Джонсон Пол. Современность. Мир с двадцатых по девяностые годы. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

жестокости вселится в каждую фибру нашей национальной жизни.» [35]

Следствием Большой войны было огромное разрастание государственной машины; а с ней и

разрушительной способности и тенденции к угнетению. До 1914 г. все государственные секторы

были небольшими, хотя большинство из них разрасталось, причем некоторые довольно быстро.

Диапазон государственной экономической деятельности был в среднем между 5 и 10 процентами

валового национального продукта (ВНП) [36]. В 1913 году общий доход государства (включая

доход местного управления) как часть ВНП в Америке составлял только 9 процентов. В Германии,

которая со времен Бисмарка начала создавать огромный аппарат социального обеспечения, он был

в два раза больше - 18 процентов, а в Великобритании, которая следовала примеру Германии с

1906 г., ВНП сосгавлял 13 процентов [37]. Во Франции государство всегда поглощало

относительно большой кусок ВНП. Но именно в Японии и больше всего в имперской России

государство начало приобретать совершенно новую роль в жизни нации, проникая во все секторы

индустриальной экономики.

В обеих странах, в интересах военного империализма, государство ускоряло темп индустриализации,

чтобы «догнать» экономики более развитых стран. Однако в России господство государства во всех

областях хозяйственной жизни становилось центральным явлением в обществе. Государство владело

нефтяными месторождениями, золотыми и угольными рудниками, двумя третями железнодорожной

сети, тысячами фабрик. На новых землях на востоке существовали и «государственные крестьяне» [38].

Русская индустрия, даже когда она не являлась государственной собственностью, была сильно

зависимой от таможенных

С такой же скоростью (лат.)

СОВРЕМЕННОСТЬ

барьеров, государственных субсидий, помощи и кредитов, или была во взаимной зависимости с

государственным сектором. Связи между Министерством финансов и большими банками были

тесными, по их советам назначались государственные служащие [39]. Вдобавок, Государственный банк

- отделение финансового министерства, контролировал сберегательные банки и кредитные общества,

управлял финансами железных дорог, финансировал внешнеполитические авантюры, работал как

регулятор всей экономики и постоянно искал способ увеличить свою власть и расширить свою

деятельность [40]. Министерство торговли вело надзор над частными торговыми синдикатами,

регулировало цены, прибыли, использование сырья и тарифы перевозок, а также внедряло своих

агентов в советы всех акционерных компаний [41]. В своей последней мирной фазе имперская Россия

представляла собой крупномасштабный эксперимент государственного коллективного капитализма,

причем довольно успешный с виду. Он впечатлял и тревожил германцев. И в самом деле страх перед

быстрым ростом русской экономической (и, значит, военной) мощи был главным решающим факто-

ром, который заставил Германию отважиться на войну в 1914 г. Бетман-Гольвег говорил Рицлеру:

«Будущее принадлежит России» [42].

В начале войны каждая из воюющих сторон с интересом рассматривала своих противников и

союзников с точки зрения методов государственного управления и вмешательства в военную

экономику, которые можно было бы скопировать. Частнокапиталистические секторы, удов-

летворенные огромными прибылями и, без сомнения, вдохновленные патриотизмом, не выдвигали

никаких возражений. Результатом было качественное и количественное разрастание роли государства,

которое позднее так и не повернулось вспять, хотя иногда распоряжения военного времени забывались

с наступлением мира, но, практически во всех случаях, их воспринимали заново, обычно надолго.

Германия задала темп, быстро внедряя русские государственные процедуры, которые так пугали ее в

мирное время, и использовала их с такой повышенной эффективностью, что когда Ленин унаследовал

русскую государственно-капиталистическую машину в 1917-19-18 г.г., он, в свою очередь, обратился

именно к германскому опыту управления экономикой военного времени [43]. С течением войны,

нарастанием потерь и отчаяния воюющие стороны стали более тоталитарными, особенно после зимы

1916-1917г. В Германии конец гражданскому управлению пришел 9 января 1917 г., когда Бетман-

Гольвег вынужден был согласиться с требованием о неограниченной подводной войне. Он

окончательно утратил власть в июле, когда оставил генерала Людендорфа и адмиралов владеть госу-

дарством-чудовищем. Этот эпизод ознаменовал действительный конец конституционной монархии,

потому что Кайзер под натиском военных

Ето относительный мир

отказался от своих прерогатив назначать и освобождать канцлера. Будучи еще канцлером Бетман-

Гольвег обнаружил, что его телефон прослушивается и, по свидетельству Рицлера, слыша щелканье,

кричал в трубку: «Какая Schweinhitnd* меня подслушивает?» [44] Но подслушивание телефонных

разговоров было законным согласно законодательству об «осадном положении», которое давало

местному военному командованию право на цензуру или на запрещение газет. Генерал Людендорф

был уполномочен доставить 400 тысяч бельгийских рабочих в Германию, предваряя, таким образом,

советские и нацистские методы использования рабского труда [45]. В последние восемнадцать месяцев

военных действий германская элита, в отчаянной попытке мобилизовать каждый грамм продуктивных

усилий для победы, ревностно практиковала то, что открыто называла «военным социализмом».

На Западе государство тоже жадно поглощало независимость частного сектора. Корпоративный дух,

всегда живой во Франции, взял верх в индустрии и возродил якобинскую патриотическую

нетерпимость. Находясь в оппозиции, Жорж Клемансо успешно боролся за некоторую свободу печати,

а придя к власти, в агонии ноября 1917г., разрешил немного критики и против себя. Но такие политики,

как Мальви и Кайе, были арестованы и положили начало длинным спискам подрывных элементов

(небезызвестная «Carnet В») для последующих преследований, арестов и даже экзекуций. Либеральные

англо-саксонские демократии никоим образом не были застрахованы от этого натиска. После, прихода

к власти Ллойд Джорджа во время декабрьского кризиса 1916 г., с полной строгостью началось

введение воинской повинности и репрессивного Закона о защите королевства, а производство,

транспорт и снабжение подлежали мобилизации корпоративными военными советами. Еще более

драматическим было нетерпение, с каким спустя пять месяцев администрация Вильсона бросила

Соединенные Штаты в военный корпоративизм. Впрочем, намеки на это были и раньше. В 1909 г,

Герберт Кроули в книге Обещание американской жизни* предсказывал, что это обещание может быть

исполнено, только если государство умышленно вмешается, чтобы построить «более высоко

социализированную демократию». Три года спустя книга Чарльза Ван Хиза Концентрация и

управление: Решение вопроса о трестах в Соединенных Штатах изложила этот случай с точки зрения

корпоративизма. Эти идеи были основой «Нового национализма» Теодора Рузвельта, которые Вильсоц

воспринял и расширил, чтобы выиграть войну [46]. Появилась и Администрация по топливу, которая

ввела «бестопливные воскре-

Свинья (нем.)

