Фрезер Дж.Дж. Золотая ветвь

Подождите немного. Документ загружается.

форму серебряного ночного светила. Мы можем, если угодно, снисходительно

улыбаться на эти напрасные попытки. Но лишь благодаря длительным сериям

экспериментов, многие из которых неизбежно кончались неудачей, человек

познал тщетность одних методов и плодотворность других. Таким образом,

магические обряды – это не что иное, как неудавшиеся опыты, которые

повторялись единственно потому, что экспериментатор не был уверен в их

удаче. С прогрессом познания эти обряды прекратили свое существование или

продолжали отправляться в силу привычки, тогда как причина их появления на

свет давным-давно была предана забвению. Итак, потеряв свое высокое

назначение, не будучи рассматриваемы более как торжественные обряды, от

пунктуального выполнения которых зависит благополучие и само

существование общины, они постепенно опустились до уровня карнавалов,

пантомим и развлечений. И наконец, на последней стадии вырождения эти

обряды, когда-то всерьез занимавшие взрослых и мудрых людей, становятся

праздной детской забавой. Именно на этой последней стадии мы и застаем

ныне наиболее древние магические обряды наших европейских предков. И

даже из этого последнего прибежища их быстро вымывает поднимающаяся

волна многочисленных новообразований морального, интеллектуального и

социального порядка, которые влекут человечество к новой, неведомой цели.

Мы можем испытывать естественное сожаление по поводу исчезновения

причудливых обычаев и живописных обрядов, донесших до нашей эпохи,

которую многие считают тусклой и прозаической, аромат и свежесть древних

времен, дыхание весны мира. Однако нашего сожаления поубавится, когда мы

вспомним, что эти прелестные церемонии, эти кажущиеся ныне невинными

развлечения суть дети невежества и предрассудков. Представляя собой

летопись человеческих стремлений, они наряду с этим являются памятниками

бесплодного искусства. истраченного понапрасну труда и разбитых надежд. И,

несмотря на все украшения – цветы, ленты, музыку, на них лежит

неизгладимый налет скорее трагедии, чем фарса.

