Гусев С.С., Тульчинский Г.Л. Проблема понимания в философии: Философско-гносеологический анализ
Подождите немного. Документ загружается.
В данной связи можно говорить о псевдо- или квазиобщении, при которых механизм
взаимопонимания и понимания не является обязательным, а иногда он даже и
нежелателен. Примером квазиобщения могут служить выделенные М. И. Бобневой виды
«этикетного», чисто внешнего и поверхностного, а также «стигматного», условного и
символического общения
2
. Как «псевдообщение» можно рассматривать «понимание»
сакрального (священного) текста, ориентированное прежде всего на его заучивание,
устаревшие, потерявшие смысл ритуалы и образы.
1
См.: Молчанов А. А. Таинственные письмена первых европейцев. М., 1980, с. 21—38.
2
См.: Бобнева М. И. Нормы общения и внутренний мир личности.— В кн.: Проблема
общения в психологии. М., 1981, с. 250.
143
Отсюда становится ясно, что степень понимания, вообще успешность коммуникации
обусловлены не столько знаниями (тезаурусами) участников коммуникации, не столько их
«общей памятью», сколько общей структурой открытого для них «поля значений», то есть
их знанием об этой «общей памяти» и отношением к ней. Если такого знания нет, то
сообщение должно содержать массу дополнительной и избыточной информации. Ведь
оно рассчитано на «любого» адресата, а в этом случае необходимы подробные
разъяснения, отсутствие намеков, сокращений, иносказаний и т. д. Если же об «общей
памяти» и адресанту, и адресату известно все, то для актуализации ее содержания
достаточно намека. Именно таков характер интимной лексики близких людей, жаргона и
аналогичных семиотических явлений, связанных с «посвящённостью». Текст такого рода
«будет цениться не только мерой понятности для данного адресата, но и степенью
непонятности для других» 1.
Особый интерес в этой связи представляет художественный текст как игра с памятью
(тезаурусом) читателя. На время чтения он приближает читателя к автору в той степени,
которую задает автор. Художник может обращаться не к тому, кто будет читать его
произведение,— на этом принципе построены некоторые литературные жанры: лирика,
эпистолярная проза и т. д. Любой художественный текст предполагает некоторое
расхождение формального и реального адресата. Благодаря этому художественные тексты
оказываются для читателя школой перевоплощения, научая его менять точку
1 Лотман Ю. М. Текст и структура аудитории.— Труды по знаковым системам. Вып. 9.
Тарту, 1977, с. 57.
144
зрения на вещи, они играют различными типами социальной памяти, как бы «втягивая» в
нее читателя.
Возможность различного восприятия текстов, как и возможность разного понимания
вообще, свидетельствует о наличии нескольких уровней, степеней сближения «ресурсов»
тех индивидов, •которые участвуют в коммуникативном процессе. Такие уровни могут
рассматриваться как «уровни понимания». Согласно С. Б. Крымскому, понимание
реализуется на двух основных уровнях: уровне опознавания объекта и уровне
реконструкции его смысла
1
. Американский специалист по психологии чтения С.
Фессенден различает семь уровней понимания как смыслового восприятия и
интерпретации сообщений. На первом уровне читатель получает простейшую
информацию — ощущения (зрительные, слуховые и т. д.) без их анализа и оценки. На
следующем уровне уже происходит. Идентификация (отождествление) объектов
восприятия. На третьем уровне полученная информация интегрируется с имеющимися
знаниями и опытом читателя, в новом он находит знакомые черты — здесь можно
говорить об узнавании. На четвертом уровне вычленяются специфически новые черты
этой информации. На пятом — выявляется общий смысл и подтекст воспринятого. На
шестом — осознается подтекст следующего высказывания (интерполяция). На седьмом
осуществляется интроспективная, обобщенная оценка всего процесса
2
.
1 См.: Крымский С. Б. Характеристики понимания.— В кн.: Логический анализ
естественного языка. Вильнюс, 1982, с. 152.
2
Fessenden S. A Levels of Distening.— Education, 1955, vol. 75, p. 18—26.