The Promise of American Life

СОВРЕМЕННОСТЬ

сенья^>

, Совет по военно трудовой политике

, вмешивавшийся в индустриальные конфликты,

Администрация по продовольствию

во главе с Гербертом Гувером, определявшая цены на товары, и Совет

по судоходству

, заложивший 100 новых судов 4 июля 1918г. (после того как уже прибрал под свой

оперативный контроль более 9 миллионов тоннажа) (47]. Центральным органом был Совет военной

промышленности

, чьим первым достижением стала отмена антитрестовского Закона Шер-мана - верный

признак корпоративизма, и чьи члены (Бернард Барух, Хью Джонсон, Джерард Суоп и другие) пестовали

интервенционизм 20-х годов, а также Нью-Дил", которые, в свою очередь, вдохновили Новую границу

Великое общество

. Военный корпоративизм 1917 года заложил основу одной из больших непрерываемых

традиций в современной американской истории, лногда скрытой, иногда явной, которая кульминировала во

всеобъемлющем государстве благоденствия, выдвинутом Линдоном Джонсоном в конце 60-х годов. Джон

Дьюи отметил в свое время, что война подорвала неприкосновенные до тех пор права частной

собственности: «Не имеет знэчения'сколько специальных органов государственного управления будут

ликвидированы после спада военного напряжения, движение никогда не пойдет вспять.» [48] Это

предсказание оказалось точным. В это же время новые ограничительные законы, такие как Закон о

шпионаже (1917) и Закон о противогосударственной деятельности (1918) часто применялись безжалостно:

социалист Юджин Дебс получил 10 лет за антивоенную речь, а человек, который мешал призыву солдат,

получил сорок лет тюрьмы [49]. Не только в РОССИИ, но и во всех воевавших государствах, критический

1917 год доказал, .что у личной свободы и частной собственности существует тенденция и держаться,, и

падать вместе.

Таким образом, война показала как внушительную скорость, с которой может разрастаться современное

государство, так и неутолимый аппетит к усилению деспотической власти над собственными граждана-

'' Fuel Administration

War -Labor Policies Board

Food Administration

Shipping Board

War Industries Board

" New Deal - программа выхода из Великой депрессии при Ф.Д.Рузвельте (1933-1940) Си. гл.7

New Frontier - программа внешней и внутренней политики Дж.Ф.Кеннеди, которая подтолкнула к созданию ракетно-

космической программы. Союза прогресса Латинской Америки, Корпуса мира. Предусматривал социальные и налоговые из-

менения с целью оживления экономики и развития гражданских прав. Great Society - программа ЛБ.Джонсона, см. гл.18

Ето относительный мир

ми, который она приобретает после для уничтожения врагов. После окончания войны было много

людей, понимавших серьезность этого развития. Но могли ли стрелки часов вернуться обратно

туда, где стояли в июле 1914 г.? А, в сущности, хотел ли кто-нибудь вернуть время обратно? Два

раза перед этим Европа, после долгих и ужасных войн, переживала общие договоры. В 1648 г.

договоры, известные как Вестфальский мир, избежали невозможной задачи восстановить старый

status quo и в большей части просто приняли политические и религиозные границы, созданные

изнурительной войной. Эта договоренность не продержалась долго, хотя религия перестала быть

casus belli

. Решение, навязанное в 1814-1815 г. после Наполеоновских войн Венским конгрессом,

было более амбициозным и, в целом, более успешным. Целью его была, насколько это возможно,

реставрация больших и малых богопома-занных монархий, которые существовали до

Французской революции, как единственная рамка, в которой люди могли бы принять законность и

стабильность европейских границ [50]. Эта конструкция продолжала работать в том смысле, что

прошло целых девяносто девять лет, прежде чем разразилась следующая общеевропейская война,

и поэтому можно утверждать, что девятнадцатый век был самым устроенным и продуктивным в

истории человечества. Но строители мира 1814-1815 г. были необыкновенной компанией;

конгрессом реакционеров, среди которых лорд Каслрей казался поджигателем революции, а

герцог Веллингтонский - неслыханным прогрессистом. Их рабочие предложения базировались на

жестоком отрицании всех новаторских политических идей за предшествующие четверть века. В

частности, они открыто разделяли веру, почти без тени цинизма, в равновесие сил и

согласованные зоны интересов, в династические браки, в частные договоренности между

суверенами и джентльменами, подчиненные одному общему кодексу (кроме in extremis), и в

частную собственность на территории в силу законного наследования. Король или император,

лишенный владений в какой-то части Европы, мог бы, как говорится, получить «компенсацию» в

другом месте, не взирая на национальность, язык или культуру местного населения. Они называли

это «перебрасыванием душ», по русскому выражению, использовавшемуся при продаже имений

вместе с крепостными, glebae adscript?* [51].

Подобные решения были недоступны учредителям мира в 1919 г. Такой мир истощения, как

Вестфальский, основанный на границах по линиям фронтов, был немыслим; силы обеих сторон

были довольно исчерпаны, но одна из них, благодаря перемирию, получила подавляющее

'повод к войне (лат.)

приписанные к земле (лат.)

СОВРЕМЕННОСТЬ

военное превосходство. К 6 декабря 1918 г. французы оккупировали все подступы к Рейну.

Англичане установили полную блокаду прибрежья, поскольку к 21 ноября германцы передали им

флот и планы минных полей. Так стал возможным мир через диктат.