Объяснение, которое я вслед за В. Маннхардтом попытался дать этим

церемониям, получило веское подтверждение благодаря открытию,

сделанному уже после написания этой книги: дело в том, что туземцы

Центральной Австралии регулярно совершают магические церемонии с целью

пробуждения спящих сил природы в преддверии сезона, который можно

назвать австралийской весной. Нигде, по-видимому, смена времен года не

происходит так неожиданно, нигде контраст между ними не достигает такого

размаха, как в пустынях Центральной Австралии, где в конце длительного

периода засухи песчаная и каменистая пустыня, в которой царит безмолвие и

запустение смерти, после нескольких дней проливного дождя преображается в

веселый зеленый луг и наполняется огромным множеством насекомых,

ящериц, лягушек и птиц. В чудесном преображении лика природы в такое

время года даже европейцы видели нечто магическое. Неудивительно, что это

изменение дикарь рассматривал как колдовство. Именно в период, когда

чувствовалось приближение этого благодатного сезона, туземцы обычно

совершали магические церемонии, целью которых было увеличение числа

употребляемых ими в пищу животных и растений. В силу этого данные

церемонии чрезвычайно близки к весенним обрядам нашего европейского

крестьянства не только по времени их проведения, но и по преследуемой ими

цели. Следовательно, мы можем не сомневаться, что, учреждая обычаи,

призванные способствовать возрождению растительной жизни весной, наши

первобытные предки были движимы не сентиментальным желанием вдохнуть

аромат первых фиалок, сорвать ранний первоцвет или пронаблюдать танец

желтых нарциссов на ветру, а самыми что ни на есть практическими

побуждениями, которые, конечно, не формулировались в абстрактных

терминах, а сводились к мысли о неразрывной связи между жизнью человека и

жизнью растений. А так как вера австралийского дикаря в эффективность

магических ритуалов подтверждалась опытом, ибо всегда после их совершения

растительная и животная жизнь действительно набирала силу, можно

предположить, что то же самое происходило в Древние времена с предками

современных европейцев. Вид свежей зелени в кустарнике и чаще, зрелище

весенних цветов на мшистых берегах, прилет с юга ласточек и вид солнца, с

каждым днем все выше поднимающегося на небе, воспринимались ими как

неопровержимое свидетельство эффективности их магических чар. Это вселяло

в них бодрую уверенность в том, что все будет хорошо в мире, на который

можно по желанию влиять в нужном направлении. И только в осенние дни при

медленном угасании лета их уверенность бывала поколеблена сомнениями –

симптомы неизбежного увядания говорили им о тщетности попыток раз и

навсегда предотвратить наступление зимы и смерти.

Глава XXIX

МИФ ОБ АДОНИСЕ

Зрелище ежегодного изменения лица земли во все времена производило на

людей огромное впечатление и заставляло их размышлять над причинами

столь грандиозных и чудесных превращений. Их любопытство было не лишено

корысти, ибо даже дикарь не может не осознавать, насколько тесно его

собственная жизнь связана с жизнью природы: ведь те же самые процессы,

которые заставляют реку замерзать, а землю лишаться растительного покрова,

могут угрожать смертью и ему. На определенной ступени развития люди,

вероятно, стали воображать, что средства предотвращения угрожающей им

опасности находятся в их собственных руках и что с помощью искусства магии

они могут ускорять или же замедлять смену времен года. Поэтому они

совершали церемонии и произносили заклинания, чтобы заставить падать на

землю дождь, светить солнце, размножаться зверей и произрастать плоды

земли. Со временем постепенный прогресс науки, рассеявший так много

близких сердцу человека иллюзий, убедил наиболее мыслящую часть

человечества, что смена лета и зимы, весны и осени является не просто

результатом магических обрядов, что в ее основе лежит более глубокая

причина, ею управляет более могущественная сила и что это-результат работы,

идущей за кулисами изменчивой природы. Тогда люди стали рисовать себе

рост и увядание растительности как результат возрастания или убывания силы

существ божественного порядка, богов и богинь, которые на манер людей

рождались и умирали, вступали между собой в брак и производили на свет

потомство.

Таким образом, древняя магическая теория времен года была вытеснена,

вернее, она была дополнена теорией религиозной. Ибо, хотя теперь люди

стали относить изменения годичного природного цикла главным образом за

счет изменений, происходящих с божествами, они ем не менее продолжали

думать, что, совершая магические ритуалы, могут помочь богу, который

являлся источником жизни, в его борьбе с противостоящим принципом смерти.

Они воображали, что могут укрепить его убывающие силы и даже возродить

его к жизни. Церемонии, которые они с этой целью соблюдали, были по

существ своему инсценировками природных процессов, которым они хотели

содействовать в соответствии с известным принципом магии, состоящим в том,

что любого желаемого эффекта можно достичь путем простого подражания

ему. И так как теперь они объясняли колебания роста и увядания, размножения

и распада бракосочетанием, смертью и воскресением богов, их религиозные

или, скорее, магические мистерии вращались в основном вокруг этих тем.

Мистерии эти инсценировали плодотворный союз сил плодородия, печальную

смерть, как минимум, одного из божественных супругов и его радостное

воскресение. Так религиозная теория сочеталась с магической практикой.

Такое сочетание встречается в истории не так уж редко. Действительно,

немногие религии сумели полностью выпутаться из сетей древней магии.

Несовместимость двух противоположных принципов, на которых основывались

такого рода мистерии, – как бы глубоко она ни беспокоила философа – редко

занимает ум рядового человека, который едва ли даже отдает себе отчет в ее

существовании. Для такого человека важно действовать, а не анализировать

мотивы своих действий. Если человечество всегда было бы последовательным

и мудрым, история не являлась бы длинной хроникой глупостей и

преступлений.

Из изменений, которые приносят с собой времена года, в умеренной полосе

наиболее впечатляющими являются изменения, связанные с жизнью

растительности. Влияние смены времен года на животных не столь очевидно.

