Гусев С.С., Тульчинский Г.Л. Проблема понимания в философии: Философско-гносеологический анализ
Подождите немного. Документ загружается.
сторон достаточно условно, потому что структура понимания как бы фиксирует в
«снятом» виде основные этапы его развития, а динамика понимания предполагает
действие определенного его «механизма». Тем не менее до сих пор мы остава-
163
лись преимущественно в рамках рассмотрения механизма смыслообразования и
понимания (синхронический аспект). Теперь мы переходим к рассмотрению действия
данного механизма, то есть диахронического аспекта понимания.
Формы понимания чрезвычайно подвижны: изменчивы и вариативны во времени. Это
относится не только к индивидуальному сознанию. Социальные способы осмысления
действительности, исторически обусловленные развитием общественной практики, также
способны трансформироваться вместе с перестройкой культуры. Последующие поколения
могут не улавливать происшедших изменений, если внешняя форма выражения смысла
совпадает или хотя бы напоминает прежнюю. В действительности же, несмотря на
сходство внешних форм, смысл, который в них вкладывается представителями разных
культур, может изменяться до противоположного. Поэтому анализ динамики понимания
должен держать в поле зрения изменения как всей системы определенных культур, так и
соответствующего им комплекса личностных отношений к реальному миру.
Наибольший интерес в этой связи представляют периоды выработки нового видения и
понимания действительности. Анализ данного процесса стал камнем преткновения для
буржуазной философии. Источник возникновения нового знания она видит либо в
психологических проявлениях неповторимой душевной жизни индивида (философия
жизни, феноменология), либо во внеличностном трансцендентном движении идей
(логицизм, критический рационализм и др.).
164
Действительное же решение проблем факторов и механизмов динамики понимания так
или иначе требует выхода в широкий социокультурный контекст становления и развития
знания.
2.1. «Внутренний диалог» культуры
Как уже отмечалось, «диалоговое», «вопросо-ответное» представление о развитии знания
видит в нем не простую фиксацию утверждений (адекватных, непротиворечивых,
когерентных и т. д.), а ответ на определенный вопрос, точнее, «вопросо-ответный
комплекс», по отношению к которому и могут решаться вопросы адекватности,
истинности. К подобному комплексу и прилагаются такие характеристики, как
проблемная направленность, целостность и новизна, отличающие новое знание и
осмысление.
В этой связи представляет интерес концепция Ю. М. Лотмана, толкующего
смыслообразование как «перевод непереводимого», «неточный» перевод с языка одной
семиотической (знаковой) системы на язык другой1. Согласно Ю. М. Лотману, динамика
понимания и возникновение нового знания предполагают неоднородность семиотической
системы, наличие в ней по крайней мере двух подсистем. Причем информация,
циркулирующая в этих подсистемах, может выражаться на различных языках. Например,
если одна из таких подсистем опериру-
1 См.: Дотман Ю. М. Культура как коллективный интеллект и проблемы искусственного
разума. М., 1977; его же. Феномен культуры.— В кн.: Труды по знаковым системам.
Тарту, 1978, т. 10.
165
ет дискретным, линейно упорядоченным языком, а другая — языком целостных,
«картинных» образов, то функционирование совокупной системы возможно лишь на
основе «неточного» перевода с языка одной подсистемы на язык другой, то есть перевода-
уподобления, перевода-метафоры.
Подобные «перекрестные» переводы являются с указанной точки зрения существенным
моментом динамики понимания и роста знания.
Действительно, «перекрестное» осмысление элементов одних смысловых структур в
контексте других широко реализуется в современной науке. Так, на основе осмысления
скифских археологических памятников в контексте греческих мифологических
источников и аналогий индоиранской мифологии удалось реконструировать мифологию
скифского общества, носящую стройный и системный характер1. В результате оказалось,
что на скифских памятниках нет изображений «сценок из жизни», а изображения так или
иначе имеют мифологический смысл и содержание.
Углубление формализации и математизации знания о природе делает насущной проблему
истолкования как данных наблюдения, так и средств их описания — проблему, явно не
фигурировавшую в науке, пока наблюдения были самодостаточными. В настоящее же
время исследователи сталкиваются с целым набором концептуальных и
экспериментальных средств осмысления действительности.
