Хубов Г. Мусоргский

Подождите немного. Документ загружается.

Однако есть основание предполагать, что попытки

такого рода делались. На эту мысль наводит про-

стое сопоставление фактов, также способных уди-

вить неожиданным контрастом.

В год поступления тринадцатилетнего Модеста в

юнкерскую школу (1852) появилось первое его со-

чинение — фортепианная пьеса «Porte-enseigne Pol-

ka». В год окончания школы (1856) у «свежеиспе-

ченного» гвардейского подпрапорщика возникает за-

мысел романтической оперы «Нап d'Islande» («Ган

Исландец») на сюжет В. Гюго. Конечно, из этой по-

пытки, как выразился Мусоргский, «ничего не выш-

ло, п. ч. не могло выйти—(автору было 17 лет)»

Но сама попытка в некоторых отношениях приме-

чательна.

Семнадцатилетний Мусоргский намеревался соз-

дать музыкально-сиеническое произведение и, по-ви-

димому, в духе романтических итальянских опер, ко-

торыми тогда увлекался (с этим связан и выбор сю-

жета). Мы не знаем, насколько гоодвииулась рабо-

та, во всяком случае она велась (иначе не была бы

упомянута автором в списке своих сочинений). 06-

думывалось, по всей вероятности, либретто, намеча-

лись характеристики, импроиизировались сцены или

эпизоды предполагавшейся оперы.

Осуществить ее в то время и в тех условиях Му-

соргский не мог. Но ведь не случайная прихоть выз-

вала первый его оперный замысел. Сопоставление

приведенных выше фактов и примет подсказывает,

что он должен был быть подготовлен другими, более

ранними попытками сочинения (стихийно возникав-

шими из импровизаций); условным пунктиром обоз-

начают они скрытую связующую линию раннего раз-

вития — от первой характеристической фортепианной

пьесы к первому оперному замыслу.

Восстановить эту внутреннюю связь невозможно

(соединительные звенья утрачены), но установить ее

реальные приметы не только можно, но и нужно.

Они говорят о многом, объясняя отчасти и ту свое-

образную антиномию облика «гвардейского подпра-

порщика», о которой сказано было выше.

Психологическая настройка духовной жизни мо-

лодого Мусоргского отдаляла его от юнкерской сре-

ды, с которою он в то же время все более свыкался.

Казалось, наглухо сковано было развитие его та-

ланта в этой среде, а все же оно проявлялось, и не

только в артистизме пианистического исполнения, но

и в попытках сочинения (увы, навсегда забытых по-

среди его мимолетных импровизаций). Казалось, он

с беспечностью светского юноши вступал на стезю

блестящей гвардейской карьеры, а в то же время в

нем росла неутолимая потребность творческого вы-

сказывания, и он не мог не ощущать смутного про-

тиворечия между желаньем и уменьем. Скрытое ста-

новилось явным, и Мусоргский, быть может, остро

почувствовал это противоречие, когда задумал сочи-

нять оперу. Начатую работу пришлось оставить. Но

творческое влечение его не оставило. Страсть к му-

зыке владела им...

Глава третья

КОНЕЦ КАРЬЕРЫ, НАЧАЛО ЖИЗНИ

...Когда я прекращу

Разгул и обнаружу исправленье,

Какого никому не обещал,

Людей я озадачу переменой...

Шекспир

Между тем военная карьера Мусоргского опре-

делилась, и как будто прочно. Он был уже гвардей-

ский офицер.

В июле 1856 года, т. е. вскоре по окончании шко-

лы, он, как один из лучших выпускников, поступил

в привилегированный лейб-гвардии Преображенский

полк (в котором некогда служил его дед Алексей

Григорьевич). Пред ним «отворился сезам», откры-

лись прелести беспечной светской жизни, «матери-

альные наслаждения счастием, которое покупается

золотом и которое можно носить с собою в кармане,

как табакерку...». Но и ему судьба уготовила в этом

«сезаме» цепь испытаний.

Мусоргский доверчиво вошел в среду гвардей-

ской аристократии Преображенского полка и, «зака-

ленный» юнкерским воспитанием, довольно быстро

освоился с нею. Шумная и блестящая компания но-

вых приятелей увлекла его. Впрочем, до поры, до

времени. Изведав светские наслаждения, он должен

был изведать и горечь того счастья, которое покупа-

ется золотом.

