Джонсон Пол. Современность. Мир с двадцатых по девяностые годы. Том 2

Подождите немного. Документ загружается.

решения во время войны. Целью де Голля являлось использование каролингской концепции ЕЭС,

чтобы

"Человек провидения, удачного случая (фр.)

Старик (нем.)

Европейский Лазарь

195

создать центр силы, альтернативный США и Советской России. Он не желал участия Британии,

которая неизбежно против опое тавилась бы французским претензиям занять трон Карла

Великого. В течение первого десятилетия после войны британская внешняя политика была

хаотичной, нереалистичной и имела смысл только при предположении, что Франция останется

слабой, а Западная Германия - полностью зависимой от США. Британия могла бы стать лидером

европейской федерации, если бы захотела. Но со своей традиционной политикой дешевого продо-

вольствия, основанной на импорте из Британского сообщества, и со своей верой в «специальные

отношения» с Америкой Британия не хотела играть этой роли. В 1946 г. в Цюрихе сам Черчилль

призвал к «тому, что, я уверен, вас удивит... своего рода Соединенные штаты Европы», на основе

«содружества между Францией и Германией». Франция и Германия, говорил он, «должны вместе

принять руководство. Великобритания, ...Америка и, я полагаю, Советская Россия..., должны стать

друзьями и покровителями новой Европы» [72].

Этот снисходительный взгляд основывался на предположении, что Британия все еще может быть

независимой великой силой, занимающей уникальную геополитическую позицию, данную ее

положением мировой империи, или, по определению Черчилля (1950 г.) - Британия является

точкой пересечения трех перекрывающихся кругов: англоязычный мир, Британское сообщество и

Европа. В 1950 г. эта оценка была приемлема с натяжкой. После Суэцкого кризиса она стала

бессмысленной, так как тогда выяснилось, что ни Британское сообщество, ни «специальные от-

ношения» не помогли Британии защитить то, что она считала своими жизненными интересами. С

того момента путь ясно указывал на европейскую политику. Гарольд Макмиллан, после того, как в

январе 1957 г. унаследовал Идена на посту премьер-ми-тастра, мог пойти совершенно новым

курсом и попытаться присоединиться к переговорам по все еще незавершенному Римскому

договору, но упустил эту возможность. Сам он заблуждался относительно своего величия. В

феврале 1959г. Макмиллан выехал в Москву в качестве самозваного спикера союза. Тайме (без

сомнения, соответственно проинструктированная) комментировала, что с президентом

Эйзенхауэром - «заходящей звездой, германским канцлером - несчастным старцем, и французским

президентом - целиком занятым другими проблемами, первостепенной является ответственность

британского премьер-министра вести союз благоразумно, но энергично...» [73].

Визит в Москву ни к чему не привел (как напрасной была и встреча Великих сил в Париже в 1960г.), но

он оказался дорогостоящей ошибкой, так как убедил Аденауэра, что Британия вообще и Макмиллан в

частности - ненадежные партнеры, способные пойти на сделку с Рос-

196

СОВРЕМЕННОСТЬ It

Европейский Лазарь

197

сией за спиной у Германии и за ее счет [74J. Он пробудил его англофобию. Аденауэр видел в

Британии международного мошенника, претендовавшего на статус, неоправданный ни его

ресурсами, ни его усилиями. «Англия, - писал он, - похожа на человека, потерявшего свое

богатство, но не осознающего это» [75]. Он говорил, что испытывает неприязнь главным образом

к трем вещам: «русские, пруссаки и англичане». Мак-миллан пытался воспользоваться «нами -

бедными, тупыми людьми с континента». Британская политика была просто ein einziges Fellchen,

одним большим обманом [76]. Во время своих частых и продолжительных разговоров де Голль

умело использовал антипатию и подозрительность Аденауэра. В конце концов, в июле 1961 г.,

Макмиллан представил кандидатуру Британии для присоединения к ЕЭС. В то время сообщество

было уже работающим механизмом, настроенным на свой лад. Присоединение Британии означало

структурные перемены, угрожавшие деликатному равновесию французско-германского

преимущества. Когда это стало ясно, де Голль наложил вето на вступление Британии на внуши-

тельной пресеконференции 14 января 1963 г. Он сказал, что если Британия вступит, то она будет

«троянским конем», и «в. конце концов появится колоссальная атлантическая общность,

зависимая от Америки, руководимая ею, которая в скором времени поглотит ЕЭС». Это подверг-

нет опасности «дружбу между Германией и Францией - союз, к которому обе страны стремятся, а

также их совместные действия в мире», основанные «на невиданной до сих пор поддержке их

народов» [77]. К неудовольствию англичан Аденауэр выразил свое молчаливое одобрение

французскому «яет».

Независимо от этого, точка зрения, с которой оба старика смотрели на мир, не являлась

единственной причиной непринятия британского членства. С каждым прошедшим годом Британия

становилась все беднее в сравнении с членами ЕЭС. Это создавало новые проблемы. Если

структура Сообщества (особенно ОСП) основывалась на соглашении между Францией и

Германией, то это соглашение было бы действительным еще в большей степени для Британии,

которая должна была бы платить за дорогое продовольствие из ЕЭС в обмен на доступ к рынку

для своих промышленных товаров. А будут ли последние достаточно конкурентоспособными,

чтобы принести пользу -от такой сделки? В ноябре 1967 г. де Голль снова наложил вето на

вступление Британии, обосновывая это слабостью британской экономики и трудностями исп-

равления этой слабости [78].