Неоднородность культуры как семиотической
1 См.: Раевский Д. С. Очерк идеологии скифо-сакских племен. М., 1977.
166
системы, неизбежное постоянное взаимное «остранение» ее элементов и возникновение
новых смысловых структур во многом обусловливают рост объема циркулирующей в
культуре информации. Этот же механизм нарастания информации действует и в каждой
из подсистем культуры: науке, искусстве и т. д. Однако подобный «лавинообразный»
процесс смыслообразования может создать ситуацию «вавилонской башни», угрозу
распада целостного семиотического единства. Поэтому каждая культура, каждая ее
подсистема вырабатывает механизм защиты своей целостности, роль которого играет
«картина» 1 культуры, обеспечивающая реализацию семиотического «канона»
понимания. В такой «картине» культуры формируются представления данной культуры о
самой себе, на основе которых происходит постоянная работа над ее «памятью», откуда
«вычеркивается» то, что не соответствует указанной «картине». Подобную роль
выполняют научные «парадигмы», «исследовательские программы», стили в искусстве и
т. д.
Культура в качестве семиотической системы может характеризоваться двумя основными
параметрами: экстенсивным, связанным с ее количественными, объемными аспектами, и
интенсивным, характеризующим ее целостность. Анализ роли интенсивного параметра
невозможен в рамках «плоскостных» представлений и предполагает видение культуры
(или любого ее фрагмента) как многоуровневого информационного образования, в
котором происходят «верти-
1 См.: Палий В. ф., Шербина В. Ф. Диалектика духовно- практического освоения
природы. Л., 1980, с. 20— 25.
167
кальные» и «горизонтальные» взаимодействия подсистем и элементов.
Примером такого представления может служить модель, разрабатываемая в ряде работ В.
М. Петрова. Согласно этой модели, «вертикальные» взаимодействия обеспечивают
статическую устойчивость смысловой структуры культуры, тогда как динамика этой
структуры связана с «горизонтальными» взаимодействиями 1. Такие взаимодействия по-
разному проявляются на различных уровнях. На верхних (мировоззренческих) «этажах»
культуры доминирует процесс ассимиляции: осмысление действительности различными
подсистемами культуры, пересекаясь, образует как бы «сплошной», монолитный пласт,
«картину» культуры. На нижних «этажах» доминирует процесс дифференциации и
дивергенции: освоение новых сфер действительности порождает новые виды практики,
что требует создания все более специализированных знаковых систем.
Но если для освоения новой сферы общественной практики такая дифференциация
необходима, то для осмысления этой сферы, наоборот, нужно преодолеть
дифференциацию и специализацию, нужна интеграция нескольких знаковых систем.
Понимание выступает при этом как бы соединительным звеном между конкретными
видами и формами знания, с одной стороны, и мировоззрением, «целостным образом»
мира, создаваемым определенной культурой,— с другой.
1 См.: Петров В. М. Ценностные установки и социально-психологические аспекты
научного творчества.— В кн.: Ценностные аспекты науки и проблемы экологии. М., 1981,
с.78—105.
168
2.2. Смысловая самоорганизация личности: понимание и смех.
Рассмотренные семиотические модели динамики понимания при определенной их
эвристичности обнаруживают тем не менее методологическую ограниченность. Дело в
том, что они полностью отвлекаются от «человеческого фактора». Культура
рассматривается как механизм понимания, осмысления действительности человеком,
воздействующий как бы извне на сознание индивидов и приводящий там в действие
семиотический код культуры. Человек же оказывается пассивным потребителем готовой
информации, деятельность которого полностью программируется социокультурным
«каноном».
Подобный «семиотический механицизм» недалеко ушел от механицизма биологического,
видящего в человеке существо, жизнедеятельность которого полностью определена его
биологической природой — генетическим кодом. Разница лишь в том, что место
генетического кода занимает код семиотический. В этой связи представляется, что
расширение возможностей анализа проблемы динамики понимания и возникновения
нового знания связано с построением более «глубокой» модели, учитывающей и
«человеческий», личностный фактор.
До сих пор главное внимание мы уделяли центральному звену смысловой структуры и
понима- ния — социальному значению. Теперь назрела необходимость подчеркнуть роль
личностного компонента в смыслообразовании и понимании.
