Джонсон Пол. Современность. Мир с двадцатых по девяностые годы. Том 2

Подождите немного. Документ загружается.

постановки и даже была заподозрена в троцкизме [38]. Судя по всему, ей удалось протащить на

китайскую сцену, уже раздираемую присущими марксизму-ленинизму сектантскими разногла-

сиями, дух театральной вендетты.

Цзян Цинь осуществила свой прорыв в июне-июле 1964г., когда расстроенный Мао разрешил ей

организовать в Большом народном зале Фестиваль пекинской оперы на современные темы. Были

показаны 37 новых опер (33 из них о революции и четыре о более ранних восстаниях),

исполненные двадцатью восемью пролетарскими составами из девятнадцати провинций. Что

самое удивительное, Мао позволил ей произнести речь - первую речь, произнесенную женщиной,

с момента его прихода к власти. В речи она сказала, что в Китае 3 000 профессиональных

театральных коллективов, 90 из них, предположительно, занимаются «современной» драмой. Но

независимо от этого, на сцене преобладают старые темы, герои и героини, «императоры, принцы,

генералы, министры, ученые и красавицы, а надо всеми духи - и чудовища». «В нашей стране

более 600 миллионов рабочих, крестьян и солдат» против «горстки землевладельцев, богатых

крестьян, контрреволюционеров, вредных элементов, правых и буржуазии». Почему же театр

должен служить этому меньшинству, а не 600 миллионам? Она предлагала повсеместное

исполнение «опер-образцов» таких, как Нападение на батальон Белого Тигра и Взятие Тигровой

горы стратегией [39], Ни одна из них не была положительно встречена в Пекине - в сокровищни-

це и хранительнице китайской культуры. Мэр и партийный руководитель Пекина, ультрамандарин

Пэн Чжэн, сказал, что ее оперы «все еще ходят в штанишках с разрезом сзади и сосут палец».

Никому не нравилась и ее новая манера звонить своим оппонентам и критикам, чтобы «бороться с

ними». Когда она попросила Пэна дать ей оперную труппу, «чтобы реформировать по-своему», и

показала ему новую революционную оперу, которой она намеревалась осуществить реформу, он

категорически ей отказал, вырвал из ее рук партитуру и отправил ей вызов «занять более сильную

позицию» [40].

Ее более сильной позицией было убедить Мао оставить Пекин и провести в Шанхае бдлыпую

часть 1965 г. Там ему пришло множество идей: ненависть к Советской России и ее лидерству, к

новому классу буржуазных бюрократов, которые провалили его Большой скачок; желание

стареющего героя снова привлечь молодежь, презрение к формальному образованию, отвращение

к людям, процветающим благодаря мандаринизму, зависть к Лю. В 1962-1966 г.г. были проданы,

15 миллионов экземпляров книги Лю Как быть хорошим коммунистом, то есть столько же,

сколько и книг Мао. Официальные передовицы призывали товарищей изучать произведе-

144

СОВРЕМЕННОСТЬ П

ния Лю наравне с Мао. Они жестоко поссорились по поводу провала Большого скачка [41]. Таким

образом, к амбициям несостоявшейся актрисы присоединились муки обиженного автора. Мао перестал

читать пекинский Народный ежедневник?, перейдя на газету вооруженных сил Ежедневник

освободительной армии*. Он готовился к новому драматическому взрыву. Мао мрачно откровенничал

перед Андре Мальро: «Я один с массами -выжидаю.» Подмазывающемуся французскому послу,

который сказал ему, что молодежь - за него, Мао ответил: «То, что видите Вы, представляет лишь одну

сторону ситуации - вам не видна другая Сторона.» Группе албанцев он сказал, что новая русская

привилегированная элита произошла из литературных и артистических кругов, то же самое делается и

в Китае: «Почему в Пекине так много артистических и литературных ассоциаций? Дел у них немного...

Лучшие выступления - в армии, за ними идут местные труппы, а пекинские хуже всех.» Группе

плановиков заявил, что официальные культурные группы «просто пересажены из Советского Союза...

все управляются иностранцами и мертвецами». Пекинская Академия наук была, по его мнению,

«сказочным царством», населенным «любителями старины», которые «читают нечитабельные

журналы» [42]. Он надеялся на земную, сельскую армию. Уничтожил начальника штаба Ло Жуйцына

якобы за просоветскую деятельность. Настроил главнокомандующего армией Линь Бяо против Лю и

его пекинской «клики». То, чему только прел стояло случиться, приобрело свое очертание, когда он

дал разрешение Цзян Цинь провести в Шанхае «Форум по работе в области литературы и искусства в

вооруженных силах». Перед открытием форума нервный Линь инструктировал своих высших

офицеров:

Политически она очень пронипательна в вопросах литературы и искусства... Ее мнения являются очень ценными.

Внимательно выслушайте их и проследите за их идеологическим и организационным приложением. С этого момента все

армейские документы, касающееся лятер&туры н искусства, надо отсылать ей [43].

После того, как армия встала за его спиной, Мао перешел в атаку. Настоящий детонатор так

называемой «Культурной революции» был связан с его задетым честолюбием - реакцией Мао на пьесу

Хай Жуй уволен, которая фактически была написана в 1961 г. By Ханом, заместителем мэра Пекина и

официальным мандарином [44]. В ней рассказывалось об одном честном чиновнике времен династии

Мин

, который не был согласен с императорской земельной политикой и был несправедливо наказан за

свою откровенность. Когда, наконец, Мао посмотрел

Жэньминь жибао

Цзэфань цзюнъ жибао

Династия, управлявшая Китаем с момента его освобождения от татаро-монгол с 1368 по 1644 г., когда к власти пришли

маньчжуры

Эксперимент над половиной человечества

145

эту пьесу, он не ^ог не воспринять ее как явную атаку против себя, бесспорно инсценированную Лю и

раздражавшую еще тем, что провалы в сельском хозяйстве, в которых его обвиняли публично, были

фактом. Его атака началась с рецензии на пьесу в шанхайском ежедневнике Литературные течения от

ID ноября 1965 г. Вернувшись в Пекин в конце года, он встретился с советским председателем Совета

Министров Алексеем Косыгиным и с насмешкой спросил его, придет ли Советская Россия на помощь

Китаю, если Америка, воюя с Вьетнамом, нападет и на него. Косыгин не ответил. Но Мао откровенно

признался ему, что поссорился со своими коллегами. В сущности, он почти не пытался скрыть

назревавши! взрыв. Вернувшись в начале следующего года в Шанхай, он, в присутствии ошарашенной

делегации японских коммунистов, оскалился на Д^н Сяопина и других высокопоставленных коллег за

то, что они были «мягкими с Россией», назвав их «людьми из Пекина с дрожащими коленкаци».

