Домников С.Д. Мать-земля и Царь-город. Россия как традиционное общество

Подождите немного. Документ загружается.

эпохи, так и теория полицейского государства была реакцией на идеи так называемого

розенкрейцеровского мышления: в обоих случаях разум и естественная механика должны были

заменить тайное знание и основанную на нем политику религиозного примирения».

Именно в таковом качестве идея преображения мира была воспринята Петром. Политический

радикализм, умноженный на мессианское представление российской власти о своем назначении и

особенности личности молодого, неистового реформатора-первопроходца, превратили его

преобразовательную («метаморфозис») деятельность в поистине революционный,

сокрушительный для традиции «переворот». «...Реформа Петра была не только поворотом, но и

переворотом. Он „сочинил из России самую метаморфозис или претворение", по выражению

современника. Так реформа была задумана, так она была воспринята и пережита. Сам Петр хотел

разрыва. У него была психология революционера. Он склонен был скорее преувеличивать

новизну. Он хотел, чтобы все изменилось и переменилось — до неузнаваемости (смести любую

память о прошлом. Петр — демиург). Он сам привык и других приучал о настоящем думать всегда

в противопоставлении прошлому. <...> Именно с Петра начинается великий и подлинный русский

раскол».

Тот экономический и социально-политический уровень, на котором находилась Россия, поставил

ее в положение ученика по отношению к Западной Европе. В отечественном сознании сфор-

мировался идеальный образ Европы, выстраиваемый на контрастном противопоставлении

«своего» и «западного». Историческое будущее России в этом контексте рассматривалось как

преодоление исторического и культурного отрыва от «более развитого» западного мира.

Особенности сознания земледельца с его привычкой к зависимому положению, ролевой

склонностью к ученичеству и демонстративному смирению, оставаясь при этом «себе на уме»,

461

«профаническое» преклонение перед внешним по отношении к нему миром при отсутствии

достаточно глубокой традиции самоанализа сыграли решающую роль в осмыслении русским

обществом своего места в европейской цивилизации.

Однако культурный стереотип, предложенный Петром, в условиях традиционного аграрного

общества должен был стать совершенно иным, нежели прежняя традиция. Этим новым

стереотипом и стал некий абстрактно-идеализированный образ Европы как городской

«регулярной» цивилизации. Модель идеального («регулярного») города-мира в качестве

социального образца Петр хотел приблизить к русскому обществу, для чего и приступил к созда-

нию своей Европы внутри России. Этот новый мир строился Петром как полностью

символический, призванный вызывать восхищение и пробуждать стремление к подражанию.

В Петровское царствование европейский город превратился в некий символ цивилизационной

альтернативы, вставшей перед русским аграрным обществом. Феномен его культурного влияния

был настолько силен, что вызвал культурный шок, потрясший традиционное сознание русских

людей (самого Петра и его сподвижников) в результате первого знакомства с Европой, что,

собственно говоря, и привело к оценке традиционных отечественных ценностей как явлений более

низкого порядка или даже противоположных характеристикам европейской городской

цивилизации.

Обратимся к единственно дошедшим до нас путевым записям П.А. Толстого, отправившегося в

1696 г. в Италию в составе первой партии из 39 русских, посланных для обучения навигации и

кораблестроению. Пятидесятидвухлетний, видавший виды стольник, выдвинувшийся еще во

времена Натальи Кирилловны, сохранивший свое влияние при Федоре Иоанновиче, удержавшийся

при Софье, занимал при Петре место воеводы Великого Устюга. Человек тертый и мало склонный

к эмоциям, оказавшись в Италии, Толстой пребывает в состоянии глубокого потрясения. Сухость

изложения и эмоциональная сдержанность его записок уступают место восторженным

характеристикам прежде неведомого ему мира. Посещение Мальты сопровождается следующим

описанием: «Город Мальт сделан предивною фортификациею и с такими крепо-стьми от моря и от

земли, что уму человеческому непостижимо». Комментируя эти строки, историк Н.И. Павленко

пишет: «Здесь эмоции взяли верх над рассудком, и стольник отказался от намерения сообщить

обстоятельные сведения о крепостных сооружениях и дал волю восторгу: „...Ум человеческий

скоро не обымет подлинно о том писать, как та фортеца построена; только об ней напишу, что

суть во всем свете предивная вещи, и не боится та фортеца

462

прихода неприятеля со множеством ратей, кроме воли Божеской"».

