Джонсон Пол. Современность. Мир с двадцатых по девяностые годы. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

своим войскам расстрелять их. Шанхайские деловые круги приветствовали это, а банки собирали

деньги, чтобы расплатиться с Гоминьдановской армией.

Тогда Сталин решил изменить свою политику. Он недавно выгнал Троцкого и по своему

обыкновению воспринял политику побежденных оппонентов. Коммунистической партии Китая

приказали порвать с Гоминьданом и взять власть силой. Это был единственный случай, когда

Сталин последовал революционной линии Троцкого, и он оказался катастрофическим [49].

Коммунистические кадры в Кантоне восстали, но жители не захотели их поддержать; в

последующих боях погибло много горожан и одна десятая часть города была сожжена. Гоминьдан

напал со своей армией 14 декабря 1927 г., коммунисты не выдержали, а по улицам города за ними

гнались и убивали сами кантонцы. Большинство сотрудников советского консульства были убиты.

Бородин возвратился в Москву крайне возмущенным и сказал Сталину: «Следующий раз, когда

китайцы крикнут «Да здравствует мировая революция!», пошлите туда ОГПУ». Сталин ничего не

ответил, но некоторое время спустя приказал приговорить Бородина к смерти [50].

Так пути Чана и Мао разошоись. Чан стал главным военным диктатором; Гоминьдан был

реорганизован в военную диктаторскую партию; среди ее членов (в 1929 г.) было 172 796

офицеров и солдат из различных армий, 201 321 штатский и 47 906 «заморских китайцев», ко-

торые обеспечивали большую часть денег, а также и некоторых из ее наихудших головорезов.

Пока Чан завоевывал доверие деловых кругов и иностранных капиталистов, он терял его среди

крестьян. Вдова д-ра Су-ня вышла из Гоминьдана, уехала в изгнание в Европу и обвинила преем-

ников своего супруга в том, что они «организовали Гоминьдан как инструмент для богатых, чтобы

стать еще богаче и пить кровь миллионов голодающих в Китае... Военные и чиновники, которых

несколько лет назад я знала как бедных, вдруг стали красоваться в дорогих лимузинах и покупать

дома в иностранных концессиях для своих новоиспеченных наложниц». Чан был тоже примером

этого. В июле 1929г. корреспондент Нью-Йорк Тайме отметил, что Чан уплатил в одной

пекинской гостинице счет в 17 000 американских долларов за свою жену, телохранителей и

секретарш в течении пятнадцати дней, притом роздал еще 1500 долларов чаевых и 1000 на взятки

местной полиции [51],

Переломный год

229

Урок, который извлек Мао из перемен в политике Чан Кайши, был не идеологическим, а

практическим. Чтобы произвести какое-нибудь политическое впечатление в Китае, надо было

иметь армию. Мао стал самостоятельным военным диктатором. Он исключительно подходил для

этой цели. Мао в 1927 было тридцать четыре года: высокий, могучего телосложения, сын

жестокого и властного крестьянина, который боролся и пробил себе дорогу к изобилию в качестве

богатого хозяина и торговца зерном - одним словом, настоящий кулак. Один современник в

средней школе Тунгшана описывал Мао как «нахального, грубого и упорного» [52]. Он не был

хилиастом

, революционером религиозного типа как Ленин, а яростным и страстным романтиком,

с вкусом к примитивному и бурному театру; посредственным художником, отлитый в той же

форме, что и Гитлер, и столь же нетерпеливым. Как Гитлер он, прежде всего и более всего, был

националистом, уповавшим на национальную культуру. Из трудов философа Йен Фу он извлек

мысль, что «культурализм», поиск «Китайского пути» - это средство сплотить народ Китая в

непобедимую силу [53]. Он изучал и использовал марксизм-ленинизм, но его фундаментальные

убеждения были более близки к аксиоме его учителя по этике в Пекине, Ян Чанши, чья дочь стала

его первой женой: «Каждая страна имеет свой собственный национальный дух, также как каждая

личность имеет свою индивидуальность... Страна представляет собой органическое целое, точно

также как человеческое тело - органическое целое. Она не как механизм, который может быть

разобран на части и собран вновь. Если ее разобрать, она погибнет» [54].

В мышлении Мао главным побуждением был вид радикального патриотизма. Ему никогда не

требовалось переходить от интернационализма к национализму, как Муссолини в 1914г.: он был

националистом ab initio, как Ататюрк. И его культурный национализм возник не столько от

чувства угнетенности, сколько от гневного сознания уязвленного превосходства. Как могли

европейские невежды относиться к Китаю, колыбели культуры, словно к капризному ребеноку -

метафора, часто используемая в 20-е годы западной прессой. Вот как Фар Истерн Ревю коммен-

тировала в 1923 г. попытки обложить налогом Британско-Американскую табачную монополию:

«Решение проблемы, конечно, в согласованных действиях Сил, чтобы показать зтим молодым

политикам, что хитрости никогда не приносят пользы государству, что рано или поздно Силам на-

доест лукавство и детские шалости и они наведут порядок в доме и отшлепают ребенка» [55]. В

1924 г. Мао свел своего китайского друга, недав-

'"Хилиазм - мистическое учение о тысячелетнем земном «царствовании Христа», которое должно наступить перед

«концом мира»

230

СОВРЕМЕННОСТЬ

но приехавшего из Европы, посмотреть пресловутую надпись в Шанхайском парке: «Запрещено для

китайцев и собак». Он прервал футбольный матч (с командой из Йейла) характерным прызывом «Бейте

рабов иностранцев!», и употребил столь же характерную метафору «Если кто-либо из наших

иностранных хозяев пернет, то это - чудесное благовоние!» «Неужели китайский народ привык

ненавидеть только японцев, - спрашивал он, - и неужели он не испытывает ненависть к Англии?» [56]

Мао не отчаивался перед трудностью превращения Китая - этого беспомощного, обессиленного

вьючного животного - в страшного дракона. Этот крупный, самоуверенный мужчина, с

приплюснутыми сверху ушами и широким бледным лицом («типичный ханьский китаец» - по мнению

одного бирманца; «похож на морского слона» - по мнению одного таиландца) был неисправимым

оптимистом, который искал благоприятные знаки в загадке Китая. Д-р Сунь считал, что Китай

находился в более тяжелом положении по сравнению с любой обыкновенной колонией: «Мы

раздавлены экономической мощью Сил в большей степени, чем если бы были полностью колонией.