Японцы «сконфузились от удивления» [45].

С этого момента Культурная революция стала набирать скорость. Мао (как он отметил! позже) «дал

знак кивком». В 1966 г. Линь, будучи уже твердым (хотя и неспокойным) союзником Цзян Цинь,

назначил ее «культурным советником» всех вооруженных сил. Ненавистный мандарин, мэр Пекина,

был освобожден от должности и вместе с Лю смещен на задний план, но арестовали обоих, как Дэна и

других коллег, лишь через год. Двадцатого марта старый колдун Мао решил вытащить из своей шапки

жестокую силу необразованной молодежи. «Нам нужны решительные люди, молодые, без особого

образования, имеющие твердые позиции и политический опыт, чтобы взять дело в свои руки», - сказал

он. «Когда мы начали революцию, мы были всего лишь двадцатитрехлетними мальчишками, а

управляющие в то время... были старые и опытные. Они были более учеными, но мы несли истину»

[46]. Шестнадцатого мая Цзян Цинь, став уже духовным вождем группы активистов, в основном из

Шанхая, которых Мао официально назначил ответственными за Культурную революцию, издала

первое циркулярное письмо. Оно атаковало «ученых-тиранов», говоривших на непонятном языке, с

целью заглушить классовую борьбу и не допустить в академию политику, использовав при этом

заблуждение, что «перед истиной все равны». Шестой пункт в нем был откровенным призывом к

вандализму: «Председатель Мао часто говорит, что нет созидания без разрушения. Разрушение

означает критику и осуждение - а это означает революцию». Народный ежедневник и другие

пекинские газеты отказались это опубликовать. Спустя два дня Линь Бяо произнес примечательную

речь о силе Политбюро, анализируя историю государственных переворотов. Повторяя Геббельса, он

утверждал, что нельзя устоять против союза силы и пропаганды: «Захват политической власти зависит

от винтовок и от чернильниц». А для чего служит

146

СОВРЕМЕННОСТЬ II

власть? «Политическая власть - это инструмент для подавления одного класса другим. Абсолютно

тоже самое и в революции/и в контрреволюции. Я считаю, что политическая власть - это власпь

подавлять других» [47]. Это прозвучало достаточно откровенно, особенно в устах человека,

считавшегося ответственным за стабильность i стране, и должно было заставить трепетать

сидящих за столом людей.] Еще опаснее было то, что глава тайной полиции Кан Шэн примкнул к

культурным революционерам. Это означало, что никто уже не сможет остановить новые

«винтовки и чернильницы», которые со второй половины мая начали проявлять себя в облике

хунвейбинов и дацзыбао.

Насилие среди учащихся и политические перемены в Китае были уже давно взаимосвязаны.

Студенческие восстание в Пекине воспламенили «Движение 4-го мая» в 1919 г. и «Движение 9-h>

декабря» в 1935 г. Подобные волнения имели место и во времена «ста цветов» и были подавлены

(всеми,.кто активно реагировал на «кивожр Мао, в том числе и Дэном, и Лю) ценой увольнения в

1957-1958 г.г. JOO 000 учителей [48]. Но теперь размах был совсем другим. При населении в 800

миллионов, Китай имел 90 миллионов детей в начальных школах, 10 миллионов в средних и 600

000 в ВУЗах [49]. Первые хунвейбины появились 29 мая. Это были двенадцати-тринадцатилетние

ученики средних школ, носившие на рукавах хлопчатобумажные красные повязки с желтыми

знаками «Хун Вей Бин» (Красные стражи). Их первым делом была атака против университета

Цыяхуа [50]. Вскоре к ним присоединились дети разных возрастов, студенты и, самое важнее,

члены Молодежного союза ККП, которые, с одобрения Мао, взбунтовались против своего

официального руководства, и чьи банды завладели улицами. В начале лета вся система

образования замерла, так как преподаватели и учителя в ужасе разбежались (те, кому

посчастливилось не быть схваченным и «перевоспитанным»), и воцарился закон Линча,

насаждаемый малолетними.

Позже на Западе появилось некоторое непонимание Культурной революции. Она представлялась

как бунт интеллектуалов. В действительности все было совсем наоборот. Это была революция

неграмотных и полуграмотных против интеллектуалов или, как их еще называли, «очкариков».

Это была ксенофобия, направленная против тех, кто «считал, что за границей луна полнее». У

хунвейбинов было много общего с Коричневыми рубашками Рема, а у их движения - с кампанией

Гитлера против «космополитной цивилизации». Это была самая большая охота на ведьм в

истории, и в сравнении с этим послевоенные чистки Жданова в России выглядели почти

тривиально. Однако важно отметить, что этот подъем вандализма привлек определенный тип

представителей радикалов в академической среде, и они стали печально известны в течение

последующих нескольких лет в Европе и Северной Америке. Первое

Эксперимент над половиной человечества

147

«дацзыба.о» в Ц,екине («афиша с большими буквами)»), адресованное университетски-vi властям

и полное нападок против них, было расклеено преподавательшшей по философии Ние Юанцу,

которая стала мадам Дефарг" ужасов в университетских городках. В нем можно было прочесть:

«Почему вы так боитесь дацзыбао? Это борьба не на жизнь, а на смерть против Чфной банды!» За

одну неделю 10 000 студентов развесили 100 000 дацзибао «размером с дверь», где иероглифы

часто достигали высоты четырех футоз |51]. Фразы повторялись: «вам это так не пройдет... наше

терпение исчерпано». Тогда же начались и первые насилия. Беснующиеся уличные банды

отрезали девушкам длинные волосы, рвали юношам брюки, пошитые по заграничной моде.

