Джонсон Пол. Современность. Мир с двадцатых по девяностые годы. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

Германцы уже предлагали, чтобы французско-германская граница была гарантирована, и

Британия поддержала их. Французы ответили, что в таком случае Британия должна согласиться

гарантировать также и восточные границы Германии с союзниками Франции; Польшей и Чехосло-

вакией. Но британский министр иностранных дел, сэр Остин Чембер-лен, отказал, написав

заместителю министра Форин Оффис сэру Эру Кроу (16 февраля 1925), что Британия не могла бы

гарантировать Польский коридор, «за который никакое британское правительство никогда не

захочет и никогда не будет рисковать жизнью хотя бы и одного британского гренадера» [31].

Никакого Умереть за Данциг?\

Отсюда и договор в Локарно (1925), который, с одной стороны, отказал Франции в праве

сдерживать Германию силой, а с другой стороны, не дал гарантий ее системе оборонительных

союзов. Все, что было достигнуто этим договором, это демилитаризация Рейнланда и

предоставление Британии и Франции права вмешаться силой, если Германия попытается

восстановить там свой полный суверенитет. Это, однако, было блефом. Хотя Чемберлен хвастался

перед Имперской конференцией в 1926 г. тем, что настоящая оборона нашей страны... сейчас уже

не на Канале (Ламанше - прим.пер.)..., а на Рейне», британские начальники штабов неофициально

подчеркивали, что не имеют военных средств, чтобы подкрепить гарантию [32]. Два года спустя

начальник Имперского генерального штаба подал в правительство памятную записку,

указывающую на то, что общая сила Германии, включая запасных военных, составляла не 100-

тысячную армию, разрешенную Версалем, а 2-х миллионное войско [33]. Французское

Министерство войны дало ту же оценку. До 1928 г. Пуанкаре оставил «передовую» идею о

стратегической границе на Рейне и возвратился к чисто оборонительной политике: эксперты уже

начали работу по проекту, который станет известным как линия Мажино,

А что же стало со «страной 100 миллионов» Пуанкаре - имперским видением, которое Г.Дж.Уэллс

назвал «развитием «черной Франции»? [34] Могла ли эта империя компенсировать французскую

слабость в Европе? Морис Барэ, интеллектуал, помогший сплочению правой коалиции,

выигравшей выборы в 1919г., писал; «Человек почти склонен поблагодарить германцев за то, что

они открывают глаза всему миру на колониальные вопросы.» Парламент 1919 г. был известен как

Палата синих горизонтов

* из-за цвета армейских униформ и его империалистических

стремлений. Альбер Сарро, министр колоний, выдвинул в апреле 1921 г, грандиозный план

превращения Франс д'Утр мер

Mourir pour Dantzig?, Marcel Deal

«Chambre blue horizon»

France d'Outre-mer - заморской Франции

174

СОВРЕМЕННОСТЬ

экономическую опору ля Мер-патри™ [35]. Но для осуществления этой мечты необходимы были одна

или две предпосылки. Первой, и наиболее важной, были деньги для инвестиций. Французы надеялись

их получить, согласно тайному соглашению Сайкса-Пико, из военной добычи -«большей, чем Сирия»,

включающей в себя, и Мосульские нефтяные месторождения. Но в свалке после окончания войны

Британия вместе со своими Хашемитскими военными протеже отказала ей в этом, Все, что Франция

получила, - это Ливан, где она являлась традиционным покровителем христианской маронитской

общности, и западная Сирия, где не было нефти, но было много яростных арабских националистов. С

одним Ливаном она выиграла бы больше. В Сирии французский мандат был полным провалом,

вызвавшим настоящее массовое восстание, погашенное огромной военной ценой, и завершившееся в

1925 г. приказом французского Верховного комиссара об обстреле Дамаска тяжелой артиллерией [36].

Раздел Ближнего востока остался гнойным нарывом между Францией и ее главным союзником

Британией, приведшим к настоящим сражениям между ними в 3940-1941 г.г. Франция так и не смогла

получить ни одного франка от этой области.

В результате этого на план Сарро денег не оказалось. Французские колонии в Черной Африке после

1870 года были приобретены не по экономическим причинам, а для престижа: чтобы держать занятой

армию и окрасить карту в синий цвет. В одном законе от 1900 г. говорилось. что каждая колония

должна оплачивать свое содержание. В Западной (1904) и Экваториальной Африке (1910)

организовалась федерация, но общее население в этих двух обширных областях было меньше, чем в

Британской Нигерии. Любой бы согласился, что в интересах экономики, необходимо было связать их с

французскими североафриканскими территориями. В 1923 г. Ке д'Орсз и министерства войны и

колоний пришли к общему убеждению, что строительство транссахарской железной дороги абсолютно

«необходимо». Однако, денег не было. Даже техническое обследование осуществляется только в 1928

г. Железная дорога осталась непостроенной. Большая часть денег ушла в заморские территории

Франции. С 1914 по 1940 г.г. инвестиции возросли в четыре раза, тогда как доля империи во всех

французских инвестициях возросла с 9 до 45 процентов. Но почти все это ушло в арабские территории

Франции, а львиную долю получил Алжир. В 1937 г. внешняя торговля французско-арабских земель

составила более 15 миллиардов франков, что было в четыре раза больше, чем в Западной и

Экваториальной Африке [37].

Второй предпосылкой был такой вид предоставления власти, при котором жители «страны со 100

миллионами» радовались бы одина-

la Mere-patrie - Родина-мать

Упадок законности

175

ковым правам. Но для этого не было никаких шансов. В 1919 г. на переговорах о Парижском договоре

Хо Ши Мин представил от имени ана-митов" программу из восьми пунктов, касающуюся не

самоопределения, а гражданских прав, таких, каких имели Франция как метрополия и поселенцы. Это

ни к чему не привело. Индокитай имел самую плохую систему, принудительного труда в мире, а

уничтожительная для местных жителей система налогов включала в себя старую габеллу или соляной

налог. Как сказал Хо Ши Мин, Франция принесла Индокитаю не прогресс, а средневековье,

символизируемое габеллой: «Налоги, принудительный труд, эксплуатация, - говорил он в 1924 г., - это

обобщение нашей цивилизации» [38]. В Индокитае было столько чиновников (5000), сколько во всей

Британской Индии, с населением в пятнадцать раз большим, и они действовали совместно с

французскими колониальными плантаторами. Никто из них не потерпел бы делегирования власти или

реформы. Когда в 1927 г. прогрессивный французский генерал-губернатор Александр Варенн пытался

упразднить принудительный неоплачиваемый труд, они выступили против него и добились его отзыва.