Китай - колония не одного государства, а всех, и мы рабы не одного государства, а всех. Думаю, что

мы должны называться сверх-колонией». Таковым было и мнение Сталина [57]. Но Мао считал

большое количество эксплуататоров Китая преимуществом, потому что одну силу можно натравить ча

другую; он не верил в ленинскую теорию колониализма. Он утверждал, что «разъединение среди

империалистических сил должно привести к разъединению среди управляющих групп в Китае», а

значит, не могло существовать «объединенной государственной власти» [58].

Но без армии весь этот анализ оставался только словами. Мао воспринял оригинальный взгляд Чана на

то, что ключ к успеху революции - в восстании крестьян. Но крестьяне останутся беспомощными, как и

сам Китай, до тех пор, пока не будут вооружены и обучены, пока не будут перекованы в оружие, как

это сделал Чингисхан. Неужели Чингисхан не был законным героем возрожденной китайской

культуры? Поиск примеров из прошлого, особенно таких, которые подтверждали его собственный

интерес к военной и физической силе, являлся частью романтического национализма Мао, очень

похожего на гитлеровский [59]. В своей самой первой, статье он заявил: «Нашей нации не хватает

силы. Военный дух не поощряется... Если наши тела бессильны, то мы сразу испугаемся при виде

вражеских солдат; а после этого как мы добьемся наших целей и заслужим уважение?» «Главная цель

физического обучения - добавил он - это военный героизм». Военные качества были очень

существенными для его национального социализма [60].

В сентябре 1927 г., после разрыва с Гоминьданом, руководство коммунистической партии приказало

Мао организовать вооруженное

Переломный год

231

восстание среди крестьян в Хунане. Для него это было возможностью стать военным диктатором и

после этого сразу превратиться в самостоятельную силу китайской политики. Восстание' провалилось,

но Мао сохранил вооруженное ядро и скрылся с ним в горах Чинганшан, на границе между районами

Хунань и Цзянси. Оно было небольшим, но достаточным; с тех пор он никогда не оставался без своих

войск. Подход Мао был грубым, но еффективным; он навел порядок в стихийном захвате земли,

который (вероятно, он не знал этого факта) погубил Керенского и создал возможность для путча

Ленина. Его «Распоряжения об обуздании местных насильников и жестоких землевладельцев» и его

«Проект резолюции по вопросу о земле» осуждал традиционных врагов бедных крестьян - «местных

насильников и жестоких землевладельцев, продажных чиновников, милитаристов и всех

контрреволюционных элементов в деревнях». Мао классифицировал как «одинаково контррево-

люционные» все группы, которые могли бы противостоять его крестьянской армии: «Все правые

крестьяне, мелкие, средние и крупные землевладельцы», все «те, которые имеют свыше 30 му» (4,5

акра). По существу, он выступил против всех устойчивых элементов в крестьянском обществе,

образовав военный отряд, являющийся социальной противоположностью тем, кем командовали

дворянские военные диктаторы и их «местные насильники».

Мао добился большего успеха, чем Чан, когда аппелировал к патриотизму крестьян. Позднее это было

видно из японских военных архивов [61]. Но в начале он не смог собрать более 1000 бедных крестьян.

Он дополнил свою армию 600 бандитами, подбирая нарочно с самого дна общества в разгар

гражданской войны тех, кого называл «пятью деклассированными элементами»: дезертиры, бандиты,

грабители, нищие и проститутки [62]. Как и у других военных диктаторов, численность его армии

колебалась от менее 3000 до более 20 000 человек, И он был столь безжалостным в убийстве своих

врагов, как и любой другой военный диктатор. В декабре 1930 г. Мао расстрелял между 2000 и 3000

офицеров и солдат из своей армии за членство в «АБ» (Антибольшевистский союз); гоминьдановекая

тайная организация в коммунистических войсках. За пять месяцев до этого события его жена и его

младгпая сестра были экзекутированы Гоминьданом, а были и другие убитые ради мести - Чан убил

десятки тысяч коммунистов в 1927-1928 г.г. Но Мао никогда не колебался брать инициативу в свои

руки при использовании силы. В конце 1930 г. Мао уже создал собственную тайную полицию (что

видно из проведенной им чистки); и когда чувствовал, что это необходимо, он действовал с

абсолютной наглостью и зверской жестокостью. Сравнение между его оборванной и кровожадной

бандой и «ордой» Чингисхана не было неуместным, а для большинства из тех, по

232

СОВРЕМЕННОСТЬ

Переломный год

233

чьим полям он прошел, должно быть, Мао выглядел как всякий другой военный диктатор [63].

Таким образом, в конце 20-х годов Китай был оставлен на растерзание враждующим армиям,

движимым разнообразными идеологиями или просто алчностью - какое значение это имело для их

жертв? После Северной кампании Чана и встречи военных диктаторов в Пекине в 1928 г. один из

командиров Гоминьдана, маршал Ли Цуньжен, заявил: «Что-то новое появилось в неменяющемся

Китае... рождение патриотизма и общественного духа». Но спустя несколько месяцев эти слова

оказались полной иллюзией, потому что военные диктаторы начали войну между собою и с

правителством в Нанкине. Все стороны считали удобным действовать под флагом правительства и

Гоминьдана; ни одна из них не обращала большого внимания на желания двух других. Доходы

правительства падали, а военных диктаторов - росли. С ростом числа разрушенных городов и

деревень многие из бездомных становились бандитами или служили военным диктаторам,

крупным и мелким, только за еду. Помимо полдюжины крупных военных диктаторов множество

генералов помельче контролировали по одной провинции или дюжине областей с армиями от 20

до 100 тысяч человек; армия Мао была среди самых немногочисленных. На Национальной

экономической конференции 30 июня 1928 г. шурин Чан Кайши Т.В.Сунг, министром финансов,

подчеркнул, что если в 1911 г. во время монархии в Китае была армия численностью 400 000

человек под более-менее централизованным контролем, то в 1928 г. Китай имел восемьдесят

четыре армии, восемнадцать самостоятельных дивизий и двадцать одну самостоятельную бригаду,

насчитывающих вместе более 2 миллионов человек. Общий национальный доход Б 540 миллионов

долларов стоил только 300 миллионов после выплаты долгов. Армия обходилась каждый год в 360

миллионов, а если войскам платили регулярно, то в 642 миллиона -следовательно, бандитизм был

неизбежен. Вопреки этому, конференция по разоружению, созванная в следующем январе с

намерением сократить войска до 715 000, закончилась полным неуспехом. На ней Сунг заявил, что

за последний год на армию было потрачено денег в два раза больше, чем на все другие

государственные расходы, вместе взятые [64].