«...Можно угадать, —

продолжает Павленко, — что привлекало внимание путешественника: критерий один —

множество упоминаний об одном и том же. Его взор обращен к тому, что редко встречалось на

Родине или было ему в диковинку. Он не преминет отметить каменные здания, вымощенные

мостовые и отсутствие деревянных строений в городах, каналы вместо улиц и способ

передвижения в Венеции; неповторимой красоты фонтаны...» и т. д. и т. д. «При описании

увиденного — никаких недоброжелательных оценок и суждений, редкие сопоставления с

привычными российскими порядками».

В представлении Толстого эти два мира — реалии разных ци-вилизационных порядков. Подобные

эмоции испытывали, видимо, все русские путешественники, и не все из них смогли освоиться в

новых условиях. Некоторые, так и не приспособившись к жизни на чужбине, прямо

противоположной той, которую им довелось вести у себя на родине, постыдно бежали домой.

Другие с честью выдержали испытание. Но состояние шока пришлось пережить всем. Это было

столкновение с совершенно иным образом жизни, совершенно иной культурой и социальной

средой. Все это сформировало в русском сознании образ городской цивилизации. Именно город

превратился в символ европейского типа развития.

В самом характере петровских преобразований отражаются особенности сознания аграрного

общества. И, прежде всего, это «островной» менталитет — склонность крестьянского мира к

воспроизводству параллельных альтернативных миров. После первых неудачных попыток

проломить лбом стену, столкнувшись с прочностью исторической традиции, Петр пытался уже не

столько изменить русский уклад, сколько создать новое общество рядом со старым. Подобно

Ивану IV, Петр создал собственную «опричнину» с центром в Петербурге, которую он

противопоставил традиционному миру, лишив его всякого сочувствия и государственной

снисходительности. Этот мир должен был уступить место новой, созидаемой Петром, России, а

покуда ему была уготована роль источника средств для построения этого нового мира —

европеизированной России.

В основе созидаемой Петром страны была заложена идея тотального противостояния аграрному

миру. Поэтому ее символом становился Город. Ее инструментом — Промышленность. Ее прин-

ципом — Регулярность. Ее стратегией — деятельная активность и последовательное наступление

на мир традиции. И над всем этим возвышался высший авторитет верховной государственной

Власти — исключительного источника исторического развития. Но тра-

463

диционный русский город, которому не хватало ни промышленности, ни регулярности, ни

ассоциированного с властью величия, не мог претендовать на эту роль. Ему только предстояло

стать европейским.

Реформы Петра Г. модернизация или мобилизация

Неслучайно то, что первым крупным государственным преобразованием, которое проводит Петр

сразу же по возвращении на родину, становится городская реформа. Именно в реконструкции

идеи города Петр видел начало воплощения в жизнь принципа «регулярности» общественного

устройства. Русскому городу в этом проекте была уготована та же роль, что и городу

европейскому: он наделялся новым статусом творца специфических цивилизацион-ных ценностей.

Основная причина отсталости русского города была усмотрена в его аграрном характере. Поэтому

задача отрыва города от деревни в правовом, экономическом и культурном отношении,

превращения его в основу нового цивилизационного порядка ставилась в качестве важнейшей

задачи будущих преобразований.

Прежняя российская система городского управления представляла собой вертикаль двойной

власти над низовым выборным посадским управлением местных воевод и центральных приказов,

действовавших зачастую несогласованно и издававших в результате противоречивые указания.

Новое законодательство встало на путь изъятия посадского населения из-под власти воевод и

многочисленных приказов. Его целью было создание специфической системы городского

управления посредством учреждения исключительного административно-правового режима для

горожан.

30 января 1699 г. было издано сразу два городских указа. Одним из них предусматривалось

создание выборных органов самоуправления во главе с бурмистром, которому передавались функ-

ции сбора налогов (самообложения) и отправления судебных полномочий. Другим указом

объявлялось о создании в Москве выборной коллегии, названной Бурмистерской палатой,

призванной осуществлять центральное управление городским развитием. Одновременно

вводились ограничения приписки к посадам пришлых людей. Казалось бы, городская реформа

осуществляла давнюю мечту городского жителя о самообложении и самоуправлении. Но введение

нового принципа городской организации одновременно исходило из соображений

безболезненного увеличения как минимум вдвое налогов с городов, о чем и сообщалось открыто.