В 1930 г. только в Индокитае были произведены около 700 дисциплинарных казней. Если бы Ганди

попытался оказать свое пассивное сопротивление здесь, писал Хо Ши Мин, то «он давно бы вознесся

на небо» [39]. В Северной Африке было не лучше, а в некотором отношении даже хуже. Теоретически

Алжир управлялся как метрополия, но на практике там имелись отдельные избирательные коллегии

для французов и арабов. Это провалило послевоенные реформы Клемансо в 1919 г., а также и все

последующие. Французские поселенцы избирали своих депутатов в парламент в Париж, и это

придавало им вес, невиданный в Британской империи. В 1936 г. колониальные депутаты провалили

законопроект Народного фронта, по которому 20 000 мусульман смогли бы получить полноценное

гражданство. Маршал Лиоти, французский генерал-губернатор Марокко, писал про колониальных, что

они «во всех отношениях злы как боши

и напичканы теми же представлениями о низших расах,

предназ-наченых быть эксплуатированными» [40]. В Марокко он делал все возможное, чтобы держать

их в стороне. Но это было трудно^. В Марокко французский фермер имел такой же жизненный

стандарт, как и фермер на американском Среднем востоке. Все европейцы имели гам реальные доходы

на одну треть выше, чем во Франции, и в восемь раз выше, чем у мусульман. Более того,

добронамеренный деспотизм Лиоти, задуманный как защита мусульман от французской коррупции,

практически подвергал их местной коррупции в самом неприглядном виде. Он управлял с помо-

Анам - древнее королевство на Индокитайском полуострове Baches - французская презрительная кличка германцев

СОВРЕМЕННОСТЬ

щью каидов, которые покупали должности налоговых чиновников я судей, залезая таким образом в

долги, и поэтому старались выжимать из своих подданных последнее, чтобы платить проценты. После

смерти Ли-оти в 1934 г. система быстро распалась. Самый главный из всех каидов, пресловутый Эль

Глави, паша Марракеша, заправлял империей рэкета и монополий от пустыни до гор, включая {в т.ч.}

контроль над 27 тысячами проституток Марракеша, обслуживавших'всю Западную Сахару [41]. В на-

иболее важной области - образовании, успехи были совсем незначительными. Французские чиновники

были слишком многочисленны - 15 тысяч, в три раза больше, чем индийская администрация, и все

тряслись за свои места и старались, по возможности, сделать свою службу наследственной. Поэтому в

1940г. еще только 3 процента марокканцев ходили в школу и даже в 1958г. только 1500 получили

среднее образование, В 1952 г. имелось только двадцать пять марокканских врачей, из которых

четырнадцать из еврейской общности.

Не то, чтобы французы не имели расовых предрассудков. Париж всегда приветствовал evo/wes

. В

1919 г. старые утвержденные «Четыре общности» из Западной Африки избрали в Палату одного

черного депутата, Блеза Диана. Два года спустя книга Рене Марана Батуала, раскрывавшая суть

колониализма с точки зрения черного человека, получила награду «Гонкур». Но книга была запрещена

во всех французских африканских территориях. Умные негры научились писать на превосходном

французском языке, но попадая в Париж, они желали там остаться. В 30-е годы Леопольд Сенгор,

позднее ставший президентом Сенегала, чувствовал себя настолько своим в нравокатолических кругах,

что стал монархистом [42]. В то время для него не намечалось будущего в Африке. До 1936 г. только

2000 негров имели французское гражданство. За исключением ветеранов войн к правительственных

чиновников огромное большинство черных африканцев считались индиженат

и подлежали

дисциплинарному правосудию, коллективному наказанию и, прежде всего, принудительному труду.

Уфуе-Боани, ставший позднее президентом Кот д'Ивуара, описывал трудовые команды, как «скелеты,

покрытые ранами». Губернатор французской Экваториальной Африки Ан-тонелли признавал, что

строительство железной дороги Конго-Океан в 1926 г. «потребует 10 000 жертв»; при строительстве,

фактически, погибло еще больше [43]. Черные африканцы голосовали своими ногами, убегая в

соседние британские колонии, чтобы спастись от травли.

Некоторые французы, имевшие большой опыт в колониальных делах, замечали появившиеся

предзнаменования. Лиоти предупреждал в

эволюировавших (фр.)

Indigenat - туземцы (фр.)

Упадок законности

177

1921 г.: «Пришло время осуществить радикальное изменение курса по отношению к местному

населению и участию мусульман в государственных делах» [44]. Сам Сарро утверждал, что

европейская «гражданская война» 1914-1918 г.г. ослабила позиции белых. «В сознании других рас, -

писал он в 1931 г., - война наносит ужасный удар образу цивилизации, о которой европейцы с

гордостью претендуют, что она у них является наивысшей ценностью, но во имя которой четыре года

жестоко истребляли друг друга,» Имея ввиду Японию, он добавлял: «Давно стало банальностью

противопоставлять европейскому величию азиатский упадок. Сейчас контраст выглядит наоборот»

[45]. Независимо от этого, практически ничего не делалось для расширения опоры французской власти.

Когда правительство Народного фронта Леона Блюма предложило свой реформаторский план о

предоставлении гражданства 25 000 алжирцам, лидер умеренных алжирцев Ферхат Аббас воскликнул

«Франция ~ это л/» Морис Виолетт, либеральный генерал-губернатор Алжира, а позднее депутат, один

из приверженцев реформы, предупреждал Палату: «Когда мусульмане протестуют, вы возмущаетесь.

Когда они одобряют, вы их подозреваете. Когда они молчат, вы боитесь. Господа, эти люди не имеют

политического государства. Они даже не хотят своего религиозного государства. Все, что они хотят,

это быть принятыми в вашем. Если вы им в этом откажете, то будьте внимательны, как бы они скоро не

создали своего» [46]. Но проект реформы

был похоронен.