Структурная слабость британской экономики перед лицом ее главных промышленных соперников

стала ясна еще в период 1870-1914 г.г. и снова - в 20-е годы. Во второй половине 30-х годов

наблюдалось известное оживление, особенно в области высоких технологий;

экономика почувствовала себя лучше во время второй мировой войны и это продолжилось до 1950

г.> когда экспорт равнялся -144 единицам, если за 100 взять 1938 г. [79] В 1950 т, британский

ВНП составлял 47 млрд. долларов в сравнении с только 75 млрд. долларов шестерых будущих

членов ЕЭС вместе взятых. Британский экспорт в 6,3 млрд. составлял более двух третей экспорта

Шестерки (9,4 млрд. долларов), а ВНП на душу населения был почти вдвое выше (940 долларов в

сравнении с 477). Двадцать лет спустя, в 1970 г., британский ВНП на душу населения увеличился

более чем в два раза, и составил 2170 долларов. А в странах Шестерки увеличился более чем в

пять раз и составил 2557 долларов. В то время, как британский экспорт утроился, в странах

Шестерки он увеличился в десять раз. Их резервы, которые в 1950 г. были меньше британских (2,9

млрд. долларов в сравнении с 3,4), тоже увеличились в десять раз, тогда как в Британии они

уменьшились [80]. С точки зрения любого приемлемого континентального стандарта можно

сказать, что британская экономика развивалась плохо. Пропасть продолжала расширяться и в 70-е

годы, независимо от того, что 1 января 1973 г. Британия присоединилась к ЕЭС.

Откуда шла эта хроническая слабость? Британия являлась первым индустриализованным

государством - это был процесс, массово начавшийся в 60-е годы XVIII века. В течение двух

следующих столетий она была единственной мощной индустриальной силой, не испытавшей кон-

вульсий революции, иностранного завоевания или гражданской войны: эти фундаментальные

разрывы с прошлым, как показала послевоенная история Франции и Германии, стимулировали

социальный и экономический динамизм. Британия не имела конституционных гражданских прав,

не имела письменных гарантий зашиты основных положений либерального общества. Вместо

этого существовала традиция обычайного права, используемого судьями, что эффективно

защищало право на свободу и собственность. Оно фактически представляло правовой каркас, на

основе которого англичане создали первое модерное индустриальное общество. Эта система

продолжала функционировать в девятнадцатом веке как эффективная правовая среда для

промышленной инициативы. Однако, в 1900г. профсоюзы, на которых уже отражались

анахронизмы и аномалии ранней индустриализации, особенно многочисленность древних цеховых

союзов, создали Лейбористскую партию, чтобы способствовать «созданию законодательства в

непосредственных интересах трудящихся» и бороться с «мерами в обратном направлении» [81].

Характерной особенностью британской Лейбористской партии в сравнении с другими

социалистическими движениями Запада было то, что сначала она не являлась марксистской, ни

даже социалистической, а была формой парламентарного синдикализма. Она являлась

198

СОВРЕМЕННОСТЬ II

собственностью профсоюзов. Они напрямую 'финансировали ядро лейбористских членов парламента

(например, в 1975 г, их было 128 человек) и, что более важно, их взносы представляли собой около

трех четвертей национального партийного фонда и оплачивали 95 процентов расходов по выборам

[82]. Устав партии через систему ассоциированного членства профсоюзов, выраженного в голосовании

анблок, делал профсоюзы решающим элементом формирования партийной политики. Парламентарная

власть быстро находила отражение в отдельных законах, нарушающих баланс обычайного права в

неписаной британской конституции и отклоняющих его в пользу организованных трудящихся. В 1906

г., первом году, когда лейбористы были мощно представлены в парламенте, они провели Закон о

трудовых спорах, дававший профсоюзам полную неприкосновенность от гражданских исков в случае

ущерба, «предположительно нанесенным профсоюзом или от его имени». Такой неприкосновенности

нигде более на Западе не существовало, так как в действительности она делала профсоюзы

неуязвимыми в отношении исков по нарушению договоров, независимо от того, что другие стороны по

договору - работодатели - могли быть отданы профсоюзами под суд. Даже семейство Вебб

охарактеризовало ее как «исключительную и неограниченную неприкосновенность».

Конституционный адвокат А.В.Дуйси протестовал; «Это делает профсоюзы привилегированным

субъектом, освобожденным от обыкновенного закона страны. HHKOI ди прежде английский парламент

сознательно не создавал такого правиле! иг-данного субъекта» [83]. Этот очень важный закон,

дававший специальный законный статус профсоюзам, превратился Б фундамент, на котором в

последствии была воздвигнута тяжелая и сложная надстройка узаконенных профсоюзных привилегий.

Закон о профсоюзах от 1913 г. легализовал использование профсоюзных фондов для политических

целей, т.е. для Лейбористской партии, и постановил, что профсоюзные члены с другой партийной

принадлежностью должны были «расторгнуть договор» >т уплате членского взноса (трудная и

непопулярная процедура), если не хотят вносить средства в фонды лейбористов. Эта процедура была

замшена противоположной - «о заключении договора» - принятым консерваторами Законом о

трудовых спорах от 1927 г., который, кроме того, объявил политические стачки незаконными. Но как

только лейбористы получили ь 1945 г. абсолютное большинство, они отменили закон от 1927 г. и

продолжили предоставлять специальный статус профсоюзам в рамках создаваемых ими

государственных предприятий, а также и всеми законами своей социальной и экономической

политики. Судьи продолжали еще время от времени поддерживать по обычайному праву защиту

личности против профсоюзов. Но если они и успевали найти трещину в каком-нибудь законе,

дававшем привилегии профсоюзам, то последние всегда могли рас-

Европейский Лазарь

199

считывать, что доминирующие в парламенте лейбористы смогут ее заткнуть. Так, например, Палата

лордов в деле Руке против Бернарда в 1964 г. постановила, что неофициальная стачка в нарушение

договора является основанием для судебного иска. На следующий год новое лейбористское

правительство узаконило такие стачки Законом о трудовых спорах от 1965 г.

В 60-е и 70-е годы растущая сила профсоюзов проявлялась несколькими способами. В 1969 г.