Парикмахерам было запрещено делать прически типа «конский хвост», в ресторанах приказано

било готовить более простые меню, в магазинах не продавать косметику, юбки с разрезами,

темные очки, шубы и прочие шикарные товары. Разбивали неоновые рекламы, По улицам жгли ог-

ромные костры, на, которых уничтожали запрещенные товары, среди них (как было показано на

выставке «конфискованных товаров») находились рулоны шелков, он и парчовой ткали, золотые и

серебряные украшения, шахматы, старинные сундуки и шкафы, игральные карты, комплекты игры

в маджонг

, ночные сорочки, фраки, цилиндры, пластинки с джазом и всевозможные произведения

искусства. Хунвейбины позакрывали чайные, кафе, независимые частные театры и все частные

рестораны; не разрешали работать странствующим музыкантам, акробатам, артистам, запретили

свадьбы и похороны, запрещено было также держаться за руки я запускать ноздушных змее». Ь

Пекине были разрушены древние стены, закрыт парк Кой Хан и Национальная галерея изящных

искусств. Библиотеки Оыли перевернуты вверх дном и закрыты, а книги сожжены. Но, хотя

некоторые библиотеки еще и оставались открытыми, мало кто осмеливался их посещать. Десять

лет спустя, Дэн сказал, что во время Культурной революции из восьмисот инженеров в Научно-ис-

следовательском институте цветных металлов только четверо отваживались посещать

институтскую библиотеку; он сказал еще, что тех из 150-ти тысяч технических кадров Академии

наук, кто в то смутное время посещал лабораторию, изобличали как «белых специалистов» [52].

Не было власти, которая могла бы противостоять этим действиям. Когда собственники магазинов

и другие пострадавшие прослойки обращались в полицию, им припоминали «Решение

Центрального комитета

M-me De Rirge героиня рсмаиа Повесть о двух городах ЧДикгеяса. Гип безжалостной, фанатачной революционерки;

прис-угстауя на заседаниях Конвента, она составляла список арисгократов а других врагов Геволкщии,

зашифрованный в стежках ее вязанья

Китайская азартная игра

148

СОВРЕМЕННОСТЬ II

Китайской коммунистической партии о большой пролетарской культурной революции» (1 август

1966), которое гласило: «Единственный метод - это самоосвобождение масс... верьте массам,

рассчитывайте на них и уважайте их инициативность.,.. Не бойтесь беспорядков... Пусть массы

самообразовываются... Не принимайте никаких мер против университетских студентов, учеников

в средних и начальных школа*..» [53]. Даже партийных лидеров^ пытавшихся обуздать

хунвейбинов, водили по улицам в колпаках и с плакатами, какие обычно в наказание носили

ленивые ученики. По-видимому, были уволены абсолютно все директора школ.

После того, как движение набрало скорость, насилие стало обыденным, а потом и повсеместным

явлением. Лидеры хунвейбинов, вероятно, вышли из самых низких социальных слоев [54].

Некоторые из них были просто уличными карманниками и хулигайами, щеголявшими толстыми

кожаными ремнями с медными пряжгами. Их дацзыбао призывали: «Сварить его в масле»,

«Размозжить его собачью голову» и тому подобное. Женщинам и мужчинам, причисленным к

«духам и чудовищам», «плохим элементам», и «контрреволюционерам» брили головы. Позднее в

каких-то отрывках из «политических дебатов» можно было прочитать: «Конечно, он капиталист.

У него есть гарнитур из дивана и двух кресел» [55]. Сотня тысяч частных домов были разбиты и

ограблены по этой причине. Но хунвейбины нападали и на государственные учреждения и

заставляли чиновников передавать им архивы, угрожая разоблачить их как «орудия

ревизионистов». Министерством иностранных дел завладела банда бывшего мелкого чиновника

Яо Дэн-шана. Он отозвал всех послов, за исключением одного, понизил их в должности и

отправил исполнять мелкие поручения. Его ноты другим государствам были написаны в стиле

хунвейбикских дацзыбао и были вежливо возвращены с просьбой, чтобы в дальнейшем все письма

подписывались председателем совета министров Чжоу. Но и Чжоу, будучи всегда спокойным

центром китайской жизни при всех театральных постановках Мао, теперь, похоже, тоже был в

опасности. Хотя хунвейбинам не разрешалось убивать никого из людей верхушки, все-таки мно-

гие погибли в тюрьме. Самого Лю оставили умереть (1973 г.) на собственных нечистотах на

ледяном полу бетонной камеры [56]. А на более низком уровне смертельные случаи приобретали

все более катастрофический характер. Агентство Франс пресс считало (3 февраля 1979 г.), что

убито около 400 000 человек - оценка, которая была принята всеми.

Между тем, Цзян Цинь управляла миром культуры и выступала на многолюдных митингах, изобличая

капитализм (о котором заявила, что он уничтожил искусство), джаз, рок-н-ролл, стриптиз,

импрессионизм, символизм, абстрактное искусство, фовизм, модернизм - «одним словом декадентство

и гнусность, которые отравляют и развращают умы лю-

Эксперимент над половиной человечества

149

дей». Ее речи с трибун были построены на манер шефа тайной полиции Как Шэна, с котррым ее

часто видели. «Хотите изучать коммюнике и шестнадцать пунктов директивы?» - «Да». «Хотите

их изучать снова и снова?» - «Да». «Хотите усваивать их старательно?» - «Да.» «Хотите их

применять?» - «Да.» «Хотите их использовать, чтобы провести Культурную революцию в1вашей

школе?» - «Да. Да. Да!» [57] Во второй половине 1966 года практически все главные культурные

организации Китая были подчинены ев армейской организации. Были сведены все старые счеты,

некоторые еще с 30-х г.г., в мире театра и кино. Ведущие директора, сценаристы, поэты, актеры и

композиторы обвинялись в «раболепии перед иностранцами», в похвалах «второсортным

иностранным дьяволам», в «высмеивании Боксеров

» (на которых тогда смотрели, как на

культурных героев) и в изображении обыкновенных китайцев, как «проституток, курильщиков

опиума, обманщиков и женщин с семенящей походкой», создавая, таким образом, «комплекс

малоценности у нации». Она дала распоряжение хунвейбинам «искоренить Черную линию», «сор-

вать маски», уничтожить фильмы, песни и пьесы «линии национального унижения» и «вытащить

на белый свет» членов «Черной банды».