Действительно, колониализм содержал в себе слишком много нерешенных противоречий, чтобы

считаться источником силы. Иногда в нем видели то, чем он частично был - выражение европейской

власти. Так, в тридцатые годы, Сарро, испуганный растущей коммунистической подрывной

деятельностью в Африке, предложил создать единый Европейский фронт, включающий в себя Итилию

и, даже, Германию, для того, чтобы вернуть себе обратно колонии. Но с приближением войны

французы снова начали видеть в своей империи средство для борьбы с европейскими врагами, вновь

поднимая лозунг «110-миллионная Фран

-ция может противостоять Германии!» В 1939 г. бывший

секретарь Клемансо Жорж Мандель, когда-то ходивший в антиколониалистах, но в тот момент

являвшийся министром колоний, хвастался, что может сознать 2 миллиона черных и арабских солдат.

Эти две линии мышления в долгосрочной перспективе взаимно исключались. Если бы Европа ис-

пользовала цветнокожих, чтобы вести гражданские войны, то она не была бы в состоянии

поддерживать свое континентальное расовое превосходство.

Но это было только одним примером неразберихи, которая от начала и до конца, продолжаясь и ныне,

охватывала всю тему империи-

СОВРЕМЕННОСТЬ

Упадок законности

179

лизма и колониальных империй. Чьим целям они служили? См/ Ьопо? Кю выигрывал и кто страдал? Как

говорил^Ленин «кто что кому делаем?» Согласия никогда не было. Лорд Шельборн, государственный дея-

тель восемнадцатого века, который глубокомысленно рассуждал но этому вопросу, сформулировал

политику таким образом: «Англия предпочитает, где это возможно, торговлю без господства, но принимает

торговлю с господством, если это необходимо» [47]. Такие классические экономисты, как Адам Смит,

Бентам и Рикардо, видели колонии как порочное оправдание упражнения молополии и, поэтому,

противоречившими общему экономическому интересу [48]. Эдуард Гиббон Уейкфи-льд и своей книге

Взгляд на искусство колонизации

* (1849) считал, что ее целью было обеспечение жизненного пространства

для перенаселенной Европы. Такими, вероятно, были и взгляды самого крупного из всех колонизаторов

Сесиля Роудза - без нее безработные разрушили бы общественный порядок: «Империя... - это прозаический

вопрос: если вы хотите избежать гражданской войны, го должны стать империалистами» [49]. С другой

стороны, такие протекционисты, как Джо Чемберлен, утверждали, что колонии существуют, чтобы

обеспечить безопасные средства для экспорта, т.е. возвращение к доиндустриальному меркантилизму.

Именно Роберт Торренс в Колонизации Южной Австралии

* (1X35) первый высказал мысль о том, что

колонии прежде ясен» должны рассматриваться как место инвестирования капитала. Представление об

излишке капитала подхватил Джон Стюарт Милль; «В сегодняшнем сос-юянии мира колонизация является

наилучшим деловым начинанием, которое может "осуществить капитал старой и богатой страны» [50]. Это

•кжжс являлось взглядом французских колонизаторов-практиков вроде Жюля Ферри, и их теоретиков вроде

Поля Леруа-Болю,.хотя книга последнею из них О колонизации" (1874) предлагала следующие категорий:

колония для поселения (эмиграция и капитал вместе), колония для эксплуатации (только экспорт капитала) и

колонии смешанного типа. Немецкий теоретик Густав Шмеллср утверждал, что массовая эмиграция из

Европы является неизбежной и что колонизация, в противоположность трансатлантическому заселению,

гораздо более предпочтительна, гак как она не предусматривает выхода капитала из-под контроля мет-

рополии. Все эти писатели и практики рассматривали процесс как преднамеренный, систематический и,

прежде всего, рациональный. Большинство считало его добронамеренным и полезным для всех затронутых

View oj (he Art of Colonization The Colonization of South Australia DC la Colonization

сторон, включительно и для местных народов. Действительно, лорд Лу-гард, создатель британской Западной

Африки, понимал, что Европа имела не только интерес, но и моральное обязательство сделать свои

финансовые ресурсы доступными для всего мира.

Однако, в 1902 г. довод экспорта капиталов превратился в теорию заговора, предложенную Дж.А.Хобсоном,

интеллектуалом из Хэмпстеда, классическим гимназическим учителем и журналистом в Манчестер

Гардиан. Идеи Хобсона будут иметь сильный отзвук в двадцатом веке. В 1889г. он создал теорию

недостаточного потребления: промышленность производит слишком много, богатые не могут потребить

всего, бедные не могут этого себе позволить, поэтому капитал надо экспортировать. Позднее Кейнс признал,

что теория Хобсона оказала решающее влияние на его Общую теорию занятости, процентов и денег

(1936), а решения Хобсона - крутой прогрессивный налог, широкие социальные' услуги и национализация -

стали традиционной мудростью западноевропейских социал-демократов. Но Хобсон был и антисемитом, и в

1890-е годы он был настолько рассержен «потасовкой» из-за Африки, насильственным отзывом концессий

из Китая и, прежде всего, событиями, приведшими к Бурской войне, что написал дикую книгу Империализм

(1902), в которой этот процесс был представлен как согласованный и умышленный злонамеренный акт

«финансового капитала», чисто еврейский по характеру. Империализм был прямым последствием недоста-

точного потребления и необходимость экспорта капитала диктовалась обеспечением более высоких

прибылей. В двух ключевых главах «Паразиты» и «Основной экономический корень империализма» он

представил теорию о заговоре с помощью высокоморальных и эмоциональных терминов, утверждая, что

единственными людьми, которые выигрывали от наличия империй, были «финансовые капиталисты»:

туземцы страдают, колонизирующие нации, в целом, также страдают и, как Бурская война была заговором

для захвата контроля над золотыми рудниками в Ранде, так и практика империализма, и особенно

конкурентного империализма, приведет к разжиганию войн [51].

Практическое понятие империализма вошло в общественно-экономический словарь только около 1900г.