Естественно, что в магических мистериях, призванных изгнать зиму и

возвратить лето, основной упор делается на растительный мир и что деревья и

растения играют в них более важную роль, чем животные и птицы, хотя обе

формы жизни – растительная и животная – еще не отделились одна от другой в

умах тех, кто эти церемонии соблюдал. Их участники и в самом деле, как

правило, верили, что животный и растительный мир связаны между собой

даже теснее, чем это есть на самом деле; соответственно они часто

объединяли инсценировку возрождения растительного мира с реальным или

символическим половым актом для того, чтобы одновременно содействовать

размножению плодов, животных и людей. В их глазах закон жизни и

размножения как растений, так и животных был един и неделим. Жить и

порождать жизнь, питаться и производить на свет потомство – вот первичные

потребности людей прошлого, и до тех пор, пока существует мир, они останутся

первичными потребностями людей. Можно прибавить многое другое, для того

чтобы обогатить и украсить человеческую жизнь, однако без удовлетворения

этих первичных потребностей человечество прекратит свое существование.

Поэтому обеспечение пищи и потомства было главной целью, которую

преследовал человек, совершая магические ритуалы, для того чтобы с их

помощью регулировать смену времен года.

По-видимому, наиболее широко и торжественно эти ритуалы совершались в

странах восточной части Средиземноморского бассейна. Народы Египта и

Западной Азии представляли ежегодное увядание и возрождение жизни,

особенно растительной жизни, которую они отождествляли с каким-то богом

Осирисом, Таммузом, Адонисом и Аттисом, – ежегодно умирающим и вновь

возрождающимся. Названия и детали этих ритуалов в разных местах менялись,

но сущность их оставалась той же. Теперь нам предстоит рассмотреть обычаи

предания смерти и воскресения этого многоименного, но неизменного по

своей природе восточного божества. Начнем с Таммуза, или Адониса.

Культ Адониса существовал у семитских народностей Вавилона и Сирии, и

греки позаимствовали его у них еще в VII веке до нашей эры. Настоящее имя

божества было Таммуз: имя Адонис происходит от семитского слова adon

(«господин», «господь») – уважительная форма обращения к нему верующих.

Греки, однако, плохо поняв его смысл, превратили эту форму обращения в имя

собственное. В вавилонской религиозной литературе Таммуз фигурирует в

качестве юного супруга или любовника Иштар, Великой Богини-Матери,

олицетворяющей воспроизводящие силы природы. Хотя намеки на их связь как

в мифе, так и в ритуале туманны и фрагментарны, из них мы узнаем, что

каждый год Таммуз покидал светлую землю и спускался в мрачный подземный

мир, и каждый год его божественная возлюбленная отправлялась на поиски

бога «в землю, откуда нет возврата, в жилище темноты, где дверь и засов

покрыты пылью». На время ее отсутствия прекращалось действие любовной

страсти: люди и животные словно забывали о необходимости воспроизводства

своего вида, и все живое находилось под угрозой вымирания. Спаривание во

всем животном мире было так тесно связано с Иштар, что оно возможно было

исключительно при ее содействии. Поэтому посланник великого бога Эа

отправлялся с поручением освободить эту богиню, носительницу столь важной

функции. Суровая царица дьявольского края, Аллату, или Ереси-Кигал,

неохотно разрешала окропить Иштар живой водой и отпускала ее в верхний

мир, вероятно, вместе с ее возлюбленным Таммузом. С возвращением этих

божеств связывалось возрождение природы.

Некоторые вавилонские гимны содержат заупокойные песнопения по Таммузу,

этот бог сравнивается с быстро увядающими растениями:

Тамариск, что умирает от жажды в саду, Чья крона в поле не принесла ни

одного цветка; Ива, что не насытилась вдосталь водой; Ива с вырванными

корнями: Растение, которое умирает от жажды в саду.