И все же это не означало, что Союзники могли бы восстановить старый мир, даже если хотели бы

этого. Старый мир начал распадаться еще до того, как разразилась война. Во Франции

антиклерикалы были уже десять лет у власти, а последние выборы перед войной показали еще

один поворот влево. В Германии выборы 1912 года в первый раз сделали социалистов самой

большой отдельной партией. В Италии правительство Джолитти было самым радикальным в ее

истории единого государства. В Великобритании лидер консерваторов А.Дж.Бальфур оценил свой

катастрофический разгром в 1906 г. как «слабое эхо того движения, которое вызвало бойню в

Санкт Петербурге, бунты в Вене и социалистические манифестации в Берлине». Даже русское

самодержавие пыталось либерализироваться. Габсбурги нетерпеливо искали новые

конституционные опоры. Европа нагануне войны управлялась встревоженными горе-

прогрессистами, которые ревностно пытались удовлетворить нарастающее ожидание и в

особенности воспитать молодежь,

Это миф, что молодежь была безжалостно пожертвована в 1914г. эгоистичными и циничными

взрослыми. Речи предвоенных политиков были переполнены призывами к молодежи.

Молодежные движения были европейским явлением, особенно в Германии, где 25 тысяч членов

клубов Вандер$ёгель

ходили в походы,-бренчали на гитарах, протестовали против загрязнения

окружающей среды и растущих городов и проклинали стариков. Такие властелины общественного

мнения, как Макс Вебер и Артур Меллер ван ден Брук требовали власти для молодых. «Нация, -

писал Брук, - нуждается в смене крови, в восстании сыновей против отцов, в замене стариков

молодыми» [52]. По всей Европе социологи усердно изучали молодежь, чтобы понять, о чем она

думает и чего желает.

И, конечно, то, чего желала молодежь, была война. Первое «избалованное поколение» с

энтузиазмом отправилось на войну, которую старшие, почти без исключения, принимали с ужасом

или фатальным отчаянием. Среди образованной молодежи среднего класса это была, хотя и только

в начале, самая популярная война в истории. Они бросили свои гитары и схватились за винтовки.

Шарль Пеги пишет, что ушел на фронт (и на смерть) «с нетерпением». Анри де Монтерлан сказал,

что «любил жизнь на фронте, погружение в первичное, уничтожение разума и сердца». Пьер

Дрийо ля Рошель называл войну «чудесной неожиданностью».

WandervO'gel ~ перелетные птицы (нем.)

Ето относительный мир

Молодые немецкие писатели, такие как Вальтер Флекс, Эрнст Вурхе и Эрнст Юнгер, праздновали

то, что Юнгер назвал «священным моментом» августа 1914. Романист Фриц фон Унгер описал

войну как «очистительную», начало «нового вкуса к жизни». Руперт Брук видел в ней един-

ственную жизнь... нежный трепет, несравнимый ни с чем на свете». Для Роберта Никольса она

была «привилегией». «Мертв тот, кто не хочет драться, - писал Джулиан Гренфел {«В битве»

), -

а кто падет в бою, выиграет.» Молодые итальянцы, вступившие в войну позже, были еще более

лиричны. «Это час триумфа тончайших ценностей, это Час Молодости» - писал один итальянский

поэт. Другой подпевал ему: «Только мелкие люди и двадцатилетние старики хотели бы ее

пропустить». [53]

К зиме 1916-1917 г.г. страсть к войне была израсходована. Когда бои затянулись, окровавленная и

потерявшая иллюзии молодежь обернулась к взрослым с отвращением и растущим гневом. В

окопах со всех сторон слышались разговоры о сведении счетов с «виновными политиками», со

«старой шайкой». В 1917 г., а.особенно в 1918 г., все воюющие режимы (за исключением

Соединенных штатов) чувствовали себя подверженными испытанию на прочность, что объясняет

растущее отчаяние и жестокость, с которой они вели войну. Победа отождествлялась с

политическим выживанием. Итальянская и бельгийская монархии, и даже может быть британская,

не пережили бы поражения, как и Третья республика во Франции. Конечно, с приближением

победы все они выглядели достаточно уверенными. Но кто когда-либо выглядел увереннее, чем

Гогенцоллерны в Берлине? Кайзер Вильгельм II был выброшен без колебаний 9 ноября 1918 г.,

сразу же, как стало ясно, что только Республика Германия может получить выгодные условия

мира. Три дня спустя последний Габсбурский император Карл отрекся от престола, положив конец

тысячелетию браков по расчету и вдохновенного жонглирования. Романовы были убиты 16 июля

и захоронены в безымянной могиле. Так три имперские монархии Восточной и Центральной

Европы, треножник законности, на котором крепился ancient eg/me

, исчезли за один год, К концу

1918 г. было мало шансов для восстановления какой-либо из них, а еще меньше - для всех трех

вместе взятых. С турецким султаном, поскольку он еще правил, тоже было покончено (хотя

Турецкая республика была объявлена лишь 1 ноября 1922 г.),

Распад этих династических и централизованных империй одним ударом развязал, образно говоря,

мешки с разнородными нациями, которых с любовью собирали и связывали вместе в течение веков.

Последняя перепись населения в Габсбургской империи показала, что она

Into Battle

" Старый режим (фр.)

СОВРЕМЕННОСТЬ

состояла из дюжины наций: 12 миллионов немцев, 10 миллионов мадьяр, 8,5 миллионов чехов, 1,3

миллиона словаков, 5 миллионов поляков, 4 миллиона западных украинцев, 3,3 миллиона румын, 5,7

миллиона сербов и хорват и 800 тысяч ладин

и итальянцев [54]. По данным русской имперской

переписи населения 1897 года, великороссы представляли лишь 43 процента от общего населения [55];

остальные 57 процентов были подчиненными народами - от шведских и германских лютеран до

православных латвийцев, белорусов и украинцев, католических поляков, украинских униатов, шиитов,

суннитов и курдских мусульман из дюжины народностей, и бесчисленное разнообразие буддистов,

даоисгов и анимистов. Ни в каком другом имперском конгломерате, кроме Британской империи, не

было такого количества различных народностей. Даже во время переписи 1926 года, когда многие из

западных групп были изгнаны, все еще оставалось около двухсот народностей и языков [56]. Для

сравнения, доминионы Гогенцоллернов были однородны и одноязычны, но они тоже содержали

значительные меньшинства поляков, датчан, эльзасцев и французов,

Надо сказать, что во время процесса заселения Восточной и Центральной Европы, с четвертого по

пятнадцатый век, и во время интенсивной урбанизации с начала восемнадцатого века, около одной

четверти территории была занята смешанными народностями, включая более десяти миллионов евреев,

чья принадлежность до тех пор была ^корсс религиозной и династической, чем национальной.