профсоюзы наложили вето на так называемые законы «На месте спора», предложенные лейбористским

премьер-министром Гарольдом Вильсоном, чтобы уменьшить число стачек. В 1972 г. профсоюзы ввели

новые формы непосредственных действий, в том числе «массовое пикетирование», «летучие пикеты» и

«вторичное пикетирование», с которыми полиция не желала или не могла справиться. В 1974 г. они

использовали эти средства, чтобы свергнуть правительство Консервативной партии, принявшее Закон

об отношениях в индустрии в 1971 г., которым безуспешно была сделана попытка ввести правовой ко-

декс поведения профсоюзов. Следующее лейбористское правительство не только отменило закон от

1971 г., но провело через парламент множество •законов, расширявших привилегии профсоюзов, среди

которых Законы о профсоюзах и трудовых отношениях от 1974 г. и 1976 г. и Законы о защите

занятости от 1975 г. и 1979 г. были одними из самых важных. Таким образом, иммунитет в отношении

действий, представлявшим правонарушения, распространялся и на случаи, когда профсоюзы

принуждали другие стороны нарушать договоры, заставлял работодателей признавать профсоюзы,

поддерживать «закрытые предприятия»

(до такой степени, что рабочий мог быть уволен без судебной

защиты, если откажется вступить в профсоюз) и предоставлять условия для профсоюзной деятельнос-

ти. Результатом этого множества законов было увеличение числа «закрытых предприятий» и то, что

доля членов профсоюзов впервые в истории превысила 50 процентов всей рабочей силы: для сравнения

в США, Франции и Западной Германии эта доля составляла менее 25 процентов. Однако, еще более

важным являлось то, что были устранены практически все ограничения на власть профсоюзов при

заключении договоров. Как отмечал председатель Аппеляционного суда лорд Деннинг: «Все правовые

ограничения убраны, и сейчас они могут делать все, что хотят» [84]. В первые месяцы 1979г. при

хаотичном руководстве вольные профсоюзы свергли своего иждивенца - лейбористское правительство.

Его наследник - Консервативная партия - ввела некоторые незначительные ограничения профсоюзных

привилегий Законами о занятости от 1980г. и 1982 г.

"«Closed shop» - предприятие, принимающее на работу только членов профсоюза

200

СОВРЕМЕННОСТЬ II

Исключительные правовые привилегии и политическая власть профсоюзов внесли свою лепту в

медленный рост экономического состояния Британии по трем основным направлениям. Во-

первых, они поддерживали рестриктивную практику, мешали повышению производительности

труда и, таким образом, отталкивали инвесторов. За четверть века между 1950-1975 г.г. Британия

продемонстрировала самые низкие результаты в области инвестиций и производительности среди

крупных индустриальных сил. Во-вторых, они значительно увеличили инфляционный натиск,

порожденный ростом заработной платы, особенно, после конца 60-х годов [85]. В-третьих,

профсоюзные социальные и правовые требования к правительству имели тенденцию постоянно

увеличивать размер общественного сектора и доли государства в ВНП. В Британии государство

традиционно имело минимальное участие в экономике -это являлось частью стимулирующей

структуры, сделавшей возможной индустриальную революцию. Перепись 1851 г.

зарегистрировала менее 75 000 государственных служащих, большая часть из них были таможен-

ные, акцизные и почтовые служащие, и только 1628 из них работало в центральных министерствах

гражданского правительства. В то же время в 1846 г. эта цифра во Франции равнялась 932 000

человек. В следующем веке доля работающего населения, занятого в общественном секторе,

возросла с 2,4 процента до 24,3 процента в 1950 г. Иными словами, за 120 лет - с 1790 г. по 1910 г.

- доля расходов на общественный сектор » ВНП никогда не превышала 23 процентов, а

составляла, в среднем, около 13 процентов. После 1946 г, эта доля никогда не падала ниже 36 про-

центов [86].

Однако, увеличение, принесшее настоящий вред, наступило после 1964 г., когда лейбористы уже

находились у власти одиннадцать из пятнадцати последовательных лет, В 50-е и в начале 60-х

годов доля государства едва превышала 40 процентов, в 1965 г. достигла уже 45 процентов, а в

1967 г. - 50 процентов. Пятидесяти пяти процентная граница была пройдена сразу же после

возвращения лейбористов к власти в 1974г., а в следующем году э-ia доля возросла до 59,06

процентов. В 1975-1976 г.г. кредиты только общественного сектора достигли 11,5 процентов всего

объема производства, а сумма полученных за предыдущий пятилетний период кредитов

превысила 31 миллиард лир стерлингов [87]. На этом этапе комбинация общественных

перерасходов и инфляции, вызванной увеличением заработной платы, угрожала подтолкнуть рост

инфляции в Великобритании к опасной зоне в 40 процентов. Осенью 1976 г. Британия была

вынуждена вызвать посредников из Международного валютного фонда и подчиниться их диктату.

Впоследствии наступили различные сокращения, а после победы на выборах Консервативной

партии проводились систематические попытки снизить госу-

Европейский Лазарь

201

дарственные кредиты, ограничить общественный сектор и подвергнуть экономику дефляционной

дисциплине рыночных сил. Это, в сочетании с влиянием нефтяных месторождений в Северном

море, которые удовлетворили собственные нужды Британии в 1980 г. и превратили ее в 1981 г. в

крупного экспортера, стабилизировало экономику и повысило произ-* водительность труда,

независимо от самой низкой с конца 60-х годов, экономической активности. К 1983г. Британия

начала восстанавливаться, но процесс шел очень медленно, и не было вероятности, что в

недалеком будущем она сможет проявить какие-либо формы лидерства в ЕЭС или вне его.