Нельзя сказать, что личностные аспекты семиотических процессов в культуре до сих пор
169
не рассматривались. Однако рассмотрение это обычно не выходит за рамки схемы
«адресант— сообщение — адресат», то есть личностные аспекты рассматриваются
исключительно в контексте процессов репродукции (воспроизведения) и трансляции
(передачи), в отвлечении от процессов творчества. Но в таком случае цель семиотических
процессов в культуре сводится к устранению индивидуальных различий или их
преодолению — «низвержению оригинального, неповторимого, индивидуального... очень
характерному для сторонников универсальной семиотики» 1.
Разумеется, главное в природе личности — ее социальная сущность. В ходе социализации
личности определенные социальные значения и связанные с ними «коды» поведения и
мышления «врастают» в ее сознание. Вместе с тем личность выступает и как
индивидуальность, неповторимо преломляющая и воплощающая в себе систему
общественных отношений, реализующая историческую Специфику данной социальной
культуры в культуре индивидуальной. Именно эта индивидуализация непосредственно
связана с творческим участием личности в развитии культуры и знания. Как отмечал К.
Маркс, «общественная история людей есть всегда лишь история их индивидуального
развития, сознают ли они это, или нет»
2
.
В процессе самоорганизации индивид строит себя как единую и сложную по структуре
культурную целостность, как единство «означающего
1 Храпченко М. Б. Природа эстетического знака.— В кн.: Семиотика и художественное
творчество. М., 1977 с. 34.
2
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 27, с. 402—403.
170
и «означаемого». «Означающим» является «материальная форма» личности: телесность,
единство психофизиологических функций человека как материального носителя личности
— индивида человеческого рода 1. «Означаемое» — это система освоенных личностью
социальных значений, а также ее самосознание.
Личность является как бы персонифицированной социальной деятельностью, и, чем
интенсивнее и разнообразнее ее деятельность, тем богаче ее внутренний мир, тем в
большей степени личность воплощает в себе богатство общественной культуры и влияет
на нее. Проблема творческой личности — это прежде всего вопрос о выработке
целостного творческого отношения к действительности, к себе самому и другим людям.
Человеческая жизнедеятельность часто ставит личность в ситуации, когда она, за
неимением образца, должна сама находить пути решения и выбирать способ действия. В
таких ситуациях личность вынуждена реализовать свой «сверхпрограммный» потенциал,
проявить творческую индивидуальность.
Но не противоречит ли это положению о социальной природе личности? Для ответа на
этот вопрос обратимся к одному из наиболее индивидуальных и интимных проявлений
личностного осмысления действительности.
В связи с анализом процесса возникновения нового понимания и осмысления особый
интерес
1 Этот уровень интеграции индивида удачно назван «гоминизацией» в работе:
Иконникова С. Н., Соколов Э. В. Диалектика развития личности.—В кн.: Духовная
культура развитого социализма и личность. Л. 1980, с. 57.
171
представляет рассмотрение природы и значения смешного. Смешное играет глубокую и
нетривиальную роль в смыслообразовании и динамике понимания. В объекте и характере
смеха теснейшим образом переплетаются социальное и индивидуальное. Именно «игра с
пониманием» (остранение, столкновение смыслов и значений) вызывает и стимулирует
смех. Способность видеть смешное в привычном, Чувство юмора — обычно верное
свидетельство глубокого понимания ситуации. Поэтому, говоря о динамике понимания,
соотношении социального и индивидуального, роли личности в этом процессе, нельзя
пройти мимо проблемы смешного.
Смешное и смех нередко трактуются как проявление бессознательного, противостоящего
сознательному и социальному началу в душевной жизни человека. На подобной трактовке
основана фрейдистская концепция смеха и комического. Как «бессердечное» проявление
духовной жизни человека, кратковременную «анестезию» сердца, совести а
ответственности понимали смех Гёте, Гегель, Бергсон. Однако, как представляется,
нормативно-ценностный подход к анализу понимания и осмысления действительности
позволяет выявить социально-культурную природу смешного и его существенную роль в
«самопрограммировании» личности и «смыслотворчестве».