Монархии были единственным объединяющим принципом этих многонациональных обществ,

единственной гарантией (хотя часто и ненадежной), что все они равны перед законом. После того как

эгот принцип исчез, чем можно было его заменить? Единственным доступным принципом - был нацио-

нализм и его модный вторичный продукт ирредентизм, термин, пришедший от итальянского

Рисорджименто и означавший объединение целой этнической группы в одно государство. К этому

сейчас добавилось еще одно модное слово «самоопределение», под которым подразумевалось

установление границ через плебисцит, в зависимости от этнического предпочитания.

Два главных западных союзника - Британия и Франция, поначалу не имели никакого желания или

плана предлагать мир, основанный на национальном признаке. Как раз наоборот. Обе они управляли

многорасовыми, многоязычными заокеанскими империями. Кроме всего прочего, Британия имела

свою собственную ирредентистскую проблему в Ирландии. В 1918 г. оба государства находились под

руководством бывших прогрессистов Ллойд Джорджа и Клемансо, которые в агонии

Рето-романская группа, живущая около Еольцано ь Итальянских Альпах.

Ето относительный мир

войны научились «реалполитик»

и неохотному уважению к старым понятиям о «равновесии»,

«возмещении» и т.д. Когда во время мирных переговоров молодой британский дипломат Геральд

Никольсон настаивал, что было бы логичным для Британии дать право самоопределения грекам на

Кипре, сэр Эйр Кроу, руководитель Форин Офиса, отчитал его: «Глупости, дорогой Никольсон... Дали

бы Вы самоопределение Индии, Египту, Мальте и Гибралтару? Если Вы не готовы дойти до этого,

тогда не имеете [sic] права претендовать на то, что Вы логичны, А ежели вы готовы дойти дО этого,

тогда Вам лучше вернуться немедленно в Лондон.» [57] (Он мог бы добавить, что на Кипре

значительную часть населения составляет турецкое меньшинство; по этой причине Кипр не получил

самоопределения вплоть до 80-х годов). До конца 1917 г. и даже до начала 1918 г. Ллойд Джордж был

бы рад сохранить всю Австро-Венгерскую империю в обмен на сепаратный мир. Что касается

Клемансо, то его первой целью была безопасность Франции, и поэтому он хотел вернуть не только

Эльзас-Лотарингию (большинство населения там говорило по-немецки), но так же и Саар, а Рейнланд

отрезать от Германии как марионеточное государство, тяготеющее к Франции.

Кроме того, во время войны Британия, Франция и Россия подписали между собой серию тайных

договоров и подталкивали другие силы присоединиться к ним. Эти договоры были в прямом

противоречии с националистическими принципами. Французы обеспечили себе одобрение Россией

идеи франко-ориентированного Рейнланда, в замену чего договором, подписанным И марта 1917 г.,

дали карт-бланш России угнетать Польшу. [58] По соглашению Сайкс-Пико в 1916г. Британия и

Франция договорились отнять от Турции ее арабские провинции и разделить их между собой. Италия

продалась по самой высокой ставке: по тайному Лондонскому договору от 26 апреля 1915 г. она

должна была получить суверенитет над миллионами немецкоговорящих тирольцев и над сербами и

хорватами в Далматии. Договор с Румынией, подписанный 17 августа 1916 г., дал ей всю

Трансильванию и большую часть Баната в Темешваре (Тимишоаре) и Буковины, где большинство

населения не говорило по-румынски. Другой, тайный договор, подписанный 16 февраля 1917 г.,

подарил Японии китайскую провинцию Шантунг,- которая до этого была в германской торговой сфере

влияния [59].

Но после падения царского режима и отказа Габсбургов заключить сепаратный мир, Британия и

Франция начали поощрять национализм и сделали самоопределение «целью войны». 4 июля 1917г.

Временное правительство Керенского в России признало независимость Польши;

Realpolitik - реалистическая политика (нем.)

СОВРЕМЕННОСТЬ

Франция начала набирать армию из поляков и 3 июня 1918 г. объявила создание сильного польского

государства задачей первостепенной важности [60]. В это время в Британии славянофильское лобби во главе

с Р.У.Сетоном-Уотсоном и его журналом Нью Юроп успешно настаивало на разделении Австро-Венгрии и

на создании новых этнических государств [61]. Многим славянским и балканским политикам в изгнании

дав-а-лись авансы и обещания взамен их сопротивления «германскому империализму». На Ближнем востоке

арабофил полковник Лоуренс был уполномочен обещать независимость королевствам эмиров Фейсала и

Хюсеина в награду за вступление в войну с Турцией. В 1917 г. так называемая «Декларация Бальфура»

обещала евреям национальный дом в Палестине, чтобы поощрить их уход из Центральных Сил. Многие из

этих обещаний были несовместимы, не говоря уже о том, что они противоречили тайным договорам,

которые все еще были в силе. В результате, за последние два года отчаянных боев англичане и французы

безрассудно раздавали купчие на территории, в сумме составлявшие большую площадь, чем та, которой они

явно располагали, которые нельзя было удовлетворить одновременно даже при заключении мирных дого-

воров на тяжелых условиях. Некоторые из этих необеспеченных чеков «срикошетировали» с большим

шумом.

Как будто специально, чтобы усложнить ситуацию, Ленин и большевики 25 октября 1917 г. захватили

власть в России и немедленно воспользовались царским дипломатическим архивом. Они передали копии

тайных переговоров западным корреспондентам и 12 октября Манчестер Гардиан начал их публиковать.

