Джонсон Пол. Современность. Мир с двадцатых по девяностые годы. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

все еще (в то время) борющиеся европейские экономики, то последовала бы глобальная политическая

трансформация, которая отбросила бы новые силы тоталитарного принуждения с их разрушительной

верой в социальную инженерию и постепенно заменила бы их отношениями между правительством и

предпринимателями, более близкими к намеченным Кулиджем перед рыцарями бизнеса в Нью-Йорке.

В 1929г. Соединенные Штаты достигли господствующего положения в общем мировом производстве,

которого до того не занимало ни одно отдельное процветающее государство: 34,4 процента, по

сравнению с 10,4 Британии, 10,3 Германии, 9,9 России, 5,5 Франции, 4,0 Японии, 2,3 Италии, 2,2

Канады и 1,7 Польши. Вероятность того, что европейский континент обратится к «оригинальной

общественной структуре» Америки, как называл ее Зигфрид, возрастала с каждым годом, в котором

мировая экономика оставалась оживленной. Еще одно десятилетие процветания такого масштаба, и

наш отчет о современности был бы совершенно различным и невыразимо более счастливым.

Последняя Аркадия

265

4 декабря 1928 г, Кулидж отправил свое последнее публичное послание новому Конгрессу:

Ни один Конгресс Соединенных Штатов, созываемый ранее для того, чтобы обсудить состояние Союза, не имел более

благоприятных перспектив... Огромное богатство, созданное нашей предприимчивостью и трудолюбием и сохраненное

нашей бережливостью, распределено возможно наиболее широко среди нашего народа и выходит за границу

стабильным потоком, с тем чтобы служить благотворительности и бизнесу в мире. Требования жизни вышли за пределы

стандарта необходимости и перешли в зону люкса. Возрастающее производство поглощается растущим спросом в

стране и расширяющейся торговлей за рубежом. Страна может с удовлетворением смотреть на настоящее и с

оптимизмом ожидать будущее [87].

Этот взгляд не был высокопарным самовосхвалением преуспевающего политика. И не был взглядом

только деловых кругов. Его разделяли интеллектуалы всех мастей. Чарльз Биерд в своей книге Восход

Американской цивилизации

-, вышедшей в 19-27 г., видел страну «движущейся от одного технического

триумфа к другому, преодолевающей истощение естественных ресурсов сырья и энергии,

добивающейся все более широкого распределения благ цивилизации; здравоохранения, безопасности,

материальных благ, знаний, досуга и эстетического наслаждения...» [88] В этом же году Уолтер

Липман писал: «В разной степени несознательные и непланиронанные действия бизнесменов как

никогда раньше являются более новаторскими, более смелыми и, в каком-то смысле, более

революционными, чем теории прогрессистов.» [89] В 1929 г. Джон Дьюи считал, что проблема

состояла не в том, как продлить процветание - он уже считал его обеспеченным, - а в том, как

превратить «Великое общество» в «Великую общность» [90]. Даже среди левых распространялось

ощущение, что в конечном итоге бизнес оказался прав. Линкольн Стеффенс писал в феврале 1929 г.,

считая, что и американская, и советская система могут оправдать себя: «Раса сохраняется либо одним,

либо другим способом, а я думаю, что можно и обоими способами.» [91] В 1929 г. Нейшн на

протяжении трех месяцев публиковала серию статьей о постоянстве процветания, обращая внимание

на карманы американцев, которые все еще не получили от него своей доли; первая статья появилась 23

октября, совпадая с первым большим

срывом рынка.

Наверное, сам Кулидж, подозрительный по натуре человек, не из тех, кто легко поверил бы, что

постоянное блаженство можно приобрести по сю сторону вечности, был более скептичен, чем любой

другой и, наверное, не был так исполнен энтузиазма, как считал себя обязанным показывать публично.

Любопытно, что он отказал снова выдвинуть

''The Rise of American Civilization

266

СОВРЕМЕННОСТЬ

свою кандидатуру на пост президента в 1928 г., когда все знамения были в его пользу, а ему было

всего лишь пятьдесят шесть лет. Он говорил председателю верховного суда Харлану Стоуну:

«Весьма неплохо уйти, пока еще нравишься.» Его политические амбиции имели очень четкие

границы, как (по его мнению) должны быть четкими границы любой политической деятельности.

Стоун предупреждал его о наступающих экономических трудностях. Он тоже думал, что на рынке

произойдет срыв. Его жена Грейс сказала: «Папа говорит, что близится депрессия.» Но Кулидж

предполагал, что она будет такого же масштаба, что и в 1920 г. и ее можно будет вылечить

подобной фазой искусного бездействия. Если же потребуется нечто большее, то тогда - без него.

Грейс Кулидж утверждала, что он сказал одному из членов кабинета: «Я знаю как экономить

деньги. Меня всегда учили только этому. Страна находится в стабильном финансовом состоянии.

Наверное пришла пора тратить деньги. Я'не чувствую себя компетентным делать это.» По его

мнению, Гувер был Большим расточителем; не последним из них, а первым. Он смотрел на Гувера

как на преемника его президентства без энтузиазма: «Этот человек шесть лет предлагал мне

непрошеные советы, и все они были плохими.» Кулидж был последним человеком в мире,

который ответил бы ему своими советами. На вопрос, заданный ему в период междувластия в

начале 1929 г. о каком-то долгосрочном податическом решении, он отрезал: «Оставим это Чудо-

удальцу.» Он сошел со сцены без слов, опустив занавес над Аркадией.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

По наклонной плоскости

3 октября 1929 г., в пятницу, новый младший заряжающий участвовал в своей первой охоте на

фазанов в имении Вестминстерского герцога под Честером. Накануне в главной оружейной было

проведено собрание старших служащих. На рассвете младший заряжающий, надев свою

униформу, докладывал главному егерю, который «выглядел очень внушительно в своей зеленой

бархатной куртке и жилете, в белых бриджах, с гамашами из грубого сукна и в шапке с богатыми

золотыми галунами на ней». Участвовало восемьдесят егерей одетых в ливреи: «красные

широкополые шляпы с кожаными лентами и в белых рубахах из довольно грубого материала в