Смех — явление исключительно человеческое. Только человек смеется и только из-за
чего-нибудь человеческого. Даже объекты неживой природы вызывают смех лишь в том
случае, если напоминают некие черты человеческого облика или характера. В этом плане
смех суть проявления человеческого в человеке. То, чему
172
и как смеется человек, есть определенный критерий его интеллектуального и социального
развития, уровня его культуры, уровня и характера осмысления и понимания им
действительности. Поэтому даже краткое рассмотрение природы и факторов смешного в
контексте проблемы понимания интересно и поучительно.
В. Я. Пропп, глубоко исследовавший природу комического, отмечал: «Первое условие
комизма и вызываемого им смеха... в том, что у смеющегося имеются некоторые
представления о должном, моральном, правильном или, вернее, некоторый совершенно
бессознательный инстинкт того, что с точки зрения требований морали или даже просто
здравой человеческой природы понимается как должное и правильное. В этих
требованиях нет ничего ни величественного, ни возвышенного, это инстинкт должного»
1
.
Другими словами, можно говорить о культурогенном факторе смешного — о наличии
определенной исторической, национальной, социальной, личной культуры,
выражающейся в том, что личность принимает определенные ценности и нормативы
жизнедеятельности, отождествляет себя с определенным нормативно-ценностным «мы».
Тем самым задается как бы «предпонимание» в осмыслении возможной смешной
ситуации. Нормативно-ценностное «мы» как бы очерчивает поле «возможного
смешного», возможного в рамках определенной социальной общности — от конкретной
семьи и компании друзей до определенного класса и этноса. Важно подчеркнуть
приемлемость ценностного норматива для личности, разделяющей
1 Пропп В. Я. Проблемы комизма и смеха. Л., 1978, с. 144.
173
его с той культурной общностью, с которой личность себя идентифицирует. Это для нее
не просто норма, а ценностная норма, не просто должное, а желаемое должное.
Однако простого наличия нормативно-ценностной установки, «инстинкта должного» для
возникновения смеха недостаточно. Необходимо еще наличие в чем-то отклонения от
должного, несоответствия ему. Противоречие должного и конкретной ситуации —
главный нерв смешного. Совершенство, гармония смеха не вызывают. Смех вызывают
несовершенство, дисгармония, отклонения. Комичны не только недостатки в смысле
отрицательных черт характеров, но и положительные качества, если они несостоятельны.
Так, вызывают смех необоснованное благодушие и поверхностный оптимизм.
Предметом осмеяния в конечном счете выступают всегда недостатки морального,
волевого, интеллектуального плана, связанные с отклонениями или искажениями норм
определенной духовной культуры, а- еще точнее, духовного содержания культуры. Даже
смешные физические недостатки, пишет В. Я. Пропп, «всегда сводятся или сводимы к
недостаткам духовного или морального порядка: эмоций, морального состояния, чувства
воли и умственных операций. Недостатки физического порядка при этом
рассматриваются либо как сигнал, знак внутренних недостатков, либо как нарушение тех
закономерностей в пропорциях, которые ощущаются нами как целесообразные, с точки
зрения законов человеческой природы» 1.
Первооснова смешного — противоречие между
1 Пропп В. Я. Проблемы комизма и смеха, с. 144.
174
ценностными нормами жизнедеятельности, выработанными развитием общества, и
характерами, поступками людей, отклоняющимися от этих норм. Такое противоречие
всегда носит конкретно-исторический характер. В смешном находит свое выражение
специфика расстановки классовых сил данного общества, особенности его исторического
развития. К. Маркс отмечал, что «история действует основательно и проходит через
множество фазисов, когда уносит в могилу устаревшую форму жизни. Последний фазис
всемирно-исторической формы есть ее комедия... Почему таков ход истории? Это нужно
для того, чтобы человечество весело расставалось со своим прошлым»
1
.
Но комизм строится не только на социальноисторической основе. Смех у неискушенного
вызывают речь, жесты, одежда, поведение иностранцев. В фольклоре можно встретить
шутки и анекдоты не только о иноземцах, но и о жителях соседних сел и деревень, где
осмеиваются своеобразные черты (иногда приписываемые) их быта. Даже в динамике
моды можно обнаружить действие основного противоречия смешного: комична не только
старомодная, но и сверхмодная одежда, и в том и в другом случае отклоняющаяся от
общепринятого.