Книга Хобсона, которая определяла империализм как «использование государственного механизма в

частных интересах, в основном, капиталистами, для обеспечения экономических приобретений вне страны»

[52], моментально сделала идею злонамеренного заговора чрезвычайно привлекательной для марксистов и

других детерминистов [53]. Австрийские экономисты Отто Бауэр и Рудольф Гильфердинг утверждали в

1910 г., что империализм делает войну

(icneral Theory of Employment Interest and Money

180

СОВРЕМЕННОСТЬ

абсолютно неизбежной. В 1916 г. Ленин поставил крышу над этим шатким строением, издав свою

книгу Империализм как высшая стадия капитализма, которая гладко встроила это понятие в основную

конструкцию марксистской теории. До этого момента к колониальным империям подходили в

эмпирическом духе. О колониях судили по их заслугам. Колониальные силы были

доброжелательными, или эксплуататорами, или чем-то средним. Считалось, что сам процесс нес

преимущества и недостатки всем причастным странам и что он, прежде всего, был сложным и

изменчивым. Сейчас он был сведен к упрощенным лозунгам, как в экономических, так и в моральных

понятиях, и был заклеймен всюду и навсегда как неисправимое зло. Процесс, с помощью которого эта

грубая и неправдоподобная теория стала традиционной сентенцией для большей части человечества

полвека спустя после Версальского договора, был одной из центральных тенденций развития в

современных условиях, уступающей по важности только распространению политического насилия.

Действительная историческая и экономическая реальность не подходила ни к одной из теорий и, менее

всего, к теории Хобсона-Ленина. Если империи создавались из-за сверхнакоплений и недостаточного

потребления, если они представляли собой последнюю стадию капитализма, то как мы могли бы

объяснить древние империи? Иосиф Шум-петер, книга которого Zur Soziologie des

Imperial!smits(Империализм и общественные классы - прим. авт.) вышла в Германии в 1919 г., был

ближе к истине, утверждал, что современный империализм являлся «атавистическим». Капитализм,

подчеркивал он, обыкновенно процветает в условиях мира и свободной торговли, а не в условиях

войны и протекционизма. Колонии часто демонстрировали «бесцельную склонность... к

неограниченному расширению границ». Вероятно, они приобретались на определенном критическом

этапе национального и социального развития, отражающем реальные или воображаемые интересы

управляющего класса [54]. Но и это было очень поверхностным утверждением. В сущности, рост

Японской империи (как увидим далее) больше всего приближался к модели преднамеренного и

желанного всемогущей управляющей верхушкой развития. Но японская модель почти не упоминалась

европейскими теоретиками. Во всяком случае, японская экспансия часто диктовалась местными

агрессивными военноначальника-ми, которые превышали или даже нарушали приказы управляющей

группы. Это было и французской моделью. Алжир был захвачен в результате неподчинения армии; в

Индокитай вошли самонадеянные флотские командиры; именно морские военные ангажировали

Францию в Западной Африке [55]. В известном смысле Французская империя могла бы

рассматриваться как гигантская система развлечений на открытом воздухе для армейских офицеров.

Она была предназначена для того,

Упадок законности

181

чтобы найти им работу. То, чем они фактически занимались, имело весьма слабое отношение к тому,

чего управляющая верхушка желала или решала. Французское правительство не спрашивали о

Фашода, протекторате над Марокко, или о кризисе в 1911 г. Парламент никогда по-настоящему не

управлял империей ни на каком из этапов ее существования. Жюль Ферри, вероятно, был близок к

истине, описывая имперскую возню как «гигантские скачки с препятствиями к неизвестному» [56].

Говорили, что Бисмарк подталкивал Францию вести гонку, чтобы она забыла про аннексированные им

Эльзас и Лотарингию. Если это было так, то он серьезно ошибался. Вне армии Черная Африка не

интересовала почти никого из французов. Как говорил Дерулед

: «Я потерял двух сестер, а Вы мне

предлагаете двадцать горничных» [57].

Существовали и другие многочисленные аномалии, которые не укладывались в схему Хобсона-Ленина.

Почему в Латинской Америке фаза капиталистической инвестиции следовала, а не предваряла испанс-

кий колониализм? Почему на этой огромной территории капиталисты были в союзе с политическими

освободителями? При этом, некоторые из самих же «эксплуатированных» или колонизированных

государств являлись остатками империй. Китай был созданием целого ряда императорских династий

без какого-либо благоволения «финансового капитала». Индия была продуктом монгольского

империализма. Турция расширилась из оттоманской Анатолии. Египет был старым имперским го-

сударством, которое после отделения от Турции опять пыталось стать таковым с Суданом.

Существовало полдюжины туземных империй к югу от Сахары, управляемые группами и движениями

такими, как «Ашанти», «Фулани», «Борну», «Аль-Хаджи Умар», «Фута Того». Эфиопия была

империей, соперничавшей европейским империям в Африканском роге, прежде чем она уступила

одной из них в 1935 г. Бирма была тоже своего рода империей. Персия, как и Китай, представляла

собой уцелевшую древнюю империю. Сам колониализм создавал империи такого аномальногр типа,

Конго (позднее Заир) было собрано из кусочков Берлинской конференцией 1884-1885 г,г. и пережило

деколонизацию, не используя никакого фактора, о котором в теории говорилось, что он создает

империи. Так было и с Индонезией, продуктом голландской аккуратности, собранной из десятков

совершенно различных территорий. Теория заговора не пролила свет ни на один из этих случаев [58].

Решающим, однако, было то, что теория провалилась уже в самой своей сердцевине - необходимости

обеспечения колониям территорий

" Paul Deroulede (1846-1914) - французский националистический писатель и политик. Сооснователь «Союза патриотов»

(1882); был приговорен к изгнанию за попытку государственного переворота в 1899г.

182

СОВРЕМЕННОСТЬ

для получения высокой нормы прибыли для вложенного капитала. Действительно, чем ближе мы изучаем

действительные факты, тем яснее становится то, что любое понятие «финансового капитала», отчаянно

ищущего колонии как мест для инвестиций своих огромных излишков капитала, абсурдно. Такого понятия,

как «излишки» капитала, не существовало. Инвестиционный капитал всегда было трудно найти, особенно в

колониях. Тропики не приносили высоких доходов до самого конца эры колониализма. Было только

несколько успешных примеров. В Западной Африке «Левер Бразерс» сделали огромные инвестиции в

коммуникации, общественные службы и плантации, в которых до 50-х годов были заняты 40 000

африканцев; компания имела 350 000 гектаров, а активно разрабатывала 60 000 [59]. В Малае, чей каучук и

олово делали ее, вероятно, самой богатой колонией в период между войнами, тоже имелись значительные

инвестиции. Капитал не следовал за государственным флагом. Англичане были так же склонны вкладывать

свои деньги в независимые латиноамериканские государства, как и в британские колонии. Впрочем, деньги

часто терялись. Аргентина, которая привлекала больше британских денег; чем любая другая «развивающая-

ся» территория, дала ужасный урок всем инвесторам во время своего финансового кризиса в 1890-1891 г.г.