На практике, истерзанный китайский народ редко мог отличить бандитов от правительственных войск.

Количество убитых или умерших от природных бедствий или голода было неисчислимым. Провинция

Хубэй отметила общую потерю населения в 4 миллиона в 1925-1930 г.г., хотя не было стихийного

голода, а эмиграция оставалась незначительной. Самой пострадавшей провинцией в 1929-1930 г.г.

была Хунань, с 400 000 бандитов (большинство из них - солдаты без заработной платы) при 25

миллионах общего населения. За пять месяцев зимой !929-

1930 г.г., когда-то богатый город Иянь в Западном Хунане переходил из рук в руки между

разными бандитскими армиями семьдесят два раза. В официальном правительственном докладе о

провинции говорилось, что только в области Миенчи были разграблены 1000 городов и сел, а с 10

000 был взят выкуп: «Когда они схватят кого-то для выкупа, то сначала ему пробивают железной

проволокой ноги и связывают их вместе, как будто вешают рыбу на бечевку. Возвратясь в

бандитские берлоги, они пытают пленников и режут их серпами, чтобы заставить их выдать

спрятанное добро. Каждому, кто колеблется, сразу вспарывают грудь как предупреждение для

остальных». В докладе говорилось, что семьи продают своих детей, а мужья - своих жен. Или

мужья сдают «внаем» своих жен на два-три года, а рожденные в это время дети становятся

собственностью мужчины, который заплатил за наем. «Во многих случаях только восемь-десять

домов остались неразрушенными в городах, которые год назад имели по 400-450 домов» [65].

В отчаянии крестьяне стали строить каменные башни с глазницами и зубцами для наблюдения и

убежища людей и скота подобно сторожевым башням на границах Британии в пятнадцатом веке;

но даже сильно укрепленные города осаждались и штурмовались. Город Чоктоу, всего в тридцати

милях от Пекина, был осажден восемьдесят дней и его 100 000 жителей умерли от голода; матери

душили своих новорожденных детей, а девушки продавались всего за пять китайских долларов, и

их развозили как проституток по всей Азии. Лиянг, находящийся в центре контролируемой

правительством области Нанкин, подвергся штурму трехтысячной бандитской армии, которая

награбила имущества на 3 миллиона американских долларов и спалила еще на 10 миллионов.

Шесть крупных городов в области Шанхай были захвачены и ограблены. В Никанге убили

главного судью, связав ему руки и ноги и облив кипятком. Восстанавливались необычайные

методы прошлого: бамбуковые «клетки позора» поднимали на двадцать футов высоты и вешали

на городские стены, а нарушители в них должны были стоять на цыпочках, с головами,

просунутыми через дырку в крышке. В городе Фушунь, провинция Шаньдун, разбитый военный

диктатор отступил с 4500 солдатами, захватив с собою 10 000 заложников. Во время

тринадцатидневной осады частями Гоминьдана более 400 женщин и детей были привязаны к

столбам на городских стенах, при этом защитники вели огонь, прячась

за их тела.

Мао и другие коммунистические военные диктаторы, которые располагали приблизительно 30

миллионами человек в пяти провинциях в 1929-1930 г.г., в основном не насильничали и не

грабили, а преследовали азартные игры, проституцию и выращивание опиумного мака. С другой

стороны, они истязали и убивали людей среднего достатка,

234

СОВРЕМЕННОСТЬ

уничтожали официальные документы, нотариальные акты, сжигали церкви, храмы и другие места культов,

убивая священников и миссионеров. Один город мог последовательно переходить в ру*си

коммунистической банды, главаря разбойников, независимого военного диктатора и правительственных

сил, причем каждый требовал свое. В петиции из провинции Сечуань было написано, что

правительственный генерал - просто «вожак волков и тигров», который «опустошил целую область» до та-

кой степени, что «на несколько десятков ли на восток и на запад уже не слышен ни лай собаки, ни крик

петуха. Люди мечтают об исчезновении Солнца и Луны, чтобы исчезнуть вместе с ними». Из Ченгту,

столицы провинции, торговцы жаловались; «у нас ничего не осталось, кроме жира между собственных

костей» [66].

Таким образом, за два десятилетия опыты радикальных реформ посредством силы привели к смерти

миллионов невинных и довели большие части Китая до такой нищеты и беззакония, какие Германия знавала

во времена религиозных войн, а Франция - в Столетнюю войну. Добронамеренные усилия д-ра Сунь Ятсена

создать современную Утопию превратились в средневековый кошмар. Беда была в том, что каждый верил в

радикальную реформу. Чан был за радикальную реформу. Мао был за радикальную реформу. Многие из

независимых военных диктаторов стояли за радикальные реформы. Маршал Фенг был известен как

«Христианский генерал». Генерал Ян Сишан был «образцовым управляющим», Все эти благородные

джентельмены торжественно заявляли, что они работают и убивают во имя Китая и его народа. Трагедия

Китая между войнами иллюстрирует принцип, что когда законность отступает перед силой, а моральный

абсолютизм - перед релятивизмом, тогда наступает великий мрак и ангелов невозможно отличить от

дьяволов.