Если смешное определяется социально-культурным нормированием, то оно должно быть
легко узнаваемым, типичным, массовидным. Индивидуальное, случайное может быть
смешным лишь в контексте общего и типического. Именно в типической узнаваемости
состоит отличие комического от трагического. Если тра-
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 418.
175
гическое возникает как драма ярких индивидуальностей, исключительных характеров, то
комическое выражает драму «среднего человека», связано с явлениями
распространенными, массовидными. Если герои трагедии часто дают свое имя названиям
произведений, то герои Комедии — не столько личности, сколько «общие типы»: скупой,
лжец, мизантроп, лицемер 1. Их имена носят обычно собирательно-типологизирующий
характер (Репетилов, Скотинин, Хлестаков и т. п.). Такая схематизированная, обобщенная
до родообразующих признаков личность — герой комедии подчеркивает связь смешного
с социальным нормированием, представлениями о типичном на уровне здравого смысла,
житейской мудрости.
Однако противоречие между должным и реальностью — слишком широкая почва для
смешного. Ведь такое противоречие может вызвать и огорчение, возмущение, омерзение,
негодование, отчаяние, страх. Порок, преступление — тоже отклонения, от нормы.
Болезнь, стихийное бедствие, крушение великих и героических начинаний — тоже
противоречие должного и желанного с реальным, однако они смеха не вызывают.
Дальнейшее уточнение, очевидно, следует искать в качестве основного противоречия
смешного, в его информационно-ценностной окраске для субъекта. Смех привлекателен,
он несет смеющемуся удовлетворение, радость и веселье. Почему?
• Согласно информационной концепции эмоций, разрабатываемой в ряде работ П. В. Си-
1 См.: IIIтейн А. Л. Философия комедии.—В кн.: Контекст 1980. М., 1981.
176
монова, характер эмоции определяется разностью «информационных потенциалов»,
возникающей у человека в конкретных ситуациях, разностью между имеющейся у него
информацией (знаниями, опытом и т. д.) и информацией, необходимой для успешного
выхода из ситуации, решения проблем, с которыми сталкивает человека жизнь
1
. В случае
нехватки информации, грубо говоря, при непонимании человек испытывает
отрицательные эмоции — неуверенность, страх, отчаяние. Положительные эмоции
связаны с радостью и весельем, человек испытывает их, когда обладает полнотой знания,
достаточной для осмысления и понимания ситуации. Именно с такой полнотой знания,
полнотой понимания и связан смех. В. Б. Шкловский в одном из интервью подчеркнул,
что «смех зрителя — это ирония человека, который понял суть того, что происходит»
2
.
Смешное есть радость понимания. Но каков характер этого понимания, каковы характер и
содержание избыточной информации, какова ее ценностная окраска?
По меткому выражению того же В. Б. Шкловского, «смешное — это то, что происходит с
человеком, а он не понимает»
3
. Такая же мысль есть у Гегеля, согласно которой
главнейшее свойство комического персонажа — его несокрушимое доверие к самому себе
4
. Иначе говоря, смешное — не просто радость понимания, а ра-
1 См.: Симонов П. В. Теория отражения и психофизиология эмоций. М., 1970.
2
Неделя, 1982, № 25, с. 22.
3
Там же.
4
См.: Гегель. Эстетика. В 4-х т. М., 1971, т. 3, с. 580.
177
дость «понимания непонимания», понимание чьей-то несостоятельности, посрамления.
Смеясь, мы смотрим на объект нашего смеха с позиций нравственного, шире —
нормативно-ценностного, превосходства. «Смеясь... мы становимся выше его»
1
,— писал
Н. Г. Чернышевский. Аристотель определял комическое как безобразное, которое не
ужасно, а безвредно и нелепо. Вольтеровская формула «что сделалось смешным, то не
может быть опасным» верна и в обратном прочтении: «смешное — то, что не опасно».
Горилла или медведь, встреченные на воле, скорее всего вызовут страх. Смешны они в
клетке зоопарка или на арене цирка в ситуации полной безопасности для зрителя.
