Хубов Г. Мусоргский

Подождите немного. Документ загружается.

ском» он должен ,был стать и стал идейным вос-

питателем и бескорыстным помощником своих юных

друаей-музьжантов. В этоад смысле его влияние рас-

пространялось « «а самого Балакирева, в котором

он чаял видеть прямого последователя Гли.нки, про-

лагающего новые пути развития .русского музыкаль-

ного искусства.

Уже и в ранний период, период собирания и

сплочения сил, Стасов олидетворял в кружке побуди-

тельжн;, динамическое 1начало. Он страстно верил в

большие будущее этого 1маленького кружка, стремил-

ся сблилнть его деятелыно'сть .с (Нараставшим « CTipa-

не прогрессивным общественным движением. Его им-

пульсивная натура вносила дух творческой активно-

сти в содружество молодых ком1познто.ров. С пропо-

ведническим жаром он утверждал, что «.мы все [)ож-

дены только на то, чтобы рожать нз себя новые соз-

дания, новые (МЫСЛИ, новую жнань», что «одно толь-

ко и есть настоящее счастье —

работать,

т. е. делать

то, к чему тянет и к чему способен. Улицы ли мос-

тить, или создавать Гамлета, все .равно, смотря по

тому, кто мы сами—^ червяк или Шекспир — но ра-

ботать, делать, что можешь,— вот что одно я приз-

наю на свете»Этим пафосом созидания, пафосом

творческого труда 1пр0.н:икнута была кипучая дея-

тельность Стасова, .и его .поистине неистощимая ини-

циати®ность побуждала балакиревское содружество

к смелым экспериментам, к осуществлению больших

замыслов.

Та(ковы были новые друзья Мусор.пс.кого, с кото-

рыми он все теснее сближался в формировавшемся

кружке. Занятия и беседы с Балакиревым, самообра-

зование и композиторские опыты, .музицирование и

обсуждение с товарищами животрепещущих проблем

искусства и литературы— все это заполняло теперь

духовный мир Мусоргского.

|Посещая вечера Даргомыжского, он успел многое

узнат1> и услышать, по та.м, как уже было замечено,

6()

он чувствовал себя в уютной обстановке своеобраз-

ного салона любителей и почитателей русской музы-

ки, группировавшихся вокруг маститого автора «Ру-

салки», интересовавшихся если не исключительно, то

преимущественно его сочинениями и высказывания-

ми. Музыкальные собрания у Даргомыжского —

весьма содержательные — носили все же характер

не столько действенный, сколько созерцательный.

Балакиревский кружок возникал на иных нача-

лах. Это было вольное товарищество молодых ком-

позиторов, объединявшихся для совместной и актив-

ной деятельности на широком поприще русской му-

зыки, и обстановка в кружке (если продолжить срав-

нение) напоминала не салон, а скорее творческую

мастерскую, где соответственно складывались и вза-

имоотношения между членами содружества: руково-

дивший им Балакирев был старшим мастером, Ста-

сов — его ближайшим помощником и советчиком;

остальные, т. е. Мусоргский, Кюи, Гуссаковский, а

потом и Римский-Корсаков и Бородин, вступая в то-

варищество, начинали работать в скромной роли

подмастерья; каждый должен был проявить свои си-

лы и способности в конкретных творческих заданиях,

которые выполнялись под строгой ферулой «старше-

го мастера» и служили предметом коллективного

обсуждения.

Деяние питало мысль, обогащало опыт. Они учи-

лись, работая; работали, совершенствуясь. Атмосфе-

ра, в которой развертывалась их деятельность, на-

сыщалась кислородом общественной жизни — пере-

до'вым'и вдеям1и, в0л;н0ва1в|щим!и лучшие умы русской

интеллигенции,— и это способствовало сплочению

молодого содружества.