Китайцы не были одинокими в подстегивании радикальной реформы. Как мы уже отметили, гангрена Китая

привлекала хищнические инстинкты японцев. А они также одобряли радикальную реформу. Как признавали

иностранные журналисты, в Корее был достигнут больший прогресс за тридцать лет японской власти, чем за

3000 лет китайской [67]. Порт-Артур, порты Шаньдуна и других областей, оккупированные Японией, были

оазисами порядка и процветания. Молодые офицеры армии, известной как Квантунская армия, наблюдали с

отвращением и ужасом бесконечные муки Китая. В начале 1928 г. двое из них, подполковник Канджи

Ишихара и полковник Сеиширо Итагаки, решили заставить свое правительство вмешаться в дела Китая.

Они считали, что тогда, как японские капиталисты и китайские военные диктаторы извлекали выгоду из

установившейся анархии, она не давала ничего китайскому народу, которому был необходим порядок, а

также японскому народу, которому было .необходимо территориальное пространство. «С точки

Переломный год

235

зрения пролетариата - писал Итагаки, - который считает необходимым распределять национальное

богатство поровну, нельзя найти фундаментального решения в границах обделенной природой

Японии, которое обеспечило бы пропитание всему народу». Это рассуждение в основе своей было

сходным с эксплуатацией Советами их азиатской империи от имени пролетариата Великой

России. Маньчжурия будет освобождена от своих феодальных военных диктаторов и буржуазных

капиталистов и превращена в пролетарскую колонию Японии. Но орудием перемены будет не

революционный путч, а Квантунская армия [68]. Четвертого июня 1928 г. двое полковников

сделали первый шаг к японской оккупации, убив маршала Чжан Цзолиня, главного военного

диктатора в Маньчжурии. Они подложили динамит под его личный поезд и отправили его в

вечность во время сна. Это было увертюрой к наступающей большой международной войне на

Востоке. Достаточно любопытен тот факт, что в Соединенных штатах, которые сами назначили

себя покровителем Китая и надзирателем Японии, этот эпизод не вызвал особого интереса. А

Филадельфия Рекорд комментировала: «Американскому народу наплевать на то, кто управляет

Северным Китаем» [69]. Америка была занята постановкой своей собственной мелодрамы.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Последняя Аркадия

Объявленное безразличие Америки к событиям в Северном Китае было блефом, претенциозным

самообманом. Нация, насчитывающая 106 «этнических групп», которая уже представляет собой

значительный микрокосмос - слепок с мирового сообщества, не может быть слепой к большим

событиям, где бы они ни происходили [1]. Антияпонская политика Америки возникла в большой

степени из ее беспокойства и двойственного отношения к собственному японскому меньшинству, что

являлось лишь одной стороной болыгчх споров, ведущихся среди нации относительно характера и

цели американского общества. Кто такой американец? Для чего существует Америка? Много

американцев, может быть - большинство, думали почти с томлением о своей стране как о последней

Аркадии, как о невинном и почти утопическом убежите от нарастающего безумия и злобы продажного

мира по ту сторону ее опоясанных океанами, берегов. Но как сохранить Аркадию? Это само по себе

требовало глобальной внешней политики. И как создать- истинного жителя Аркадии? Это требовало

расовой политики. А обе они неразрывно переплетены.

Идея слияния рас в Америке стара как Эктор Кревкёр и Томас Джефферсон. Она драматизирована с

потрясающим эффектом в пьесе Израиля Зангвилла Переплавка

, которая произвела сенсацию в Нью-

Йорке в 1908 г. Новая кинематографическая'индустрия с момента своего рождения стала воплощением

многорасовой идеи, о чем свидетельствуют много ранних киноэпопей. Но в каких пропорциях надо

было заполнять плавильную ванну? Во время Большой войны неограниченная иммиграция уже

казалась пропавшей идеей. В 1915 г. странствующий проповедник из Джорджии Вильям Симмонс

основал Ку-Клукс Клан как организацию для контроля над группами меньшинств, которые он отож-

дествлял с моральным и политическим неподчинением. Его цели получили мощную поддержку в

опубликованной в следующем году книге Исчезновение великой расы

., в которой Мэдисон Грант

представил ев-

Melting-pot

The Passing of the Great Race

Последняя Аркадия

237

ропейскую теорию «расы господ» в американском контексте. Этот псевдонаучный бестселлер

утверждал, что Америка при помощи своей неограниченной иммиграции уже почти «успела

ликвидировать привилегию рождения; т.е. интеллектуальные и моральные преимущества, которые

человек хорошего происхождения приносит с собой в мир». Результат «переплавки», утверждал он,

можно увидеть в Мексике, где «абсорбция крови первых испанских завоевателей местным индейским

населением» произвела дегенеративную помесь, которая «сейчас демонстрирует неспособность к

самоуправлению». Добродетели «высших рас» «очень неустойчивы» и легко теряются, «когда

смешиваются с распространенными или примитивными характеристиками». Так «помесь между белым

человеком и негром есть негр»» а «помесь между представителем любой из трех европейских рас и

евреем есть еврей» [2].

Хайрам Уэсли Эванс, зубной врач из Далласа и один из самых деятельных вождей Клана, использовал

этот страх «вырождения», чтобы переделать его в движение англо-саксонской культуры расового

превосходства, которое в какой-то момент насчитывало до 4 миллионов членов на Востоке и Среднем

Востоке Америки. Эванс, называвший себя «самым усредненным человеком в Америке», заявлял, что

Клан говорит от имени «огромной массы американцев со старой пионерской закваской...,

принадлежащих к так называемой нордической расе, которая при всех своих недостатках дала миру

почти всю современную цивилизацию» [3]. Расовая общественная иерархия принималась почти

повсеместно во время политических кампаний, хотя и со значительными вариациями, учитывающими

местный контингент избирателей. Так сенатор Генри Кабот Лодж, являвшийся в частной жизни

абсолютным сторонником англо-саксонского расового превосходства, всегда употреблял в своих

политических кампаниях осторожно закодированный термин «англоязычные люди». Уилл Хейс,

организатор кампании Уоррена Гардин-га, исчерпывающе обобщал происхождение кандидата как

«самая хорошая пионерская кровь - англо-саксонская, германская, шотландско-ирландская и

голландская» [4].