Вращаясь изо дня в день в кругу Преображен-

ских офицеров, он не мог не почувствовать гнету-

щей бесцельности и нравственной распущенности их

суетного бытия. «Учение, маршировка, военный ба-

лет, визиты, танцы, карты, пьянство, политичные

амуры в поисках богатой графини или в крайнем

случае толстосумой купчихи» — так характеризует

быт и нравы гвардейской Преображенской знати

Н. Компанейский. И он прав, отмечая пагубное вли-

яние этой среды на Мусоргского. Но он далеко не

во всем прав, характеризуя самого Мусоргского той

поры, ибо, основываясь преимущественно на чисто

внещних признаках, высказывает односторонние

суждения и в результатных выводах ошибается

(как и те, которые их повторяют). Н. Компаней-

ский пишет: «Мусоргский вполне усвоил внешние до-

стоинства Преображенского офицера: имел изящные

манеры, ходил на цыпочках петушком, одевался

франтиком, прекрасно говорил по-французски, еще

лучше танцовал, играл великолепно на фортепиано и

прекрасно пел, даже выучился напиваться пьяным,

к тому же он бросил предосудительные занятия не-

мецкою философиею, короче, будущность ему улы-

балась, и он наверное был бы генерал-губернатором

или соответствующим министром и т. д. Но бог су-

дил иное. Сгубил карьеру Мусоргского крупный не-

достаток. Он не имел возможности метать столько

же денег, как его товарищи более благородной кро-

ви. Он участвовал в кутежах, целые ночи отбряки-

вал на фортепиано польки; товарищи ценили эти за-

слуги, но этого было недостаточно для поддержания

чести гвардейского мундира, необходимо было ме-

тать богатства, добытые руками тысячи крепостных,

а у отца Мусоргского их было менее сотни. Эти не-

подходящие условия заставили Мусоргского выйти

в отставку»

В этих высказываниях, на которые часто ссыла-

ются, заключена лишь половина правды. Н. Компа-

Мусоргский — офицер

Преображенского

полка

нейский опирается только на один ряд доводов и

фактов (не всегда притом точных) и только с одной

стороны освещает жизнь Мусоргского в бытность

его гвардейским офицером. Но, как заметил еще

Белинский, односторонность во взгляде на предме-

ты всегда ведет к ложным выводам, хотя бы этот

взгляд не был лишен глубокости и проницательно-

сти. К ложным выводам приходит и Компанейский.

Из его рассказа получается, что Мусоргский, слу-

жа в Преображенском полку, позабыл и об истин-

ном искусстве и о философии, сделался чуть ли не

беспробудным кутилой и пьяницей, промотал ради

сомнительной чести «гвардейского мундира» неболь-

шое состояние отца и поэтому... вынужден был вый-

ти в отставку. Если б все было так и только так,

как это изобразил Компанейский, талант Мусорг-

ского зачах бы, не успев расцвести.

В действительности дело обстояло несколько

иначе. Да, Мусоргский Hq первых порах был вовле-

чен в великооветскую компанию преоб.раженоиих

офицеров, усвоил их аристократические манеры и

привычки, участвовал в кутежах, вероятно, «отбря-

кивал» для пирующих гвардейцев танцы и т. д. Да,

такое времяпрепровождение, опустошавшее его «зо-

лотую табакерку», было ему не по средствам, но

подчеркнем —в гораздо большей степени и не по

натуре. Разлагающее воздействие окружающей сре-

ды наталкивалось на внутреннее противодействие, и

оно проявлялось теперь заметнее и сильнее, нежели

в юнкерской школе, ибо и Мусоргский вырос, и вре-

мя наступило другое (канун шестидесятых годов).

Отдавая дань «гвардейской традиции», Мусорг-

ский вовсе не забывал любимого искусства, литера-

туры, философии. Напротив, как это ни странно на

первый взгляд, его творческие, художественные и

общественные интересы расширялись, чему способ-

ствовали и некоторые важные обстоятельства его

личной жизни (о них мы расскажем далее), и но-

вые веяния прогрессивного общественного движения,

проникавшие в самые широкие •слои русской интел-

лигенции. Разгул Преображенской знати, беспоря-

дочный шум ее пирушек не мог заглушить в Мусорг-

ском напряженной работы сознания.