В ту раннюю пору становления кружка занима-

лась творческая юность Мусоргского. Он ревностно

принялся за работу и был упоен ею. Изучение вели-

ких образцов искусства пробудило стихийную силу

таланта, дремавшую в беззаботной повседневности

его светского бытия. Он испытывал, и все острее, по-

требность сочинять; поощряемый Балакиревым,

брался за многое, но далеко не все задуманное и

предпринятое умел довести до конца,— его развитие

шло неровно, порывисто, однако с заметно нараста-

ющей интенсивностью. Две фортепианные пьесы

(полька «Подпрапорщик» и «Воспоминание детст-

ва») да лирическая песня «Где ты, звездочка?» — вот,

собственно, все, что имелось в портфеле готовых про-

изведений Мусоргского к осени 1857 года (начало

занятий у Балакирева).

Через каких-нибудь шесть-семь месяцев картина

разительно меняется. Мусоргский охвачен творче-

ским возбуждением. В голове теснятся замыслы раз-

нохарактерных сочинений — фортепианных, вокаль-

ных, оркестровых. С усердием берется он за одно, но

порой тут же, в процессе работы, загорается другим.

Первое уже забыто, а второе остается незавершен-

ным, ибо неожиданно возникает третье, написанное

быстро, иногда в один присест.

Восстановить полностью все его ранние опыты, к

сожалению, невозможно — иные утрачены навсегда,

и мы знаем о них (далеко не о всех) лишь постоль-

ку, поскольку они упоминаются в переписке Мусорг-

ского с друзьями. Вот сочинения, над которыми он

работал в 1858 году:

Соната Es-dur — для фортепиано (сохранились

только три темы, приведенные в

письме к Балакиреву 13 августа

1858 г.)

Соната fis-moll — для фортепиано (не сохра-

нилась)

Веселый час. Застольная песнь. Слова А. Коль-

цова (включена Мусоргским в сбор-

ник «Юные годы»)

Отчего, скажи, душа девица. Песня-романс

(«Юные годы»)

Meines Herzens Sehnsucht (Желание сердца).

Романс на слова немецкого стихо-

творения. Сочинен 6 сентября 1858 г.

Где ты, звездочка? — «Моя песенка, перело-

женная на оркестр мною же (пер-

вый опыт инструментовки).— Начал

3 июня в 1 час пополуночи. Кончил

4 июня в 6 часов пополудни. 1858

год. М. Мусоргский»

Скерцо B-dur — для симфонического оркестра.

Окончено 19 ноября 1858 года (пар-

титура отредактирована Балакире-

вым). Исполнено 11 января 1860 го-

да в концерте РМО под управлени-

ем А. Рубинштейна

Скерцо cis-moll — ]\ля фортепиано. Сочинено

25 ноября 1858 года

Царь Эдип — Музыка к трагедии Софокла.

Интродукция (не сохранилась)

Персидский хор из оперы Глинки «Руслан и

Людмила». Переложение для фор-

тепиано в четыре руки (23—27 мая

1858 г.)

Ночь в Мадриде. Вторая испанская увертюра

Глинки. Переложение для фортепи-

ано в четыре руки (28 октября—

И ноября 1858 г.)

Не стоит выискивать в этом перечне, напоминаю-

щем «собранье пестрых глав», связующую линию по-

следовательных творческих поисков — ее там нет, вер-

нее, она еще не определилась. Но интенсивность по-

исков несомненна. Мусоргский пробует силы, словно

испытывает себя в разных жанрах, и старательно вы-

полняя «учебные задания», и безраздельно отдаваясь

творческим порывам. Им владеет «непреодолимое

желание всезнания». И в своих ранних опытах ком-

позиции он нетерпелив и непоследователен, как,

впрочем, и в изучении музыкальной литературы.