Однако, относительный неуспех Британии был исключением. Во всей Европе к западу от

Железного занавеса четыре послевоенных десятилетия были годами небывалого социального и

экономического расцвета. И он был достигнут на фоне конституционной законности и поли-

тического мира. Контраст с периодом между двумя войнами был поразительным даже в самых

благополучных зонах. Скандинавские страны имели одни из худших процентов безработицы в 20-

е и 30-е годы. Зимой 1932-1933 г.г. доля безработного трудоспособного населения в Швеции

возросла до 31,5 процентов, в Норвегии - до 42,4 в Дании - до 42,8 [88]. Это был период

интенсивной классовой борьбы. Приходилось создавать полувоенные формирования для

поддержания порядка, и именно благодаря ожесточению социальной борьбы, Видкун Квислинг

смог создать движение нацистского типа со своими униформенными birdmenri

по подобию СА

[89].

Перемены наступили во второй половине 30-х годов. В Норвегии (1935 г.), Швеции и Дании (1936

г.) и Финляндии (1937 г.) к власти пришли социал-демократические правительства, которые ввели

развернутые программы социального обеспечения. Их финансирование стало возможным в

результате быстрого экономического восстановления. В 1938 г. в Норвегии ВНП был на 75

процентов выше, чем в 1914 г., а в Швеции за период 1932-1939 г.г. он увеличился на 50 про-

центов, независимо от того, что социал-демократия справлялась с массовой безработицей не

лучше, чем какой-либо из довоенных режимов (за исключением гитлеризма) [90]. И уже в конце

30-х годов такие британские и американские наблюдатели, как Маркус Чайлдс и лорд Саймон

Уайтеншоу, привлекли внимание к тому, что Саймон называл «самым обнадеживающим в мире в

настоящий момент» [91], Социал-демократы доминировали в скандинавской политике до конца

70-х годов, достигнув удивительной демократической преемственности. В Швеции рекорд

принадлежал Таге Эрландеру, который был

"Авиаторы (шв.)

202

СОВРЕМЕННОСТЬ II

премьер-министром двадцать три года. В Норвегии Эйнар Герхард-сен был близок к этому рекорду

перед своим уходом с поста в 1965 г. В Швеции социал-демократы удерживали власть с 1936 г. по 1976

г., а в Норвегии - с 1935 г. по 1981 г. (за исключением периода 1965-1971 г.г.); в течение того же

периода они доминировали и в Дании, и в Финляндии. Такая социальная и политическая стабильность

дала Скандинавии возможность сделать огромный вклад в мировую экономику в сравнении с

численностью своего населения. В середине 70-х годов 22 миллиона скандинавцев производили почти

20 миллионов тонн зерна, 5,6 миллионов тонн рыбы (в два раза больше Америки и в пять раз больше

Британии), 25,2 миллионов тонн железной руды (больше, чем Британия, Франция и Германия вместе

взятые) и 49 миллионов тонн древесины и бумаги (четверть производства США). Скандинавия

производила больше электрической энергии, чем Франция, а ее судостроение превосходило

судостроение Америки, Британии, Франции и Германии, вместе взятых [92], Но в 70-е годы растущие

расходы на социальное обеспечение, требования, таких же, как в Британии, мощных профсоюзных

движений и влияние очень высоких налогов в сочетании с энергетическим кризисом оказали от-

рицательное воздействие на динамизм скандинавских экономик, особенно шведской, и прекратили

монополию власти социал-демократов. Несоциалисты вернулись к власти в 1976-1982 г.г. в Швеции и

Дании, а в 1981 г. даже в Норвегии, которая получала прибыль <п добычи нефти в Северном море.

Скандинавский опыт показал, что даже при самых благоприятных обстоятельствах существуют

определенные границы того, что может предложить направленная на социальное благоденствие

демократия.

Действительно, необходимо отметить, что в 70-е годы Швейцария обогнала Швецию как страна с

самым высоким, социально сбалансированным жизненным стандартом - это явилось результатом так

называемого плебисцитного консерватизма. Индустриализация пришла в Швейцарию после 1800 г., и в

1920 г. более 40 процентов работающего населения было занято в промышленности (плюс большое

число людей в сфере услуг, в гостиницах и банках) в сравнении с лишь 25 процентами, занятыми в

сельском хозяйстве. Общее избирательное право для мужчин было введено в 1848 г. вместе с

конституционной системой референдумов, расширенной дополнительными возможностями для

опросов в 1874 г. и 1891 г. Эта система превратила прямое голосование массового электората в

нормальный процесс законодательных перемен. Она сопровождалась средством, известным как

«демократия согласия», из которого вытекало представительство всех главных партий в исполни-

тельном органе государственной власти - Федеральном совете, и пуб-

Европейский Лазарь

203

личное признание групп нажима

[93]. Из этой системы проистекали два очень важных политических

следствия. Во-первых, референдумы заставляли консерваторов создавать массовые партии, которые

всегда являются скорее народными, чем элитарными. Антисоциалистический Бюргерблок, состоявший

из радикалов, консервативных католиков и крестьян и господствовавший в швейцарской политике

после 1919 г., был полш - :..,-. шюгоклассовой партией, включавшей в себя одну из самых бедных

прослоек нации - италоязычных католиков, чувствовавших себя дискриминированными со стороны

прогрессивных французе-ко- и немецкоязычных протестантских либералов. Таким образом, кон-

серватизм превратился в мощную негативную силу, способную блокировать плебисцитные изменения

[94]. Во-вторых, не допуская радикализации рабочих, консервативный популизм толкал социалистов к

центру. В 1935 г. Швейцарская социал-демократическая партия была первой, отказавшейся от

принципа классовой борьбы, а два года спустя она договорилась о «Мирном соглашении» в

машиностроительной промышленности. Это открыло в 1943 г. социалистам путь для вхождения в

правительство и, таким образом, для создания интегрированного буржуазно-социал-демокрашческого

государства, основанного на консервативном

негативизме.