Вступление Америки в Большую войну дало огромный толчок патриотической ксенофобии, которая

стала оправданием разновидностей расизма и преследования инакомыслия. Вильсон опасался и предс-

казывал этот эмоциональный спазм - гораздо более яростный и разрушительный, чем маккартизм после

Второй мировой войны, но все-таки подписал Закон о шпионаже 1917 г. и Закон об

антигосударственной деятельности 1918г. Последний преследовал высказывание мнений, которые,

независимо от их вероятных последствий, являлись «нелояльными, оскверняющими, циничными или

обидными» для американской формы правления, флага или униформы; по нему американцев судили за

238

СОВРЕМЕННОСТЬ

критику Красного креста, ИМКА* и даже бюджета [5]. Двое судей Верховного суда, Джастис Льюис

Брандис и Оливер Уэнделл Холмс, попытались противопоставиться этой волне нетерпимости. В деле

Шенк против США (1919) Холмс постановил, что ограничение свободы слова является законным,

только когда слова такого характера, что создают «явную и непосредственную опасность». Возражая

против дела Эйбрамс против США, которое подтвердило приговор за антигосударственную

деятельность, он утверждал, что «наилучшая проверка истинности - это способность мысли быть

принятой в условиях рыночной конкуренции», перефразируя точку зрения Мильтона в Ареопагике [б].

Но их голоса в то время оставались в одиночестве. Патриотические организации вроде Союза за

национальную безопасность и Национальной гражданской федерации продолжали свою деятельность и

в мирное время. Пароль 1919 года - «американизация».

С осени 1919 г., когда Вильсон получил удар, в США практически не было правительства, которое

могло бы предотвратить наступившее после краткого послевоенного бума состояние спада в 1920 г. и

контролировать разразившуюся ксенофобию, одно из последствий. Ответственность за это лежала на

министре правосудия Митчелле Пальмере. Он сам сделал себя очень непопулярным во время войны

как Надзиратель за иностранной собственностью

и весной 1919 г. едва не погиб мри взрыве бомбы,

подложенной анархистами перед его домом. Впоследствии он возглавил общенациональную кампанию

против «чужеродных подрывных элементов и агитаторов». Четвертого ноября Пальмср представил в

Конгрессе доклад, озаглавленный им «Как Министерство правосудия раскрыло свыше 60 000

организованных агитаторов троцкистской доктрины в США... секретная информацию, благодаря

которой правительство теперь выметает из страны эту иностранную грязь». Паль-мер описывал

Троцкого как «скомпрометированного иностранца... самого подлого из всех типов известных в Нью-

Йорке, [который] может спать в царской постели, когда сотни тысяч в России голодают или не имеют

крыши над головой». «Острые языки гидры революции - писал он - лижут алтари церквей,

подпрыгивают в школьных колоколах, вползают в сокровенные уголки американских домов» и

«пытаются подменить брачный обет законами разврата» [7]. Перед самым Новым годом 1920 г. в серии

согласованных облав агенты его Министерства правосудия задержали более 6000 иностранцев,

большинство которых затем были выдворены из США. В последовавшем «красном страхе» пять чле-

YMKA (Young Men's Christian Association) - Христианская ассоциация молодежи

Alien Property Controller

Последняя Аркадия

239

нов собрания штата Нью-Йорк были лишены прав по обвинению в социализме, а одного члена

Конгресса дважды изгоняли из Палаты представителей; двое итальянцев, Николо Сакко и Бартоломее

Ванцетти, анархисты, уклонявшиеся рт военной службы, были осуждены за убийство кассира в

ДОассачузетсе

по

явно

подстроенному делу, которое тянулось до 1927 г.

Более продолжительные последствия имел Закон о квотах 1921 г., который ограничивал годовую

иммиграцию до 3% численности каждой национальности в США по результатам переписи населения

1910 г. Этот механизм, целью которого было заморозить, как можно на более длительный период

расовое равновесие, еще больше ужесточился Законом Джонсона-Рида 1924 года, который сводил

квоту до 2 процентов численности каждой национальности, жившей в США в 1890 г. Этот закон

полностью преграждал путь японцам (хотя для канадцев и мексиканцев было сделано исключение) и

не только урезал предыдущую квоту, но преднамеренно оказывал покровительство Северной и

Западной Европе за счет Восточной и Южной Европы. Еще одним поворотом винта в 1929 г.,

основанным на расовом составе американского населения в 1920г., законодательство 20-х годов

положило конец массовой иммиграции в Америку. Аркадия была полна, мост на входе подняли, ее

состав уже определили и собирались поддерживать его впредь.

Многие критиковали новую ксенофобию. 23 июля 1920г. Уолтер Липман писал своему старому

командиру со времен войны, министру обороны Ньютону Бейкеру: «...крайне невероятно, что

правительство, выдвинувшее самые всеобъемлющие идеалы в нашей истории, может угрожать

американской свободе больше чем любая другая группа людей за последние сто лет... Они создали

царство страха, в котором честная мысль невозможна, в котором умеренность нежелательна, и в ко-

тором паника вытесняет разум» [8]. Х.Л.Менкен, публицист из Балтимора (сам - немецкого

происхождения), который являлся, наверное, самым влиятельным журналистом США 20-х годов,

называл Пальмера в Балтимор Ивнинг Сан от 13 сентября 1920 г. «может быть самым известным

живым выразителем жестокости, бесчестья и несправедливости». Через две недели он обвинил

Министерство правосудия в поцдер-жке «беспрецедентной в американской истории системы

шпионажа, редко встречавшейся в истории России, Австрии и Италии. Как ежедневная рутина она

преследует мужчин и женщин, цинично нарушая их конституционные права, вторгается в

неприкосновенный домашний очаг, фабрикует доказательства против невинных, наводняет страну

агентами-провокаторами, поднимает соседа против соседа, заполняет массовую печать

подстрекательской ложью и поощряет самые подлые проделки завистливого и злобного отрепья» [9].