Смерть Таммуза под пронзительную музыку флейт ежегодно оплакивалась

мужчинами и женщинами приблизительно в середине лета, в месяце,

названном по имени бога таммузом. По-видимому, над изображением

мертвого бога эти люди распевали погребальные песнопения, само же

изображение они омывали чистой водой, смазывали маслом и облачали в

красную мантию. В воздух в это время поднимались пары фимиама, чтобы

острый аромат взбодрил спящие чувства бога и пробудил его от смертельного

сна. В одной из этих траурных песен, носящей название «Стенание флейт по

Таммузу», мы, кажется, еще улавливаем голоса певцов, затягивающих грустный

припев, и как бы издалека до нас доходят рыдающие звуки флейт:

Когда он исчезает, она поднимает плач: «О мое дитя!» Когда он исчезает, она

поднимает плач: «Мой Даму!» Когда он исчезает, она поднимает плач: «Мой

чародей и жрец!» Когда он исчезает, она поднимает плач у великолепного

кедра, пустившего корни на просторе. В Эанне сверху и снизу она поднимает

плач. Она поднимает плач, подобный плачу семьи по хозяину, Она поднимает

плач, подобный плачу города по владыке. Ее стенание – это стенание о

растении, которое не растет на грядке. Ее стенание – это стенание о силе,

которой наливается колос. Ее спальня – это владение, которому не дать

прироста. Утомленная женщина, утомленный и чахлый ребенок. Она стенает о

большой реке, у которой не растет ни одной ивы. Она стенает о поле, в

котором не растет ни хлеба, ни растений. Она стенает о водоеме, в котором не

плодится рыба. Она стенает о зарослях, в которых не растет камыш. Она

стенает о лесах, в которых не растут тамариски. Она стенает о диких местах, где

не растут кипарисы. Она стенает о чаще древесного сада, что не дает ни меда,

ни вина. Она стенает о лугах, на которых не растут растения. Она стенает о

дворце, из которого ушло долголетие.

Трагическая история и грустные обряды в честь Адониса известны нам больше

из описаний греческих авторов, нежели из фрагментов вавилонской

литературы или краткого упоминания пророка Иезекииля о том, что он видел

жительниц Иерусалима оплакивающими Таммуза у северных ворот храма.

Отразившись в зеркале греческой мифологии, это восточное божество

предстает перед нами в виде прекрасного юноши, которого полюбила богиня

Афродита. Когда Адонис был младенцем, богиня спрятала его в ларец, который

она передала а хранение царице подземного мира Персефоне. Но когда

Персефона открыла ларец и увидела красоту ребенка она отказалась вернуть

его Афродите, хотя богиня любви самолично спустилась в ад, чтобы выкупить

свое сокровище из царства смерти. Спор между богинями любви и смерти был

разрешен Зевсом, который постановил, чтобы Адонис одну часть года

проводил с Персефоной в подземном мире, а другую – с Афродитой на земле.

В конце концов прекрасный юноша во время охоты был убит вепрем, или

ревнивым Аресом, который превратился в вепря для того, чтобы устранить

своего соперника. Горько оплакивала Афродпта смерть своего возлюбленного.

В этом варианте мифа спор между Афродитой и Персефоной за обладание

Адонисом подобен борьбе между Иштар и Аллату в царстве мертвых, в то

время как решение Зевса о том, что одну часть года Адонис должен проводить

под землей, а другую – на земле, является просто-напросто греческой версией

ежегодного исчезновения и появления Таммуза.

Глава XXX

АДОНИС В СИРИИ

Центрами действия мифа об Адонисе и торжественного ритуала этого бога

являлись два места в Западной Азии: Библос на побережье Сирии и Пафос на

острове Кипр. Жители этих городов поклонялись Афродите, вернее, ее

семитическому двойнику – богине Астарте. Правителем этих центров, если

верить преданию, был царь по имени Кинир,

отец Адониса. Город Библос

считался самым древним в Финикии, в незапамятные времена он был основан

великим богом Эл, которого греки и римляне отождествляли с Кроносом и

Сатурном. Как бы то ни было, в исторические времена этот город считался

местом священным, религиозной столицей страны, некой финикийской

Меккой или Иерусалимом. Стоял этот город на возвышении, недалеко от моря;

Библос славился святилищем Астарты, где посреди открытого двора,

окруженного крытыми галереями – снизу к ним можно было подняться по

лестницам, – возвышался конусообразный обелиск, священный символ богини.