стиле Фармер Джайлз

, схваченных в талии широким кожаным ремнем с большой бронзовой

пряжкой». Загонщики собрались на проверку. Затем начали прибывать кожаные чемоданы

«охотников», с выгравированными на латунных табличках гербами. Следом прибыли и сами гости

со своими личными шоферами в «Роллс-ройсах» и «Даймлерах», и наконец, - сам герцог, к

которому новый заряжающий был приставлен держать ружье. Как только «Его милость» прибыл

на место, главный егерь протрубил в рог, загонщики двинулись и охота началась. «Все было

организованно в высшей степени превосходно, чтобы обеспечить удовольствие, которое Его

милость желал и ожидал». В обед егеря наливали из рогов .и пили темное пиво, а после обеда

частный узкоколейный поезд герцога, «все его вагоны ярко окрашены в цвета Грувнера», привез

дам, которые присоединились к развлечению. Подстрелили около 2000 фазанов [1].

Две недели до того, как была разыграна эта псевдосредневековая сцена, добрейший приятель

герцога, Уинстон Черчилль, который до начала этого года в продолжении пяти лет был министром

финансов Британии, писал жене из Америки:

Теперь, моя дорогая, должен тебе сообщить, что большая и удивительная удача выпала мне напоследок ь финансах.

Перед отплытием Сэр Гарри Макго-уен спросил меня совсем откровенно о том, что если появится такая возможность,

может ли он купить акции за мой счет без предварительной консульта-

Английского короля Джорджа Ш прозвали Farmer за его деревенские манеры и стиль одежды.

268

СОВРЕМЕННОСТЬ

ции. Я ответил ему, что всегда могу найти 2-3 тысячи фунтов, имея ввиду, что это предел для инвестиций, т.е. для

однократной

покупки акций. Он, очевидно, принял его за границу, до которой я готов дойти при спекулятивной

торговле с заемным капиталом. Поэтому оперировал примерно десятикратно над моим обыкновенным

масштабом... Таким образом, здесь за несколько недель, оформилось небольшое состояние... Я успокаиваюсь,

чувствуя, что у меня и у всех нас есть что-то за душой [2].

Интересно, что Черчилль спекулировал с акциями на самом пороге катастрофы. Он был одним из

приблизительно 600 тысяч спекулировавших заемным капиталом из общего числа \ 548 707

клиентов, которые в 1929 г. являлись вкладчиками фирм, связанных с. двадцатью девятью

фондовыми биржами Америки. В разгар горячки существовало около миллиона активных

спекулянтов, а из всего \ 20-миллионного американского населения около 29-30 миллионов имели

активную связь с рынком [3]. Черчилль, вопреки его опыту и контактам по всему миру, был

информирован не более любого уличного спекулянта. Рост американской экономики прекратился

в июне. Некоторый период времени последствия еще пробивали себе дорогу, но рост рыночного

курса акций практически прекратился 3 сентября, за две недели до того, как Черчилль написал

свое радостное письмо. Более поздние повышения были только временными всплесками на фоне

устойчивой тенденции вниз. Эхо от охоты герцога еще не успело затихнуть, когда начался го-

ловоломный спад, В понедельник, 21 октября, .впервые, телеграф we поспевал за новостями о

падении и так и не смог их настигнуть; в суматохе паника нарастала (первые телеграммы,

требовавшие возврата займов, были отправлены в предыдущую субботу), и спекулянты начали

осознавать, что могут потерять не только свои накопления, но и собственные дома. В четверг, 24

октября, акции стремительно упали, никто не покупал, спекулянты распродавали, так как не могли

вернуть свои займы, толпы людей начали собираться на Броуд-стрит перед Нью-Йоркской

фондовой биржей, а до конца дня одиннадцать хорошо известных на Уолл-стрите людей

покончили жизнь самоубийством, Одним из посетителей галереи

в этот день был сам Черчилль,

наблюдавший, как исчезает его сказочное золото. На следующей неделе наступил черный вторник,

29-е, и первая продажа твердых акций с целью поднятия столь необходимой ликвидности [4].

Большие биржевые кризисы с их зрелищным поворотами удачи и людскими драмами оживляют

сухую материю экономической истории. Но они не выявляют причин и следствий подобных

событий, а как раз наоборот. Они только сильнее преувеличивают мифы, которые являются

мощным элементом экономических толкований. Сущность благоден-

Галерея над биржевым залом.

По наклонной плоскости

269

ствия 20-х годов; причины его конца; причины большого кризиса и большой депрессии,

последовавших за' тем; и, не на последнем месте, способ и средства, с которыми индустриальные

общества вышли из них - вокруг всего этого до сих пор ведутся оживленные споры. Традиционное

объяснение является в значительной степени морализаторским: hubris*, последовавшее за ним

nemesis*; порочная алчность - заслуженное возмездие. Его легко приспособить к марксистскому

детерминизму, который, разумеется, является формой морального, а не экономического анализа.

Его толкование может быть возвышенной сказкой, но не объяснит нам, что происходит в

действительности, уже не говоря о том, почему это происходит. Интерпретация, данная

последователями КеЙн-са, ставшая общепринятым мнением в 50-е и 60-е годы, уже не звучит

убедительно, потому что очевидно была опровергнута катастрофическими экономическими

событиями 70-х и начала 80-х годов, которые показали большую депрессию под иным углом

зрения. Действительно нет смысла изучать каждое из двух событий в отдельности и, вероятно, бу-

дущие историки проанализируют их во взаимосвязи. Очень сомнительно, однако, что когда-

нибудь все-таки появится общепринятое объяснение одного из них или обоих сразу.

Экономическая история слишком сильно связана с текущей экономической теорией и практикой,

чтобы стать предметом легкопостижимого консенсуса. Таким образом то, что предлагается здесь,

это только одно из возможных объяснений, имеющих своей целью устранить

некоторые.неправильные представления.