Негативный подход самым парадоксальным образом помог динамизму швейцарской экономики,

особенно ее наиболее сильно возросшей отрасли - банковскому делу. В 60-е и 70-е годы именно отказ

консервативных JJICMCHTOB принять требование социал-демократов о «демократизации» и

«открытости» банковских операций в Швейцарии позволил экономике продолжить свой рост, а банкам

- пережить «аферу Киассо» в 1977 г. (в которую были вовлечены отделение «Креди сюисс» и

итальянские валютные контрабандисты), Закон, принятый в 1934г. с целью помешать нацистскому

правительству следить за сбережениями германских евреев, запретил швейцарским банкам разглашать

информацию о счетах в них. Информация могла быть дана только через «Интерпол» в случаях

похищения или грабежей, а с 1980 г. - и американскому правительству при рассмотрении

определенных случаев организованной преступности. Но Швейцария решительно отказалась

предоставлять финансовые данные по политическим причинам, независимо от того, что на нее

оказывали сильное давление после изгнания шаха Ирана в 1979 г.

"Организованные группы влияния (или «нажима», или «интересов») на политические институции с целью обеспечения

благоприятных решений. Она отличается от лобби, единственной целью которого является влияние на принятие законов или

проведение данной политики. Группа нажима имеет и другие цели, как, например, обеспечение услуг и новостей для своих

членов, информация и связи с общественностью

204

СОВРЕМЕННОСТЬ II

Европейский, Лазарь

205

В Швейцарии имеются и тысячи нумерованных «политических» счетов, включая и счета из-за

железного занавеса, но они представляют собой только незначительную часть швейцарской

банковской индустрии, которая в конце 1978 г. держала 115,06 млрд. долларов иностранных депо-

зитов плюс еще 123,7 млрд. в ценных бумагах [95]. В начале 80-х годов сумма по авуарам в

швейцарских банках была порядка триллионов долларов, и если банки «демократизировать», то,

как утверждают консерваторы, это уничтожит эффективность системы, секретность которой свя-

зана с неофициальностью, быстротой и отвращением к бюрократии. Так как банковское дело

являлось источником швейцарского промышленного подъема (в 1980 г. три самых крупных

швейцарских банка занимали 2200 мест в 1700 швейцарских корпорациях), то отлив капиталов

толкнул бы экономику к рецессии. Соблюдение банковской тайны, вероятно, является одной из

самых непопулярных кауз конца двадцатого века. Но благодаря швейцарской плебисцитной

демократии, которая облегчает создание негативных коалиций, эта линия поддерживалась в 70-е

годы, из-за чего швейцарская экономика оставалась энергичной, швейцарский франк - одной из

самых сильных валют в мире, а доход на душу населения в Швейцарии обогнал уровень

Скандинавии и Северной Америки.

Высокие результаты и демократическая стабильность швейцарских и скандинавских государств,

вместе называемых «протестантскими», совпадали с теориями, которые впервые были выдвинуты

во Франции в 30-е годы XIX века и достигли своей вершины в мысли, высказанной в диссертации

Макса Вебера «Протестантская этика», о том, что религиозная вера может определять

экономическое устройство. Она была опровергнута в 1940-х и 50-х годах, но гораздо интереснее

ее практическое опровержение в послевоенный период развитием южноевропейских

«непротестантских» экономик. Итальянская Швейцария достигла французских к германских

кантонов. Италия имела в 50-е годы свое промышленное чудо, а Франция - в 60-е. Еще более

внушительным, имея ввиду результаты прошлого, был политический и социальный расцвет

Иберийского полуострова и Греции.

Антонио Салазар в Португалии и Франко в Испании оказались не только наиболее долговечными,

но на сегодняшний день и наиболее преуспевшими довоенными диктаторами, и история, вероятно,

будет рассматривать их гораздо благосклоннее, чем это было модно даже в начале 80-х годов.

Салазар стал министром финансов в 1928 г., премьер-министром - в 1932 г. и продержался до 1970

г. Он был единственным тираном, свергнутым таким опасным инструментом, как упавший

шезлонг. Он также был единственным, кто управлял тиранией, созданной интеллектуалами

(независимо, что Ленин был близок к ней), В правительстве Салазара между 1932 г. и 1961 г.

доля университетских профессоров никогда не падала ниже 21 процента. В 1936-1944 г,г. они

возглавляли половину министерств; около четверти коллег диктатора пришли с одного факультета

- юридического факультета университета в Коимбре. Кафедрократия или управление

преподавателей преуспевала в поддержке медленного, но стабильного экономического

продвижения, сильной валюты, сдерживании инфляции и, самое важное, в обеспечении того, чего

Португалия в новые времена никогда не имела - политической стабильности. Последнее было

отчасти достигнуто и небольшой, но высокоэффективной тайной полицейской силой - ПИДЕ

(Международной полицией для защиты государства), основанной в 1926 г. Салазар защищал

интересы имущих классов, независимо от того, что часто действовал вопреки их желаниям,

особенно при дорогостоящем упорстве удерживать португальские африканские владения - долго

после того, как бизнес настаивал на компромиссах. Он каждый день встречался с руководителем

ПИДЕ и следил за ее малейшими движениями. На длительное время заключал в тюрьмы своих

врагов: в середине 70-х годов двадцать два члена Центрального комитета Коммунистической

партии говорили, что просидели в тюрьме в общей сложности 308 лет, в среднем по четырнадцать

лет на каждого [96]. Но он не применял смертной казни, хотя и разрешал ПИДЕ время от времени

неофициальные убийства, как, например, убийство в феврале 1965 г. лидера оппозиции генерала

Дельгадо [97]. Так как ПИДЕ была очень дискретна в своих грубых действиях, то ее было очень

трудно разоблачить и она даже пользовалась известным уважением. Ее командующий - Агостиньо

Лоренцо, был главой «Интерпола» в Париже в конце 40-х годов, а когда папа Павел VI посетил

Фатиму в 1967 г., то наградил нескольких старших офицеров ПИДЕ.