Социолог Горас Келлен

240

СОВРЕМЕННОСТЬ

из Новой школы социальных исследований

утверждал, что «американизация» представляет

просто новый приступ антикатолической болезни «ничего-незнания»

1850-х годов, формы

протестантского фундаментализма, проявлениями которого были Закон 1924г., «охота за

ведьмами министром правосудия квакером Пальмером, инспирированное царизмом угнетение

евреев баптистом-производителем автомобилей Фордом, злонамеренные массовые маскарады Ку-

Клукс Клана, расовая болтовня г-на Мэдисона Гранта», а также такие невинные проявления

домашнего патриотизма как романы г-жи Гертруд Атертон и газета Сатердей Ив-нтг Пост [10].

Здесь был важный момент: Америка, если ее вообще можно определить, являлась религиозной

цивилизацией протестантского типа и ксенофобия Пальмера представляла просто крайнее и

деформированное выражение всего самого ценного в американской этике. С того момента

американские «хайбрауз»

(термин, изобретенный критиком Ван Вик Бруксом в 1915г. и гораздо

более подходящий, чем французский intellectuel или интеллигенция) ДОЛУНЫ были сталкиваться с

дилеммой - атакуя деформацию, они рискуют уничтожить суть «американизма», проистекающего

из демократии Джефферсона, а если он исчезнет, от американской культуры не останется ничего

кроме европейской эмиграции. Пока Пальмер охотился за иностранцами, «хайбрауз>; Восточного

побережья читали Образование Генри Адамса*, посмертную автобиографию образцового

бостонского мандарина, опубликованная Массачусетс -ким историческим обществом в октябре

1918 г. С того момента до весны 1920 г. она была самой популярной публицистической книгой,

точно отражающей настроение просвещенного разочарования. Книга являлась американским

эквивалентом Выдающихся Викторианцев Стрейчи. Она отрицала понятие национальной

культуры - особенно, насаждаемой путем жестокого насилия, - за счет того, что Адаме назвал

«многообразием», но пессимистически подчеркивала, что в создающейся Америке самые

образованные являются и самыми беспомощными.

На самом деле, «хайбрауз» Восточного побережья ни в коем случае не были беспомощными. В

последующие шестьдесят лет они оказывали непропорционально большое влияние на

американскую (и мировую) политику, если иметь ввиду их численность и их собственную

New School For Social Research

Know-Nothing -.американская политическая партия (1854-1859), боровшаяся против иммиграции римо-католиков и

поддерживавшая рабство. Название идет от ответа членов партии на настойчивые вопросы «ничего не знаю»

highbrow (англ.) - буквально «высокие брови» ' The Education of Henry Adams

Последняя Аркадия

241

цзнность. Но их отношение к Америке было противоречивым. Весной 1*17 года Ван Вик Брукс

написал в основанном с его помощью журнале Севен Артс статью «К национальной культуре», в

которой утверждал, ч~о до сих пор Америка брала все «самое лучшее» у других культур, и что

пришел момент создать свою собственную, используя изначальный ог.ыт жизни, единственный,

который порождает истинную культуру. Америка, пережив свои собственные драмы в так

называемой им «Культуре индустриализма», «перестанет быть слепым, эгоистическим и рас-

пущенным народом; мы станем сияющим народом, живущим в лучах света и несущим свет» [11].

Брукс поддерживает точку зрения своего приятеля Рандольфа Бурна, что вся теория «переплавки»

нездорова, потому что она превращает иммигрантов в поддельных англосаксонцев, и утверждает,

что Америка не должна стремиться к ограниченному европейскому национализму, а к «более

смелому» идеалу космополитизма, чтобы стать «первой международной нацией»-J12]. Но что это

значит? Д.Х.Лоуренс правильно отметил, что Америка не является или все еще не является

«кровной» Родиной. Юнг, выражаясь по-другому, сказал, что «американцы подсознательно все

еще не живут в собственном доме». Брукс, который специально поселился в Вестпорте,

Коннектикут, чтобы открыть свой американский космополитизм вместе с другими

интеллектуалами 20-х годов, точно определенными им как «люди,' которые больше озабочены

состоянием своих умов, чем состоянием своих карманов», все-таки чувствовал сильную тягу к

старой культуре; он признался в своей автобиографии, что «часто испытывает острое чувство

ностальгии по европейской сцене». Только «продолжительное погружение в американскую жизнь,

- писал он, - могло бы вылечить меня от всего остаточного страха эмиграции; но эта

противоречивость была характерна для моих взглядов в Двадцатые годы» [13]. В мае 1919 г.,

когда услышал, что его друг, Уолдо Фрэнк, собирается поселиться на Среднем Востоке (США),

Брукс написал ему: «Весь наш вкус к писательской жизни приходит, или скорее остается с нами,

через наши отношения с Европой. Никогда не верь людям, которые говорят тебе о Западе, Уолдо;

никогда не забывай, что именно мы, жители Нью-Йорка и Новой Англии держим монополию на

весь кислород, какой только есть на Американском континенте» [14].

Это наглая претензия; она еще отзовется эхом через десятилетия двадцатого века, хотя зачастую

не признаваемая открыто. Но что такое Америка без своего Среднего Востока? Просто

прибрежная полоса, как многие испаноязычные береговые государства Южной Америки. Пред-

метом ненависти со стороны «хайбрауз» с Восточного берега в 20-х годах являлся Вильям

Дженнингс Брайен, демократ из Иллинойса, который осуждал власть денег («Нельзя распинать

человечество на кресте

242

СОВРЕМЕННОСТЬ

из золота»), противопоставлял себя империализму, ушел с поста госсекретаря в 1915 г. в знак

протеста против сползания к войне, и в почтенном возрасте вел отчаянную арьегардную битву

против эволюционной теории Дарвина в деле Скопа в 1925 г. В самом начале цели Бранена были

демократичны и прогрессивны; он боролся за избирательные права женщин, федеральный

подоходный налог и резервный банк, за прямые выборы в Сенат, за гласность финансирования

политических кампаний, за освобождение Филиппин и за представительство профсоюзов в

правительстве. И все-таки, его цели были популярны или, если употребить новый осудительный

термин - «популистские»; он говорил на языке антиинтеллектуализма. Дневники его жены

свидетельствуют о чувстве горечи, испытанной супругами из-за неверного света, в котором его

работа представлялась или же целиком игнорировалась «Восточной печатью» [15]. В деле Скопа

он не пытался запретить преподавание эволюционной теории, а предостеречь государственные

школы от подрыва религиозной веры; дарвинизм, утверждал Брайен, должен преподаваться как

теория, а не как факт; родители и налогоплательщики должны иметь право высказываться

относительно того, что преподается в школах, а учителя должны подчиняться законам страны. Он

считал, что сопротивлялся агрессивной диктатуре самозванной схоластической элиты, которая

домогалась монополии на подлинное знание [16].