Первое заблуждение, которое необходимо рассеять в том, что; Америка в 20-е годы проводила

изоляционистскую внешнюю политику. Это неверно [5]. В то время, как американские

руководители отказались официально подписать Версальский мирный договор, а тем более при-

нять предложение Кейнса о грограмме американской государственной помощи для

восстановления Европы, они частным и негласным образом приняли на себя некоторые

обязательства по удержанию мировой экономики на ровном киле. Они согласились разделить с

Британией заботу об обеспечении глобальной валюты для ведения мировой торговли - бремя,

которое, на практике, до 1914 г. несло на себе лондонское Сити. Они также взяли на себя

обязательство способствовать расширению мировой торговли посредством неофициальной

торговой и финансовой дипломатии [6]. К сожалению, средства, используемые ими были непоч-

тенными и крайне нечестными. За исключением периода с 1857 до 1861, Америка имела высокие

таможенные барьеры: таможенные пошлины США, распространившиеся и в континентальной

Европе, были главным

В греческих трагедиях - нарушение божественного или морального закона.

возмездие (древн. греч-.)

270

СОВРЕМЕННОСТЬ

По наклонной плоскости

271

опровержением их претензий, что они ведут свои сделки на чисто капиталистических, laissez-faire

принципах. Если бы Гардинг, Кулидж и Гувер действовали сообразно принципам свободной

инициативы, то они бы возобновили неуспешную политику Вильсона с 1913г., уменьшив

американские таможенные налоги. В сущности, они сделали как раз наоборот. Закон Фордни-

Маккумбера о пошлинах в 1922 г. и, особенно, закон Хоули-Смута в 1930г., на который Гувер не

пожелал наложить вето, были опустошительными ударами по мировой торговле и, в конечном

счете, - по американской [7]. Неоспоримым фактом является то, что американским президентам и

руководству Конгресса не хватило политической смелости воспротивиться Национальной

ассоциации производителей, Американской федерации труда, а также местному лоббизму, и вести

эффективную интернациональную политику, отвечающую экономическим взглядам, к которым

они якобы придерживались,

Вместо этого, они решили попытаться сохранить процветание в мире путем преднамеренного

раздувания денежно-кредитной массы. Это стало возможным благодаря созданной до войны

системе банков Федерального резерва и, кроме того, эти действия можно было проводить тайно,

без законодательного утверждения и контроля и без общественной огласки и вмешательства. Они

не требовали выпуска денег: в США было в обращении 3,68 миллиарда долларов в начале 70-х

гс.дсд ц 3,64 миллиарда в 1929 г., когда бум закончился. Но увеличение обшей денежной массы в

денежных заместителях или кредитных билетах, было огромным: от 45,3 миллиардов 30 июня

1921 г. до 73 миллиардов и июле 1929г. - увеличение на 61,8 процентов за восемь лет [8]. Белый

дом, Министерство финансов при Эндрю Меллоне, Конгресс и, разумеется, также частные банки,

как соучастники, раздували кредиты. В своем годовом отчете за 1923 г., Федеральный резерв

описывает эту политику с откровенной грубостью: «Банки федерального резерва являются... ис-

точником, к которому обращаю»-ся банки-члены, когда потребности деловых кругов в момент

расширения бизнеса превышают необходимые наличности, и забирают назад излишки во время

спада в бизнесе.» [9] Эта политика длительной кредит-инфляции была формой вульгарного

кейнсианства еще до того, как сам Кейнс сформулировал его усложненный вариант и могла бы

быть оправданной, если бы годовым процентам дали возможность достичь своего естественного

уровня: т.е., если бы производители и фермеры, которые брали кредиты, платили бы проценты в

том размере, в котором вкладчики действительно были бы готовы им их дать. Но опять, Белый

дом, Министерство финансов, Конгресс и банки действовали в сговоре, чтобы сохранить

искусственно заниженные банковские и годовые проценты. На самом деле, официальной

политикой Федерального резерва было не только «расширять

кредитные ресурсы», но и делать это «при достаточно низких годовых процентах, котррые бы

стимулировали, защищали и поддерживали все виды законногп бизнеса» [10].

Это преднамеренное вмешательство в обращение и стоимость денег использовалось в 20-е годы не

только для достижения его изначальной цели -> расширения американского бизнеса, но и для

проведения предположительно добронамеренной международной политики. В то время, как

правительство требовало выплаты военных кредитов, оно активно помогало иностранным

правительствам набирать средства в Нью-Йорке, как своей политикой дешевых денег, так и

посредством активного вмешательства в рынок иностранных ценных бумаг. Правительство ясно

давало понять, что отдает предпочтение некоторым оай-мам, а другим - нет. Так, на уровне

частного предпринимательства, политика иностранных кредитов стала предтечей программы

помощи иностранным государствам, осуществленной после 1947 г. Цели были те же: удержать

международную экономику на плаву, поддерживать определенные привилегированные режимы и,

не на последнем месте, помочь американским экспортным отраслям. В качестве условия прави-

тельственной помощи для отдельных кредитов, выдвигалось требование: часть из средств должна

была быть израсходована в США. Бум иностранных кредитов начался в 1921 г., после решения

правительства от 20 мая 1921 г. и встречи, проведенной через пять дней между Гардин-гом,

Гувером и инвестиционными банкирами США, а прекратился в конце 1928 г., совпав точно с

началом расширения денежного обращения, лежавшего в основе бума. В сущности, американское

правительство отвергло рациональный laissez-faire выбор свободной торговли и твердой валюты и

устремилось к мягкому политическому варианту протекционистских таможенных налогов и

инфляции. Защищенные от таможенных налогов внутренние отрасли, субсидированные

неэкономичными кредитами экспортные отрасли н. разумеется, инвестиционные банки, которые

выпускали облигации, все они были в выигрыше. А в проигрыше было население в целом, -

лишенное конкурентных цен на основе дешевого импорта, оно страдало от вызванной инфляции и

было конечной жертвой движения по наклонной плоскости [И].