Это сопровождалось энергичной большевистской пропагандой, предназначенной подтолкнуть коммунис-

тическую революцию во всей Европе обещанием самоопределения всем народам.

Действия Ленина оказали глубокое влияние на американского президента. Вудро Вильсон стал прицелом

насмешек более чем на полвека, так как якобы в своем невежественном преследовании абсурдных идеалов

сделал невозможным разумное мирное решение. Это не больше, чем полуистина. Вильсон был

специалистом, ученым по политическим наукам, экс-президентом Принстонского университета. Он

понимал, что не разбирается во внешних делах. Непосредственно перед своим вступлением в президентство

в 1913 г. он сказал приятелям: «Было бы иронией судьбы, если бы моей администрации пришлось

заниматься главным образом внешними делами.» [62] Демократы не были у власти пятьдесят три года и

Вильсон видел в американских дипломатах просто членов республиканской партии. Когда разразилась

война, он настоял, чтобы американцы «были нейтральными не только поминально, но и по существу». Его

переизбрали в 1У16.Г. под лозунгом «Он держал нас в сто-

Ето относительный мир

роне от войны». Он не хотел разбивать и старую европейскую систему; он проповедовал «мир без

победы».

К началу 1917 г. он пришел к выводу, что Америка будет иметь большее влияние на мирное

решение как воюющая страна, чем как нейтральная, и провел тонкую правовую и моральную

границу между Британией и Германией: использование подводных лодок Германией нарушало

«человеческие права», в то время как британская блокада нарушала лишь «имущественные права»

- меньшее преступление [63]. Ввязавшись в войну, он вел ее энергично, но не считал Америку

обыкновенной воюющей страной. Она вступила в войну, сказал он в послании Конгрессу в апреле

1917 г., «чтобы отстаивать принципы мира и справедливости» и чтобы «воздвигнуть согласие

мира и действия, которое в дальнейшем обеспечит сохранение этих принципов». В целях под-

готовки к мирным переговорам в сентябре 1917 г., он создал организацию из 150 академических

экспертов под руководством своего помощника полковника Эдуарда Хауза и доктора С.Е.Мизиса,

ставшей известной как «Инкваэри»

, которая размещалась в здании Американского ге-

ографического общества в Нью-Йорке [64]. В результате, американская делегация в течение всего

процесса переговоров оказалась наилучше информированной и снабженной документами, а во

многих вопросах -единственным источником точной информации. «Если бы Мирный договор был

разработан только американскими экспертами, - писал Геральд Никояьсон, - он стал бы одним из

самых мудрых, самых научных документов, составленных когда-либо.» [65]

Но организация Инкваэри основывалась на допущении, что мир будет компромиссом,

достигнутым путем переговоров, и что лучший способ сделать его долювечкым - это подчинить

его естественной справедливости, чтобы в таком виде он был приемлемым для участвующих

народов. Подход не был идеологическим, а эмпирическим. В частности, на этом этапе Вильсон не

был воодушевлен Лигой наций -британской идеей выдвинутой впервые 20 марта 1917 г. Он

предполагал, что она создаст ему трудности с Конгрессом. Но опубликование тайных договоров

большевиками, что представило союзников Америки в самом плохом свете как старомодных

хищников, привело Вильсона в ужас. Призыв Ленина к всеобщему самоопределению также помог

укрепить позицию Вильсона, потому что последний чувствовал, что Америка, как хранитель

демократических свобод, не может допустить, чтобы ее обошел революционный режим, незаконно

взявший власть. Поэтому он быстренько сочинил и 8 января 1918г. публично объявил известные

«Четырнадцать пунктов». Первый пункт отвергал тайные договоры.

«ths Inquiry» - расследование (англ.)

2 Зак. 17J

СОВРЕМЕННОСТЬ

Последний предусматривал создание Лиги наций. Большинство остальных определяли конкретные

гарантии того, что завоеванное должно быть возвращено, но побежденные не будут наказываться

потерей населения и национальность будет определяющим фактором. 11 февраля Вильсон добавил еще

«Четыре принципа», которые уточняли и последний пункт, а 27 сентября поставил последний штрих

«Пятью подробностями», первая из которых обещала одинаковую справедливость и друзьям, и врагам

[66]. Весь документ из двадцати трех положений, был выработан Вильсоном независимо от Британии и

Франции.

Сейчас мы подходим к сердцевине недоразумения, которое ликвидировало всякий реальный шанс для

успешного мирного решения и, таким образом, подготовило второй глобальный конфликт. К сентябрю

1917 г. стало очевидным, что Германия, после того как выиграла войну на востоке, идет к поражению

на западе. Но еще не ослабленная девятимиллионная германская армия отступала организованно от

позиций, завоеванных во Франции и Бельгии. Через два дня после издания «Пяти подробностей»

Вильсоном, всемогущий генерал Людендорф озадачил членов своего правительства, заявив им, что

«состояние армии требует немедленного перемирия, чтобы избежать катастрофы». Он считал, что

нужно сформировать популярное правительство, которое пошло бы на контакт с Вильсоном [67].

Очевидным мотивом Людендорфа было свалить на демократические партии позор сдачи Германией

своих территориальных завоеваний. Но он также ясно понимал, что двадцать три пункта Вильсона

вместе взятые являются гарантией, что Германия не будет расчленена или наказана, а сохранит свою

целостность я мощь без особых потерь. В данных обстоятельствах это было все, на что она могла

надеяться; и даже больше, так как второй из 14-и пунктов, относящийся к свободе морей, подразумевал

снятие британской блокады. Гражданские власти заняли такую же позицию, и 4 октября канцлер,

принц Макс Баденский, открыл переговоры о перемирии с Вильсоном на базе его предложений.

Австрийцы с еще более оптимистическими предположениями последовали их примеру три дня спустя

[68]. Вильсон, имевший к этому моменту четырехмиллионную армию и считавшийся всемогущим, так

как держал Францию и Британию в своих экономических объятиях, ответил весьма благосклонно.

После обмена нотами, 5 декабря, он предложил Германии перемирие на основе 14-и пунктов,

ограниченное только двумя условиями Союзников: свобода морей (где Британия сохраняла за собой

право на интерпретацию) и компенсация военного ущерба. Именно на этих условиях Германия сог-

ласилась сложить оружие.