Когда в результате несчастного случая с шезлонгом Салазар умер, профессора были возвращены в

свои университеты, а ПИДЕ «закрыта» или, скорее, переименована. Как при большинстве

бюрократических реформ, и при этой результатом было значительное увеличение штатов и

катастрофическое снижение эффективности (но не жестокостей и беззакония). Тайная полиция

была захвачена врасплох восстанием, свергнувшим режим 25 апреля 1974 г. [98] Португалия

демократизировалась, империя исчезла, экономика начала спотыкаться, инфляция возрастала. Но

после трех лет неразберихи имя Португалии исчезло из заголовков газет и она вернулась к

основным экономическим структурам Салазара. Удивительной и дающей надежду чертой было то,

что Португалия смогла осуществить переход от стабильного полицейского государства к

функционирующей демократии не только без кровопролития, но и сумев сохранить большинство

достижений старого режима.

206

СОВРЕМЕННОСТЬ II

В 70-е годы и Испания сумела пройти подобный, а при данных обстоятельствах, еще более

примечательный путь. Когда летом 1974 г. Франко передал свою власть Хуану Карлосу

(коронованному в ноябре 1975 г., сразу же после смерти Франко), он фактически находился у

власти тридцать восемь лет - достижение, которому мог бы позавидо-ватт." и Филипп ТТ.

Вепояткп f

бчт чттрпче считать, что побе^та республиканцев привела бы к попои (рижданскои

войне и что именно его режим «разделяет нас менее всего», поскольку в то время существовали

две глубоко расколотые монархические фракции, одна фашистская, другая традиционно

консервативная, а также смертельная вражда между КП и остальными республиканцами. В

октябре 1944 г. после освобождения Франции 2000 республиканцев «вторглись» через Пиренеи,

ожидая всеобщего восстания, но ничего не произошло. Двадцать пятого августа 1945 г. было

сформировано республиканское правительство - тоже без последствий. Союзники не стали бы

действовать против Франко, так как не хотели в Испании гражданской войны. Чтобы угодить им,

он отказался от фашистского приветствия (которое ему никогда не нравилось), но не запретил

Фалангу (хотя и осуждал ее позерство), так как она являлась предохранительным клапаном для

правых экстремистов и была подконтрольной.

В сущности, Франко был неполитической фигурой, управлявшей с помощью людей, приемлемых

для церкви, землевладельческих классов и бизнеса. Этого хотела и армия, а армия имела право на

вето в политике задолго до Франко. Франко, подобно армии, был негативной силой. Он держал

государство в застывшем и скучном состоянии, не давая политикам ничего делать. Перед

высшими армейскими офицер JMH описывал себя, как «несменяемого часового, как человека,

который получает неприятные телеграммы и диктует ответы, человека, который бодрствует, когда

другие спят» [99]. Если бы он был моложе, то, наверное, создал бы плебисцитную структуру. Но в

случае, 6 июля 1947 г., он поставил на голосование «Закон о престолонаследии», воплощавший

монархический принцип. Из приблизительно 17 200 000 человек электората голосовало 15 200 000

из них 14 145 163 сказали «да» в условиях, которые наблюдатели оценили как честные [100].

Покончив с этим, Франко стал обучать и наставлять Хуана Карлоса в качестве своего преемника.

В то же время, в рамках негативного управления, подобного до известной степени салазаровскому

или Швейцарской конфедерации, рыночные силы модернизировали экономику. За двадцать лет, с

1950 г. по 1970 г., Испания преобразилась. Доля населения, проживающего в двадцатитысячных и

более крупных городах, возросла с 30 до почти 50 процентов. За тридцать лет неграмотность

снизилась с 19 до 9 процентов, а только за пятнадцать лет количество студентов удвоилось.

Европейский Лазарь

207

Испания модернизировала свой юг в некоторых отношениях успешнее Италии. За четверть века с

1950 по 1975 г. пейзаж Андалусии изменился как зрительно, так и материально, а быстро

уменьшавшееся сельское население выиграло, вероятно, больше в смысле реальной оплаты, чем

промышленные рабочие в растущих городах. Но наиболее важное изменение затронуло ожидания:

исследования показали, что рабочие могли ожидать гораздо лучшей работы - и по оплате, и по

престижности, чем их отцы; что человек ждал большего в сорок, чем в двадцать лет. Старая

безнадежность Испании - источник ее унизительной нищеты, а иногда и неистового насилия,

канула в прошлое [101]. В 50-е и 60-е годы Испания фактически стала частью общей европейской

экономики, разделяя ее успехи, провалы и всеобщее процветание - Пиренеи перестали быть

культурно-экономической преградой.

Относительное преуспевание, обеспеченное стабильностью и политическим негативизмом режима

Франко, объясняет успех перехода. Характерным для отношения Франко было то, что его

последний премьер-министр и первый у Хуана Карлоса - Карлос Ариас, не был ни политиком, ни

технократом, ни членом Фаланги, а только протеже важного армейского генерала [102]. Хотя в

Испании неохотно признавали качества Франко, ее первым настоящим премьер-министром

демократического режима стал Адольфо Суарес, создавший свою правоцентристскую партию

Союз испанского народа (СИН) по принципу continuismo™ (независимо от того, что был

рожден только в 1932 г.). Суарес использовал опыт голлизма: его привлекал сопутствующий ему

успех и способность голлизма уцелеть после смерти своего создателя. Он провел свою

политическую реформу через последние Кортесы Франко, не прибегая к их роспуску, при этом

получил при голосовании 94,2 процентов «за» (15 декабря 1976 г.), а за одиннадцать месяцев до

выборов отменил монопольную партийную структуру Франко, ввел многопартийную систему

(включая КП), легализовал профсоюзы, восстановил свободу слова и печати, а кроме того,

подготовил само голосование - первые свободные выборы с февраля 1936 г. Система

фаворизировала сельские области: пятнадцать самых малых провинций с населением 3,4 млн. че-

ловек имели пятьдесят три места в Кортесах, в то время как Барселона с 4,5 млн. имела только

тридцать три. Но это привело в июне 1977 г. к появлению четырехпартийной структуры (как во

Франции), при этом переименованный Союз демократического центра Суареса получил

больше всех голосов - 34 процента, за ним шли социалисты (29 процентов) и по флангам -

коммунисты и консерваторы с одинаковыми выборными результатами [103].