В интереснейшем письме 13 августа 1858 года (к

которому мы еще вернемся) Мусоргский с увлече-

нием рассказывает Балакиреву о программном за-

мысле сочиняемой им Сонаты в Es-dur, и что темы

для нее готовы, и что теперь он пишет Сонату fis-

moll, «очень простенькую, и написал романсы», и что

недавно «играли антракты Холмского в 8 рук; я про-

чел Глука (Альцесту, Ифигению в Авлиде и Арми-

ду), потом Цампу, сегодня кончаю Реквием Моцар-

та, играю Беетговенские сонаты, те, которых еще не

знал, quasi Fantasia мне очень понравилась.— Все в

голове Эдип, и так как я его хочу посвятить вам, ми-

лейший, то серьезно о нем подумываю, а то вы ска-

жете охлаботина, да притом скверностей писать не

следует». Вот стихийный наплыв замыслов и планов,

стремлений и начинаиий, вот неуемная, неутолимая

жажда творческой деятельности!

Характерно вместе с тем и другое. В том же пись-

ме (13 августа 1858 г.) Мусоргский сообщает Бала-

киреву: «Теперь я на досуге перевожу письма Ла-

фатера —о состоянии души после смерти, вещь очень

интересная, да притом меня всегда влекло в мечта-

тельный мир...». Он излагает некоторые суждения и

замечания Лафатера о «физиогномии» и «ясновиде-

нии». Далее говорит: «Это время я все думаю, думаю

и думаю, о многом дельном думаю, и много планов

роятся в голове, кабы привести их в исполнение, слав-

но было бы...» Письмо, как видим, весьма приме-

чательно во многих отношениях. И стоит вникнуть в

приведенные строки признаний Мусоргского, чтобы

понять, сколь глубокими переменами и противоречия-

ми чревато было это бурное начало его жизнедеятель-

ности на новом поприще.

Начало вполне определилось летом 1858 года. Пя-

того июля Мусоргский вышел в отставку, навсегда

распростившись с военной службой и гвардейской

карьерой, чтобы целиком посвятить себя творчеству.

Решение зрело исподволь и было принято с непре-

клонностью, удивившей друзей Мусоргского, считав-

ших смелый его поступок поопешньгм, не очень обду-

манньш. Даже Стасов не одобрял его — «я усердно от-

говаривал Мусоргского,—писал он,— от его решимо-

сти выйти в отставку: я ему говорил, что мог же Лер-

монтов оставаться гусарским офицером и быть вели-

ким поэтом, невзирая ни на какие дежурства в полку

и на гауптвахте, невзирая ни на какие разводы и па-

рады. Мусоргский отвечал, что «то был Лермонтов, а

то я; он, может быть, умел сладить и с тем и с дру-

гим, а я — нет; мгне служба мешает заниматься как

мне надо!» Стасов, конечно, понимал это благород-

ное стремление художника по призванию, вероятно

даже внутренно сочувствовал ему; но, зная отнюдь не

блестящее материальное положение Мусоргского и

предвидя связанные с этим трудности и невзгоды, он

озабочен был его дальнейшей судьбой; главное же —

в то время Стасов (как и Балакирев) ещ;е не был

уверен в истинных масштабах дарования начинающе-

го композитора.

Но то, что Стасову представлялось неожиданным

и неблагоразумным, для Мусоргского было делом ре-

шенным, и собственно вопрос об отставке теперь уже

мало его беспокоил: «служба мешает заниматься как

мне надо», — отрезал он Стасову, и баста. Иное вол-

новало, томило и мучило его. Он остро и (судя по

письмам той поры) болезненно переживал происхо-

дивший в нем душевный перелом.

Совершить крутой поворот в самом начале жиз-

ненного пути, 'бросить вызов судьбе, отказаться от

благополучной, быть может, блестящей карьеры в тот

момент, когда она уже устроена, и выйти, обрекая

себя на лишения « невзгоды, на новую, неведомую

дорогу, устремляясь к прекрасной, но очень далекой

цели, которая влечет, как одинокая звезда, взмываю-

щая в туманной вышине,—способны немногие. Му-

соргский совершил такой поворот, но он дался ему

нелегко.