Ни германцы, ни австрийцы не знали того, что 29 октября полковник Хауз, специальный порученец

Вильсона и представитель США в

Ето относительный мир

Верховном союзническом военном совете, тайно встретился с Клемансо и Ллойд Джорджем.

Французский и британский лидеры высказали все свои сомнения и возражения к заявлению Вильсона.

Хауз их принял и записал в форме «Комментария», позднее переданного Вильсону в Вашингтон по

телеграфу. «Комментарий», который никогда не был показан ни германцам, ни австрийцам,

фактически лишал вильсоновские пункты всех преимуществ, которые относились к Центральным

силам. В сущности «Комментарий» предварял все черты последовавшего Версальского договора,

против которых Центральные силы возражали более всего, в том числе и расчленение Австро-Венгрии,

лишение Германии ее колоний, разрыв Пруссии Польским коридором и репарации [69]. Еще более

знаменательным было то, что он не только основывался на предпосылке германской «вины за войну»

(о которой можно утверждать, что присутствует неявно в двадцати трех пунктах Вильсона.), но и

вращался вокруг принципа «наград» для победителей и «наказаний» для побежденных, которые

Вильсон отбросил поименно. Верно, что во время, октябрьских переговоров Вильсон, практически не

имевший ранее дел с германцами, стал более враждебным к ним. Его особенно взбесило

торпедирование германской подводной лодкой ирландского гражданского парома Ленстэр, приведшее

к гибели 450 человек, включая женщин и детей, которое произошло 12 октября, только неделю спустя,

как Германия попросила перемирия. Как бы там ни было, странно, что он принял «Комментарий», и

совсем удивительно, что не сделал даже намека о нем германцам, Они, в свою очередь, показали себя

некомпетентными, не пожелав даже уточнить некоторые пункты, поскольку стиль Вильсона был, как

выразился британский министр иностранных дел А.Дж.Бальфур перед кабинетом, «очень неточен».

«Он первоклассный оратор, - сказал Бальфур, - но очень плохой составитель документов» [70]. Но

основную ответственность за этот роковой провал в переговорах нес Вильсон. И ошибка была не за

счет идеализма. Второй провал, который усугубил первый и превратил его в катастрофу, был орга-

низационным. Мирной конференции не была придана определенная структура. Она протекала

спонтанно, приобретая собственные очертания и инерцию, принимая в своем течении все более и более

антигерманский характер как по содержанию, так и по форме. В начале каждый смутно понимал, что

предварительные условия будут разработаны Союзниками, после чего явятся германцы и их партнеры

и начнутся переговоры о фактическом мирном договоре. Именно так было на Венском конгрессе.

Программа конференции по его образцу была разработана логичными французами и вручена Вильсону

французским послом в Вашингтоне еще 29 ноября 1918 г. Документ этот имел и дополнительное

преимущество, заключающееся в том, что предусматривал немедлен-

СОВРЕМЕННОСТЬ

ную отмену всех тайных договоров. Но Вильсон был раздражен его формулировками и больше о нем

никто ничего не слышал. Так конференция собралась без согласованной программы работы, которая до

конца не была составлена [71]. Modus operandP конференции стал еще более разорванным из-за

личного решения Вильсона пересечь Атлантику и участвовать в ней. Это означало, что если бы

Союзники попали в тупик, то «самого могучего человека в мире» больше не могли бы держать в

резерве подобно deus ex machine?

, чтобы решать проблемы сверху. После своего приезда в Париж он

стал просто премьер-министром, как и остальные, и, в сущности, потерял столько же аргументов,

сколько и выиграл. Отчасти это произошло потому, что в ходе переговоров интерес Вильсона

решительно отошел от его собственных двадцати трех пунктов и фактических условий договора и

сконцентрировался исключительно на Лиге наций и клаузулах ее учреждения. Предлагаемая новая

мировая организация, к которой он до тех пор был настроен скептически, стала для него единственной

целью конференции. Ее работа скомпенсировала бы все пропуски г самом договоре. Это настроение

привело к двум роковым последствиям. Во-первых, французам удалось согласовать более жесткие

условия, включая «большую» Польшу, которая рассекала Пруссию надвое и лишала Германию ее

силезского индустриального пояса, а также пятнадцатилетнюю союзничесгую оккупацию Рейнланда и

огромные контрибуции. Во-вторых, идея о предварительном списки условий была заброшена. Вильсон

был решен ввести клаузулу о Лиге наций в предварительный документ. Государственный секретарь

Роберт Лансинг сказал ему, что даже такое предварительное соглашение с юридической точки зрения

является международным договором и, поэтому, требует ратификации в Конгрессе. Опасаясь непри-

ятностей в Сенате, Вильсон решил идти прямо к окончательному договору [72]. Конечно, были и

другие факторы. Французский генералиссимус, маршал Фрш, опасался, что объявление

предварительно согласованных условий ускорит демобилизацию союзников Франции и, таким

образом, на заключительном этапе укрепит позицию Германии. Соглашение, даже между Союзниками,

оказалось по многим пунктам таким трудным, что все опасались вовлечения в переговоры новых и

враждебно настроенных сторон, чья деятельность разрушила бы все до тех пор достигнутое. Так была

оставлена идея о предварительных условиях [73]. В результате всего этого, когда наконец германцам

было позволено приехать в Париж, они, к своему ужасу, открыли, что не будут вести

способ работы (лат.)

Божественный механизм (лат.) - волшебная сила, которая в древнегреческих представлениях неожиданно появлялась на

сцене, чтобы разрешить конфликт.