Преемственности, т.е. продолжая традицию Франко

208

СОВРЕМЕННОСТЬ II

Европейский Лазарь

209

Концентрация власти в политическом центре являлась очень важной, так как новые Кортесы были

уполномочены подготовить конституцию. Документ, составленный и одобренный референдумом

в декабре 1978 г., определял Испанию как «социальное и демократическое государство,

управляемое законом» и с формой управления - «парламентарной монархией», Но она

гарантировала и автономию «национальностям», что было существенным отступлением от

централизма не только Франко, но и самой Испания со времен принятия господства Кастилии в

конце пятнадцатого века. Король являлся верховным главнокомандующим, а также - главой

государства, это обстоятельство оказалось жизненноважным во время попытки переворота в 1981

г. Испания остается страной, в которой армии отводится особая роль, независимо, что она, как ни

странно, не представляет значительной силы (220 000 плюс 46 600 человек в военноморских силах

и 35 700 - в военно-воздушных). Конституция отменила смертную казнь, отдала должное католи-

ческой церкви, хотя и не дала ей государственного статуса, узаконила профсоюзы и партии. Она

подняла уйму проблем, создав большое количество сложных процедур для предоставления

региональных прав -вопрос, который, очевидно, будет доминировать в испанской политике в 80-е

годы. И действительно, являясь парламентарным текстом, а не диктатом, она была очень длинной

(169 статей), сложной, абсурдно подробной и отвратительно написанной. Но наибольшей ее

заслугой было то, что она символизировала собой согласие - это была первая конституция

Испании, которая не выражала отдельную идеологию или партийную монополию на власть [104].

В начале 80-х годов новая испанская верхушка под предводительством хладнокровного и хитрого

монарха (он показал свой нрав, сделав в 1981 г. Суареса герцогом - первым в Европе после войны

не королевской крови), изолировала, с одной стороны, радикальный терроризм, а с другой -

армейские заговоры, и успешно вытеснила их из общественной жизни, так что в 1982 г. первое

социалистическое правительство после 1936 г. мирно пришло к власти. Так и с политической

точки зрения Испания присоединилась теперь к европейской культуре.

То, что было еще поразительнее и обрадовало бы тень Ллойд Джорджа - это присоединение

бедной и разбитой Греции к этой культуре. Демократическая Греция Элефтеряоса Венизелоса,

которая должна была много выиграть согласно Версальскому договору, фактически не выиграла

ничего, хотя для нее Большая война продолжилась целое десятилетие: 1912-1922 г.г. Начальник

штаба греческой армии во время войны - генерал Иоанн Метаксас, предпринял попытку

переворота еще в 1923 г. и в конце концов установил диктатуру в 1936 г. Он обещал

«дисциплинировать» греческий народ и заменить греческий индивидуа-

лизм ernst-ом - «серьезным германским духом»; объявил себя «первым крестьянином», «первым

рабочим» и «отцом нации». Все-таки, именно Метаксас разгромил итальянцев в 1940 г. (он умер в

1941 г.) и именно армия, а не иная институция вышла с наибольшей честью из продолжительной

военной и послевоенной агонии Греции. Знаменитая телеграмма Черчилля генералу Скоби может

быть и спасла Грецию для Запада, но коммунистическое сопротивление на севере уцелело. Только

летом 1949 г. старый начальник штаба Метаксаса - фельдмаршал Папагос, установил власть

правительства над всей страной. Для Греции вторая мировая война тоже тянулась целое

десятилетие. В результате гражданской войны погибло 80 000 греков, 20 000 попало в тюрьму

(среди них 5 000 с пожизненным или смертным приговором), 700 000 превратилось в беженцев и

10 процентов были заставлены покинуть Грецию [105].

Между 1946г. и 1952г. существовали шестнадцать переходных правительств, но на выборах в 1952

г. Папагос, который создал «национальную» партию на принципах партии де Голля, одержал

сокрушительную победу, с которой начались одиннадцать лет управления правых. Когда в 1955 г.

он умер, Константинос Караманлис взял партию в свои руки, выигрывая выборы в 1958 г. и 1961 г.

Это было единственным видом демократической «нормальности», которую принимала армия.

Когда Георгос Папандреу восстановил старую левоцентристскую коалицию Венизелоса и в 1963г.

сместил Караманлиса, заставив его эмигрировать, наступил период неразберихи, закончившийся

армейским переворотом, организованным группой старших офицеров под предводительством

полковника Георгоса Пападопулоса.

Как и в Испании, армия считала себя более национальной институцией, чем любая из партий.

Последние руководились наследственными кастами из средних и высших классов, действовавших

в своих личных интересах. В отличие от них, армия претендовала, что руководствуется заслугами

офицеров, так как большинство из них происходило из деревень. Она также была ближе к церкви,

а ее ненависть к профессиональным политикам разделялась многими. Режим Пападопулоса напо-

минал режим Метаксаса, делавший упор на «дисциплину» и «эллинско-христианскую

цивилизацию». В 1968 г. он создал новую авторитарную конституцию, а в 1973 г. положил конец

неудовлетворительной греческой монархии. Он почти не вызывал оппозиции к себе среди рабочих

и крестьян, но и не возбуждал энтузиазма. Иногда он бросал в тюрьмы и истязал своих

противников из среднего класса. Этот режим мог бы управлять еще неопределенное время, но

Пападопулос потерял доверие своих коллег, его свергли и хунта неуклюже вмешалась в политику

на Кипре, спровоцировав в 1974 г. вторжение Турции. После разгрома хунта распалась в хаосе. Из

Парижа был вызван Караманлис, находивший-

210

СОВРЕМЕННОСТЬ II

ся там в изгнании. Он одержал безоговорочную победу на выборах (219 из 300 мест) и получил

таким образом возможность принять конституцию с сильной исполнительной властью в

голлистком духе - еще один пример исключительного влияния де Голля на Европу в 60-е и 70-е

годы. Эта гибкая структура давала определенную уверенность в том, что следующая выборная

победа клана Папандреу, который действительно выиграл в 1981 г. с социалистической

платформой, не приведет к новому циклу конституционной нестабильности.