Кроме того, так как правительство само было замешано в сделках с иностранными кредитами, оно

а большой степени потеряло моральное право осуждать биржевую спекуляцию. Гувер, который в

20-х годах был министром торговли, до того как стал президентом рассматривал Уолл-стрит как

какое-то жалкое казино, в тоже время усердно поощрял рынок иностранных ценных бумаг. Даже

плохие кредиты, утверждал он, помогают американскому экспорту и, таким образом, обеспе-

чивают занятость населения [12]. Некоторые из выпущенных иност-

272

СОВРЕМЕННОСТЬ

ранных ценных бумаг, однако, были почти столь же скандальными, как и самые плохие биржевые

сделки. Так в 1927 г, Виктор Щё'перле, вицеп-резидент по латиноамериканским кредитам в «Нэшнл

|сити компани» (филиале «Нэшнл сити банк»), докладывал по Перу: «(Много долгов; неблагоприятный

моральный и политический риск; тяжелое положение с внешним долгом; ситуация с торговлей

приблизительно на том же уровне, что и в Чили в последние три года. Национальное ресурсы более

разнообразны. Относительно экономических перспектив Перу будет развиваться быстрыми темпами в

течении следующих десяти лет.» Несмотря на это, «Нэшнл сити банк» отпустил займ в 15 миллионов

долларов для Перу, затем через небольшой период времени еще один - в 50 миллионов и 25 миллионов

в виде эмиссии. Расследовавие Конгресса, проведенное в 1933-1934 г.г., установило, что Хуан Легия,

сын перуанского президента получил 450 000 долларов от «Нэшнл» и ее содружни-ков в связи с

займом. Когда его отца свергли, Перу перестала выплачивать лайм [13]. Это был всего лишь один

случай из большого числа ему подобных, Нестабильность основ большей части рынка иностранных

кредитов, была одним из главных элементов кризиса доверия и распространения рецессии на Европу.

И, в сущности, эта нестабильность не являлась последствием правительственной политики laissez-faire,

а напротив, была результатом постоянного государственного вмешательства

Интервенционизм путем создания искусственного дешевого кредита не был американским

изобретением. Он был британским изобретшем. Англичане называли его «стабилизацией». Хотя

Британия вплоть до 1914 г. была номинально laissez~fai;-e государством, и в некотором отношении

даже больше чем Америка, потому что практиковала свободную торговлю, британские экономические

философы не были довольны цикличностью в экономике, которая, как они были убеждены, могла быть

сглажена путем специальных комбинированных усилий для обеспечения стабилизации цен. Не следует

думать, что Кейнс упал словно гром среди ясного неинтервенционистского неба: он не ушел намного

дальше правоверных британских пророков. Еще до войны, сэр Ральф Хотри, заведующий

финансовыми исследованиями в Министерстве финансов, утверждал, что центральные банки в

состоянии стабилизировать ценовой уровень посредством создания международного кредита (т.е.

инфляции), и таким образом, могли бы преодолеть пассивное принятие цикличности в девятнадцатом

веке, которое он считал аморальным. После 1918г. взгляды Хотри стали общепринятой истиной в

Британии и распространились в Америке после Версальских переговоров. Во времена рецессии в

1920г. был основан Союз за стабильную валюту (позднее - Национальная валютная ассоциация),

привлекший к себе американский истеблишмент, а из зарубежа - таких людей, как Эмиля Моро,

управляющего Банк де Франс,

По наклонной плоскости

273

Эдуарда Бенеша, лорда Мелчита, создателя Ай-Си-Ай

, Луи Ротшильда, шефа австрийского

филиала, А.Дж.Бальфура и таких британских экономистов, как А.Нигу, Отто Кана, сэра Артура

Сольтера и самого Кейн-са[14].

Кейнс выступал в защиту «управляемой валюты» и стабилизированного уровш цен в своей книге

Трактат о валютной реформе* (1923). В те времена стабилизация была не только принята, но и

практиковалась. Хотри вдохновил резолюции о стабилизации на Генуэзской конференции в 1922

г.; Финансовый комитет Лиги наций был за стабилизационные мгры; и особенно, «Банк оф

Инглэнд» стоял за эти меры. И Монтегю Норман, его управляющий, и его главный советник по

международным вопросам сэр Чарльз Аддис, были страстными апостолами веры. Их caMbiii

крупным последователем стал Бенджамин Стронг, управляющий Н1ИО-Йоркского Банка

федерального резерва, который до своей смерти и 1928 г. был всемогущ в формировании

американской финансовой политики. Гувер с полным правом называл Стронга «мозговым

дополнением Европы» и он, действительно, был агентом скрытой американской внешней

политики экономического управления. Даже без преувеличения можно сказать, что в течении

большей части 20-х годов международная экономическая система была под совместным

наблюдением Нормана и Стронга [15]. Именно Стронг сделал возможным возврат Британии к

золотому стандарту в 1925 г. тем, что продолжил кредитные линии от нью-йоркского Банка

федерального резерва и заставил Дж.П. Моргана сделать то же самое; лондонский Б анкер писал:

«У Англии нет лучшего приятеля». Подобные кредитные линии позднее были открыты для

Бельгии, Польши, Италии и других стран, отвечающих финансовым стандартам Стронга-Нормана

[16].

Разумеется, «золотой стандарт» не был истинным. Настоящий скончался в 1914 г. Клиент не мог,

прийдя в «Банк оф Инглэнд», потребовать золотой фунт взамен банкноты стоимостью в один фунт

стерлингов. Подобным было положение с золотым стандартом и в других европейских странах.

Правильным термином является «стандарт золотого слитка»; центральные банки сохраняли золото

в больших слитках, а обыкновенные граждане не считали возможным держать его у себя (хотя

теоретически американцы могли требовать золотые доллары до 1933 г.). Действительно, кОгда в

1926 г. был разработан план о предоставлении настоящего золотого стандарта Индии, Стронг и

Норман объединились для его провала под предлогом, что тогда бы утечка золота со всего мира к

индийским подушкам приняла бы катастрофические

Imperial Chemical Industries (ICI)

Tract on Monetary reform

274

СОВРЕМЕННОСТЬ

размеры. Короче, деятельность по введению золотого стандарта в 20-е годы была вообще не

настоящим laissez-faire, a laissez-faire «для отвода глаз» [17]. Она была добронамеренным деспотизмом

год тайным управлением небольшой элиты из Больших и Добрых. Стр онг рассматривал свою

политику дешевых денег и расширения кредит,i, как альтернативу американской поддержки Лиги