Ето относительный мир

переговоры о мире, а он будет им навязан, так как они сами ослабили себя, приняв перемирие, которое

сейчас казалось им обманом. Более того, Клемансо, для которого ненависть и страх перед германцами

были законом природы, инспирировал навязывание диктата. Ему не удалось выхлопотать ни

соглашения о федеративной Германии, что свело бы на нет труд Бисмарка, ни решения о французской

военной границе по Рейну. Но 7 мая 1919 г. его назначили руководить церемонией в Версале, где в

1871 г. Франция была унижена Пруссией. Германская делегация явилась в конце концов на церемонию

не как сторона по переговорам, а в качестве обвиняемых, идущих на суд. Обращаясь к мрачному

германскому полномочному послу графу фон Брокдорф-Ранцау, Фош аккуратно подбирал слова:

Перед собой Вы видите уполномоченных представителей Союзных и Присоединившихся Сил, малых и больших,

ведущих более четырех лет без перерыва жестокую войну, которая была им навязана. Пришел час тяжелого сведения

счетов. Вы попросили нас о мире. Мы склонны Вам его дать [74].

После этого, он назначил срок для категорического принятия или непринятия этих условий. Граф

выразил свое несогласие тем, что прочитал свой ответ сидя - невежливость, взбесившая многих

присутствовавших и, более всего, Вильсона, который в ходе конференции настраивался все более и

более антигермански: «Какие отвратительные манеры... Германцы и в самом деле глупый народ, Они

всегда поступают неправильно... Это самая нетактичная речь, которую я когда-либо слышал. Она по-

вернет весь мир против них.» [75] Но она его не повернула. А.Дж.Бальфур не возражал, чтобы

Брокдорф сидел. Он сказал Никольсону: «Я не заметил. Я взял себе за правило не смотреть прямо на

человека, который явно страдает.» [76]. Среди англичан пробудилось сожаление к германцам, и после

этого, до 28 июня, когда Германии окончательно подписала договор, Ллойд Джордж делал упорные

попытки смягчить строгость условий, особенно о польско-германской границе. Он опасался, что она

может спровоцировать еще одну войну, как на самом деле и случилось позже. Но все, что удалось

вытянуть из враждебно настроенных Вильсона и Клемансо, был плебисцит о Верхней Силезии [77].

Так германцы подписали договор, «отступая,,- по их словам, - перед непреодолимой силой».

«Выглядело так, - писал Лансинг, - как будто люди были вызваны подписать собственные смертные

приговоры... С побледневшими лицами и трясущимися руками, они быстро поставили свои подписи и

после были отведены обратно на свои места.» [78]

Способ, которым условия были навязаны германцам, как мы увидим позже, будет иметь

катастрофическое воздействие на новую республику. Вмешательство Ллойд Джорджа в последний

момент положи-

3.8

СОВРЕМЕННОСТЬ

ло конец entente cordial^ и продолжало отравлять англо-французские отношения до 40-х годов:

вероломный поступок, который генерал Де Голль позднее резко припомнит Уинстону Черчиллю

во время Второй мировой войны [79]. В те времена многие французы считали, что Клемансо

уступил слишком много; он был единственным политиком в стране, который мог принять на себя

то, что французы считали сверхумеренным и даже опасным решением [80]. Американцы

разделились во мнениях. Часть из их выдающейся делегации разделяла антигерманизм Вильсона

[81]. Джон Фостер Даллес говорил о «чудовищности преступления, совершенного Германией».

Неразборчивый в средствах полковник Хауз помог своим подстрекательством Вильсону

похоронить свои «пункты». Главный советник Вильсона по Польше Роберт Х.Лорд был вторым,

после Клемансо, приверженцем «большой» Польши [82]. Но Лансинг правильно угадал, что

изоляция Германии от переговоров была кардинальной ошибкой, и считал, что Вильсон предал

свои принципы как по форме, так и по содержанию [83]. Его критика стала главной причиной

того, что Вильсон прогнал его в начале 1920 года [84].

Большинство молодых американцев было настроено очень критично. Вильям Буллит написал

Вильсону яростное письмо: «Мне очень жаль, что Вы не довели до конца нашу борьбу и что Вы

имели так мало веры в миллионы мужчин, как я, в каждой стране, которые верили и Вас... Наше

правительство сейчас согласилось подвергнуть все страдающие народы мира новому унижению,

подчинению и расчленению - еще один век войны.» [85] Самуэль Элиот Моррисон, Кристиан

Хертер и Адольф Берле разделяли этот взгляд. Уолтер Липман писал: «По-моему, Договор не

только не толерантен и нечестен, но он в высшей степени неблагоразумен.» [86]

Многие из этих молодых мужчин позднее стали влиятельными людьми. Но их затмил еще более

страстный критик британской делегации, который имел возможность немедленно нанести

сокрушительный удар по договору. Это был Джон Мейнард Кейнс, блестящий профессор из

Кембриджа, мобилизованный на государственную службу, представитель Министерства финансов

на конференции. Кейнс не интересовался военной безопасностью, границами и перемещением

населения, чье внутреннее и эмоциональное значение трагически недооценивал. Однако, он

обладал проницательным пониманием экономических сторон европейской стабильности,

которыми пренебрегали большинство делегатов. Стабильность мира, по его мнению, зависела от

быстроты, с которой мирный договор позволит оживить торговлю, производство и рост занятости

населения. В этом отношении договор должен был быть динамичным, а

сердечное согласие (фр.)

Ето относительный мир

не наказательным [87]. В 1916 г. в памятной записке в Министерство финансов он утверждал, что

репарации 1871 г., наложенные Германией на Францию, навредили обеим сторонам и в большой

степени стали причиной глубокой экономической рецессии в 70-х годах 19-го века, которая

затронула весь мир [88]. Он считал, что репараций вообще не должно быть, а если оци и есть, то

максимальным наказанием Германии должно быть два миллиарда английских лир: «Если

Германию нужно доить, - утверждал он в подготовительном документе к конференции, - то

прежде всего ее не нужно разорять.» [89] Что касается военных долгов, в которых погрязли все

Союзники, и которые они собирались заплатить тем, что вытянут из Германии, Кейнс полагал, что

для Британии было бы разумным освободить своих должников. -Подобная щедрость могла бы

подтолкнуть американцев сделать тоже самое в отношении англичан. Британия получала бы от

европейских государств бумаги, а она должна была платить США настоящими деньгами, поэтому

общее прощение военных долгов было бы выгодным для нее [90].