Двенадцатого декабря 1966г. многие «враги общества», бывший мэр Пекина и другие ведущие

культурные мандарины, включительно и все директора театров и кино, чьи пути когда-либо

пересекались с Цзян Цинь, были заставлены маршировать на Стадионе Рабочих перед 10 000

человек, с тяжелыми деревянными плакатами на шеях [58]. Одним из самых страшных аспектов

Культурной революции было отношение к женам, которых подвергали более жестоким

унижениям, чем их мужей. Десятого апреля 1967 г., например, супругу Лю вытащили перед 300

000 человек в университетском городке Цинхуа, одетую в облегающее вечернее платье, в туфлях

на высоком каблуке, в английской соломенной шляпке и с бусами из пинг-понговых шариков с

нарисованными на них черепами. Толпа скандировала: «Долой рогатых дьяволов и змеиных

богов!» [59]

Отряды Цзян Цинь захватили радио и телевизионные станции, газеты и журналы; они отбирали

камеры и пленки, переворачивали студии вверх дном в поисках улик, конфисковывали фильмы и

выпускали их пе-рередактированными, запрещали доступ к сценариям, суфлерским экземплярам и

музыкальным партитурам. Большинство художников не смело подписываться под картинами

своими именами, а вместо этого использовали лозунг «Десять тысяч лет жизни председателю

Мао» [60]. «Приказываю, - сказала Цзян Цинь, - с молотом в руках атаковать все старые правила.»

Она посещала репетиции Центрального филармони-

' Члены тайного антиколониального общества, которые подняли в 1900 г. Боксерское восстание

150

СОВРЕМЕННОСТЬ II

ческого оркестра и прерывала их, принуждая главного дирижера Ли Те-луна яростно вопить: «Вы

бьете меня молотом!» Она заставляла композиторов писать произведения, которые сначала

пускались в «массы», а потом переделывались с учетом их реакции. Она жаловалась, что должна

«бить их молотом», чтобы заставить подчинится и преодолеть «иностранное влияние» [61], Кое-

кто из ее последователей воспринял ее слова буквально и размозжил руки одному пианисту,

учившемуся на Западе. Молоты, кулаки, удары и бой были знаками революционного искусства.

Занявшись балетом, Цзян Ципь запретила держать пальцы рук в «форме орхидеи», а также

открытые кверху ладонМ, отдавая предпочтение кулакам и резким движениям, подчеркнуто

изображающим «ненависть к классу землевладельцев» и «решимость отомстить» [62].

Запретив в 1966 г. практически все формы артистических проявлений, Цзян Цинь отчаянно

пыталась заполнить пустоту. Написанных произведений было немного: две оркестровые пьесы,

концерт для фортепиано «Желтая река» и симфония Шачиапин, четыре оперы и два балета -все

восемь были названы ян-пан хси или «образцовым репертуаром» по аналогии с образцовыми

фермами. Была также одна скульптурная серия, названная Двор сборщиков арендной платы, и

несколько картин, самая известная из которых портрет Мао в синей робе, изучающего условия

труда в шахте в начале 20-х годов. Она была «композирована» коллективом пекинских студентов,

а фактически нарисована сыном «бедных крестьян». Фильмов снимали мало, из-за «саботажа»

(жаловалась она позже): ее актерам и актрисам давали «плохие гримерные», не давали теплой еды,

а на ее сценах и съемочных площадках часто отключали электричество [63].

Вслед за упоением 1966 года, когда Мао переплыл реху и культ его личности достиг своего

апогея, Китай стал сползать к гражданской войне. Пятого февраля 1967 г. приспешники Мао в

Шанхае основали «коммуну» - знак, что он еще вздыхает по политике Большого скачка. В основе

коммуны стояли докеры, в частности 2 500 воинственных рабочих Пятой погруз о-разгрузочной

зоны, которые за один день (в июне 1966 г.) написали и развесили 10 000 дацзыбао. 532 рабочих

этой зоны отказались вступить в коммуну. Против них были написаны дацзыбао, и в наказание их

заставили надеть высокие колпаки и носить позорные дацзыбао с мистериозными надписями

«Деревня из четырех семейств» и «Антипартийная клика». Дома их были разграблены, а самих

приговорили к «символической» смерти, которая легко могла превратиться в настоящую [64].

Предназначением Шанхайской коммуны было дать сигнал к основанию других коммун в Китае.

Но рабочие не откликнулись на это. В действительности они часто оказывали сопротивление

нападениям хунвейбинов на их фабрики. Даже в Шанхае городские власти ор-

Эксперимент над половиной человечества

151

ганизовывали «Алые дружины» против хунвейбинов. Обе стороны имели большое количество

громкоговорителей, из которых с утра до вечера неслись оглушительные боевые лозунги:

«Февральское взятие власти незаконно», «Приветствуем февральское взятие власти».

Совершались похищения, истязания и побоища с применением велосипедных цепей и кастетов,

«войска» перебрасывались из одного конца города в другой.

В университетах формировались частные армии. «Батальон Чин-каншан» из университета Цинхуа,

«элитная группа» крайне левых вели постоянные сражения против «духов и чудовищ», используя

бамбуковые копья и самодельное оружие и бронированные машины. Были и другие

подразделения: Пять-Один-Шесть, коммуна Новая Пейта, коммуна института по геологии «Алеет

восток» и фракция «Небо» из Института по аэронавтике. Им подражали на фабриках и в

неуниверситетских городах. С отходом Китая назад к организованным военным действиям банд и

военной диктатуре начало развиваться нечто похожее на феодальную анархию. В июле 1967 г. в

Вухане произошел так называемый «бунт». В действительности это было крупномасштабное

сражение между рабочими-хунвейбинами и консервативной группой рабочих, известной под

названием «Миллион героев». Командир местной армейской части встал на сторону «Героев». Для

восстановления мира был послан Чжоу ЭньлаЙ. К счастью ему удалось бежать и спасти себе

жизнь. Двух его сопровождавших поймали и пытали. В результате Цзян Цинь выдвинула лозунг

«Обижай с умом, а защищай силой» и раздала хунвейбинам большое количество оружия [65].