Если рассматривать весь девятнадцатый век, то британские инвесторы потерпели в Аргентине большие

потери [60]. Германцы и итальянцы сильнее других желали иметь колонии, но неохотно вкладывали в них

деньги. Французы предпочитали Россию или голландскиt Восточные Индии перед своими «двадцатые

горничными». Англичане 1акже предпочитали Яву и Суматру перед своими бесчисленными африканскими

территориями. [61]. Теория заговора требовала существования небольшого количества умных людей,

которые производили бы рациональную оценку и координировали свои усилия. В сущности, количество

инвесторов, даже если взять только Британию и Франции, было велико, а их поведение - эмоциональным и

непоследовательным; они были плохо информированы и страдали от предрассудков. Лондонское Сити не

было в состоянии планировать что-либо, не говоря уж о всемирном заговоре; оно просто следовало тому,

что считало (часто ошибочно) своими каждодневными интересами [62]. Наиболее постоянной

характеристикой европейских инвесторов во время всего колониального периода было невежество,

основанное на лени. Если инвесторы не имели согласованной и договоренной, не говоря уже о

конспиративной, цели, то и колониальным администраторам не все было ясно. В девятнадцатом веке в духе

реформ просвещения Маколея в Индии целью колониального управления, как обычно считали, было

создание подобия европейцев. Между войнами это представление быстро исчезло, оставляя за собой

путаницу. Так называемая по-

Упадок законности

183

литика «двойного мандата», выдвинутая лордом Лугардом в 20-е годы и почти неотличимая от целей Лиоти

в Марокко, пыталась сохранить местные способы управления и дать приоритет туземным интересам.

Задачей Британии, писал Лугард, было «толкать торговый и индустриальный прогресс Африки, не обращая

особого внимания на нашу собственную материальную выгоду [63]. Этот элемент альтруизма постепенно

усиливался, но он существовал вместе с другими целями: военной стратегией, эмиграцией, защитой

интересов поселенцев, национальным престижем, национальной экономической политикой (включая

таможенные налоги), которые различались в соответствии с естеством колоний и колониальной системы,и

часто не согласовывались с интересами туземцев и, в сущности, между собой. Типичной колонии не

существовало. Многие колониальные территории в юридическом смысле вообще не были колониями, а

протекторатами - подмандатными, подопечными федерациям королевств и княжеств, или квазисуверенными

государствами, как Египет или государства Персидского залива (включительно, и сама Персия).

Существовало около двадцати различных проготипов. Некоторые колонии, особенно в Западной Африке,

содержали две или более административных единиц, представляющих собой последовательные

археологические пласты западного проникновения. В этих обстоятельствах ведение последовательной

колониальной политики с ясными долгосрочными целями было невозможным. Этого не делала ни одна

империя.

Следовательно, не могла существовать балансовая ведомость колониализма ни между войнами, ни на каком-

либо другом этапе. В общем, политика должна была бы обеспечить основную инфраструктуру внешней

обороны, внутренней безопасности, основные дороги и общественное здравоохранение, а остальное

предоставить частной инициативе. Целями правительства должны были быть эффективность,

беспристрастность, неподкупность и невмешательство. Иногда правительство считало себя обязанным

двигать экономику - так действовала Италия в Сомали и Ливии с очевидным отсутствием .успеха [64]. Ему

обыкновенно приходилось поддерживать в колониях более широкий государственный сектор, чем у себя

дома. Так, например, Британия стимулировала модернизацию и расширение сельского хозяйства и

управляла службами здравоохранения во всех королевских колониях и эксплуатировала государственные

железные дороги во всех африканских территориях на юге от Сахары (кроме Родезии и Ньясалэнда). Но все

это демонстрировало нехватку, а не избыток капитала. Правительство делало это из чувства долга, а не по

желанию; оно вписывалось в статью расходов бухгалтерии.

Колониальные правительства делали мало лля развития индустрии, но они также не ограничивали ее

нарочно. Обыкновенно, стимулы

184

СОВРЕМЕННОСТЬ

лля инвестиций были слабыми, при этом главными препятствиями были недостаток

квалифицированной рабочей" силы и отсутствие хороших местных рынков. Там, где условия были

благоприятными, такими, как в Бельгийском Конго, индустрия развилась и между войнами, хотя

деньги, в основном, шли не из Бельгии, а из иностранных источников и филиалов иностранных

компаний - еще один удар по теории заговора. Дакар во французской Западной Африке был точкой

роста именно по такой же причине. Идея, что колониализм как таковой останавливал развитие местной

индустрии, спотыкалась на том простом факте, что фритредер-ские

" Британия, Бельгия и Голландия

преследовали диаметрально противоположную политику протекционистским Франции, Италии, Пор-

тугалии и Америке.

С 1923 г. и до настоящего момента и, особенно, после 1932 г. англичане нарушали свои собственные

правила свободной торговли, чтобы развить индийскую индустрию. Именно вицекороль лорд Керзон

убедил хлопкового магната, парса

Дж.Н.Тата, основать индийскую индустрию стали и чугуна, для

которых англичане обеспечивали защитные пошлины. В 1945 г. Индия производила 1,15 миллионов

тонн в год и индийские производители практически монополизировали рынок. Таким же образом

обстояли дела с хлопком и джутом: там, где условия были привлекательными для промышленности,

индийцы, реально, и сами могли собирать капитал, а англичане только обеспечивали им протекцию.

К началу своей независимости Индия имела большой промышленный сектор, в котором индийские

фирмы держали 83 процента банковского дела, 60 процентов импорта-экспорта и поставляли 60

процентов потребительских товаров [65] Однако, было очень сомнительно, что развитие местной

индустрии за таможенным барьером работало на пользу всего населения колонии, Вообще, как этого

можно было ожидать, жители «фритредерских» империй радовались более высокому стандарту по

сравнению с другими. Индия и Пакистан после получения независимости проводили

ультрапротекцконистскую политику с защитными уровнями соответственное 313 и 271 процентов, и

это было одной из причин того, что у них жизненный стандарт повышался гораздо медленнее, чем в

условиях рыночной экономики Восточной Азии [66].