наций и ему было ссвершенно ясно, что общественное мнение в США не приняло бы ее, если бы факты

вышли наружу, поэтому он настаивал, чтобы периодические встречи банкиров проводились совсем

неофициально. Финансовая политика, которая старается избежать пристального взимания

общественности, подозрительна сама по себе. Она подозрительна вдвойне тем, что, создав золотую

меру стоимости, не доверяет обыкновенным гражданам -окончательным судьям стоимости, - самим

применять эту меру. Почему банкиры опасались, что обыкновенные мужчины и женщины, получив

такую возможность, моментально бы набросились на золото, которое само по себе не давало прибыль,

в то время, как имели возможность инвестировать в здоровую и поибыльную экономику? Здесь было

что-то не чисто. Германский банкир Ялмар Шахт постоянно апеллировал за истинный золотой

стандарт, как единственное средство, гарантирующее, что расширение финансируется настоящими

добровольными вкладами, а не банковским кредитом, определяемым небольшой финансовой

олигархией Зевсов [18].

Но «стабилизаторы» сметали все на своем пути. У себя дома и за-рубежом они постоянно добавляли в

систему еще кредитов, а когда экономика показала признаки спада, они лишь увеличили дозу. Особен-

но показательный случай имел место в июне 1927 г., когда Стронг и Норман организовали тайную

встречу банкиров в Лонг-Айлендском имении Огдэна Милза, заместителя председателя американского

Министерства финансов, и г-жи Рут Пратт, наследницы «Стандард ойл компани». Стронг держал

Вашингтон в неведении и не позволил присутствовать даже самым высокопоставленным своим

коллегам. Он и Норман решились на еще одну вспышку инфляции, а протесты Шахта и Шарля Риста,

заместителя управляющего «Банк де Франс», были отброшены. Нью-йоркский Банк федерального

резерва снизил основной годовой процент еще на полпроцента, до 3,5 процентов; как Стронг сказал

Ристу, «дадим небольшой coup de whiskey

фондовому рынку» - и, в результате, привел в движение

последнюю, самую высокую волну спекуляции. Адольф Миллер, член Совета федерального резерва,

позднее описывал это решение в своих показаниях перед Сенатом как «самую большую и самую

смелую операцию, предпринятую когда-либо Систе-

По наклонной плоскости

275

удар с виски, т.е. взбодрить (фр.-англ.)

мой федерального резерва, приведшую к одной из самых дорогостоящих ошибок, допущенных ею или

какой-либо другой банковской системой в последние семьдесят пять лет» [19].

Возражением германской стороны под влиянием монетаристов Венской школы Л.фон Мизеса и

Ф.А.Хайека было, что вся инфляционная политика корумпирована. Французское возражение было, что

она отражает цели британской внешней политики при охотном соучастии американцев. Как i исал

Моро в своем тайном дневнике:

Англия - [первая европейская страна, восстановившая свою стабильную и твердую валюту, теперь использует это

преимущество, чтобы заложить основы для своего истинного финансового господства над Европой... Валюты бу-

дут разделены ва два класса. К первому классу будут отнесены доллар и фунт, базируемые на золоте, а во втором

классе валюты уже будут базироваться на фунте

и на долларе, при этом часть их золотого резерва будет нахо-

диться в «Банк оф Инглэид» и в Банке федерального резерва в Нью-Йорке; таким образом, местная валюта

потеряет свою независимость [20].

В общем, Моро утверждал, что экономическая политика, поставленная на службу политическим целям,

каким несомненно, было англоамериканское управление валютой, в конечном результате, не может

достичь своих экономических целей. Это было абсолютно верным, как относительно положения в

стране, так и зарубежом. Внутри страны и в Америке, и в Британии цель стабилизации была в

поддержании стабильных цен и в предохранении зарплат от спада, который мог бы привести к

социальному брожению; за границей дешевые деньги и легкополучаемые кредиты поддерживали

торговлю на плаву, вопреки американскому протекционизму и британскому искусственно усиленному

фунту. Целью было желание избежать неприятностей и обойти необходимость решения наболевших

политических дилемм.

Эта политика казалась успешной. Во второй половине десятилетия дешевый кредит, накачанный

политикой Стронга-Нормана в мировую экономику, оживил все еще недостигшую своего довоенного

уровня торговлю. В то время, как в 1921-1925 г.г. темпы роста мировой торговли в сравнении с 1911-

1914 г.г. фактически были минус 1,42, то в четырехлетний период 1925-1929 г.г. она достигла темпа

роста 6,74, непревзойденного вплоть до конца 50-х годов [21]. Цены, несмотря на это, оставались

стабильными; Статистический индекс бюро по труду на оптовые цены

, взятый за 100 в 1926 г.,

показывал, что колебания в США были только от 93,4 в июне 1921 г. до максимума 104,5 в ноябре 1925

г. и затем пошли вниз до 95,2 в июне 1929 г. Так, идея целенаправленного управления ростом в рамках

ценовой стабильности превратилась в ре-

Ihe bureau of Labor Statistics Index of Wholesale Prices

276

СОВРЕМЕННОСТЬ

альность. Это, наконец-то, стало настоящим управлением экономикой! Кейнс описывал «успешное

управление долларом Сове

'ом федерального резерва в 1923-1928 г.г.» как «триумф». Мнение Хотря

было: «Американский эксперимент по стабилизации с 1922 г. по 192{ г. показал, что раннее лечение

может остановить тенденцию как к инфляции, так и к депрессии... Американский эксперимент является

большим шагом вперед в сравнении с практикой девятнадцатого века.» [22

И все-таки, инфляция все это время не только им«ла место в Америке, но и нарастала. То, что по-

видимому никто не см г оценить, было значение феноменального роста производительности труда в

США между 1919 г. и 1929 г.: продукция на одного рабочего в материальном производстве выросла на

43 процента. Это стало возможны^ благодаря головокружительному скачку капиталовложений,

которые) росли со среднегодовым темпом 6,4 процента [23]. Рост производительности должен был

проявиться в падении цен. Степень, до которой этого не произошло, отражает уровень инфляции,