Кроме ограничений репараций и прощения военных долгов, Кейнс желал, чтобы Вильсон

использовал свой авторитет и ресурсы США для создания масштабной кредитной программы по

оживлению европейской экономики - схема, которая в 1947-1948 г. приняла форму плана Мар-

шалла. Он называл ее «генеральной схемой восстановления Европы» [91]. Он внушил эту идею

своему начальнику, министру финансов Остину Чемберлену, и в апреле 1919 г. подготовил два

письма, которые Ллойд Джордж отослал Вильсону. В первом письме говорилось, что

«экономический механизм Европы блокирован» и что это предложение освободит его; во втором -

что «чем больше государство разрушено и близко к большевизму, тем больше можно

предполагать, что ему требуется помощь. Но тем меньше и склонность частной инициативы помо-

гать.» [92] Кейнс высказал мнение, что Америка занимает уникальное положение в мире и что

Вильсон должен избегать попыток диктовать послевоенные границы или структуру Лиги наций, а

вместо этого должен использовать продовбльственные запасы и экономическую мощь США,

чтобы помочь долгосрочному восстановлению Европы. Процветающая Европа была бы более

склонна забыть горечь близкого прошлого и отложить решение граничных проблем, которое в то

время было

заряжено страстями.

По признанию современных американских историков, во взглядах Кейнса было много мудрости и известной

доли справедливости и он, вероятно, был прав относительно роли Америки. [93] Но Вильсон, обуянный

идеей Лиги наций и незаинтересованный в экономическом восстановлении, пропустил мимо ушей доводы

Ллойд Джорджа, а Министерство финансов США было в ужасе от идей Кейнса. Его представителям, жа-

СОВРЕМЕННОСТЬ

ловался Кейис, «официально запрещено обсуждать с нами любой вопрос такого рода, даже в

частном разговоре» [94]. О прощении военных долгов не могло быть и речи. Кейнс кипел от

возмущения американцами: «Они имели шанс щедро или хотя бы гуманно отнестись к миру, но

отказались без колебаний», - писал он своему приятелю. Вильсон был «самым большим

обманщиком в мире» [95]. Он ужаснулся еще больше, когда прочитал весь Версальский договор и

осознал угрожающий кумулятивный эффект его положений, особенно в статьях о репарациях.

«Проклятый Договор», как он его назвал, был формулой экономического бедствия и будущей

войны. 26 мая 1919 г. он устранился от британской делегации. «Как Вы можете ожидать от меня

содействия, - писал'он Чемберлену, - в этом трагическом фарсе, который пытается поставить

основы, как сказал один француз, d'vne guerre juste et durable»™! Кейнс сказал Ллойд Джорджу:

«Ухожу с этой кошмарной сцены.» [96]

Уход Кейнса был вполне обоснован, так как решение, которое его ум и красноречие не смогли

предотвратить, стало fait accompli

. Но то, что он начал делать с этого момента, бескрайне

углубило ошибки, так правильно им указанные. Кейнс был человеком двух миров. Он был своим в

мире банков и политики, в котором его талант позволял ему преуспеть всегда, когда хотел. Но он

был еще и ученым, эстетом, гомосексуалистом и членом тайного общества в Кембридже -

«Апостолы», как и группы Блюмсбери, являющейся его отростком. Большинство его приятелей

были пацифисты: Литтон Стрейчи, неофициальный лидер блюмсберийцев, брат Стрейчи Джеймс,

Дэвид Гарнет, Клайв Белл, Эдриен Стивен, Джеральд Шоув, Гарри Нортон и Дункан Грант [97].

Когда была введена военная повинность, некоторые из них вместо службы предпочли предстать

перед трибуналами как сознательные нарушители; Литтона Стрейчи привлекли по широко

известному и, по его мнению, героическому делу. Они не одобряли поступление Кейнса в

Министерство финансов, считая, что это «работа на войну», хотя и без участия в боях. В феврале

1916г. Кейнс нашел на своем закусочном подносе лукавую записку от Стрейчи - пацифистский

эквивалент белого uepa

: «Дорогой Мейнард, почему Вы еще в Министерстве? Ваш Литтон.»

Когда Дункан Грант, с которым Кейнс имел связь, предстал перед трибуналом в Ипсвиче, Кейнс

защищал его, размахивая своим министерским портфелем с королевским гербом, чтобы

припугнуть членов трибунала - мелких провинциалов. Но, когда он находился с приятеля-

справедливой

продолжительной войне (фр.) совершившийся факт (фр.)

Символ трусости. Белое перо в хвосте боевого петуха считалось признаком дегенеративности.

Emo относительный мир

ми, он стыдился своей службы. В декабре 1917 г. он писал Гранту: «Я работаю на правительство,

которое презираю, на цели, которые считаю преступными.» [98]

Кейнс продолжал работать в Министерстве финансов из остаточного чувства патриотизма, но

напряжение в нем нарастало. Когда война, которую он ненавидел, увенчалась миром, который он

находил возмутительным, Кейнс вернулся в Кембридж в состоянии нервного кризиса. Сразу после

своего восстановления, он сел писать блестящую и язвительную книгу-атаку против всей работы

конференции. Она стала смесью истины, полуистины, недоразумений и молниеносных прозрений,

оживленной сардоническими характеристиками главных актеров в этой драме. Она вышла в свет в

конце года под заглавием Экономические последствия мира

* и вызвала мировую сенсацию. Это

творение стало еще одной классической иллюстрацией закона о непреднамеренных последствиях.

Публичным мотивом Кейнса написать эту книгу было предупредить мир о последствиях

навязывания Карфагенского мира Германии. Личным же мотивом было возвращение к друзьям,

через свирепые нападки на политическую верхушку, которой, по их обвинению, он служил. Книга

достигла этих целей. Она также оказалась одной из самых разрушительных книг века и косвенно,

окольными путями, способствовала будущей войне, которую сам Кейнс так старался пре-

дотвратить. Когда пришел черед этой войне, молодей французский историк Этьен Манту указал

пальцем на филиппику Кейнса в трактате, названном Карфагенский мир: или экономические

последствия г-на Кейнса. Она вышла в Лондоне в 1946 г., через год после убийства самого Манту

и в год смерти Кейнса от рака.

Воздействие книги Кейнса на Британию и Германию, как мы увидим, было кумулятивным.