464

Петр I предполагал облагодетельствовать новым законодательством городское население, однако

первые же отклики с мест немало озадачили правительство. «Если выборы в Бурмистерскую па-

лату в Москве прошли гладко, без отклонений от замыслов законодателя, то реакция провинции

отличалась многоголосицей». Из выборки, предложенной Н.И. Павленко, почти половина

посадских миров высказались категорически против выборов, аргументируя свою позицию тем,

что «выбирать к тому делу некого». Из Олонца пришло сообщение о полном удовлетворении

прежним режимом воеводского правления и о том, что воевода «к ним сиротам... был... милостив»

и «презирал их яко отец». Другие соглашались на выборы, но при этом умалчивали о перспективе

двойного обложения. И, наконец, самая малочисленная группа согласилась в целом на все

положения царского указа.

Настояв в итоге на упразднении воеводской власти над городским самоуправлением,

подчиненным отныне всецело Бурмистер-ской палате, царь все же был вынужден отказаться от

надежды на двойное обложение городов. На Бурмистерскую палату окончательно возлагалось

осуществление судебных полномочий над посадским населением, а также сбор прямых и

косвенных налогов. Посадские миры были обязаны погашать недобранные суммы из собственного

кармана. Тем самым правительство получало гарантию своевременного и полного поступления

налогов в казну, не затрачивая при этом ни копейки на содержание предназначенного для этого

административного аппарата.

Все надежды Петр возлагал на модернизаторский потенциал городской реформы, на оживление

ремесленно-промысловой и торговой деятельности и возможность увеличения на этой основе на-

логовых поступлений. Но последующее развитие городского хозяйства не выявило скрытых в

реформе резервов. Городские финансы с трудом справлялась с дополнительными расходами даже

на содержание собственного самоуправления, неизменно вызывавшего недовольство и скрытый

ропот. Надежды на автоматическое расширение торгово-промышленного оборота после обретения

независимости и прав самоуправления оказались несостоятельными. Экономические ресурсы

города, «завязанные» на условия местных, аграрных по преимуществу, рынков, не находились в

прямой зависимости от предоставляемых правовых льгот. Будучи ограниченными

провозглашенной городской автономией, отрезанными от своего сельского окружения, русские

города неизбежно должны были вступить в стадию неуклонной деградации. Петр I явно

переоценил как степень материального достатка городского населения, так и его способность к

самодостаточности и самоорганизации на том этапе.

465

Русский город не мог по указу сверху превратиться в европейский и не мог сам по себе стать

исключительным инструментом промышленной политики. В российских условиях власть

выступала в качестве основного рычага модернизации аграрного общества. Как следствие,

параллельно городской и сельской кустарной промышленности (часто в ущерб им) начала

развиваться казенная или «указная» мануфактурная промышленность, обслуживающая, прежде

всего, растущие нужды армии и флота. Ее роль в условиях непрекращающейся Северной войны

неизбежно должна была возрастать. Неуспех городской реформы временно переключил внимание

Петра на другие проблемы. Последующие его преобразования связаны с реорганизацией системы

государственной власти применительно к расширяющемуся ее участию во всех областях

общественной и экономической жизни. Новые политические ориентиры привели к складыванию

новой государственной идеологии мобилизационного типа.

Теоретическим основанием учения об особой роли государства в жизни общества стала

«договорная теория» Гоббса, ставившая в основу государственного развития принцип «общего

блага», реализация которого открывала широкий простор экспериментированию в сфере

государственной организации в поисках наиболее адекватного соответствия идее «общего блага».

Уже в 1707 г. правительство приступает к созданию новой системы местного управления, упор в

которой делался на усиление и упорядочение власти местной администрации. В декабре 1707 г.

вышел указ об образовании первых шести губерний. К 1712 г. их насчитывается уже 10,

губернское управление повсеместно унифицируется, становится трехчленным: губерния делится

на провинции, провинция — на уезды. Во главе губерний ставятся наделенные огромной властью

губернаторы, «принципалы», подчиненные (минуя опосредствующие бюрократические органы

приказов и канцелярий) непосредственно царю и пользующиеся его личным доверием. На

губернское управление возлагается и сбор налогов, что должно было существенно повысить роль

губернских городов.

С проведением начиная с 1717 г. Коллежской реформы, окончательно упразднившей прежнюю

приказную систему управления, и изданием Генерального регламента новая система

государственной власти обретает свою окончательную форму. Посредником между

самодержавной властью и коллегиальными учреждениями становится преобразованный Сенат.

Особая роль в структуре коллегий принадлежала группе «протекционистских» коллегий,

ведавших промышленностью и торговлей: Берг-мануфактур-коллегии (позже разделившейся на

две самостоятельные коллегии) и Коммерц-коллегии.

466

Власть не намерена была уступать никому социальной инициативы. Податное население страны

было обложено многочисленными налогами и повинностями, которые имели часто целевое назна-

чение и поэтому росли без всякого учета возможностей и платежеспособности населения.