145
Нетрудно заметить, что первые два уровня понимания в фессенденовской модели (и
отчасти — третий) характеризуют простое сигнальное воздействие. К пониманию
собственно знаков относятся уровни третий — седьмой. Причем третий и четвертый, а
также шестой и седьмой связаны с формированием в результате осмысления информации
парных структур: «знакомое — незнакомое» и «интерполяция — интроспекция
коммуникации». Последняя парная структура относится скорее к следствиям понимания,
чем характеризует собственно осмысление. Поэтому к выявлению смысловой структуры в
модели С. Фессендена относятся уровни третий, четвертый и пятый. При этом следует
отметить, что противопоставление «знакомое — незнакомое» выражает скорее механизм
осмысления, рассмотренный нами ранее (и выражающий остраняющий характер
смыслообразования), чем уровень и глубину понимания. Что же касается пятого уровня,
то ничего, кроме осознания целей коммуникации, в этом случае с осмыслением не
связывается.
На первый взгляд данную сторону понимания детализирует концепция другого
американского специалиста — И. Ли. Он различает понимание как: 1) выполнение
определенного предписания, 2) способность к прогнозированию коммуникации и
поведения, 3) способность эквивалентно воспроизвести полученную информацию, 4)
осуществить приемлемую реакцию 1. Однако уровни и виды понимания, выделенные И.
Ли, характеризуют не столько глубину по-
1 Language, Meaning and Naturity. N. Y., 1954.
146
нимания (в духе пятого уровня модели С. Фессендена), сколько ориентацию индивида: и
прогнозировать, и реагировать, и выполнять предписания человек способен лишь на
основе того или иного понимания. А именно характеристики понимания бихевиористская
модель И. Ли как раз и не дает.
А. А. Брудный различает три уровня (или, как он еще говорит, «линии») понимания:
пeреход от одного элемента знаковой системы к другому, изменение структуры
содержания сознания и параллельное создание смысловой картины 1. В лучшем случае
такое различение, как и большинство предлагаемых концепций уровней понимания,
может быть только самым общим описанием процесса осмысленного восприятия.
Относительно проблемы уровней понимания несомненный интерес представляет
концепция, предложенная В. Н. Комиссаровым. В этой концепции выделяется пять
основных уровней эквивалентности перевода, соответствующих уровням понимания: 1)
уровень цели, намерений коммуникации; 2) уровень описываемой ситуации,
соответствующей намерениям; 3) уровень сообщения, то есть выразительных средств
описания ситуации в соответствии с намерениями; 4) уровень высказываний, то есть
упорядоченности знаков, передающих сообщение; 5) уровень слова, то есть элемента
высказывания
2
.
1 См.: Брудный А. А. Понимание как компонент психологии чтения.— В кн.: Проблемы
социологии и психологии чтения. М., 1975, с. 71.
2
См.: Комиссаров В. Н. Слово о переводе. Очерк лингвистического учения о переводе. М.,
1973.
147
Указанная концепция разработана прежде всего в свете нужд теории и практики
переводческой деятельности. Однако в ней содержится ряд соображений, имеющих
достаточно общий характер. Прежде всего это касается идеи уровневой организации
смысла и порогов его понимания. Действительно, минимальным условием («порогом»)
осмысления является осознание цели данной деятельности, а наиболее полным
осмыслением можно считать осознание характера материального воплощения этой цели.
Обычно информация воспринимается комплексно, в той или иной степени, но на всех
уровнях. Однако возможны и случаи непонимания: на уровне 5 — «ничего не ясно, слова
какие-то мудреные»; на уровне 4 — «слова в отдельности ясны, а смысла никакого нет»;
на уровне 3 — «говорит человек, а о чем — непонятно»; на уровне 2 — «говорит о каких-
то совершенно незнакомых вещах»; на уровне 1 — «что он хочет этим сказать?».
Возможны случаи понимания на более высоком уровне при полном непонимании на
предыдущих и т. д.
Однако при анализе данной концепции бросаются в глаза несколько обстоятельств. Так,
уровни высказываний и слов соответствуют плану «выражения» («означающему»), тогда
как остальные уровни—плану «содержания» («означаемому»). Уровень сообщения
полностью соответствует смысловому значению, а уровень ситуации — предметному
значению. Уровень цели может рассматриваться в нашей терминологии как выявление
нормативно-ценностной системы культурной деятельности, связанной с данным знаком, и
его личностного смысла. Таким образом, оказывается, что уровни понимания
148
могут быть выстроены в соответствии со смысловой структурой знаков культуры,
рассмотренной нами раньше, где каждый из элементов этой структуры соответствует
определенному уровню социальной деятельности.
