Хубов Г. Мусоргский

Подождите немного. Документ загружается.

дельные... и приятно беседовать с ними; но Иерихон;

эти люди составляют в Москве как бы отдельный

кружок,— впрочем, хорошие люди везде в сторо-

не...:

Балакирев весьма неодобрительно отнесся к сбли-

жению Мусоргского с разночинной молодежью, обви-

няя его в склонности к «ограниченным личностям» и

досадуя, что опять он «вязнет» и опять придется его

«вытаскивать». В ином случае Мусоргский, привык-

ший выслушивать наставления Балакирева, быть мо-

жет, сдержал бы себя. Но тут за личной обидой он

почуял горечь идейных разногласий. И не стерпел —

ответил горячей, неожиданно резкой отповедью.

«Скобки, в которых вы меня задеваете, насчет моего

влечения к ограниченным личностям,— писал он,—

требуют одного ответа: «скажи мне, кого любишь, я

скажу, кто ты таков».—И так логично —я должен

быть ограничен.— Но Устимович сильно развитая

личность, притом крайне образованная и талантли-

вая. Щукарев, с которым я живу, умный, развитой и

вместе с тем оригинальный человек; 2, 3 бывших сту-

дента — малые весьма симпатичные по мозговому от-

делу— как меня достает дышать атмосферой этих

людей и обратно их — моей атмосферой — не пости-

гаю, судя по-вашему, из опыта, выведенному мнению

о склонности моей к ограниченности (опыт потому,

что мы пять лет знаем друг друга).— Произведение

мое без сомнения, встретит предубеждение с вашей

стороны, это естественно потому, что вас мутит образ

действий моей личности.—

Насчет того,—продолжал Мусоргский,— что я

вязну и меня приходится вытаскивать, скажу одно —

если талант есть — не увязну, если мозг возбужден —

тем более, а если ни того, ни другого нет — так стоит

ли вытаскивать из грязи какую-нибудь щепку.—... Во

всяком случае знаю одно, письмо ваше — побуждение

досады ошибочной, потому что пора перестать видеть

во мне ребенка, которого надо водить, чтобы он не

упал»

Легко понять, как глубоко уязвлен был в лучших

своих чувствах Мусоргский, когда писал эти строки

160

негодующего протеста. И все же не личная обида бы-

ла главным мотивом, определившим содержание и

тон письма. Оно продиктовано было внутренней

убежденностью жить и работать самостоятельно —

«как мне надо». Защищая от несправедливых обвине-

ний товарищей из среды разночинной демократиче-

ской молодежи, Мусоргский отстаивал, в сущности,

свое отношение к жизни, свой образ действий и суж-

дений

1И

— в перспективе — свой путь художнических

исканий. Характерна в его бурной тираде фраза о

сочинявшейся тогда Симфонии D-dur: «Произведение

мое, без сомнения, встретит предубеждение с вашей

стороны, это естественно потому, что вас мутит образ

действий моей личности». Дело касалось принципи-

альных вопросов, прямо связанных и с творчеством,

а IB таких вопросах мягкий, незлобивый Мусоргский

становился непримирим — «добрый львенок» пока-

зывал когти...

Мусоргсюий был возбужден. Им владело то тре-

вожное состояние духа, которое испытывает худож-

ник, зная, чего он ищет, чувствуя, что его усилия не

приносят еще желаемых результатов, я— продолжая

настойчиво искать и добиваться. Упрямое «как мне

надо», подсказанное интуицией и осмысливаемое со-

знанием, нелегко давалось в руки — смелые замыслы

далеко опережали уменье. Более всего нуждался тог-

да Мусоргский в строгой и чуткой поддержке, менее

всего — в упреках и назиданиях. Между тем то, что

вынашивалось и постигалось работой его ума и та-

ланта, не встречало особенного одобрения среди това-

рищей по кружку, а Балакиревым чаще всего язви-

тельно критиковалось. В 1862 году, после пяти лет

занятий, «единственным признанным в кружке сочи-

нением Мусоргского был хор из «Эдипа»'''.

Сложный процесс его внутреннего развития

ускользал от внимания Балакирева, да и не только

Балакирева. Отношение же к Мусоргскому склады-

валось совсем не так гармонично, как это рисовал

впоследствии Стасов. В Мусоргском любили челове-

ка обаятельной души, преданного товарища; в нем

ценили талантливого музыканта и превосходного

6 Мусоргский 151

пианиста; ему не отказывали и в композиторском

даровании, однако считали его дарование неполно-

ценным. Таково было, во всяком случае, мнение

«старших»— Балакирева и Кюи, а их мнение (осо-

бенно балакиревское) играло тогда роль решающую.