В этом святилище совершались обряды в честь бога Адониса, Адонису был

посвящен и весь город, и река, впадающая в море несколько южнее Библоса, в

древности также носившая имя Адониса. Таково было царство Кинира. Во все

времена город управлялся царями, при которых, возможно, имелся сенат или

совет старейшин.

Кинир – мифический первый царь Кипра и города Библоса в Финикии.

Последний царь Библоса, носивший древнее имя Кинир, был обезглавлен

Помпеем Великим

за то, что пользовался властью крайне тиранически. Его

легендарному тезке, царю Киниру, приписывалось основание святилища

богини Афродиты, или Астарты, на горе Ливан, расположенной на расстоянии

одного дня ходьбы от столицы. Вероятно, этим местом был городок Афака в

верховьях реки Адонис, на полпути между Библосом и Баалбеком. В Афаке

находилась знаменитая роща и святилище Астарты, которое было разрушено

по приказу императора Константина по причине изуверского характера этого

культа. Место, на котором находился храм, было обнаружено современными

путешественниками около убогой деревушки, которая до сих пор носит

название Афка и расположена на опушке романтического, дикого, поросшего

лесом ущелья Адониса. Деревушка находится среди вековых ореховых рощ на

краю обрыва. Неподалеку от этого места река вырывается из пещеры,

расположенной у подножия огромного скалистого амфитеатра, и каскадами

низвергается на самое дно долины. Чем ниже, тем роскошнее и гуще

становится растительность; вырываясь наружу из всех этих трещин и расщелин,

она простирается зеленым покрывалом над ревущим, грохочущим на дне

огромной пропасти потоком. Есть нечто восхитительное, почти опьяняющее в

свежести этой низвергающейся каскадом воды, чистоте горного воздуха, в

яркой зелени растений. Храм, на месте которого до сих пор возвышаются

несколько отесанных глыб и прекрасная колонна из гранита, занимал

обращенную к устью реки террасу, с которой открывался великолепный вид.

Через пену и рев ниспадающих вод взгляд скользит вверх к пещере и достигает

наконец грандиозных обрывов, возвышающихся над ней. Утес этот настолько

велик, что козы, которые передвигаются по его краям, ощипывая молодые

побеги на кустах, кажутся находящемуся внизу наблюдателю муравьями. Со

стороны моря открывается особенно впечатляющий вид, когда солнце

наводняет это глубокое ущелье своим золотым светом, обнажая

фантастические опоры и закругленные башни этого горного укрепления, мягко

падая на лесную зелень. Именно здесь Адонис, согласно преданию, в первый

или в последний раз встретил Афродиту; здесь же было похоронено его

истерзанное тело. Трудно вообразить себе более пленительный фон для

истории трагической любви и смерти. Долина, впрочем, не столь пустынна, как

это может показаться. То здесь, то там можно разглядеть монастырь или

деревушку, оставшуюся наедине с небом на вершине какого-нибудь

Помпей Великий Гней (106-48 до н.э.) – римский полководец.

выступающего вперед утеса, прилепившуюся к почти отвесной скале, иногда

над бешеным потоком реки. А вечером мерцающие сквозь мглу огоньки

выдают присутствие селений на кажущихся неприступными склонах.

По-видимому, в древности вся эта чудесная долина была посвящена Адонису.