Смешны лишь несостоятельные, терпящие крах недостатки и отклонения: ложь, явно или
неявно разоблачаемая, скупость, лень, за которые человек бывает наказан. Ведь пороки
могут торжествовать в жизни — и тогда людям не до смеха. В этом случае уместны
чувства негодования, омерзения, протеста, страха. Смерть, болезнь, немощь вызывают
чувство жалости, сочувствие, отчаяние, но не смех. «Смеется всегда только победитель,
побежденный никогда не смеется... Обычный здоровый смех нормального человека есть
знак победы того, что он считает правдой»
2
. Поэтому смех не просто реакция на
отклонение от социальной нормы. Это всегда чувство удовлетворения, вызванное
торжеством нравственной, интеллектуальной, политической, социально-культурной
позиции,
Чернышеаский Н. Г. Статьи по эстетике. М., 1938, с. 217.
2
Пропп В. Я. Проблемы комизма и смеха, с. 152.
178
разделяемой личностью. Именно поэтому человечество «смеясь расстается со своим
прошлым». Смех — торжество нового осмысления действительности, нового понимания
своего прошлого. В 1920 году А. В. Луначарский писал: «Я часто слышу смех. Мы живем
в голодной и холодной стране, которую недавно рвали "на части враги, но я часто слышу
смех; я вижу смеющиеся лица на улицах, как смеется толпа рабочих, красноармейцев...
Это показывает, что в нас большой запас силы, ибо смех есть признак силы. Смех не
только признак силы, но сама сила... Смех — признак победы» 1.
Удовлетворение от смеха включает в себя широкий спектр эмоций — от злорадства и
простого снятия напряженности до глубокой, охватывающей все существо человека
радости победы. Порог смешного может быть и повышен. Так, Пьер Безухов смеется над
своим пленением: «Мою бессмертную душу в плен взять?!!» В этом случае смех —
торжество человека, его идеалов, его «мы» над врагом. Такой смех доступен лишь
человеку, глубоко уверенному в правоте своего дела, за которое он может пойти и на
смерть.
Одним из «законов» смешного считается неожиданность, внезапность смешного.
Аргументируется это тем, что наблюдение, вызвавшее однажды смех, при повторении
смеха уже не вызывает. Однако представляется, что неожиданность (внезапность) и
«неповторимость» смешного — вещи довольно разные. Сплошь и рядом смешного ждут и
с удовольствием сме-
1 Луначарский А. В. Будем смеяться.— Вестник театра, 1920, № 58, с. 7.
179
ются, когда ожидание оправдывается. Такое «ожидаемое смешное» тоже определяется
дискредитацией чужого и торжеством своего нормативно-ценностного «мы».
Смех всегда связан с переходом сознания в новое качество, с новым уровнем понимания,
осмысления действительности. И такой переход осуществляется скачкообразно, резко.
По-видимому, в этом резком переходе, а точнее, в удовольствии от перехода сознания из
одного состояния в другое и следует искать психологическую основу смеха как эмоции.
Возникающий перепад информации требует эмоциональной разрядки, степень которой (от
улыбки до хохота) определяется «разностью информационных потенциалов».
Суммируя сказанное, можно выделить следующие факторы (условия) смешного: 1)
наличие нормативно-ценностной позиции, разделяемой субъектом и задающей позицию
желаемого должного по отношению к осмысляемой ситуации; 2) ситуация эта должна
быть достаточно типической, легко распознаваемой, чтобы нормативно-ценностные
критерии были легко применимы к ней; 3) в ситуации есть отклонение от должного,
противоречие между должным и реальным; 4) участники ситуации не понимают этого
отклонения, а возможно, и собственной несостоятельности; 5) осознание субъектом этого
непонимания, осознание несостоятельности объекта смеха и тем самым его посрамление;
6) осознание торжества разделяемой субъектом нормы, торжества идеалов «мы», дающее
положительные эмоции; 7) резкое и неожиданное осознание факторов 3—6, а точнее,
переход от факторов 3—4 к факторам 5—6.
180
Каждый из выделенных факторов смешного является таковым только при наличии всей
их системы: необходим и достаточен не какой-то один из этих факторов, а только весь их
комплекс.
Социально-культурный характер положительных эмоций, связанных со смехом, позволяет
утверждать, что социален любой смех, в том числе и так называемый физиологический.