Труден был не самый поступок, не решающий шаг,

а подготавливавший его сложный внутренний процесс

нравственного развития или, как выразился Мусорг-

ский,— нравственного движения. С тех пор как он

сблизился с Даргомыжским и особенно после того

как стал членом балакиревского содружества, многое

менялось в духовном облике Мусоргского, хотя внеш-

не он все еще казался «очень изящным, точно нари-

сованным офицериком». С нарастающей быстротой

ширился круг его жизненных интересов « желаний,

влечений ума и сердца.

3 Мусоргский 55

Модест (стоит) и

Филарет (сидит)

Мусоргские. 185S

Он жадно стремился наверстать упущенное в го-

ды отрочества и ранней юности. Общение с друзьями

стимулировало его активность. Но ему не хватало ни

времени, ни уменья трудиться над самообразованием

последовательно и систематично. Он читал, слушал,

играл, анализировал, обсуждал без выбора все, что

мог, и все — с горячим рвением. По словам самого

Мусоргского, его обуревало «страшное непреодолимое

желание всезнания». Каждая беседа с Балакиревым

или Стасовым, каждая встреча с друзьями, каждая

прочитанная книга или прослушанная пьеса способ-

на была взволновать, взбудоражить его воображение.

Все это концентрировалось в его замыслах, компози-

торских опытах. Осуществляя их, он должен был пре-

одолевать новые бесчисленные трудности, большие и

малые.

Творческая работа, которой он отдавался безраз-

дельно, со всею страстностью своей эмоционально

подвижной натуры, требовала громадного напряжения

сил, душевных и физических. Его чувствительная,

остро вибрирующая нервная организация не выдер-

живала такого напряжения — сказывалось истощаю-

щее воздействие нескольких лет военной муштры и

гвардейского разгула. В нем происходила внутренняя

борьба. Порывы творческого возбуждения сменялись

усталой рассеянностью, веселая непринужденность —

сосредоточенно замкнутой задумчивостью, экспансив-

ная восторженность — причудливой игрой фантазии.

Временами его охватывала мистическая настроен-

ность (не случайно он увлекался письмами Лафате-

ра, физиогномией и ясновидением). Чувства и ощу-

щения обострились до крайности. «Я сильно страдал,

сделался страшно впечатлителен (даже болезнен-

но)»,—вспоминал он позднеерассказывая Балаки-

реву об этом тягостном и превожном своем состоя-

нии, перешедшем в нервную болезнь.

Мусоргский скрывал ее от Балакирева и от това-

рищей по кружку, пока не почувствовал, что он пре-

одолевает « преодолеет испытания и невзгоды, что

молодость и целеустремленность берут свое, что твор-

ческие силы в нем крепнут. Эту странную, на первый

взгляд, скрытность Мусоргского, обычно очень откро-

венного со своим другом-учителем, легко будет по-

нять, раскрыв ее «психологический подтекст». Даль-

нейшее повествование покажет, что тревожные раз-

думья и тягостные переживания Мусоргского усугуб-

лялись его взаимоотношениями с Балакиревым.

Дружба, прочно завязавшаяся, таила различие

сильных индивидуальностей. Лишь в самом начале и

недолгое время юный ученик добровольно подчинялся

во всем своему юному учителю — чувства, помыслы,

высказывания Мусоргского сливались с балакирев-

скими, составляя унисон полнейшего единодушия. Его

привязанность не ослабла и тогда, когда унисон их

взаимоотношений сменился двухголосием, но чем

дальше, тем больше она напоминала привязанность

контрапунктирующего голоса к непреклонному cantus

firmus'y- Контрапункт складывался замысловато,

противосложение не отличалось благоустроенною

правильностью сочетаний, все чаще возникали терп-

кие диссонансы...

3" 67

в период, о котором идет речь, отношения между

Мусоргским и Балакиревым подверглись первому ис-

пытанию. Не столь серьезное, чтобы нарушить друж-

бу, оно для Мусоргского сопряжено было с горькими

переживаньями. Он преданно любил Балакирева, ви-

дел S нем идеал друга и учителя, .наконец, ему про-

сто необходим был этот дисциплинируюший ум и

волю «cantus firmus».