Философ Джон Дьюи, хотя и противопоставлялся антиэволюционному крестоносному походу

Брайена, предупреждал интеллигенцию Восточного берега, что силы, которые он олицетворяет,

«не были бы столь опасны, если бы не были связаны с очень необходимыми и хорошими

вещами».,Он опасался пропасти, которую усматривал между ведущим просвещенным мнением

Восточного берега и тем, что следующее поколение назвало «Средней Америкой» или

«молчаливым большинством». Вопрос об эволюции был просто примером антагонистических

навыков мышления. Б замечательной статье Американская интеллектуальная граница

, вышедшей

в 1922 г., он предупреждал читателей Нью Рипаблик; что Брайен не может быть отброшен как

обычный мракобес, потому что он «представляет типично демократическую фигуру - это нельзя

оспаривать». Конечно, он был посредственностью, но «демократия по своей сути дает приоритет

посредственности». Тем более, что он говорил от имени некоторых из лучших и самых сущест-

венных элементов американского общества:

...богомольные слои, которые находятся под влиянием евангелического христианства. Эти люди составляют костяк

филантропического общественного интереса, социальной реформы путем политического действия, пацифизма,

The American Intellectual Frontier

Последняя Аркадия

243

народного образования. Они воплощают и выражают дух кроткой доброжелательности к экономически

бедствующим классам и к другим народам, особенно когда последние склоняются к республиканской форме

управления. Сред-нив Восток, земля прерий, является центром активной общественной филантропии и

политического прогрессизма, потому что она главный дом этого племени... верующего в образование и в лучшие

возможности для своих детей... это элемент, чувствительный к призывам к честной сделке и более или менее рав-

ным возможностям для каждого... Оно последовало за Линкольном при отмене рабства и оно последовало за

Рузвельтом в его осуждении «плохих» корпораций и накопления богатства... Оно является серединой любого

движения во всех смыслах этого слова [17].

Если существовала какая-то изначальная американская культура, это была именно она. Таким образом,

космополитизм Восточного берега угрожал превратиться в контркультуру и вовлечь Америку в такой же

внутренний конфликт между «культурой» и «цивилизацией», который разрывал веймарскую Германию и

открывал дверь тоталитаризму. На самом деле, конфликт уже существовал и нашел свое ожесточенное

выражение в вопросе о Сухом Законе. Брайен был награжден огромным серебряным кубком для вина в знак

его изумительных усилий обеспечить ратификацию Восемнадцатой поправки к Конституции,

«Национального запрета», которая утвердила Закон Вольстеда, превративший Америку в «сухую» страну.

Закон вступил в силу в том же месяце январе 1920 г,, когда Митчелл Пальмер набросился на иностранных

анархистов; эти два события были тесно связаны. Сухой закон со своими репрессивными интонациями

являлся частью попыток «американизации» Америки: реформаторы открыто провозгласили, что он

направлен в основном против «пресловутых навыков пьянства»... «рабочих-иммигрантов» [18]. Как и новая

система квот, он представлял собой попытку сохранить Аркадию, соблюсти чистоту аркадианцев. Америка

была основана как утопическое общество, населенное «почти богоизбранным народом», как полусерьезно и

полуиронично сказал Линкольн; Восемнадцатая поправка явилась последним искренним усилием в сторону

хилиазма.

Но будучи искренним в своих намерениях, закон не был таким в своем исполнении Это было еще одним

свидетельством противоречивости американского общества. Америка утвердила цель, когда ратифи-

цировала Восемнадцатую поправку; она однако не смогла утвердить средства, потому что Закон Вольстеда

являлся неэффективным компромиссом - если бы он предусматривал жесткие средства для своего при-

менения, он никогда не стал бы законом. Бюро Сухого закона было прикреплено к Министерству финансов;

попытки перебросить его в Министерство правосудия были отклонены. Несколько президентов подряд

отказались предложить меры, необходимые для его эффективного применения [19]. Более того, утопизм,

заложенный в Сухом законе, хотя и

244

СОВРЕМЕННОСТЬ

имеющий глубокие корни в американском обществе, столкнулся с не менее глубоко

укоренившимся и активным 'американским принципом неограниченной свободы инициативы.

Америка представляет собой одно из наименее тоталитарных обществ во всем мире; она

практически не имеет никакого аппарата, препятствующего рыночным силам, как только появится

неудовлетворенный спрос.

Поэтому гангстеры спиртных напитков и стоящие за ними силы всегда располагали бблыпими

физическими и финансовыми ресурсами, чем силы порядка. Они были даже гораздо лучше

организованы. Сухой закон продемонстрировал правило непреднамеренных последствий. Он не

только не смог подогнать иностранные меньшинства под англо-саксонский шаблон, но позволил

им объединиться. В Нью-Йорке контрабанда спиртного была наполовину еврейской, на четверть

итальянской и по одной восьмой польской и ирландской [20]. В Чикаго она была наполовину

итальянской, наполовину ирландской. Итальянцы были особенно ловкими в доставке спиртного

четким и дешевым способом, используя организационный опыт не только сицилианских,

сардинских и неаполитанских тайных обществ, но и опыт «авангардной элиты» революционного

синдикализма. Сухой закон предоставил непревзойденные возможности развращения общества,

особенно в Чикаго, где мэром был коррумпированный «Большой Билл» Томпсон. Джон Торрио,

который занимался контрабандой в больших масштабах в Чикаго в 1929-1924 г.г. и отстранился от

дел, уехав в Италию в 1925 г. с состоянием в 30 миллионов долларов, практиковал принцип

тотального контроля: все чиновники подкупались в различной степени и все выборы были фальси-

фицированы [21]. Он умудрялся доставлять высококачественное пиво всего лишь по 50 долларов

за баррель, а своих успехов он достиг, избегая насилия за счет дипломатии - обеспечивая

соглашения между гангстерами При разделе территории [22]. Его помощник и преемник Ал Ка-

поне не был так дипломатически настроен и поэтому не имел такого успеха; а ирландские

контрабандисты были склонны думать только в краткосрочной перспективе и прибегать к

насильственным решениям. Когда возникла эта ситуация, между гангстерами разгорелась война,

общественное мнение стало выражать свое возмущение и власти были вынуждены вмешаться.