Пребывая в Школе гвардейских подпрапорщи-

ков, он, конечно, знал о затянувшейся Крымской

кампании (1853—1856), о геройской защите и паде-

нии Севастополя (8 сентября 1855 г.), о скоропостиж-

ной смерти Николая I (18 февраля 1855 г.) и о тра-

гическом финале безрассудно затеянной им войны.

Но вряд ли он мог тогда постигнуть истинный смысл

этих событий, их значение в судьбах Российского

государства, тем более, что начальство неусыпно за-

ботилось о «правильном» умонастроении воспитан-

ников, искусно играя на патриотических чувствах

будущих защитников отечества. В замкнутой жизни

юнкерской школы быстро и старательно обезврежи-

вались и доносившиеся сюда тревожные слухи и ве-

сти о военных поражениях и потерях, о растущем

недовольстве в стране, об участившихся и усилив-

шихся крестьянских волнениях.

Мусоргский окончил школу через несколько ме-

сяцев после того, как был подписан т. н. Париж-

ский мирный трактат. Война осталась позади. Но

именно теперь, «выйдя в свет», вступая на самосто-

ятельную дорогу, он начинал постепенно вникать в

смысл совершившихся событий. Тяжелая неудача

Крымской кампании, ее причины и последствия об-

суждались в русском обществе широко и повсемест-

но. Все чаще и откровеннее высказывалась мысль

о необходимости и неизбежности государственных

преобразований.

Общественное мнение считало коренной причи-

ной всех несчастий, связанных с Крымской кампа-

нией, бессилие феодально-крепостнического строя и

гнет полицейского самовластия. Даже люди весьма

умеренных взглядов (в том числе и некоторые высо-

копоставленные либералы), пуще огня боявшиеся

стихийного движения «снизу», осуждали бюрокра-

тический произвол и злоупотребления властей, гово-

рили о гибельном для государства крепостном

праве и требовали «гуманных реформ». Еще в 1855

году получила широкое распространение в рукбписи

«Записка об освобождении крестьян» либерального

профессора К. Кавелина. А 30 марта 1856 года им-

ператор Александр И, обращаясь к московскому

дворянству, недвусмысленно заявил: «Лучше отме-

нить крепостное право сверху, нежели дожидаться

того времени, когда оно само собою начнет отме-

няться снизу. Прошу вас, господа, думать о том,

как бы привести это в исполнение»

Опасения насчет того, что крепостное право «са-

мо собою начнет отменяться снизу», были не напра-

сны. В стране не утихали крестьянские волнения.

А в демократических слоях передовой русской ин-

теллигенции зрело новое, революционное по духу,

освободительное движение. Уже известны были пер-

вые работы Чернышевского и Добролюбова. Возвы-

сился страстный голос некрасовской «музы мести

и печали». Вскоре Россия услышала и набатные

удары герценовского «Колокола».

Наивно думать, что гвардейская служба полно-

стью оградила Мусоргского от всей этой возбужден-

ной общественной жизни, что не было у него в то

время иных дел и интересов, кроме полковых уче-

ний, великосветских приемов и пирушек, ну и «лег-

кого музицирования». А ведь нередко именно так

представляется молодой Мусоргский в биографиях,

составители коих, добросовестно передавая «анкетные

данные» и внешние черты будущего композитора,

изображают его — вольно или невольно — типичным

представителем той узкой среды, в которой он ока-

зался в данный (сравнительно недолгий) период.

Справедливо подчеркивая отрицательное воздейст-

вие этой среды, несправедливо принижают до ее

уровня и духовный облик молодого Мусоргского.

Для натуры творчески одаренной, остро наблю-

дательной, мыслящей «среда»— понятие неизмеримо

более широкое: это окружающая жизнь во всем раз-

нообразии ее проявлений, доступных восприятию

пытливого ума и отзывчивого сердца. И Мусорг-

ский жадно интересовался ею, тем более что теперь

не был стеснен казарменными условиями закрытого

военно-учебного заведения.