Насилие достигло своего апогея к концу лета 1967 г. Как обычно, в такой момент Мао

обеспокоился тем, что натворил и одновременно тяготился бесконечной неразберихой. Вероятно,

он сказал Цзян Цинь прекратить все это. И в сентябре она обивала, что насилие должно быть лишь

словесным, а пулеметы нужно использовать только тогда, когда это «абсолютно необходимо». Те,

кто не подчинились, были обвинены в том, что «держат крепость в горах». Атаки против

британского посольства и его персонала были делом «ультралевых, подстрекаемых кликой Шест-

надцатого мая» [66]. Мао тоже взялся за дело. «Ситуация развилась быстрее, чем я ожидал, -

сказал он перед Центральным комитетом. - Я не буду в обиде, если Вы на меня пожалуетесь». Он

досадовал, что министр иностранных дел Чэн И похудел на двадцать семь фунтов* в результате

допросов хунвейбинов: «Я не могу показать его иностранным гостям в таком состоянии».

«Молодым поджигателям» и «дьяволятам» велел вернуться в школы. Разогнал Шанхайскую

коммуну. «Сейчас Китай похож на страну, разделенную на восемьсот княжеств», - жаловался он

[67].

Около 12 кг

152

СОВРЕМЕННОСТЬ II

Осенью 1967г. Мао перестал официально поддерживать Культурную революцию, по крайней

мере, ее наиболее активную часть - хунвейбинов, и использовал Китайскую народно-освободи-

тельную армию (КНОА), чтобы восстановить порядок и подчинить группы, которые он теперь

изобличал, как «некомпетентные» и «политически незрелые». Использование силы он оправдал

замечанием: «Солдаты - это просто рабочие и крестьяне, одетые в униформу». В некоторых местах

бои продолжались и в 1968 г., но уже с меньшей силой. Летом в доме Мао, расположенном около

Южно-Центрального озера, состоялся любопытный «диалог на заре» с лидерами хунвейбинов:

«До сих пор я никогда не делал магнитофонных записей, но сегодня записываю. В противном

случае, уйдя отсюда, вы истолкуете сказанное мною так, как вам хочется... Слишком много людей

было арестовано по моему кивку. Министр внутренних дел: «Я виноват в излишних арестах».

Мао: «Не пытайтесь прикрывать меня или извинять мои собственные ошибки.-» Чэн Бода (левый

теоретик): «Следуйте только учению Председателя.» Мао (раздраженно): «Не говорите мне об

учениях.» Позднее он начал угрожать, что если хунвейбины будут драться с армией, убивать

людей, «разрушать транспортные средства» или «жечь костры», они будут «уничтожены,» Но ему

не хотелось совсем отказываться от анархизма: «Пускай студенты еще десять лет борются. Земля

продолжит вращаться. Небо не упадет.» Несмотря на это, пятеро главарей хунвейбинов вскоре

были высланы работать на свиноферме в глубокой провинции [68]. Драма закончилась.

Наступили мрачные годы, когда обыкновенные китайцы и экономика должны были оплатить

счета Культурной революции. Нужно было найти виноватого. Двенадцатого сентября 1971 года в

250 милях от китайской границы на территории Монгольской народной республики потерпел

катастрофу самолет Трайдент. В нем были найдены тела главнокомандующего КНОА Линь Бяо и

его второй жены Е Чун.

На борту самолета все были мертвы, а некоторые из тел были изрешечены пулями. По версии

Пекина Линь пытался сбежать, после того как был раскрыт его заговор убить Мао.

Были представлены «захваченные документы», в которых Мао назван кодовым именем «Б-52» и

которые доказывали, что Линь планировал убить Мао при автомобильной катастрофе, отравить,

бомбардировать его дом с военного самолета и взорвать его поезд. В записках было написано: «Б-

52 параноик и садист... самый большой диктатор в истории Китая... Те, кто сегодня числится у

него в друзьях, завтра будут заключенными... Он свел с ума даже собственного сына.» По

некоторым данным заговор был выдан Чжоу Эньлаю дочерью Линя от

Эксперимент над половиной человечества

153

первого брака - «Фасолинкой», которая ненавидела мачеху [69]. Более приемлемой была версия,

что Линя убили в Большом зале народа незадолго до т^т-о его же коллеги - в этот раз случилась

революционная драма из жизни. В следующем году был «раскрыт» большой заговор в армии и

многие высшие офицеры пытались бежать в Гонконг. Много книг, в написании которых

участвовал Линь, а также его «эпитафии» и портреты были изъяты. Изъяли и одиннадцать

известных фотографий Мао, на которых фигурировал и Линь. Случай, в котором истина так и не

выяснилась, был закрыт заявлением китайской прессы от 20 февраля 1974 г. гласившим, что

«Фасолинка» застрелена недалеко от Кантона, а к ее телу был прикреплен кусочек красной ткани с

надписью «Предательство и гнусное преступление» [70].

В это время эпоха Мао изживала себя. Чжоу страдал от рака, а сам Мао - от болезни Паркинсона.

Последняя фаза характеризовалась язвительностью, сознанием провала и растерянностью. Он

поссорился с Цзян Цинь и в 1973 г. они уже не жили вместе. Она должна была подавать

письменные прошения с изложением причин, по которым хотела его видеть. В записке от Мао к

Цинь от 21 марта 1974 г. можно прочесть: «Если мы увидимся, лучше не станет. Уже много лет ты

не выполняешь того, что я тебе говорю. Какой смысл в наших встречах? У тебя есть книги Маркса

и Ленина, есть и мои книги. Ты упорно отказывалась их прочитать.»