Как правило, однако, контрабандисты работали с одобрения общества, по крайней мере в городах.

Большинство мужчин в городах (но не женщин) были согласны с мнением Менкена, что Сухой

закон является делом «тупых болванов из скотоводческих штатов, которых разбирает злость от

того, что должны лакать сырой кукурузный самогон, в то время как городские хитрецы получают

хорошее вино и виски». «С философской точкой зрения, за этим законом мало что стоит, кроме

зависти дере-

Последняя Аркадия

245

венских дураков к городскому человеку, который живет гораздо лучше в этом мире» [23].

Заставить соблюдать закон в городах было невозможно, даже там где были мэры-реформаторы.

Генерал морской пехоты США Смедли Батлер, назначенный главой полиции в Филадельфии, при

«совершенно» новой администрации в 1924п, был вынужден отказаться меньше чем через два

года: работа, как он сказал, была просто «потерей времени». Политики обеих партий слабо

помогали властям. На конференции Демократической партии в Сан Франциско в 1920 г. они

весело выпивали первоклассное виски, доставленное бесплатно мэром, а республиканцы горько

сожалели о том, что на их конференции в 1924г. агенты Сухого закона, по словам Менкена,

«прижали город с крайней яростью». На огромных территориях большую часть времени закон

вообще не соблюдался. «Даже в самых отдаленных сельских районах, - утверждал Менкен, - нет

абсолютно ни одного места, где человек, если пожелает выпить спиртного, не будет в состоянии

его найти» [24].

Подобная картина бездействия наблюдалась в Норвегии, которая запретила употребление спирта и

крепленых вин в октябре 1919 г. через референдум с результатом пять к трем. Но у Норвегии

хватило ума отменить закон посредством еще одного референдума в 1926 г. [25] Америка

поддерживала Сухой закон в два раза дольше и результаты были намного серьезнее. Журналист

Уолтер Литгет, наверное самый большой специалист по этому вопросу, показал перед Судебной

комиссией палаты представителей в феврале 1930 г., что у него есть «целый воз сведений и

категорических фактов», показывающих, что «выпивается значительно большее количество

концентратов, чем до Сухого закона, причем... выпивается в более вредных условиях». В

Вашингтоне имелось 300 узаконенных пивных до Сухого закона: после принятия закона там было

700 нелегальных кабаков, снабжаемых 4000 контрабандистов. Полицейские данные показывали,

что за десятилетие задержанные за пьянство увеличились в три раза. В штате Массачузетс число

кабаков подскочило от 1000 законных до 4000 нелегальных, плюс еще 4000 в Бостоне;

«существуют по крайней мере 15 000 человек, которые на сегодняшний день не занимаются ничем

другим, кроме как нелегальной доставкой концентратов в город Бостон.» Канзас был первым

штатом, который стал «сухим»; был «сухим» полвека и все же не было «ни одного города в

Канзасе, где я не мог бы появиться совсем никого не зная и выпить спиртного, причем - очень

хороший напиток, через пятнадцать минут после своего прибытия». Все это стало возможным

благодаря повсеместной коррупции. Так, в Детройте уже существовало 20 тысяч нелегальных

пивных. Он продолжал:

«В ноябре прошлого года мое внимание привлекло бурное пиршество в одном из придорожных ресторанов Детройта, я

бы сказал, очень бурное пир-

246

СОВРЕМЕННОСТЬ

шество, для которого напитки были пожалованы одним из самых известных азартных игроков Детройта - Денн

Мэрфи, если вас интересует его имя; и в этом пьяном разгуле принимали участие губернатор Мичигана,

начальник детройтской полиции, начальник штатской полиции, политики, члены престижных клубов, азартные

игроки, преступники, контрабандисты. Все братались в духе совершеннейшего равенства под покровительством

бога Бакхуса, и я бы еще добавил, что там, на этой попойке, где потом появились голые пьяные танцовщицы,

присутствовали четверо судей Мичиганского округа... подобное лицемерие сегодня в нашей стране встречается на

каждом углу* [26].

Как упоминал Лиггет, несоблюдение Сухого закона создало огромные фонды, которые были

реинвестированы в другие формы преступности, такие как проституция, и главное, в азартные

игры, которые впервые были организованы на систематической и почти законной основе. Более

новые исследования подтвердили его мнение о том, что Сухой закон привел к качественному и,

как оказалось, постоянному изменению в масштабах и сложных структурах организованной

преступности в Америке. Обеспечение крупномасштабных поставок пива потребовало огромных

организационных усилий, которые вскоре были приложены и в других областях. В начале 20-х

годов синдикаты азарта впервые использовали телефонные станции для сбора ставок со всей

страны. Меяр Лански и Бенджамин Сигель приложили модель контрабанды спиртными напитками

для организации огромных общенациональных империй азарта Сухой закон оказался «взлетной

полосой» для большой преступности ь Америке, которая, разумеется, продолжалась и после того,

как Двадцать первая поправка, отменившая Сухой закон, была ратифицирована в декабре 1933 г. В

30-е годы организованная преступность уже созрела, и именно после 1944 г., например,

пустынный городок Лас Вегас превратился в мировую столицу азарта. Сухой закон вообще не

смог «американизировать» национальные меньшинства, а усиливал их обособленность, создавая

специфические модели преступности среди итальянцев, евреев, ирландцев и, не на последнем

месте среди чернокожих, где в начале 20-х годов карибские негры ввели «игру чисел» и другие