В целом, колониальные страны лучше всего служили интересам местных жителей тогда, когда

позволяли рыночным силам доминировать над ограничительной политикой, даже если она и была

доброна-

-* Free-trade (свободная торговля) - политика невмешательства государства в торговлю, противоположная

протекционизму

'" парсы - религиозная группа в Индии, потомки персидских поселенцев с VIII века

Упадок законности

185

меренной. Это обычно вело к переходу от натурального сельского хозяйства к крупномасштабному

производству товарных культур на экс-порт. Эта так называемая «деформация» колониальных

экономик в интересах метрополии или мирового рынка было основой обвинения в том, что территории

просто «эксплуатировались». Утверждалось, что колонии становились беднее, чем были, что их

«естественные» экономики разрушались и что они вступали в болезненную фазу, называемую

«неразвитость» [67]. К сожалению, статистических доказательств в подтверждение или отрицание этой

теорий rtpoe'fo не существовало. Книга Манго Парка Путешествия во внутренние области Африки™

(1799) не создавала образа сельской Аркадии, где избегали стремления к обогащению; совсем

наоборот: независимые вожди были не только своего рода мелкими империалистами, но к тому же и

исключительно алчными. Они всегда переходили к выращиванию товарных культур, когда находили

рынок. В сущности выбора не было, так как рост населения делал натуральное земледелие

безнадежным.

Точка зрения, что индустриализация, в отличие от производства сырья, была единственным путем к

высокому жизненному стандарту, опровергалась опытом таких бывших колоний, как Австралия, Новая

Зеландия, большая часть Канады и Средний Восток США, где экспорт мяса, шерсти, зерна, молочных

продуктов и минералов привел к созданию самых процветающих в мире стран. Может быть было

важным то, что в постколониальный период ни одно из новых независимых государств не пыталось

заменить их другими формами земледелия. Даже наоборот, нее старались улучшить свой

доходоносный экспортный потенциал, обыкновенно для того, чтобы финансировать свое

индустриальное развитие - то, что старались делать большинство колониальных правительств в

последние фазы эпохи. Крупномасштабное тропическое земледелие редко приносило большую и

никогда - легкую прибыль. Анализ экспортных цен на кофе, какао, арахис, хлопок, пальмовое масло,

рис, гуммиарабик, орехи и капок''

во французских западноафриканских территориях в период

последней фазы колониального господства (1953) показывал, что прибыль была невелика и зависела, в

основном, от транспортной системы [68]. Утверждение, что передовые государства якобы

организовывали прогрессивное ухудшение условий торговли для того, чтобы поддерживать низкие

цены на сырье, не согласуется со статистическими доказательствами и является другой стороной

теории заговора.

Худшими сторонами междувоенного колониализма были принудительный труд и раздел земли по

расовому признаку. Это произошло

Travels in the Districts of Africa растительный пух

Х6

СОВРЕМЕННОСТЬ

следующим образом. Африканская земля могла бы стать производительной и отойти от натурального

земледелия, только имея достаточно рабочих рук и ограниченный рабочий день в европейском стиле. В до-

колониальной Африке решением вопроса было рабство. Более прогрессивные колониальные силы как

Британия и, в меньшей степени, Франция, были готовы отменить его. Англичане предпочитали заставлять

африканцев выходить на рынок труда с помощью налогов, а также импортировали рабочую силу по

договорам. Это был самый прос-юи выход. Управляя мировой империей, в которой рабочая сила, также, как

и товары, могла свободно передвигаться, они стимулировали индийцев работать в Бирме, Малае, на

тихоокеанских островах, Цейлоне и в Южной, Центральной и Восточной Африке и, даже, в Центральной и

Южной Америке; а китайцев - работать в Юговосточной Азии, Южной Африке и Австралии. Они также

вызвали большие внутренние перемещения в Африке, как голландцы - в Индонезии, заставляя яванцев

работать на других островах. Результатом было появление большого числа неразрешимых расовых и

общинных проблем (или, в случае с Индонезией, яванского империализма), существующих и поныне.

Голландцы также восприняли так называемую «систему куль-ivp», которая заставляла жителей производить,

требуя оплаты в натуре, а само государство являлось главным собственником и нредскпш-гелем плантации.

Система культур была введена Леопольдом 11, создателем Бельгийского Конго, и стала основой тамошней

'экономики, а бельгийцы, кроме того, заставляли вождей поставлять «добровольцев», которые подписывали

долгосрочные договоры, Французы и португальцы дошли до крайности в использовании принудительного

труда вместо налогов.

Самые тяжелые случаи такого принуждения отмечены в Порту-1альской Африке и Конго. Они, в основном,

прекратились к 1914 г. после раскрытий, сделанных в материалах британских журналистов и консульских

служащих. Принудительный труд существовал в некоторых формах еще до конца 40-х годов [71]. Однако,

его масштабы были незначительными. Даже до сравнительно недавнего времени, огромное большинство

африканцев оставалось неликом вне денежной оплаты за фуд. До 50-х годов из 170 миллионов африканцев,

проживавших южнее Сахары, только 8 миллионов работали 'за зарплату в какое-либо время года [72]. Там,

где зарплата была большой, африканцы работали охотно: золотые рудники в Ранде никогда не имели

проблем с обеспечением рабочих рук со дня своего основания и до настоящего времени. Никто из тех, кто

действительно работал в Африке, был ли он белым или черным, не верил мифу об излишке капитала.

Таковой существовал только и Х'шпстсде и кафетериях Левого берега [Сены].

Упадок законности

187

Самой большой ошибкой, допущенной колониальными силами и имевшей политические, моральные, а

также и экономические последствия, был их отказ включить землю в рыночную систему. При этом они

следовали процедурам, разработанным в семнадцатом веке в британских колониях Америки и

предназначенных для развития Среднего Запада и Запада Америки (ценой уничтожения местных индейцев),

и усовершенствованным на чисто расовой основе в Южной Африке. Они использовали методы социальной

инженерии и таким образом подрывали принцип индивидуализма, заложенный в основу иудейско-

христианской этики. К 1931 г. в Южной Африке около 1,8 миллионов европейцев имели «резервации»,

площадью 440 000 кв.миль, в то время, как 6 миллионам африканцев выделялось только 34 000 кв.мили. В

Южной Родезии Закон о распределении земли от 1930 г. давал европейцам, уже владеющим 30 миллионами

акров, право закупить еще 34 миллионов акров королевских земель, в то время, как африканцы, имевшие