Так, смех от щекотки возможен лишь в условиях «душевного комфорта», когда мы
убеждены в добром отношении к нам щекочущего. В противном случае щекотка —
неприятная процедура. В случае же истерического смеха человек настолько отстраняется
от ситуации, что абсолютно все видится смешным.
В ритуальной практике смех использовался в качестве обряда жизнеутверждения, как
средство магического воздействия на природу и людей. Разгульный смех во время
дионисийских праздников, сатурналий, карнавала имеет именно такую первооснову.
Одним из напоминаний о прежней широкой смеховой обрядности являются весенние
первоапрельские шутки.
Социален и так называемый жизнерадостный смех, нередко ставящий теоретиков в тупик,
поскольку он не связан ни с какими большими или малыми недостатками. На этом
основании считают, что он вообще не связан с комизмом, со смешным, а относится к
области психофизиологических явлений. Однако радостный смех ребенка по поводу
всякого яркого и приятного впечатления, беспричинный смех девушек и другие
проявления жизнерадостного смеха имеют одну и ту же информационную и смысловую
природу — они вызваны избыточным положи-
181
тельным «предпониманием», своей нормативноценностной установкой. Если у человека
нет забот, если все в жизни у него складывается хорошо, он счастлив и потому смеется
беззаботно. Любое проявление жизни вызывает у него веселье. В таком смехе радует
торжество человеческого отношения к жизни.
В этом плане различие между насмешливым и добрым смехом состоит не в сути
смешного, а в характере торжества. В первом случае имеет место торжество своего «мы»
над чужим. Во втором — торжество признания объекта смеха «своим». В первом случае
— отторжение чужого, вредного, слабого. Во втором — радость признания.
Итак, смешное всегда «социально нагружено», оно никогда не лишено социального
значения, в каких бы целях оно ни использовалось. Не только политическая сатира, но и
клоунада, балаган, шутовство невозможны без социально значимой основы и окраски.
Социальное нормирование знает много средств. Методы принуждения и внушения,
закрепленные ,в праве, призваны бороться с социально вредными и даже опасными
пороками и преступлениями. Социальному нормированию служит и смех, который можно
рассматривать как один из механизмов социализации личности, формирования ее
культуры, воспитания.
Начинаясь, отталкиваясь от нормативно-ценностных представлений и установок, смех
ориентирован на дискредитацию отклонений от этих представлений и установок.
Выявление их несостоятельности связано с насмешливым смехом, торжество разделяемых
норм — со смехом жизнерадостным. В том и в другом случае ре-
182
зультатом является подкрепление определенных социально-культурных ценностей, норм,
образа мыслей, поведения и жизнедеятельности в целом.
Для того чтобы засмеяться, надо увидеть смешное, понять, что смешно. А это
предполагает сложный акт понимания, социальную, в том числе нравственную, оценку,
соотнесение факта с определенной системой ценностей и норм.
Ниспровергая одни и утверждая другие ценности и нормы, смех сплачивает смеющихся,
отделяет их от объекта смеха. Смех не только «освобождение» от осмеиваемого, но
одновременно и «навязывание», а точнее, принятие позиции, с которой проводится
осмеяние. Тем самым смех, отрицая одну культуру, готовит фундамент новой, более
высокой. Даже фольклорный дурак, шут, юродивый предполагаются «мудрецами»,
судящими реальный мир с позиций мира более справедливого.
Смех связан с новым пониманием, положительной эмоцией, обусловленной наличием
позитивного знания и опыта. Поэтому он не только способствует формированию
личности, но и приятен, привлекателен. Он формирует представление не просто о
должном, а о желаемом должном, он побуждает добровольно занять определенную
нравственную позицию, связан с определенным осмыслением действительности и своего
места в ней. Более того, смех может быть направлен и на самого смеющегося: смеяться
над собою не только не странно, но и весьма полезно. Иначе говоря, смех связан не только
с социализацией, но и с индивидуализацией личности. С его помощью достигается
глубокая,
183
тонкая, эмоционально окрашенная гармония индивидуального и социального в человеке.
Проведенное рассмотрение природы и факторов смешного показывает, что даже такая
глубоко индивидуальная сфера духовной жизни, как смех,— принципиально социальна по
своим источникам и результату. Вместе с тем сознание индивида выступает тем полем,
где реализуются социальная культура и опосредствуемые ею формы осмысления