Критику Балакирева, подчас весьма суровую, он

принимал как должное; признавая авторитарность его

советов и указаний, искренно стремился следовать им,

но делал все очень по-своему, и притом упорно по-сво-

ему. Не овладев еще мастерством, он редко добивал-

ся чего хотел, однако в спорах с Балакиревым горячо

отстаивал свои творческие искания и опыты (в его

письмах то и дело звучат отголоски этих бурных

споров). Словом, он оказался трудным учеником.

А Балакирев — высокоталантливый, эрудированный,

обаятельный музыкант — менее всего был терпеливый

и вдумчивый педагог; к тому же по молодости не

обладал и опытом, который мог бы ему помочь.

Тонкий, остро мысляший и ярко выражающий свои

мысли художник, он сумел увлечь, воспламенить Му-

соргского, быстро и легко завоевать его любовь и без-

граничное доверие, но проникнуть в его духовный мир,

распознать все своеобразие этой глубокой человече-

ской натуры, приметить задатки гениальности в этом

неспокойном и неподатливом ученике он не умел (до-

пустить, что не хотел — невозможно). Балакирев от-

личался резким и неутерпным нравом; свойственная

ему властность легко переходила в деспотичность,

прямолинейность оборачивалась нетерпимостью. Ои не

щадил остро ранимого самолюбия Мусоргского, язви-

тельно иронизировал «ад его странностями и, быть

может, не очень чутко толковал доверительные при-

знания друга, 'находившегося тогда под воздействием

тревожных дум и настроений.

И все же Мусоргский сумел превозмочь горечь тя-

гостного испытания — во имя дружбы, значение кото-

рой он ставил выше личных, пусть даже незаслужен-

ных, обид. Но лишь через год (с лишним) он поведал

Балакиреву о своих внутренних борениях. Удивитель-

ную чистоту нравственного облика Мусоргского, его

духовную стойкость, правдивость и мудрую добросер-

дечность раскрывает это признание: «Касательно

взгляда на вас,— писал он,— я должен пояснить, ка-

ким образом вел я себя с вами, с самого начала на-

шего знакомства. — Прежде я сознавал преимущество

ваше; в спорах со мною видел большую ясность

взгляда и стойкость с вашей стороны. Как ни бе-

сился я иногда и на себя и на вас, но с истиной дол-

жен был согласиться. Из этого ясно, что чувство са-

молюбия подстрекало меня держаться упорно и в

спорах и в отношениях с вами.— Палее:

Зам известна бывшая излишняя мягкость моего

характера, вредившая мне в отношениях с людьми,

которые не стоили этого.— Раз закравшееся чувство

уколотого самолюбия (подняло всю гордость во мне.

Нечего говорить о том, что я стал анализировать лю-

дей, вместе с этим быстро развивался и был сам у

себя на стороже.— Но все время я не пропускал в

себе ни малейшего промаха в отношении к добру и

истине.— В отношении людей я вам многим обязан,

Милий, вы меня славно умели толкать во время дре-

моты.— Позже я понял вас совсем и душою привя-

зался к вам, находя в вас, между прочим, отголосок

собственных мыслей или иногда начало и зародыш

их.— Последние же наши отношения так сильно срод-

нили вашу личность с моей, что я совершенно уве-

рился в вас»

Итак, первые размолвки развеяны и первое испы-

тание дружбы укрепило ее. Но пережитое и переду-

манное не прошло бесследно — в мягком, по-детски

наивном характере Мусоргского обозначилась упря-

мая складка. Гордость, поднятая оскорбленным са-

молюбием, насторожила его, возбудила работу ума

и критический самоанализ.

Внутренно он убедился в своей правоте и твердо

решил отстаивать ее делом, «не пропуская в себе ни

малейшего промаха в отношении к добру и истине».

Художническое сознание мучительно и непреклонно

высвобождалось из тяжелой дремоты, окутывавшей