В этой связи и на основе предложенной в первой главе модели смысловой структуры
предмета (знака) культуры представляется возможным говорить о трех основных уровнях
понимания: фиксации материальной формы знака (его идентификации, узнавании),
выявлении его социального значения и его личностного смысла, то есть оценочного
отношения и переживания
1
. Прохождение данного ряда от идентификации (узнавания) до
переживания соответствует достижению все более полного и глубокого понимания. Так,
понимание художественного произведения может ограничиваться простым созерцанием
на уровне восприятия звуков, красок, линий и т. д. Оно может выражаться и в простом
узнавании описываемой реальности (реакция «как в жизни», «похоже» и т. п.). Более
глубоким является понимание как осознание смысла описываемой реальности. Еще более
глубокое понимание связано с выявлением замысла автора, его оценочной позиции,
нравственных, политических, эстетических установок, двигавших им. Важно также понять
факты биографии автора, его переживания в период создания произведения, сопереживать
ему.____
1 Эти положения перекликаются с идеями и результатами других авторов. См., например:
Яноушек Я. Коммуникация трех участников совместной деятельности.— В кн.: Проблема
общения в психологии, с. 168— 177; Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории. М.,
1974, с. 436.
149
Каждый из выделенных уровней может характеризоваться различной степенью
понимания, а совокупное понимание — суммой информации, получаемой на каждом
уровне. Однако центральным моментом понимания, определяющим другие, выступает
понимание смыслового социального значения, поскольку именно на этом уровне
осознается характер и сущность целей социальной деятельности (коммуникации в том
числе), связанной с данным знаком.
Выработанная модель объясняет две крайние тенденции в современном анализе
понимания, стремящиеся как бы к двум полюсам смысловой структуры знака: его
материальности и личностному смыслу (прежде всего — к переживанию). Обе крайности,
по сути дела, имеют одни и те же следствия: дело сводится либо к простому
дублированию переживаний, либо к простому сосуществованию различных версий
осмысления. И в том и в другом случае живого диалогического смыслообразования нет.
Преодоление этих двух несостоятельных абсолютизаций, на наш взгляд, связано с
подчеркиванием роли социальных значений. — центрального звена смысловой структуры
и социальной коммуникации, выявлением социального значения и нормативно-
ценностных систем, с ним связанных. Это не означает, что личностный смысл
оказывается недоступным. Однако выявление личностного смысла — это не собственно
понимание, а личностный контекст смысловой структуры, воплощенной в знаке. Такое
понимание связано с переживаниями, вчувствованием и т. д. Оно всегда сопутствует
собственно пониманию. Однако понимание социально-культурного значения
(эстетического, научного
150
и т. д.) вырастает по мере преодоления личностного понимания. Даже в процессе
самопознания человек выходит за границы личностного смысла. Тогда собственно
понимание выступает как выявление центрального звена знаковой структуры —
социального значения и прежде всего смыслового, задаваемого нормативно-ценностными
системами культурной деятельности.
Последние замечания не следует трактовать как полное изгнание личностного смысла из
анализа понимания. О его роли и значении в динамике понимания мы уже говорили.
Однако понимание знаков культуры обусловлено все-таки их социальным значением,
выступающим в качестве основы культурной коммуникации.
Мы получаем возможность также ответить на вопрос, что определяет выбор
интерпретации, «ключа» к пониманию. Таким «ключом» западные авторы называют
некие «холизмы», обес- почивающие «целостность понимания». 0 чем при этом может
идти речь? О целостности личности автора как основном смыслообразующем
компоненте? О целостности видения реципиента? Или о целостности собственно
семиотической (знаковой) системы? Или же о целостности и автора, и текста, и
реципиента? Содержится ли «ключ» к интерпретации в самом знаковом образовании, или
он является принадлежностью осмысляющего сознания? В первом случае знаковая
система как бы сама «подает сигналы» о воплощенной в ней смысловой структуре, во
втором — мы сами реконструируем либо приписываем смысловую структуру знаковой
системе.