вызванной экономическим управлением направленным на стабилизацию. Веоно, если бы цены не

управлялись, зарплаты тоже бы упали. Но падение цен должно было бы проходить более стремительно,

а отсюда, реальные зарплаты - покупательная способность - росли бы более стабильно, pari passu с

производительностью. Рабочие могли бы радоваться большему количеству товаров, которые,

благодаря их возросшей производительности труда, буквально сыпались из фабрик. А в

действительности, рабочие семьи вынуждены были бороться, чтобы не отстать от нового

благоденствия. Они могли позволить себе автомобиль - и не больше. Но его замена стоила им

огромных усилий. Бум в двадцатые годы базировался в основном на автомобилях. В конце 20-х годов

Америка производила почти столько же автомобилей, сколько и в 50-х годах (5 358 000 - в 1929 г.; 5

700 000 - в 1953 г.). Действительно, большой и абсолютный реальный рост акций з 20-е годы имел

«Дженерал Моторс»: каждый, кто купил обыкновенных акций на 25 000 долларов, стал миллионером в

1929 г., когда Джи-Эм получал годовую прибыль в 200 миллионов долларов [24]. Трудность

экономического роста, в котором автомобили были ведущей отраслью, заключалась в том, что при

недостатке средств, жизнь автомобиля произвольно продлевалась на пять-десять лет. В декабре 1927 г.

Кулидж и Гувер хвастались, что средние ставки в промышленности достигли 4-х долларов в день или

1200 доллара в год. Но их же собственные правительственные агентства давали оценку, что содер-

жание семьи из пяти человек в «здравии и приличии» стоит 2 000 долларов в год. По некоторым

данным, рост числа работающих женщин отражал падение реальных доходов, особенно у средних

классов [25]. Когда же бум продолжился, а цены не снизились, для потребителя ста-

По наклонной плоскости

277

ло все труднее поддерживать его ход. Банкиры, в свою очередь, тоже должны были засучить рукава,

чтобы накачивать экономику: «маленький coup de whiskey» Стронга был последним большим усилием:

на следующий го4 он умер, не оставив после себя никого с таким же уровнем монетаристского

авантюризма или с подобным авторитетом.

Последние усилие Стронга практически мало помогло реальной экономике. ОнЬ стимулировало

спекуляцию. Только малая часть из нового кредита достигала массового потребителя. В сущности,

расходная часть американской экономики не была сбалансиро^ша. Пять процентов населения с самыми

большими доходами имели одну треть всего личного дохода, но они не покупали фордов или

шевролетов*. Действительно, часть доходов, полученных от процентов, дивидендов и ренты по

сравнению с зарплатой была приблизительно в два раза больше, чем после 1945 г. [26]. Удар с виски

Стронга облагодетельствовал исключительно тех, кто не жил на зарплату: последняя фаза бума была

чисто спекулятивной. До 1928 г. цены на фондовой бирже просто шли в ногу с действительной

производительностью труда в промышленности. С начала 1928 г. начал нарастать элемент

нереальности, даже фантастики. Как сказал Баджет, «люди бывают особенно доверчивыми, когда они

очень счастливы» [27]. Количество акций, которые сменили своих владельцев, от рекордных 567 990

875 в 1927 г. достигло 920 550 032.

Появились два новых угрожающих элемента: огромный рост спекуляций заемным капиталом и

нашествие созданных на скорую руку инвестиционных трестов. По традиции акции оцениваются

приблизительно десятикратным доходом от них. При покупке акций с заемным капиталом, прибыли от

них были 1-2 процента, гораздо меньше, чем 8-12 процентовый годовой процент на займы,

использованные для их покупки. Это означает, что любая прибыль была всего лишь простым уве-

личением капитала. Так, Американская радиокорпорация, которая вообще не выплачивала дивидендов,

поднялась с 85 до 420 пунктов в 1928 г. В 1929 г. некоторые акции продавались в пятьдесят раз дороже

доходов от них. Как выразился один эксперт, рынок «обесценил не только будущее, но и грядущее за

ним» [28]. Рыночный бум, основанный на увеличении капитала, был просто формой пирамидальной

продажи. Новые инвестиционные тресты, которые к концу 1929 г., появлялись с темпами по одному в

день, были типичными перевернутыми пирамидами. Они имели так называемый «высокий леверидж»

через собственные якобы доходные капиталовложения, и обеспечивали феноменальный рост на очень

небольшом фундаменте действительного роста. Так, «Юнайтед фаундерс корпорейшн» была раздута

до компании с номинальными ре-

т.е. автомобилей массового спроса

278

СОВРЕМЕННОСТЬ

сурсами 686 165 000 доллара, начав с капиталовложения всего лишь в 500 долларов (купленная

после банкротства). Рыночная стоимость другого инвестиционного треста в 1929 г. была свыше

миллиарда долларов, но его главный актив, электрическая компания, стоил; в 1921 г. всего лишь 6

миллионов долларов. [29]. Предполагалось, что они дадут возможность маленькому человеку

«включиться в игру». В сущности, они лишь создали дополнительную надстройку из почти чистой

спекуляции, а «высокий леверидж» начал работать в обратном направлении, когда рынок в конце

концов рухнул.

Удивительно, что после того, как спекуляции с заемным капиталом и трестовое инвестирование

взяли верх, федеральные банкиры не подняли годовых процентов и продолжали держатся за

дешевые деньги. Однако, в начале 1929 г многие из банкиров потеряли чувство реальности. Они

даже сами спекулировали, часто собственными же акциями. Одним из злостных нарушителей был

Чарльз Митчелл (в конце концов, в 1938 г., привлеченный к ответственности за крупное

присвоение), председатель «Нэшнл сити банк», который 1 января 1929 г. стал директором Банка

федерального резерва Нью-Йорка. Митчелл играл роль Стронга на более низком уровне и

поддерживал бум в течение большей части 1929 г. Разумеется, многие из действий, внесших свою

лепту в крах и объявленных Конгрессом и Новой комиссией по ценным бумагам и обмену

в 1930

г. незаконными, в 1929 все еще считались приемлемыми. Яростная охота на ведьм, которая

началась в 1932 г. сенатской Комиссией по банковским делам и валюте и послужила прототипом

охоты в 40-х и начале 50-х годов, практически раскрыла очень немного законе-нарушении.