«Балакирев и Кюи в шестидесятых годах, будучи

очень близки с Мусоргским и искренно любя его, от-

носились к нему, как к меньшому и притом мало

подающему надежды, несмотря на несомненную та-

лантливость,—писал Римский-Корсаков в своей «Ле-

тописи».— Им казалось, что у него чего-то не хва-

тает, и в их глазах он был особенно нуждающимся в

советах и критике. Балакирев частенько выражался,

что у него к<нет головы» или что у него «слабы моз-

ги»'®. Римский-Корсаков не преувеличивал. В дру-

жески-шутливой, а то и откровенно-резкой форме,

намеком или в упор «старшие» постоянно напомина-

ли Мусоргскому, что у него «чего-то не хватает».

Трудность его положения усугублялась тем, что сам

он не довольствовался результатами своей творче-

ской деятельности и вовсе не склонен был переоце-

нивать ее.

В течение 1861—1862 годов продолжалась работа

над «Эдипом», сочинялась упомянутая уже Симфо-

ния D-dur, написано было в клавире Intermezzo in

modo classico (расширенное и оркестрованное в

в 1867 г.), несколько фортепианных пьес, «формиро-

валась» Соната D-dur (едва начатая), обдумывался

замысел фантазии «Ночь на Лысой горе» (осущест-

вленный позднее), выполнялись «учебные» задания

(транскрипции произведений Бетховена, Берлиоза,

Балакирева, маленький оркестровый этюд «АПа

marcia notturna» и др.).

Среди этих опытов естественно выделяется Inter-

mezzo in modo classico (Интермеццо в классическом

роде) — сочинение с весьма своеобразным замыслом

программного характера. Стасов, по справедливости

оценивший это Интермеццо, сообщил — со слов са-

мого Мусоргского — в высшей степени интересные

сведения о возникновении замысла пьесы и о ее вну-

треннем содержании. «Из числа инструментальных

162

А. Бородин.

С портрета И. Репина

сочинений первого периода,— писал он,— бесспорно

самое замечательное «Intermezzo». Оно полно могу-

чей силы и красоты и самим автором названо «Inter-

mezzo symphonique in modo classico» (в классиче-

ском роде), что и действительно оправдывается об-

щим складом и даже главною темою несколько в

баховском стиле. Но замечательно то, что, даже не-

смотря на всю свою внешнюю классичность и евро-

пеизм, это сочинение носит внутри себя содержание

национально-русское. В первое время Мусоргский

163

никому этого не говорил, но в 70-х годах, в эпоху

самых коротких, приятельских его отношений со мною,

он мне много раз рассказывал, что это «Intermezzo»—

русское «по секрету»; что оно внушено ему одной

сельской картиной, глубоко запавшей в его вообра-

жении, а именно; зимой 1861 года он был' в деревне

у своей матери в Псковской губернии, и однажды в

прекрасный зимний солнечный день, в праздник, он

видел целую толпу мужиков, шедших по полям и с

трудом шагавших по сугробам снега; многие из них

поминутно проваливались в снег и потом с трудом

опять оттуда выкарабкивались. «Это,— рассказывал

Мусоргский,— было все вместе и красиво, и живо-

писно, и серьезно, и забавно. И вдруг,— говорил он,—

вдали показалась толпа молодых баб, шедших с пес-

нями, с хохотом по ровной тропинке. У меня мельк-

нула в голове эта картина в музыкальной форме, и

сама собою неожиданно сложилась первая «шагаю-

щая вверх и вниз» мелодия а 1а Bach; веселые,

смеющиеся бабенки представились мне в виде мело-

дии, из которой я потом сделал среднюю часть или

trio. Но все это — in modo classico, сообразно с тог-

дашними моими музыкальными занятиями. И вот так

и родилось на свет мое «Intermezzo». Все друзья Му-

соргского всегда глубоко любовались на эту прелест-

ную и могучую вещь»'®.

Замысел, возникший под впечатлением деревен-

ской картины, прочно сложился в творческом созна-

нии композитора, однако полное свое осуществление

получил не сразу. Первоначально (зимой 1861 г.)

Мусоргский записал фортепианное изложение заду-

манного Intermezzo simphonique h-moll — без средней

части (трио E-dur). Летом 1863 года, находясь в То-

ропце, он вернулся к этому сочинению, намереваясь

завершить и оркестровать его. Но — посреди суто-

локи забот и хлопот по имению — работа не клеи-

лась. Лишь в июле 1867 года пьеса была разработа-

на в симфоническую картину, и тогда же по готовой

партитуре Мусоргский сделал полное переложение

Интермеццо для фортепиано. Пьеса посвящена А. Бо-

родину.