Память о нем витает над ней и поныне, ибо высокие утесы, которые сжимают

долину, то здесь, то там увенчаны разрушенными памятниками культа этого

бога. Некоторые из этих строений нависают над захватывающими дух

безднами, в которые и посмотреть-то невозможно без головокружения; далеко

внизу под ними можно различить кружащихся около своих гнезд орлов. Один

такой памятник находится в Гине. На лицевой стороне этого громадного камня

над грубо вырубленной нишей высечены фигуры Адониса и Афродиты. Он

изображен с копьем в руке в ожидании вепря, а она сидит в скорбной позе. Эта

пораженная горем фигура, возможно, и является плачущей Афродитой

Ливанской, описанной Макробием, а ниша в скале – это, вероятно, могила ее

возлюбленного. Участники культа Адониса верили, что каждый год этот бог

умирал в горах от смертельной раны и каждый год природа окрашивалась его

священной кровью. Так год за годом девицы оплакивали его

преждевременную смерть, когда цветы Адониса – красные анемоны

расцветали среди ливанских кедров и река Адонис волнистой розовой лентой

текла в море, окаймляя извилистые берега голубого во время берегового бриза

Средиземного моря.

Глава XXXI

АДОНИС НА ОСТРОВЕ КИПР

На расстоянии одного дня морского путешествия от берегов Сирии лежит

остров Кипр. В прекрасные летние вечера низкие и темные кипрские горы

неясно вырисовываются на фоне алого зарева заката. Этот остров, богатый

залежами меди, лесами, сплошь Состоящими из елей и величественных

кедров, естественно, привлекал к себе моряков и купцов, какими были

финикийцы. Земля эта, обильная зерном, вином и нефтью, по сравнению со

скудной природой их родного зажатого между горами и морем сурового

побережья должна была казаться финикийцам землей обетованной. Они

поселились на Кипре в очень давние времена и оставались там долгое время

после того, как на его берегах обосновались греки. Из надписей и монет

следует, что финикийские цари правили в Цитиуме, Хиттиме Иудейском до

эпохи Александра Великого. Колонисты-семиты, естественно, принесли с собой

культ своих богов. Они поклонялись ливанскому богу Ваалу, который вполне

мог быть двойником Адониса, в городе Амафонте, на южном побережье

острова, они учредили культ Адониса и Афродиты (Астарты), Здесь, как и в

Библосе, эти обряды имели такое поразительное сходство с культом Осириса,

что некоторые жители этих мест отождествляли Адониса Амафонтского с

Осирисом.

Однако центром поклонения Афродите и Адонису на Кипре был Пафос,

расположенный в юго-западной части острова. Среди маленьких

самостоятельных монархий, на которые был разделен Кипр, одной из самых

значительных с незапамятных времен и до конца IV века до нашей эры был

Пафос. Это земля холмов и волнистых хребтов, перемежающихся с полями и

виноградниками, изрезанная реками, которые в течение веков вырыли себе

такие глубокие русла, что путешествия по внутренним районам страны трудны

и утомительны. Величественный горный кряж Олимпа (современного

Троодоса), большую часть года покрытый снегом, прикрывает Пафос от

северных и восточных ветров и отрезает его от остальной части острова. На

склонах этого горного кряжа постепенно исчезают остатки сосновых лесов, в

которых то тут, то там скрываются монастыри. Эта горная местность

напоминает Апеннины. Древний город Пафос занимал вершину холма

приблизительно в полутора километрах от моря, тогда как новый город вырос

примерно пятнадцатью километрами дальше. Святилище Афродиты в древнем

городе Пафосе (современной Куклии) было одним из самых знаменитых святых

мест в древнем мире. Согласно Геродоту, основано оно было финикийскими

колонистами из Аскалона. Возможно, однако, что местной богине плодородия

поклонялись на этом месте еще до прихода финикийцев и пришельцы

отождествили ее с их собственной Баалтой, или Астартой, с которой та, скорее

всего, имела близкое сходство. Если два божества действительно слились в

одно, мы можем предположить, что речь идет о разновидностях Великой

богини материнства и плодородия, чей культ, видимо, с давних времен был

распространен по всей Западной Азии. Предположение это подтверждается

как архаичностью изображения богини, так и откровенным характером

связанных с ней ритуалов: манера изображения и ритуалы этой богини были

похожи на облик и обрядовость других богинь азиатского происхождения.

Богиню изображали в виде простого белого конуса или пирамиды. Конус