Он сказал ей, что ее «желания» повредили его здоровью. «Мне уже восемьдесят лет. Но ты и

сейчас беспокоишь меня, говоря черт-те что. Почему в тебе нет чуточки симпатии? Завидую Чжоу

Эньлаю и его жене.» Цинь была бескрайне напугана появлением ее врага Дэна, вернувшегося с

того света и с тех пор называемого «Лазарем»

. Журналистам он говорил, что был в

«исправитетьчой школе» в провинции Дзян-си. В 1975 г. Мао изрек последний лозунг: «Три

больше и одно меньше» - «Чжоу должен больше отдыхать, Дэн должен больше работать, Ван

должен больше учиться, а Цзян Цинь должна поменьше болтать». Добавил и основной принцип:

«Уши созданы так, чтобы были открытыми, но рот может и закрываться» [71].

Иногда в эти последние годы Мао проявлял задиристость: «Говорят, Китай любит мир. Это

пустые слова. На самом деле китайцы любят драться. Я один из них.» Он продолжал ненавидеть

официальное образование: «Чем больше человек читает книг, тем глупее становится.» С другой

стороны, незадолго до его смерти, к нему с докладом об образовательной системе явился ректор

университета

Лазарь Четверодневный - в христианских преданиях человек, воскрешенный Иисусом Христом через четыре дня

после погребения

154

СОВРЕМЕННОСТЬ II

Цинхуа, который был репрессирован Цзян Цинь и после этого реабилитирован. Мао разрешил ему

говорить только три минуты. Ответ был мрачным: «Достаточно и тридцати секунд. Студенты в

колледже учатся по учебникам для средних школ, а их уровень подготовки - как в начальной

школе.» Мао (грустно): «Если такое положение продолжится, провалится не только Партия, но

погибнет и нация» [72]. Его ум метался между религиозными и мирскими верованиями: «Тело мое

разрушено болезнями. Бог ждет меня.» В другой раз он спросил коллег: «Нет ли среди вас кого-

нибудь, кто думает, что скоро я встречусь с Марксом?» «Нет.» «Не верю.» [73]. Его последние

слова были загадочными: «Люди не поддерживают отмену приговоров.»

В переломный 1976 год началась эпоха темной смуты. В начале апреля умер Чжоу. Этот

дискретный мандарин, уважаемый за границей, каким-то образом умудрившийся остаться в

стороне от ошибок и от грязных преступных деяний режима, похоже был единственным его чле-

ном, пользовавшимся настоящей популярностью в Китае. Когда 5 апреля власти попытались

убрать венки, поставленные в его честь на главной площади Пекина, 100-тысячная толпа

взбунтовалась. В беспорядках сразу же обвинили Дэна, и он во второй раз впал в немилость. Мао

умер 9 сентября. В последние месяцы его жизни около постели Председателя велась активная

фракционная борьба. Сразу после иго смерти Цзян Цинь объявила, что они помирились. Она

показывала лист бумаги, на котором, по ее утверждениям, было стихотворение, написанное ей

Мао in extremid

: «Я был несправедлив к тебе, - говорилось там. - Я пытался достичь вершины

революции, но не смог. Но ты можешь дойти до верха» [74].

Однако другим подобным листком размахивал Хуа Гофэн, который унаследовал от Чжоу пост

Председателя совета министров. Хуа в то время было пятьдесят три года, он был относительно

новым человеком, пришедшим в Центральный комитет только в 1969 г., и последний год

находился на посту министра общественной безопасности. Он был почти «вертолетом», термин

чаще используемый для быстро продвигающегося протеже Цзян Цинь - Вана Хунвена, который в

то время занимал пост партийного шефа в Шанхае. Хуа нравился Мао, отчасти потому, что был

крестьянином из его любимой провинции Хунань, но в основном потому, что он был ловким

подхалимом. Тридцатого апреля старый тиран написал для Хуа шесть иероглифов: «Если

возьмешь на себя руководство, у меня не будет забот.» Несомненно, листок бумаги Хуа был

автентичным. Да и в любом случае он имел более внушительные активы: контроль над самой

секретной частью Пекина - Номер

Эксперимент над половиной человечества

155

В последний момент (лат.)

8341, охранявшая самого Мао, которую Хуа унаследовал от старого шефа безопасности Кан Шэна,

умершего в декабре 1975 г.

Балаган начался 6 октября, спустя месяц после смерти Мао, на заседании Политбюро,

состоявшегося в доме его старого приятеля Е Цзя-нина - министра обороны и, фактически,

второго человека режима. Цзян Цинь присутствовала на заседании вместе с Ваном и еще двумя

старыми видными приятелями из Шанхая. Она размахивала своей бумажкой и требовала для себя

председательства, а для своего «мозга» -журналиста из Шанхая Чана Чунцао - пост Председателя

совета министров, для Вана - пост Председателя Всекитайского собрания народных

представителей. Но «Банда четырех», как она стала называться с этого момента, проиграла «спор»

и прямо с заседания попала в тюрьму. В их крепости - Шанхае, последователи «Банды»

планировали вооружить 30 000 левых милиционеров, но местное партийное руководство и ко-

мандир гарнизона была отстранены еще до того, как предприняли решительные действия. Хуа

держал под контролем секретные службы, а Цзян Цинь вызывала к себе ненависть армии [75].

Может быть, в Шанхае еще были какие-то ее последователи, но в Пекине толпа ее ненавидела и

называла «императрицей» - обидная кличка со времен боксеров; бунт 5 апреля был направлен

против нее и ее приятелей. К несчастью для нее, 1976 г. был годом ужасных стихийных бедствий,

которые китайцы связывали со сменой династии. В провинции Гирин в апреле месяце упал самый

большой метеорит, отмеченный когда-либо в анналах. В июле и августе три сильных

землетрясения опустошили северный Китай, задев частично Пекин и полностью разрушив

близкий индустриальный центр Таншан, унеся при этом 665 000 человеческих жизней (еще 775

000 были ранены). Это было второе по силе землетрясение в истории Китая.

Самым простым в таких случаях, как и при катастрофах, причиненных по вине человека -

экономический провал, крах образовательной системы, уничтожение сокровищ искусства и

китайской культуры - было выискивать причину в зловещем влиянии «императрицы» и ее банды.