151
С одной стороны, между материальной формой знаков и воплощенными в них значением
и смыслом нет прямой зависимости. Даже такие простые знаки культуры, как предметы
труда и домашнего обихода, являются достаточно многофункциональными, чтобы
выражать какие-то жестко однозначные программы деятельности. Еще в меньшей степени
такая зависимость существует в развитых знаковых системах, например в языке.
Интерпретируемая знаковая система должна предоставлять возможности для
многосмысленного понимания. Гениальность пушкинской поэзии, по замечанию Н. В.
Гоголя, состоит в том, что каждое слово А. С.- Пушкина обладает «бездной
пространства»: оно свободно от одного предметного значения, оно двупланово,
трехпланово. Не случайно «Евгений Онегин» имеет столько интерпретаций (бытовых,
биографических, исторических и прочих). Именно возможностью многоаспектных
интерпретаций отличаются классические произведения литературы, живописи, музыки,
скульптуры, архитектуры.
Можно ли, однако, говорить, что понимание является погружением понимаемого в
произвольный контекст осмысления? Ведь в этом случае смысловая структура
понимаемого оказалась бы следствием произвола осмысляющего сознания. Но, как
заметил Г. Г. Шпет, «концепции, будто люди сами образуют представления,
составляющие содержание понимания, хорошо объясняют непонимание, а для объяснения
понимания приходится выдумывать более или менее хитростные теории» 1.
1 Шпет Г. Эстетические фрагменты. Пг., 1923, вып. II, с. 97.
152
Как уже отмечалось, определяющим моментом в смысловой структуре знака является
социальное значение, которое задается соответствующими нормативно-ценностными
системами культурной деятельности. В связи с различием основных групп этих систем мы
говорили о функциональных, конструктивных, стилевых и символических смысловых
значениях, а значит, и о соответствующих «ключах» и «контекстах» понимания.
«Ключом» к пониманию оказывается широкий деятельностный контекст использования
знаковых систем в техилииных,но всегда конкретных целях. В этой связи мы различали
идентификацию (фиксацию объекта сознанием), функционализацию (выявление свойств
явления, связанных с непосредственной практической деятельностью), теоризацию
(объяснение, связанное с системами научно-теоретических знаний и умений), эстетизацию
(художественное отношение к действительности) и осознание идеологического значения
того или иного явления.
Социальное значение является центральный фактором эффективности понимания,
поскольку именно оно определяет общий контекст понимания (в том числе и целевой).
Речь идет о целевой программе коммуникации, которая реализуется на различных
уровнях, в том числе и на уровне замыслов и установок.
Все это позволяет обосновать место понимания в ряду других категорий деятельности
сознания. Ранее, в первой главе, мы рассмотрели соотношение знания и понимания.
Теперь мы соотнесем понимание с другой существенной категорией деятельности
сознания — убежде-
153
нием. Такое уточнение представляется особенно важным именно в свете проблемы
эффективности коммуникации, потому что в социальной коммуникации можно различить
две стороны ее эффективности: эффективность понимания и эффективность принятия
определенных значений и смыслов, то есть убеждения.
1.3. Понимание и убеждени.
Понимание как осознание целейкоммуника коммуникации может рассматриваться как
предпосылка шля принятия, усвоения смысловой структуры социального значения и
включения его в сознание личности. Очень часто этот процесс отождествляется с самим
пониманием. Однако даже наиболее полное и глубокое понимание не всегда
сопровождается принятием смысловой структуры, признанием ее «своей»
1
. Степень
принятия смысловой структуры характеризуется степенью изменений в установках и
ориентациях личности. Данная сторона эффективности социальной коммуникации и
связана с убеждением.
Как же соотносятся знание, понимание и убеждение? Образуют ли три эти категории
последовательную цепочку перехода от знаний к их пониманию и от него — к
убеждениям? Переходят ли они друг в друга или являются независимыми? Обязательно
ли для формирования убеждения предварительное определенное понимание? Или,
наоборот, степень и характер
1 О различении понимания и «признания» см.: Геворкян Г. А. О проблеме понимания.—
Вопросы философии, 1980, № 11, с. 126.