резервации в 21 миллион акров, имели доступ только еще к 7 миллионам. В Северной Родезии белые уже

имели в своей исключительной собственности 9 миллионов акров. В Кении эта преднамеренная деформация

свободного рынка земли была особенно позорной, после того, как в 1923 г. герцог Девоншира, будучи

министром колоний, объявил в «Девонширской декларации»: «Кения, прежде всего, африканская

территория... Интересы местных африканцев должны стоять над всем.». Несмотря на это, преднамеренно

применив методы социальной инженерии, Белое плато было очищено от племени кикую, чтобы освободить

путь белым фермерам. В 30-е годы Кения имела 53 000 кв.миль резерваций для африканцев, 16 700 кв.милъ

были выделены для европейцев и 99 000 кв.миль составляли королевские земли, которые правительство

могло распределять произвольно по политическим критериям. Эту систему было невозможно защищать. В

сущности, она оправдывалась только тем доводом, что проведение расовых границ было, якобы,

необходимым для успешного земледелия. Этот аргумент сам по себе был ложным (как показали пос-

ледующие события в Кении) и противоречил общим принципам свободного рынка, на которых была создана

Британская империя.

Разумеется,, применение социальной инженерии, к которой сводилось расово детерминированное

распределение земли, было грубой реакцией поселенцев на то, что для них было очевидным фактом: нерав-

номерное развитие человеческих обществ. Это было фундаментальной проблемой развития видов,

существовавшей в специфической форме еще со времен железного века. Типичные европейские

капиталистические империи между 1870 и 1945 годами, представляли собой серию некоординированных и

спазматических, часто противоречивых, попыток решить проблему существования передовых и отсталых

обществ в этом

СОВРЕМЕННОСТЬ

все более тесном мире, в котором контакты между ними неизбежны, не в последнюю очередь из-за

почти повсеместного роста населения и его требований.

Система, если так можно ее назвать, самоорганизовывалась медленно: даже Франция до 1894 г. не

имела Министерства по делам колоний, Германия - до 1906, Италия - до 1907, Бельгия - до 1910,

Португалия - до 1911 г. [73] Ее «классический» век между двумя войнами был уже своего рода

сумерками. Ее существование было слишком кратким для того, чтобы добиться самостоятельных

результатов. Весь ход истории учил тому, что развитие человеческих и естественных ресурсов было

медленным, трудоемким и часто кровавым делом. Роудз, Ферри, Лугард, Лиоти и Сарро разделяли

неоправданный оптимизм, что этот процесс можно ускорить и сделать относительно безболезненным.

Точно такие же иллюзии разделяли, как мы это увидим позже, их наследники, бывшие независимыми

правителями: Сукарно, Насер, Нкрума, Неру и десятки других. Но большинство бедных стран в 80-е

годы оставались относительно в том же положении по отношению к богатым, как в 1870-е, когда

началась великая эпоха колониализма.

Это приводит нас к очень важному моменту. Колониализм был весьма зрелищным явлением. Он был

полон флагов, экзотических униформ, роскошных церемоний, парадов, вечерних оружейчых салютов,

торговых выставок в «Олимпия» и «Гран Пале», почтовых марок и, прежде всего, красочных карт. Он

по существу был географическим понятием, воспринимавшимся наиболее ясно и сильно со страниц

атласа. Если посмотреть на карту мира, то могло показаться, что колониализм его изменил. Если же

наблюдать его непосредственно с земли, то он выглядел довольяо-таки поверхностным явлением,

которое было в состоянии изменить и изменило немногое. Он пришел без усилий, он и ушел без

усилий. Немного было павших при его создании, и также немного - при его разрушении. Он

одновременно ускорял и замедлял, хотя в обоих случаях только косвенно, создание мировой

экономической системы, которая появилась бы приблизительно с той же скоростью, даже если

европейцы не аннексировали бы ни одного гектара Азии или Африки. Понятие «колониализм»

охватывает такое разнообразное множество человеческих отношений, что сомнительно, описывает ли

оно что-либо конкретное.

Колониализм важен не из-за того, чем он был, а из-за того, чем он не был. Он подпитывал грандиозные

иллюзии и неоправданные жалобы. Первые имели значительное влияние на события перед 1945 г.;

вторые -после него. Если казалось, что Французская империя превращала заходящую и истощенную

Францию в бравого стомиллионного Самсона, то Британское сообщество как бы делало из Британии

сверхсилу - представ-

Упадок законности

189

ление, которое, например, Гитлер унес с собой в бункер. И именно зрелищная сторона производила это

впечатление. В 1920г. были созданы крупные военные дороги, общественные здания и европейские

кварталы, которые Лиоти заставлял строить в Марокко: огромные, стабильные, сурово

величественные, какими они остались и до сих пор. В то же время были построены правительственные

кварталы сэра Эдвина Лютинса в Дели - наилучший из всех крупномасштабных проектов двадцатого

века. Знаменательно, что оба проекта были задуманы во времена короля Эдуарда; оба были воплощены

только тогда, когда первая из европейских гражданских войн уже подорвала основы империй, которые

они увенчивали. Архитектура - это одновременно самое конкретное и самое символическое из

искусств. Общественные зда'ния как бы говорят, но временами фальшиво. Роскошные своды и купола

Лютинса имели два голоса. Большинству англичан, большинству иностранцев и, прежде всего, боль-

шинству индийцев они вещали о вечности, но военным и экономическим экспертам они все чаще

нашептывали сомнения.

Показательным был случай с имперской валютной системой. В 1912 г. Британия разделила свою

империю на региональные валютные зоны, управляемые Британским валютным советом согласно

колониальному стандарту обмена лиры. С 1920 г. колонии были обязаны держать в Британии 100-

процентное покрытие (в ценных металлах или обеспеченных облигациях) для эмиссии своих ценных

бумаг. Это вызывало многочисленные жалобы националистов, особенно в Индии. В сущности, это

была разумная система, которая давала большей части Британского сообщества реальное благо

валютной стабильности. Она работала очень успешно вплоть до 1939 г., после чего нужды военных

британских финансов и быстрый упадок Британии до полной неплатежеспособности сделали всю

систему угнетающей [74]. В этом был и жизненный урок. Британия могла быть справедливой к своим

колониальным подданным только до тех пор, пока сама она была сравнительно зажиточным

государством. Только богатое государство могло удерживать процветающую и хорошо управляемую

империю. Бедные же государства, такие, как Испания и Португалия, не могли позволить себе быть

справедливыми или избегать эксплуатации. Но отсюда следует то, на чем многие британские государ-

ственные деятели настаивали в девятнадцатом веке: колонии являлись не источником силы, а слабости.

