перед нами стоит преподобный Эрл Дэвис. Поглядывая на неболь-

шой листок бумаги, который он держит в руке, священник спраши-

вает нас, хотим ли мы друг друга в супруги. Каждый из нас отве-

чает: «Да».

«Тогда, говорит священник, — возложенной на меня граждан-

ской властью я объявляю вас мужем и женой».

ЕЛОВЕК, РЕШИВШИЙ ПИСАТЬ АВТОБИОГРА-

ФИЮ, — как и всякий, кто берется за какое-либо дело, — неизбежно

сталкивается с вопросом — с чего начать. В процессе работы перед

ним время от времени встает другой, не менее важный вопрос — как

продолжать начатое. Тут возникает проблема метода. В результате

довольно бессистемного чтения автобиографий я пришел к выводу,

что существуют по меньшей мере три достойных изучения метода их

написаний.

Метод отраженной славы. Не очень-то скромный автор упоминает

бесчисленное множество великих мира сего, панибратски называя их

по имени, и тем самым приобретает ореол отраженной славы, подобно

той, какую стяжал себе Босвелл. Не очень-то проницательный чита-

тель может принять это отраженное сияние за славу самого автора.

В качестве примера я мог бы привести свое явно хвастливое упомина-

ние о встрече с Джоном Д. Рокфеллером-старшим на его поле для

игры в гольф (см. часть I, главу XVIII).

Метод Верховной воли, или Берклианский метод. Исходя из того,

что все существует лишь по воле верховного разума, автор скромно

берет на себя роль такового и самое малейшее событие своей жизни

изображает как нечто, освещенное лучезарным светом этой верхов-

ной воли. Такой метод весьма соблазнителен. Примером его примене-

ния в нашем рассказе могло бы послужить столь детальное описание

домика, любовного гнездышка, где поселились мы с Кэтлин. Мас-

сачусетское историческое общество сочло бы его достойным увекове-

чивания.

И, наконец, метод простого повествования, построенный на прин-

ципе: «Что же произошло потом?» Признаюсь, мне он нравится

больше всего. Я люблю, когда о чем-то рассказывают просто и без

затей. И хотя после того, как появились рекламные радиопередачи,

я уже не могу признать, что правда удивительнее вымысла, все же

правда может быть лучше вымысла. А в этой книге я хочу рассказать

правдивую историю жизни, всей долгой жизни одного американца.

И разве не прав я, если считаю, что сущность нашей жизни, то, что

— 200 —

XII МУЗЫКА