154
понимания зависят от имевшихся, сформировавшихся ранее убеждений? Какую роль в
этих переходах и взаимосвязях играет знание?
Эти и другие вопросы соотношения и взаимосвязи знания, понимания и убеждения стали
главным предметом дискуссии на теоретическом семинаре, организованном ЦК ВЛКСМ
осенью 1981 года в Чолпон-Ате1. Начало дискуссии-) было положено А. А. Брудным —
известным ( п специалистом в области психологии понимания \ и психолингвистики. С
его точки зрения, убеждения формируются только на основе понимания. Поэтому как
знание выступает предпосылкой понимания, так и последнее является предпосылкой
убеждения, то есть усвоения (интериоризации) смысловой структуры. На этой основе
становится возможным следующий познавательный цикл: знания переходят в понимание,
а понимание — в убеждение.
Такой подход выглядит привлекательным по ряду соображений. Он четко определяет
место понимания как своеобразного «переходного мостика» между знанием и
убеждением, то есть принятием смысловой структуры, включением ее в сознание
личности. Если понимание есть «знание о знании», его осмысление, то убеждение
является признанием этого знания как истинного, или, по словам В. П. Тугаринова,
«убеждение — это знание, соединенное с оцен-
1 См.: Философско-методологические проблемы теории общения. Фрунзе, 1982, с. 103—
107. В дальнейшем изложении мы опираемся на ряд положений, высказанных
участниками семинара: Т. К. Аванесовой, Т. А. Алпатовой, А. А. Брудным, Б. А.
Есенкуловым, В. К. Нишановым, М. В. Поповичем, Ю. Д. Прилюком, В. С. Швыревым, Э.
Д. Шукуровым и др.
155
кой того, что знаешь» 1. Действительно, знание без убеждения — знание «мертвое».
«...Можно усвоить марксизм-ленинизм только формально, можно хорошо изучить все
формулы, исторические события и даты, но не стать при этом убежденным марксистом-
ленинцем»
2
,— писал М. И. Калинин. Знания — необходимый компонент убеждения, но в
убеждения они входят как «свои», как разделяемые личностью знания, истинность
которых не вызывает у нее сомнения и которые совпадают с потребностями, запросами и
установками личности. Только в этом случае они становятся способными регулировать
поведение и жизнедеятельность человека. Необходимой предпосылкой такой
трансформации знания выступает осмысление, понимание.
Однако возникает вопрос, как различить убеждения, сформировавшиеся на основе
осмысления научно обоснованного знания, от убеждений, сложившихся на основе
религиозного или мифологического осмысления действительности? Или между этими
убеждениями, точнее, между тем, что мы обычно называем собственно убеждениями, и
верой нет принципиальных различий?
Мы не будем вдаваться в детальный анализ соотношения веры и убеждения — этот
вопрос заслуживает самостоятельного рассмотрения. Отметим здесь только, что мнение,
будто в отличие от убеждения вера свидетельствует о недостаточном, стихийном,
поверхностном знании, вряд ли обосновано. Ведь отсюда следовало бы,
1 Тугаринов В. П. Философия сознания. М., 1971, с. 54—55.
2
Калинин М. И. Избранные произведения. В 4-х т. М., 1960, т. 3, с. 379.
156
что упорядоченность и глубина знаний исключают веру. Однако можно привести много
примеров из жизни выдающихся ученых (И. Ньютон, Б. Паскаль и др.), сочетавших
глубокие знания с глубокой верой. Но это уже вопрос не об их знаниях, а об их
убеждениях, характере убеждений. А убеждения возможны не только на основе знания
истинного, научно обоснованного, но и на основе здравого смысла или даже религиозных
представлений. Ведь речь идет не просто о виде знаний, а о характере осмысления,
понимания действительности и представлений о ней.
Как мы уже показали раньше, отношение между знанием и пониманием не предполагает
непременного «перехода» одного в другое. Хотя понимание и является «знанием о
знании», определяется содержанием знания, осмысление знания, в свою очередь, во
многом определяет его характер и содержание. Столь же сложный характер, по нашему
мнению, имеют и взаимосвязи, отношения между пониманием и убеждением.
Основой для решения данной проблемы, как нам представляется, может служить
деятельностный подход, раскрывающий социально-культурную природу понимания.