Для большинства греков имели значение не политический балет или просто экзерсисы

профессиональных политиков, а то, что в 1952 г. Пападопулос начал новую эру социального и

экономического продвижения вперед. Оно продолжалось примерно в одном темпе при Кара-

манлисе, при военных и опять при Караманлисе. Это подтверждает один из уроков, извлеченных

из изучения современности. Политические действия редко помогают экономическому

процветанию, хотя могут и подорвать его, если будут достаточно интенсивными и продол-

жительными. Самая полезная функция государственного управления -это поддержка игрового

поля, в рамках которого индивиды работают в своих собственных интересах, принося этим пользу

и обществу. Улучшение благосостояния рядовых греков в течение трех десятилетий с 1950 по

1980 г.г. до настоящего момента является самым высоким в истории страны (106]. Это отразилось

на одном из самых надежных показателей народного одобрения: миграции населения. Люди

наиболее искренни, когда голосуют не с помощью избирательных бюллетеней, а своими ногами.

Греки начали эмигрировать с восьмого века до нашей эры. В 70-е годы из 13 миллионов греков 4

миллиона жили за границей, из них 3 миллиона - постоянно. Эмиграция достигла своего апогея в

1965 г. - 117 167 человек, но, по-видимому, это стало поворотной точкой. В следующие годы

военного управления темпы эмиграции начали быстро сокращаться, за исключением эмиграции в

США, и все больше греков стали возвращаться из-за границы домой. В 1974 г., впервые с тех пор,

как ведется статистика (1850 г.), число греков, вступающих в родную экономику, было больше,

чем покидающих ее в поисках работы за границей. В 1979 г., когда число эмигрантов стало менее

20 000 человек, сумма переводов из-за границы (1,2 млрд. долларов) стала ниже доходов от

туризма (1,7 млрд. долларов) и судостроения (1,5 млрд. долларов) и уже не была самым большим

источником доходов Греции. Даже в 70-е годы темпы роста греческой экономики - в среднем,

около 5-6 процентов при всего лишь двухпроцентной безработице - были гораздо выше, чем в

Западной Европе [107]. В начале 80-х годов Греция быстро приближалась к западноевропейским

жизненным стандартам и это давало дополнительное ос-

Европейский Лазарь

211

нование предполагать, что ее новая политическая и социальная стабильность будет длительной.

Процесс, в результате которого за тридцать пять лет около 300 миллионов человек в Европе к

западу и к югу от Железного занавеса достигли относительного изобилия в рамках демократии и

при господстве закона, являлся одним из самътх пагч•"•^с.т.ньтх яо всей истории. Его можно

назвать и неожиданным, поскольку он следовал непосредственно за двумя попытками

континентального самоубийства, которые чуть не стали успешными. И все же, в этой новой

стабильности и благоденствии скрывался парадокс. В начале 80-х годов, через три с половиной

десятилетия после конца войны, безопасность демократической Европы, независимо от ее

нарастающего богатства, все еще зависела не только от гарантий заатлантической Америки, но и

от непрерывного физического присутствия американских вооруженных сил. Это было

ненормальным. История Америки 60-х к 70-х годов показала, что это было и опасным.

fJlABA ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Американский опыт самоубийства

Годы управления Эйзенхауэра были кульминацией американского господства. По периметру

коммунистического блока была возведена стена коллективной безопасности. За ее бастионами сначала

Америка, а потом и Западная Европа наслаждались невиданным благоденствием. И дипломатические,

и экономические уроки периода между двумя войнами были усвоены. Или просто так считалось. Снова

наступил расцвет, подобный расцвету двадцатых годов, но на этот раз по обе стороны Атлантики,

менее восторженный, с большей уверенностью, охватывающий более широкие социальные слои.

Пятидесятые годы были десятилетием изобилия - слово, популяризированное модным экономистом

Гэлбрей-том в его бестселлере Общество изобилия, изданном в 1958 г. Книга нападала на старую

«традиционную мудрость» и создавала новую. Гэлб-рейт и его школа утверждали, что дни лишений

ушли безвозвратно. Существовало изобилие мировых ресурсов. Были разрешены экономические

проблемы. Прогрессирующие экономики справились с трудностями, сопутствующими выпуску

товаров. Тс, что оставалось, было проблемой политики - распределять их равномерно. Государство

должно было играть созидательную роль, используя «личный достаток» в борьбе с «общественной

нищетой» и устранягь опасные дисбалансы в распределении богатства не только внутри наций, но и

между ними. Эйзенхауэр не разделял этот оптимизм. Он считал, что американская экономика может

быть легко уничтожена, если расходы на вооружение или социальное обеспечение, не говоря об обоих

одновременно, будут слишком увеличены. Действительно, заслуживает внимания тот факт, что в

отличие от двадцатых годов не правые, а левые верили, что процветание продолжится вечно, и

превратили шестидесятые годы в десятилетие иллюзий.

К 1960г. Эйзенхауэр был самым пожилым мужчиной, который когда-либо управлял в Белом доме. Он

выглядел сонным. Призыв же был к большей активности; «чтобы Америка снова пришла в движение».

Америку представляли отстающей не только в области социальной помощи, но и как военную силу.

Говорилось об «отставании в ракетах» [1]. Кандидат республиканцев на выборах 1960 г. - вице-

президент Ричард Никсон, был молод (сорока семи лет), но его связывали с не-

Американский опыт самоубийства

213

разворот лив остью администрации. Доминирующие на Восточном берегу либеральные средства

массовой информации презирали его, потому что он был твердолобым калифорнийцем. Демократ