И вскоре появились афиши: «Нарезать Цзян Цинь на десять тысяч кусков», «Изжарить Банду

четырех в масле». На судебном процессе обвинительный акт против нее занял сорок восемь

страниц. Всех четырех обвиняли в удивительно разнородном спектре преступлений, а по

отдельности - в конкретных злонамеренных деяниях, тщеславии и экстравагантности - последнее,

с целью подчеркнуть, что их пуританское управление террором было лицемерием. Чан даже

оказался «шпионом на службе Чан Кайши». Ван был обвинен в волокитстве, ввозе дорогой

стереоаппаратуры и, за четыре дня до ареста, в том, что хранил не меньше 114 собственных

фотографий. Четвертый член банды, Яо Венюан, потратил 500

156

СОВРЕМЕННОСТЬ П

долларов на пышный банкет, чтобы отпраздновать смерть Чжоу. Сама Цзян Цинь пила

шафрановую воду, ужинала золотым карпом, хранила целый грузовик порнографических

фильмов, включая и пресловутый Звуки музыки, который смотрела каждый вечер, ездила верхом,

после чего садилась в лимузин, брала библиотечные книги про императриц, говорила, что «даже

при коммунизме могут быть императрицы», закрыла в Кантоне верфь, потому что ей мешал шум,

запрещала посадку самолетов, чтобы могла уснуть, называла вдовствующую императрицу

«знатоком законов», отклоняла уличное движение, приказала к ее приезду почистить от пыли

листья на деревьях в Кантоне, говорила, что «лучше иметь социалистические поезда, которые

опаздывает, чем ревизионистские поезда, приходящие вовремя», ускорила кончину Мао,

переместив его с одной кровати на другую, играла в покер, когда он умирал, и сказала, что «муж-

чина должен отречься и отдать власть женщине». Она и другие были «тухлыми яйцами», которые

«преклонялись перед иностранщиной, пресмыкались перед иностранцами, поддерживали

незаконные связи с заграницей», и «участвовали в открытом капитулянстве и национальном

предательстве», были «злыми повелителями литературы и театра» [76]. Цзян Цинь держалась

вызывающе все семь недель процесса, который закончился в начале 1981 г., и продолжала театр

даже во время судопроизводства, раздевшись однажды догола [77]. Ее признали виновной по всем

обвинениям и приговорили к смерти - приговор, который условно был отложен на два года.

В то время Хуа был уже в тгни, оттесненный старым Лазарем Дэном, который снова появился на

общественной сцене в 1977 г. и определенно находился у власти с 1978 г. Он был суровым и

твердым человеком из Сэчуани, обладал грубой жестокостью, присущей и Мао, но без малейшего

намека на романтизм или интерес к политике, как форме искусства. Дэн был самым

последовательным противником политических драм Мао, хотя иногда был вынужден играть в них

мелкие роли. Он часто выступал решительно против эксцессов в Культурной революции. Теперь,

после ее разоблачения и наказания, его появление было логичным и, вероятно, неизбежным. Дэн

презирал людей, для которых политика была единственным интересом. Это особенно касалось

твердых левых: «Они сидят в туалете и даже не могут насрать». «Человек не должен каждый день

говорить о классовой борьбе. В реальной жизни не все является классовой борьбой.»

Пролетарское искусство будило в нем лишь презрение. «Видишь только группу людей, которые

бегают туда-сюда по сцене. От искусства нет и следа... Иностранцы рукоплещут им из учтивости.»

Однажды, после концерта Венской филармонии, он сказал: «Дот это я называю духовной пищей...

Китайская опера сегодня, - добавил он, - это только бой гонгов и барабанов. Идешь в театр и

Эксперимент над половиной человечества

157

оказываешься посреди поля брани». Дэн не таил какой-то особой ненависти: «Что было, то было.

Те, кто были уволены, должны быть восстановлены.» Сказал, что хочет положить конец «крику и

визгу». Страна снова должна взяться за работу. «Большинство учеников в колледжах не носят

ничего, кроме одной кисти для всех лозунгов. Они не могут делать ничего другого.» «Сегодня

ученым не дают время на исследования. Как они тогда могут что-либо создать или изобрести?» Не

на последнем месте для него была и армия, деморализованная, как во времена Чан Кайши, и

предрасположенная к военной диктатуре. Армия стала «толстокожей, разъединенной, наглой,

ленивой и мягкотелой» [78].

Короче говоря, Дэн был старомодным, почти восьмидесятилетним реакционным приверженцем

дисциплины, который верил в закон, порядок и в упорный труд. Он с готовностью отправил

армию во Вьетнам, отчасти, чтобы наказать просоветское вьетнамское руководство за

преследование китайского меньшинства, но главное, чтобы показать КНОА, что жизнь - штука

серьезная: недисциплинированные части были поставлены в авангард и несли ужасные потери.

Покончив с этим, он взялся за бюрократию, которую длительное управление Мао насадило в

экономику. Публично признал, что эра Мао характеризовалась не пуританским аскетизмом,

которым так хвалились, а ужасной коррупцией в высших эшелонах [79]. Пекинский Народный

ежедневник извинился перед читателями за «всю ложь и искажения», которые печатал, и что еще

интереснее, предупредил о «фальсификатах, хвалебствиях и неверных репортажах», которые «все

еще часто печатаются» [80].

В 1978-1979 г.г. было принято решение отказаться от сталинско-маоистского уклона к тяжелой

промышленности и повернуть к экономической структуре, более подходящей для слаборазвитой

страны. Инвестиции в процентах ВНП должны были снизиться с непосильных 38 процентов в

1978 г. до 25 процентов в середине 80-х годов. Планировалось введение стимулов и премий;

собирались изменить законы в пользу расширения гражданских прав; планировали разработать

демократические средства для прекращения бюрократических злоупотреблений; прежде всего

намеревались дать возможность рыночным силам проявить свое благотворное влияние [81].