Митчелл был единственной крупной жертвой и его случай говорил скорее об общественных

высших финансовых кругов, чем о действительной злонамеренности [30]. Генри Джеймс

не стал бы жаловаться, но марксистские фанатики были разочарованы. «Любой большой кризис -

писал Баджет - раскрывает неимоверные спекуляции многих респектабельных домов, ни кем ранее

неподозреваемых.» [31]. Крах 1929 г., кроме того, вывел на всеобщее обозрение наивность и не-

вежество банкиров, бизнесменов, специалистов с Уолл-стрита и академических экономистов -

всех, сверху до низу; он показал, что они ничего не понимали в системе, которой так

самоуверенно манипулировали. Они пытались заменить своей добронамеренной политикой то, что

Адам Смит называл «невидимой рукой» рынка, и таким образом, вызвали катастрофу. Спуск по

наклонной плоскости вообще не указывал на опасности саморегулирующейся экономики (как

утверждал позднее

По наклонной плоскости

279

Securities and Exchange Commission " нравы (лат.)

Кейнс и его школа, - а в свое время Кейнс не предвидел ни краха, ни размаха и

продолжительности депрессии),, он показал обратное: риск плохо информированного

вмешательства.

Кредит-инфляция отшумела в конце 1928 г. В результате этого, через шесть месяцев экономика

пошла на спад. Рынок рухнул на три месяца позднее. Всего этого можно было ожидать: оно было

полезно и его надо было приветствовать. Это была типичная схема девятнадцатого века и двух

десятилетий до 1920-1921 г.г.: капиталистическая «нормальность». Хозяйственная рецессия и

биржевой спад были не только обычными, но и необходимыми частями цикла роста: они отделяли

ягнят от козлищ, ликвидировали нездоровые элементы в экономике и изгоняли паразитов; как

сказал Дж.К.Гэлбрейт: «Польза от депрессии состоит в том, что она выводит на белый свет то, что

финансовые ревизоры не могут открыть» [32]. Хозяйственные-спады играют очень существенную

роль. Они должны быть крутыми. Но не обязательно, чтобы они были продолжительными, потому

что они могут саморегулироваться. Все, что они требовали от правительства, деловых кругов и

общественности, это было терпение. Рецессия 1920г. саморегулировалась за год. Не существовало

никаких причин для того, чтобы рецессии 1929 г. потребовалось больше времени, так как, по

словам Кулиджа, американская экономика была здоровой в своей основе. Как мы уже видели, спад

на фондовой бирже начался в сентябре и перешел в панику в октябре. 13 ноября, к концу паники,

индекс акций упал с 452 до 224. В этом не было ничего плохого. Он был только 245 в декабре 1928

г. после годового стремительного возрастания. Паника просто отбросила спекулятивный элемент,

оставляя здоровые акции с их приблизительно правильной ценой относительно Дохода,

получаемого от них. Если бы рецессии было позволено саморегулироваться, что могло произойти

еще до конца 1930 г., аналогично предыдущим случаям, доверие могло бы быть восстановлено и

мировой провал вообще бы не произошел. Вместо этого, рынок устремился вниз, медленно, но

верно, перестав быть отражением экономической реальности - истинной его функции, -а стал

локомотивом проклятия, который тянул за собой к уничтожению всю страну и следом за ней - весь

мир. К 8 июля 1932 г. индустриальный индекс Нью-Йорк Тайме упал до 58 от 224 в начале паники.

Акции «Ю-Ес Стил», продаваемые по 262 до падения рынка в 1929 г., теперь были только по 22.

Курс Джи-Эм, которая еще тогда была одной из особенно хорошо управляемых и преуспевающих

производственных группировок в мире, упал с 73 на 8 [33]. В это время вся мировая перспектива

сильно изменилась к худшему. Как это случилось? Почему восстановление не протекало

нормально? Чтобы получить правильный ответ, необходимо проникнуть глубже, чем

традиционные мнения о Гер-

280

СОВРЕМЕННОСТЬ

берте Гувере и его наследнике по президентской власти - Франклине Рузвельте. Общепринятым

является мнение,

что Гувер из-за своей идеологической привязанности к laissez-faire отказался

использовать государственные средства для реинфляции и, таким образом, продлил и углубил

депрессию вплоть до избрания Рузвельта, который немедленно повернул официальный политический

курс вводом Нью-Дил, формы кейнсианства, и вытащил Америку из ямы. Гувер представлялся симво-

лом всего отжившего, дискредитированного п-рошлого, Рузвельт - символом будущего, а 1932-1933

г.г. - водоразделом между старомодной рыночной экономикой и добронамеренной новой управляемой

экономикой и обществом благоденствия Кейнса. Эта версия событий пошла как лжежурналистическая

пропаганда коллег и поклонников Рузвельта, а затем была возведена в солидную историческую

конструкцию двумя поколениями либерально-демократических историков [34].

Этот исключительно живучий исторический миф содержал в себе очень мало истины.

Действительность была намного сложнее и интереснее. Гувер был одной из трагических фигур нашей

современности. Никто другой лучше его не иллюстрировал собой суждение Тацита о Гальбе, omnium

consensu capax imperil nisi imperasset(no общему мнению годен для управления, если бы не управлял).

Как мы уже заметили, Первая мировая война начала век социальной инженерии. Некоторым его

адептам хотелось бы пойти еще дальше и поставить самого инженера на царство. Торстейн Веблен,

самый влиятельный прогрессивный писатель в Америке в первой четверти двадцатого века, утверждал

и в Теории класса рантье

(1899), и в Инженерах и системе цен" (1921), что инженер, которого он

рассматривал как бескорыстную и добронамерен-ную фигуру, должен вытеснить бизнесмена, устраняя

как ценности незанятого в производстве класса рантье, так и мотивы для прибыли, и управлять

экономикой в интересах потребителей [35]. В Советском Союзе, в котором социальная инженерия

была принята в особенно больших *, масштабах и на самый длительный период з сравнении с любым

другим обществом, в большей или меньшей степени случилось именно это; инженеры стали

господствующими элементами в управляющем классе (хотя до сих пор без большой пользы для

потребителя).