164

Начальная, размашистая тема Интермеццо навея-

на знаменитой а-то1Гной органной Фугой Баха и

близко родственна ей, а в то же время отлична своей

неповторимой самобытностью; «шагающая вверх и

вниз мелодия а !а Bach»— вольная транскрипция

темы баховской фуги:

11 Строго

Тема органной фуги

i LlUU

Сопоставляя — в живом картинном развитии —

эту «мелодию а 1а Bach» с чисто русской темой на-

родного склада (средняя часть Интермеццо) --

Мусоргский создал глубоко своеобразное произведе-

ние, выразительно подтвердив проницательную мысль

Глинки: «Я почти убежден, что можно связать фугу

западную с условиями нашей музыки узами закон-

ного брака»'^. Сам Мусоргский остался доволен этим

своим сочинением, хотя и говаривал полушутя, что

«тут немец сидит, а не я сам»...

Многое не удовлетворяло Мусоргского в его ран-

них творческих опытах, многое вновь пересматрива-

лось и перерабатывалось или же откладывалось, ос-

165

таваясь незавершенным. Размышляя в дни деревен-

ских досугов о своих ц,елах и планах, он прямодушно

писал Балакиреву (весной 1862 г.): «Я вижу, что

хотя от дела не бегал, но делал по российской лено-

сти мало; к таланту своему особенного доверия не

имею, хотя и не сомневаюсь в нем, а потому по си-

лам работать хочу и буду, но приискиваю еще род

занятий, где я был бы полезен»'». Он понимал, что

цель еще далека и борьба будет трудной, что срок

его вольной жизни недолог — рассчитывать на дохо-

ды с запущенного имения не приходится, средства

истощены, значит, надо снова думать о службе

(«приискиваю род занятий...»). Но он смотрел впе-

ред мужественно, в силы свои верил и не намеревал-

ся отступать. Ему было тогда двадцать три года.

Успехи кружка радовали и ободряли Мусоргско-

го. Его ясная, до наивности добрая душа никогда не

ведала ни зависти, ни мелочной обидчивости. Он по-

прежнему искренно любил Балакирева, восхищался

его широко развернувшейся музыкально-обществен-

ной деятельностью, бурно ликовал по поводу откры-

тия Бесплатной школы и симфонических кoнцepтoв^^.

Новаторским начинаниям кружка Мусоргский прида-

вал громадное значение и чутко следил за творчес-

ким развитием товарищей. Он сблизился с «нович-

ками»— Римским-Корсаковым и Бородиным, и друж-

ба их крепла. В кружке он держался удивительно

просто, чистосердечно и — независимо. Страстно от-

стаивал свои взгляды и убеждения, порой горячился,

однако никогда не допускал оскорбительной резко-

сти, не пытался унизить мнение, которое считал не-

правильным или неприемлемым. Его острый полеми-

ческий дар служил иным иелям.

Непримиримость принципиальных идейно-творче-

ских взглядов Мусоргского не таила предвзятой

нетерпимости, тем более в отношении к друзьям. Об

этом говорят и письма композитора, и свидетельства

многих, близко знавших его современников. Вспоми-

ная своенравный облик Мусоргского среди товарищей

по кружку, дочь В. Стасова, Софья Фортунато, писа-

ла: «Уж тут, за роялем, когда вся эта высокоталант-

ливая компания показывала свои новые произведе-

ния, по поводу которых иногда загорались споры,

как умел он, не уступая, крепко держась своего пути,

никогда, ни одним словом не задеть чьего-либо само-

любия, не сказать ни одной грубости, ни одной рез-

кости. Как умело сочеталась его необыкновенная

благовоспитанность с такой же убежденностью в

своей правоте и неподатливости к принятию непод-

ходящих ему чужих В31ГЛЯД0В. Как умел он, отстаи-

вая свои убеждения, уважать чужие взгляды. Редкое

свойство» Это свойство натуры Мусоргского, обос-

тряемое рабогой ума и чувством «внутренней крити-

ки», не изменяло ему и впоследствии, когда страда-

ния и невзгоды внесли в его высказывания желчь и

кровь горьких сарказмов.

Мусоргский был одержим стремлением к истине,

и его талант, еще не окрепший, уже жил, дышал

этим !не знающим оокоя стремлением. В нем всегда

мыслил и действовал музыкант, но никогда — только

музыкант. Его сознание, встревоженное событиями и

фактами социального характера, постигало конкрет-

ность истинных целей искусства в длительном про-

цессе поз1наван1ия-осмысливан,ия многосторонних явле-

ний жизни. Процесс этот зарождался в недрах круж-

ка. Мусоргский горячо воспринял общие идеи борьбы

за национальную самобытность русской музыки, на-

родность, правду выражения. Претворение этих идей

в реальных замыслах и композициях выдвигало пе-

ред ним новые задачи художественного мастерства,

сталкивало с новыми эстетическими проблемами, ре-

шение которых требовало долгой, сосредоточенной

подготовки, громадного напряжения сия. Его разви-

тие, естественно, искало опоры в деятельности круж-

ка, но не могло ограничиться ею.