Партии надо было отказаться от своей всесильной роли в жизни нации. Число партийных членов -

39 миллионов в 1982 г., очевидно удвоилась за годы Культурной революции, и Дэн предупреждал,

что многие из этих людей не имеют «подходящего образования» и что они «ниже стандарта». В

докладе, распространенном весной 1981 г., он заявил, что многие члены партии «любят

ласкательство», что они «самодовольны и ограничены», перестали «заботиться о проблемах масс...

покрылись канцелярской пылью... наглы, консервативны, ленивы, интересуются только

удовольствиями и пропи-

158

СОВРЕМЕННОСТЬ П

таны идеологией привилегий» [82]. «Новый реализм» Китая совпал с новыми природными

бедствиями, с засухой в 1980 и в 1981 г.г., что заставило гордый режим просить помощи у Запада.

С началом 80-х годов Китай перестал быть новой чудесной суперсилой и, в конце концов, спустил

занавес над вымышленным миром романтизма Мао, приведшим к ужасной мелодраме. Вместо

этого он вошел в реальный мир медленного, болезненного и прагматического прогресса.

Режим Мао стал трагедией для Китая. Но. но крайней мере, для внешнего мира, он не .всегда

казался таким. В 50-с и 60-е годы было .лодно сравнивать его авторитарный централизм, который

дал Китаю единство, стабильность и (как утверждалось) постоянно растущий жизненный

стандарт, с неэффективностью индийской парламентарной демократии. Как мы уже видели, эпоха

Неру в мировых делах, когда он зарекомендовал себя ведущим международным деятелем,

человеком, как нельзя лучше отвечавшим своему времени, основывалась на ряде иллюзий, самой

важной из которых была его вера, что Китай и Индия, две самые многочисленныые нации, могут

действовать сообща, или, как он говорил, ffindi—Chini—Bhai—Bhai (Индия и Китай - братья). Эта

политика была серьезно подорвана при первом индийск о -китайском конфликте в 1959 г. и

окончательно рухнула во время гораздо более серьезного китайского вторжения в 1962г. Для

Неру, которому было плда семьдесят три года, это была безутешная личная катастрофа, or которой

он так и не смог оправиться. Он оставался опечаленным и paccrpu ' енным до конца своих дней,

умерев во время сна в мае 1964 г.

Основная 1 осу дарственная проблема, стоящая перед большими, перенаселенными, бедными к

промышленно отсталыми странами, такими как Индия и Китай, довольно элементарна; как

сохранить целостность государства? Как поддерживать хоть какую-нибудь систему управления,

которую бы признавала и уважала преобладающая часть населения? И вместе с тем, главное

искушение правительства - это укрепить свою популярность, воспользовавшись несчастьями

соседей. Мао в 1959 г. и в 1962 г. поддался этому импульсу, использовав слабость и раз-

деленность Индии. Таким образом, трудности Индии усугубились, но в долгосрочном плане и

проблемы Китая не были решены.

С момента своего разделения в 1947-1948 г. Пакистан и Индия превратились во врагов. Более

четверти века экономисты продолжают шор о том, замедлило или ускорило британское

управление экономическое развитие Индии [83]. Неру слепо верил, что «большинством своих

основных проблем мы обязаны... приостановленному росту и препонам для нормального развития

со стороны британских властей» [84], Но таким образом игнорировался главный британский вклад

- утверждение единства субконтинента и предотвращение «нормального развития»

Эксперимент над половиной человечества

159

распада. Британское управление представляло собой последовательный процесс экономической

интеграции. Разделение стало первой ступенькой его обращения вспять. Внутренние конфликты

Пакистана, особенно между восточной и западной его частями, аналогичное напряжение между

центральным правительством Индии и провинциями показали, что их может постичь судьба Китая

20-х годов. Пакистан постоянно проявлял тенденцию к военному феодализму в форме переходных

военных диктатур, Индия, наоборот, проявляла склонность к слабому парламентарному

управлению.

После смерти Неру группа руководителей партии Индийский национальный конгресс и

провинций, так называемый «Синдикат», объединились, чтобы помешать Морарджи Десаи,

самому строгому последователю Неру, занять его место. Вместо него избрали Дала Бахадура

Шастри -человека, выглядевшего символом импотентности. Известный под кличкой

«Воробушек», он был таким маленьким, что доставал лишь до нижней части живота генерала Де

Голля. Осенью 1965 г. между Индией и Пакистаном возникла война за провинцию Кашмир. В

военном отношении этот конфликт остался неразрешенным, но в экономическом планет он

оказался исключительно разрушительным для обеих сторон. Вопрос этот был урегулирован в

Ташкенте в январе 1966 г. на встрече между пакистанским диктатором маршалом Аюб Ханом и

Шастри. Эта встреча настолько истощила силы «Воробушка», что ночью он умер.

Растерянные боссы Конгресса обернулись к дочери Неру - госпоже Ганди, занимавшей в

правительстве Шастри пост министра информации. Многие индусы верили, что отец переродился

в нее и кричали Jawaharlal ki jai («Да здравствует Неру!») [85]. Она имела пять ирландских

гончих, каждая из которых была размером с ее предшественника, и в ней не было ничего

мелочного или показывающего слабость. Поскольку Китай был настроен враждебно, Ганди

решила связать будущее Индии с Советским Союзом и повернула страну влево. В 1969 г.,

поссорившись со своим финансовым министром Десаи, она уволила его, национализировала

банки, уничтожила старую Партию конгресса и создала новую партию на базе своей собственной

фракции. Она лишила княжеский класс финансовой власти и, когда Верховный суд постановил,

что ее действия неконституционны, в марте 1977 г. распустила парламент и одержала

решительную победу на выборах, выиграв 350 мест из 525.

Но несмотря на это, госпожа Ганди (за ее птичьими глазами под густыми бровями скрывались

расчетливость и беспринципность) знала об экономической реальности столько, сколько и ее отец,

и так же, как и он, искала утешения во внешнем мире. Она нашла ответ в растущих неприятностях

Пакистана. Обе его части никогда не имели ничего общего, кроме мусульманской религии и

страха перед индуистской Инди-

160

СОВРЕМЕННОСТЬ П

Эксперимент над половиной человечества

161

ей. Страна управлялась из западной части и это выражалось в растущей диспропорции доходов на