Они были люксом, поддерживаемым для престижа и оплачиваемым путем отклонения материальных

ресурсов. Представление о колониальной сверхсиле было в значительной степени обманчивым. В

смысле военного и экономического колосса Британия была сделана непрочно, но раскрашена и

позолочена.

Отсюда и странное ощущение одновременно бессердечности и экстравагантности и в то же время

неуверенности и непостоянства, ко-

190

СОВРЕМЕННОСТЬ

торое вызывала у очевидцев империя между двумя войнами. Малькольм Маггеридж в начале 20-х годов в

Симле отмечал, что только вицекоро-лю и еще двум служащим полагались автомобили, а дороги были нас-

только крутыми, что все рикши умирали молодыми от сердечного удара. Однажды, когда он смотрел, как

везут какого-то толстяка, то услышал, как кто-то сказал: «Смотри, там один человек везет другого. И после

этого мне говорят, что есть Бог!» [75] В 1930 г. в Кении Ивлин Во наткнулся на «симпатичного американца

по имени Кики», которому богатый британский поселенец дал около озера Наваиша «в качестве рож-

дественского подарка две-три мили озерного берега» [76]. Независимо от этого, Лео Эймери, самый

амбициозный из междувоенных министров колоний, увидел провал своего плана организации

самостоятельного отдела для доминионов, так как Министерство финансов не хотело тратить

дополнительно 800 лир в год на зарплаты [77]. Когда в 1921 г. лорда Ридинга назначили вицекоролем

(Индии - прим. пер.), политические маневры вокруг его назначения раскрыли, что в глазах британского пра-

вительства необходимость сохранения хорошего полемиста сэра Гордона Хьюарта среди лидеров

управляющей партии в качестве главного прокурора была гораздо важнее, чем то, кто будет управлять

Индией. Три года спустя крупный имперский издатель Обзервера Дж.Л.Гарвин считал, «что вполне

возможно за пять лет потерять Ин^ию, а с ней и сказать «прощай» Британской империи» [79]. Та же

элегическая мысль пришла в голову одному молодому британскому полицейскому офицеру в Бирме,

которому точно в то же время приказали пристрелить одного слона, чтобы впечатлить «туземцев»: «Именно

в этот момент, -писал Джордж Оруэлл, - я понял фалын и бессилие господства белого человека на Востоке.

Вот я, белый человек, стоящий со своим ружьем перед невооруженной толпой туземцев, на первый взгляд -

ведущий актер пьесы. Но в действительности я был только абсурдной куклой, толкаемой туда-сюда волей

этих желтых лиц возле меня» [80].

Управление империей - это в значительной степени вопрос решительности. Годами позже, в 1962 г., сэр Рой

Веленски, премьер Родезийской Федерации, сказал: «Британия утратила свою волю управлять в Африке».

Она еще не была утрачена или не была полностью утрачена в 20-е и 30-е годы. Но она была подвергнута

эрозии. Большая война пошатнула самоуверенность британского управляющего класса. Потери

Объединенного королевства не были уж настолько велики: 702 410 погибших. Их можно было сравнить с

потерями Италии, которая кипела жизнью в 20-е годы. Но, разумеется, население Италии все еще быстро

росло. Более того, широко распространялось мнение о том, что выпускники Оксфорда и Кембриджа и

частных училищ пострадали особенно тяжело. Около 37 452 британских офицеров были убиты на Западном

Упадок законности

191

фронте; 2 438 были убиты, ранены или бесследно исчезли только в первый день (1 июля 1916 г.) в битве на

Сома [81]. Отсюда возник и миф о «потерянном поколении», в котором погибшие храбрецы, как Раймонд

Асквит, Джулиан Гренфелл и Руперт Брук, многие из которых, при трезвой оценке были недоразумениями

или неудачниками, теперь представлялись незаменимыми [82]. По своему происхождению миф являлся от-

части литературным. Военных поэтов, при этом высокого качества, было больше: Вильфред Оуэн, Эдмунд

Бланден, Зигфрид Сассун, Герберт Рид, Роберт Никольс, Вильфред Гибсон и многие другие. В последние

годы войны их охватывали мысли о смерти, беспомощности и бесполезности [83]. Их стихи населяли начало

20-х годов; за ними шла проза: пьеса Р.Шерифа Конец путешествия*

, Бландена - Полутона войны",

Сассуна - Воспоминания охотника на лис

'* - все пьесы были написаны в 1928 г.; пьеса Олдингтона Смерть

гкроя^ вышла на следующий год. Эта литература не была совсем пораженческой, но не и героической и

подчеркивала цену защиты национального величия.

В сознании высших классов, количество убитых, которое они преувеличивали, тем более связывалось с

кризисом старой землевладельческой системы традиционного мелкого дворянского земледелия, которое

находилось в бедственном положении еще с 1870-х годов после поставок заатлантического зерна, а теперь

было на последнем издыхании. Предвоенное законодательство предназначалось для защиты фермеров-

арендаторов от землевладельцев. Ллойд Джордж, ненавидевший землевладельческую аристократию,

увенчал систему своим Законом о земледелии (1920), который ввел обеспеченную аренду; следующий закон

от 1923 г. уничтожил ограничительные арендные договоры и узаконил «свободу севооборота». Результатом

было разорение тысяч больших и малых имений. «Англия меняет своих собственников», - писал Тайме 19

мая 1920 г. «С 1910 г., - заявлял Х.Дж.Массингем, - это наказательное, демагогическое и чисто городское

законодательство калечит [землевладельца], независимо от того, какой он: хороший, плохой или

безразличный, ответственный или безответственный.» [84]. В феврале 1922 г. Квартерли Серкю-лер

(Квартальный бюллетень ~ прим. пер.) Центральной ассоциации землевладельцев оценивал, что 700 000

акров земледельческих земель каждый год меняют своего собственника. В предыдущем году только одна

аукционная фирма распродала количество земли, равнявшееся среднему английскому графству. Бывший

министр правительства либералов

Journey's End

'' Undertones of War

Memoirs of a Fox-Hunting Man

Death of a Hero

192

СОВРЕМЕННОСТЬ

Упадок законности