В балакиревском содружестве и в Бесплатной му-

зыкальной школе Мусоргский хотел видеть вопло-

щение своего идеала —«свободное общество родня-

щихся с искусством» Он верил в этот идеал, и его

не смущали внутренние размолвки и даже резкие

вспышки Балакирева — он полагал, что откровенная

прямота отношений между товарищами-единомыш-

167

ленниками («роднящимися с искусством») есть залог

прочной дружбы. И сам Мусоргский никогда не таил

своих суждений, хотя бы они и противоречили мне-

нию «старших». Скромная независимость его натуры

легко согласовывалась с идеальными представления-

ми о свободном содружестве, пока реальное развитие

не стало вносить весьма существенные поправки в

эти представления.

Мусоргский прекрасно понимал важную роль

кружка в движении новой русской музыки,— тем бо-

лее не мог довольствоваться готовыми мнениями или

непрекословными приговорами «старших»—Балаки-

рева, Стасова, Кюи. Чутко прислушиваясь к ним, он

все же по-своему оценивал события общественной и

музыкальной жизни. И если самостоятельность его

суждений в те годы еще не означала идейно-творче-

ской зрелости, то их проницательность, во всяком

случае, свидетельствовала об интенсивном развитии

его критического мышления.

Характерна в этом отношении принципиальная

позиция Мусоргского в споре о серовской «Юдифи»,

постановка которой весною 1863 года привлекла все-

общее внимание. В широкой публике опера Серова

пользовалась шумным успехо.м; восторженно приня-

ли ее и многие видные деятели литературы и искус-

ства. Однако не все. Даргомыжский отнесся к ней

сдержанно, а старшины кружка — Балакирев и осо-

бенно Стасов—враждебно.

Мусоргский присутствовал на премьере «Юдифи»

(16 мая) в Мариинском театре, где встретил Стасо-

ва, крайне возбужденного, и откровенно высказал

ему свои непосредственные впечатления от оперы.

Произошел разговор, получивший своеобразное от-

ражение в письме Стасова к Балакиреву, находивше-

муся тогда в Пятигорске. В длинном послании

(наутро после премьеры), бурно изливая свое воз-

мущение и «Юдифью» и ее успехом у публики («тол-

пы-холопки»), Стасов между прочим писал: «Что

мне в Мусоргском, хоть он и был вчера в театре?

Ну да, он как будто одно думает со мною, но я не

слыхал у него ни одной мысли, ни одного слова из

168

настоящей глубины пониманья, из глубины захва-

ченной, взволнованной души. Все у него вяло, бес-

цветно. Мне кажется, он совершенный идиот. Я бы

вчера его высек, мне кажется, оставить его без опе-

ки, вынуть его вдруг из сферы, куда Вы насильно его

затянули, и пустить его на волю, на свою охоту и

свои вкусы, он скоро зарос бы травой и дерном, как

все. У него ничего нет внутри»^^. Балакирев, знавший

тогда только первый акт «Юдифи», отвечал Стасову

более спокойно, стараясь быть «бесп'ристрастным»,

однако в общем согласился с его оценкой оперы

Серова. Относительно же Мусоргского высказался

с удручающим лаконизмом: «Мусоргский почти

идиот»^^.

Горько вспоминать эти несправедливые осужде-

ния друзей, но умолчать о них нельзя. Они возникли

не случайно (в том убеждают нас и факты, приве-

денные ранее). Острота момента лишь усилила рез-

кость проявления «опекунской» нетерпимости Бала-

кирева и Стасова, не позволившей им объективно ра-

зобраться в существе дела. Между тем Мусоргский,

на которого они так ополчились, судил гораздо про-

ницательней. Уехав вскоре после первых представле-

ний «Юдифи» в Торопец (по делам имения матери),

он отправил оттуда Балакиреву большое письмо (10

июня 1863 г.) с глубоко содержательным разбором

оперы Серова. Это письмо, плод раздумий наедине

с самим собой, представляет интерес исключитель-

ный, и на нем стоит остановиться.

В своем разборе «Юдифи» Мусоргский строго

критичен, порой —словно из сочувствия к адресату —

подчеркнуто критичен. Но его критика совершенно

свободна от субъективной иеприязненной предвзятос-

ти. «Во всяком случае Юдифь,— констатирует он в

начале письма,— первая после Русалки серьезно

трактованная опера на русской сцене» (одного тако-

го утверждения, видимо, было достаточно, чтобы воз-

будить гнев Стасова и Балакирева). Мусоргский

дважды слушал «Юдифь», однако не претендует на

окончательный приговор: «трудно по первым впечат-

лениям судить о достоинстве оперы». Многое в ней