Брат композитора, Филарет Петрович, сообщает,

что Модест Мусоргский «в отроческих и юношеских

годах и уже в зрелом возрасте всегда относился ко

всему народному и крестьянскому с особенною лю-

бовью, считал русского мужика за настоящего чело-

века...'» Легко себе представить, как глубоко долж-

но было волновать Мусоргского горячее обсужде-

ние предполагаемых и чаемых реформ и прежде все-

го «крестьянской проблемы», стоявшей тогда в цен-

тре внимаиия русской общественности.

Надо заметить, что полковая служба оставляла

довольно свободного времени. Он имел возможность

многое слышать и видеть, наблюдать, читать, раз-

мышлять и, конечно, заниматься любимым искус-

ством, музыкой. К великому сожалению, эту воз-

можность Мусоргский (как в свое время и Лермон-

тов) использовал далеко не полностью. Свободное

время порой безрассудно расхищалось бездельем

светских развлечений и разгулом офицерских пиру-

шек. В этом смысле влияние гвардейской обстанов-

ки было наиболее ощутимым и наиболее вредным.

И все же, как ни дурно было это влияние, оно могло

лишь затормозить, но не остановить идейно-творче-

ский рост молодого Мусоргского.

К тому же и среди гвардейцев Преображенского

полка нашлись люди, искренно любившие музыку, с

которыми Мусоргский нередко делил свои досуги.

В. Стасов пишет о них: «Тут были и певцы, и пиа-

нисты. К первым принадлежал некто Орфано, до-

вольно приятный баритон, ко вторым — Орлов, но-

сивший название «маршевого музыканта», потому

что особенно любил военные маршш, и Ник. Андр.

Оболенский, изрядный пианист, которому Мусорг-

ский посвятил тогда же маленькую фортепианную свою

пьесу, уцелевшую и до сих пор в рукописи. Она озаг-

лавлена так: «Souvenir d'enfance. А son ami Nikolas

Obolensky. 16 октября 1857 г.». Наконец, тут же, в

числе товарищей офицеров, находился Григ. Алекс.

Демидов, впоследствии композитор романсов и в

60-х годах инспектор классов Петербургской консер-

ватории. Со всеми этими музыкальными товарищами

Мусоргский часто встречался, и они занимались му-

зыкой. При этом у них нередко происходили самые

горячие споры и схватки из-за музыки: несмотря на

то, что и сам он частенько ходил в итальянский те-

атр и играл отрывки из итальянских опер, Мусорг-

ский уже и тогда (как мне рассказывал один из

этих офицеров *) начинал не любить итальянскую

музыку и за нее нападал на своих товарищей-преоб-

раженцев, разумеется, безусловных поклонников

моцн'ой музыки 1И модного пения. Он и сам еще

немного знал хорошей музыки, и «Руслан», и «Иван

Сусанин», и «Русалка» были ему неизвестны, но он,

по крайней мере, ссылался на ту музыку, гораздо

* Ф. А. Ванлярокий.

М. Глинка.

С портрета Н. Волкова

выше итальянской, какую успел узнать от Герке: он

ревностно указывал товарищам на моцартова «Дон-

Жуана», на дуэт и разные другие нумера оттуда,

как на образцы «настоящей и хорошей музыки»

Эта зарисовка вносит свежий штрих в характе-

ристику молодого Мусоргского. Он полон музы-

кальных мечтаний и впечатлений, он жаждет худо-

жественной деятельности. На первых порах его ус-

траивает даже этот маленький кружок гвардейских

меломанов, где можно музицировать и упоенно спо-

рить об .искусстве — об итальянской опере, которая

и влечет и чем-то уже не удовлетворяет его, и о бо-

жественном Моцарте, и о многом ином...

Осенью 1856 года Мусоргский, едва обновивший

мундир Преображенского офицера, познакомился с

Александром Порфирьевичем Бородиным, тогда мо-

лодым врачом, только что окончившим Медико-хи-

рургическую академию. Встретились оии случайно,

при исполнении своих служебных обязанностей.

«Первая встреча моя с Модестом Петровичем Му-

соргским,— вспоминал впоследствии Бородин,— была