Именно общественная практика, социально-культурная деятельность, общественные
отношения, проявляющиеся в различных нормативно-ценностных системах культуры,
определяют многообразие форм и видов духовного освоения человеком окружающего
мира. В этой связи хотелось бы сделать одно замечание. Иногда при рассмотрении связи
«понимание — убеждение» выделяется в качестве центральной проблема понимания
текста,
157
особенно письменного. В этом случае письменные тексты и их понимание выступают как
предпосылка реализации социального опыта и его установок, определяют идеологическую
жизнь общества. Отсюда процесс социального управления в сфере идеологии,
формирование соответствующего типа сознания оказываются зависимыми от
определенного понимания письменных, языковых знаковых систем.
Но в действительности дело обстоит как раз наоборот: скорее именно изменения в
социально-практической жизнедеятельности обусловливают динамику форм понимания,
которое извлекается не из структуры текста, а из форм реальной жизнедеятельности, ее
нормативноценностных систем. Речевая деятельность, тексты и т. д. при всем их значении
для идеологических процессов (особенно в современной культуре) составляют лишь часть
действительности, формирующей сознание. Структуры текста и его осмысления в
конечном счете выводимы из структуры общественной практики, а не наоборот. Всякое
понимание является не простым отображением действительности, а «окрашено»
целенаправленной деятельностью, ее задачами. Всякое понимание обусловлено его
конкретноисторическим фоном, целями и задачами общественной практики, классовыми
интересами участников социальной коммуникации.
Потребность в социально значимой деятельности как основа убежденности формируется
поэтому самим образом жизни, жизнедеятельности человека в целом, а не только в
коммуникативно-информационных процессах. Понимание, как и знание, может и не
влиять решающим образом на систему ценностных ориентации, внут-
158
ренних мотиваций и убеждений личности. Несоответствие знаний и понимания, с одной
стороны, убеждений и мотивации — с другой, ведет к пассивным, а иногда и асоциальным
формам поведения. Формирование убежденности выходит за рамки чисто
информационного воздействия и осмысления получаемой информации. Оно связано с
закреплением сопиально значимых видов и форм жизнедеятельности, процесс и результат
которых приносит одновременно творческое удовлетворение личности.
В данной связи необходимо подчеркнуть, что убеждения формируются тем успешней, чем
более непосредственно социальные значения отвечают на главный вопрос, встающий
перед каждым человеком,— вопрос о смысле жизни. Эта проблема выступает для каждого
поколения в конкретно-исторической форме. Воспитание требует обращения не только к
прошлым образцам и идеалам, но и к современным. Каждому времени нужны свои
подвиги и свои герои. Формирование сознания достигается не только посредством
расширения знаний, уровня образования, информированности. Убеждение реализуется
как оценочное отношение личности ко всей окружающей ее социальной жизни. И в этом
плане убеждение предваряет и определяет понимание.
Действительно, понимание не сводится к знанию, к образующим его эмпирическим
фактами объясняющим эти факты теориям. Понимание само предполагает выявление
установочных представлений, заложенных в подспудных концептуальных (понятийных)
структурах типа «видения мира», «картины мира», дающих возможность осмысления
знаний (фактов и теорий)
159
в контексте таких «картин» и «видений». Именно убеждение является формой
ценностного отношения личности к окружающей действительности, «мостиком» от
личностного к надличному, мотивацией познавательной деятельности личности,
определяющей, в частности, и ее отношение к имеющемуся у нее знанию.
Результатом понимания может быть как правильное (адекватное) понимание, так и
непонимание (заблуждение), которые различаются лишь с объективно-логической, но не с
субъективно-психологической точки зрения. Как понимание, так и заблуждение могут
служить основой определенного образа мыслей и действий. Поэтому убеждения могут
основываться как на понимании, так и на непонимании (заблуждении). Отсюда, как нам
представляется, открывается интересная перспектива различения •убеждения и веры.
Последняя имеет место в условиях не столько нехватки знаний, сколько недостатка
понимания. Убеждение же выступает как разумное и сознательное принятие
определенных социальных значений и стоящих за ними норм и ценностей.