Гувер, родившийся в 1874г., не только верил в некий вид социальной инженерии; он на самом деле был

инженером. Он был сиротой из крайне бедной фермерской семьи из Айовы и его история была клас-

сическим примером американского успеха. Пробив себе дорогу через Станфордский университет, он

получил диплом инженера, а позднее, с

По наклонной плоскости

281

The Theory of the Leisure Class

The Engineers and the Prise System

1900 г. до 1915 г., создал собственный капитал в 4 миллиона доллара, работая по всему миру в

горнодобывающей промышленности. [36]. Попав в группу Вильсона во время войны, он стал ее

ведущим членом, впитав в себя философию энергичных правительственных директив и планов, а

позднее, будучи во главе американской послевоенной комиссии по восстановлению (предшественнице

плана Маршалла и программы «Четырех пунктов»), завоевал мировую известность доброжелательного

интервенциониста. Максим Горький писал ему: «Вы спасли от смерти 3 500 000 детей и 5 500 000

взрослых.» [37], В действительности, он избирательно использовал «пищевую» дипломатию, чтобы

разбить коммунистический режим Бела Куна в Венгрии и помешать возвращению Габсбургов в

Австрию, в то время, как поддерживал привилегированные режимы англо-саксонских сил [38]. Кейнс

писал о нем, как о «единственном человеке, который вышел из Парижского испытания с возросшей

репутацией..., который создавал на совещаниях в Париже, когда участвовал в них, точно ту атмосферу

реализма, знания, великодушия и бескорыстия, которая, если бы могла существовать и в других средах,

то принесла бы всем нам Добрый Мир» [39], Франклин Рузвельт, который, будучи заместителем

министра флота, также участвовал к военной администрации и разделял общие планы Гувера, писал

своему приятелю: «Я уверен, в том, что он чудесен и мне очень бы хотелось, чтобы мы смогли сделать

его президентом Соединенных Штатов. Лучше него нет» [40].

В качестве министра торговли за восемь лет Гувер проявил себя, как приверженник корпоративизма,

активных действий и интервенционизма, действуя против общих усилий, или скорее их отсутствия в

администрациях Гардинга и Кулиджа. Его предшественник Оскар Страус сказал ему, что придется

работать только по два часа в день, «укладывая рыбок спать на ночь и выключая освещение на берегу».

В сущности, его министерство было единственным, увеличившим свой штат с 13 005 на 15 850 мест, и

расходы с 24,5 миллиона доллара до 37,6 миллионов [41]. Он вступил в должность в самом конце

депрессии и сразу же занялся формированием комитетов и отраслевых советов, поддержкой

исследовательских программ, увеличением расходов, убеждением работодателей поддерживать

зарплаты и вводить «разделенное время» для увеличения количества рабочих мест и особенно

форсированием «сотрудничества между федеральными управлениями и управлениями штатов и

муниципалитетов для увеличения количества государственных рабочих мест» [42]. Повсюду он

образовывал комитеты и исследовательские группы, спонсорировал доклады и рабочие коллективы,

создавая атмосферу хлопотливой деловитости. Не было такой области общественной деятельности, в

которой Гувер бы не действовал интенсив-

282

СОВРЕМЕННОСТЬ

но и обыкновенно лично: детское здравоохранение, положение индейцев, нефть, окружающая

среда, общественное образование, жилье, хищения общественной собственности, сельское

хозяйство. Как президент он также был и министром земледелия, а Закон о земледельческом

рынке 1929 г. был полностью его делом [43]. Га'рдингу не нравилась эта гиперактивность, но он

находился под влиянием Гувера - «самая хитрая бестия, из тех, кого я знаю» [44]. Кулидж,

напротив, не выносил его активность, но в его времена Гувер уже успел пустить слишком

глубокие корни в республиканской администрации, чтобы быть отстраненным.

Кроме того, корпоративизм Гувера -- идея, что государство, бизнес, профсоюзы и все другие

Большие братья должны работать сообща, действуя внимательно, но упорно и непрерывно, чтобы

сделать жизнь лучше - был общепринятой истиной на повестке дня у просвещенных капиталистов,

левых республиканцев и несоциалистической интеллигенции. Корпоративизм в стиле янки был

американским ответом новым общественным формам в Европе, особенно фашизму Муссолини; он

был столь же важен для приверженцев правых в двадцатые годы, как сталинизм - в тридцатые

годы. [45]. Гувер был его непревзойденным импресарио и идеологом. (Один из его поклонников,

Жан Моро, позднее переименовал этот подход в «индикативное планирование» и взял его за

основу, как для французской послевоенной плановой системы, так и для Европейского

экономического сообщества.) Несмотря на это, Гувер не был этатистом

, Он говорил, что против

любого опыта «протащить фашизм в Америку через заднюю дверь» [46]. По многим вопросам он

был либерален. Гув.ер желал, чтобы помощь шла в неразвитые страны. Он осуждал исключение

японцев из иммиграционных квот в 1924 г. Его супруга составляла компанию супругам

чернокожих конгрессменов. Он не рассказывал антисемитских анекдотов, как Вудро Вильсон и

его супруга или Франклин Рузвельт [47]. Для довольно широкого круга он являлся ведущим

американским общественным деятелем, задолго до его вступления в Белый дом.

Отсюда и шло общее убеждение, что Гувер как президент сотворит чудеса. Филадельфия Рекорд

называла его «бесспорно самой авторитетной фигурой в современной науке «инженерно-

государственного искусства». По мнению Бостон Глоуб, нация знала, что в Белом доме есть

человек, который верит в «действительную силу власти» [48]. Его называли «великим

инженером». Гувер говорил: «я обеспокоен преувеличенным представлением, которое люди

имеют обо мне. Они убеждены, что я какой-то супермен и что для меня нет ничего невозможно-

По наклонной плоскости

283

от etat - государство (фр.) означает активное участие государства в экономической жизни общества

го.» [49]. Но в действительности, он не был растревожен и точно знал, что делал. Он управлял