Причем характер убеждения проявляет зависимость не только от содержания понимания и
знаний, но и от формы процесса убеждений. Убеждение может формироваться с помощью
отсылки к авторитету, наглядного примера, логического доказательства, указания
практической пользы и эффективности и т. п. Названные факторы специально
рассматриваются теорией аргументации, мы же сделаем здесь лишь несколько замечаний
относительно специфики философской, мировоззренческой аргументации.
160
Традиционная концепция убеждающей аргументации, выработанная в науке, особое
внимание уделяет двум сторонам дела: объективности и непротиворечивости.
Объективность предполагает в конечном счете проверку соответствующих положений,
демонстрацию их соответствия действительности. Непротиворечивость же предполагает
использование процедур логического вывода и доказательства, обеспечивающих
получение из истинных (или принимаемых за истинные) посылок столь же истинных
следствий. Подобная аргументация внеличностна, бесстрастна и не пользуется средствами
риторики для овладения вниманием адресата.
Философская же аргументация, оставаясь научной, тем не менее в силу
мировоззренческого характера философии носит более сложный характер. Так, критерий
объективности дополняется в философской аргументации соответствием нормативно-
ценностным системам культуры данного общества, ценностным ориентациям и
установкам данного мировоззрения. Непротиворечивость, в свою очередь, дополняется в
философской аргументации ссылкой на идеологические и ценностные ориентиры данного
мировоззрения.
Это обусловлено рядом факторов. Прежде всего укорененностью философского знания в
«верхних этажах» культуры. Философия не столько заимствует социокультурные
значения и смыслы из других сфер знания, сколько сама помогает их формированию,
задавая мировоззренческую целостность культуры. Отсюда широкое привлечение в
философской аргументации средств, заимствуемых из искусства, морали, политики и
других форм общественного
6 Заказ № 5951
161
сознания. Если традиционная научная аргументация ориентирована на такие уровни
осмысления действительности, как идентификация и объяснение, то философская
аргументация затрагивает более глубокие уровни и пласты осмысления — понимание во
всей его полноте и убеждение.
Итак, знание, понимание и убеждение составляют не «цепочку» перехода друг в друга, а
скорее опосредствуют друг друга. Вернее, знания и убеждения взаимодетерминируют
друг друга посредством понимания.
Эта роль понимания достаточно фундаментальна. Например, важным фактором
коммуникации и формирования убеждения является доверие к источнику информации.
Однако убеждение, основанное исключительно на доверии без должного осмысления,
способно привести к фанатизму. Вне понимания и знания без убеждения, и убеждения без
знаний способны привести прямой дорогой к слепой вере.
Итак, понимание оказывается ключевой категорией не только при анализе развития форм
знания, но и при анализе таких форм сознания, как убеждение, вера и т. п. В данной связи
можно говорить о двух аспектах роли понимания в повышении эффективности
социальной коммуникации. Во-первых, эта роль может рассматриваться с позиций
«близкодействия» коммуникации, то есть связываться с конкретными целями
информационного воздействия на сознание людей: расширение знаний, углубление
самого понимания, формирование убеждений, установок и т. д. Во-вторых, роль
понимания может раскрываться в аспекте «дальнодействия» коммуникации, то есть целей,
направленных
162
на изменение форм жизнедеятельности человека, его поведения и т. д. В этой связи иногда
говорят об анализе «коммуникативной» и «посткоммуникативной» эффективности.
В настоящее время разработан ряд методик анализа и измерения эффективности
«убеждающей» социальной коммуникации, позволяющих в достаточно точных понятиях
говорить о роли понимания в социальной коммуникации (в аспекте «близкодействия»).
Менее разработанным является аспект «дальнодействия» коммуникации и роли
понимания в нем. Но рассмотрение этой группы вопросов, несмотря на их чрезвычайную
важность, увело бы нас далеко в сторону от собственно процессов понимания. Нашей
целью в данной части изложения было показать центральную и определяющую роль
понимания как основы и предпосылки успешной социально-культурной коммуникации и
повышения ёе эффективности.
2. 2. Динамика понимания: культура и личность
Понимание можно рассматривать с двух сторон: синхронической, связанной с выявлением
элементов смысловых структур, уровней понимания, и диахронической, связанной с
анализом понимания как процесса, развивающегося во времени. Различение этих двух