Основные тяготы при этом, естественно, ложились на крестьянское население. Непомерность

налоговых тягот вызывала массовое бегство крестьян. Правительство отвечало на это усилением

политики закрепощения населения: многочисленными указами о сыске беглых и

последовательным ужесточением наказаний за побеги и укрывательство беглых.

С целью ослабить налоговое бремя смышленые крестьяне, часто при молчаливой поддержке своих

владельцев, научились обманывать власти. При существующей подворной системе налогооб-

ложения они стали обводить одним плетнем расположенные рядом дворы. При переписи 1710г.

государственные чиновники обнаружили резкое сокращение количества дворов. Анализ подобных

фактов подвел правительство к необходимости разработки новой системы налогообложения —

подушно-податной.

В 1718 г. была проведена первая подушная перепись, потребовавшая последующей ревизии ее

результатов в 1722 г. Смета 1724 г. зафиксировала сумму налогов в три раза превосходящую

аналогичную за 1680 г. Подушная подать распространила крепостное право на те слои населения,

которые прежде считались свободными. Податная реформа, как писал Н.И. Павленко, «подмела

остатки свободного населения»

и привела к возникновению нового разряда государственных

крестьян. К государственным крестьянам были отнесены фактически все невладельческие, не

городские группы населения: черносошное крестьянство Севера, пашенные крестьяне Сибири,

инородцы Поволжья и однодворцы Юга со своими крестьянами (последние на том основании, что

они ведут крестьянский образ жизни, занимаясь земледелием). Сверх подушной подати

государственные крестьяне облагались 40-копеечным оброком, соответствующим, по мнению

правительства, величине феодальной ренты, выплачиваемой крепостными крестьянами.

С введением подушной системы обложения связано учреждение в России паспортного режима.

Для отлучки за пределы места проживания на расстояние более 30 верст крестьянину требовался

особый документ — паспорт или отпускное свидетельство, без которого путешественник считался

беглым и подлежал задержанию. Паспортная система затрудняла миграцию крестьянского

населения и на долгие годы затормозила формирование рынка рабочей силы.

Введение подушного обложения с установлением жестких сроков выплаты государственных

податей создало в стране ситуацию,

467

когда все крестьянское население одновременно должно было сбывать свою продукцию для

получения средств на уплату казенных платежей. Срок выплаты был приурочен к окончанию

уборки урожая и приходился на конец осени — начало зимы. В результате накануне сроков

выплаты налогов все рынки оказывались переполнены хлебом (основным товарным продуктом),

что резко снижало его цену. Так было положено начало узаконенной системе ограбления русского

крестьянства вследствие установления режима неэквивалентного обмена между городом и

деревней.

Таким образом, власть жестко разделила всю страну на крестьянское и городское население.

Последнее она пыталась всячески обособить от «дурного влияния» традиционной крестьянской

среды. Отказываясь признавать всякие промежуточные социальные группы, существовавшие

между городом и деревней, правительство тем самым создавало препятствия процессам

социального развития. Линия правового и культурного разрыва разделила общество и в

социальном отношении. Крестьянство было превращено во внутреннюю колонию, которой была

уготована роль «ресурса модернизации». В то же время, впервые на государственном уровне

формировалось негативное отношение к крестьянству и указывалось на него как на основной

источник и причину социальной и экономической отсталости страны. В результате складывалась

особого рода государственная идеология, и был создан прецедент, породивший будущую «дурную

закономерность» российских реформ, проводимых не для народа, а за счет народа и на крови

народа во имя величия Власти и Государства.

Городская реформа — новая попытка

Завершив административные преобразования, Петр вновь возвратился к оставшейся

незавершенной реорганизации управления. В 1721-22 гг. началась новая городская реформа,

которая должна была уже в корне перекроить всю социальную структуру и кардинально изменить

организационно-бытовой уклад жизни городского населения. Реформа, реализующая пресловутый

принцип «регулярности», предполагала перенесение в русский город европейских магистратов,

цехов и гильдий. «16 января 1721 г. все жители русских городов проснулись членами гильдий и

цехов. Осуществлялось это в силу регламента Главного магистрата, а ревизоры подушной

переписи приступили к расписыванию городского населения по гильдиям и цехам».

Преимущества корпоративной системы в организации жизни городского населения стран

Западной

468

Европы не вызывают сомнений. Но в условиях размытости социальной структуры русского

общества (тесной «завязанности» русского города на сельскохозяйственную округу, проживании в

городе огромного числа промысловых крестьян и при активном занятии самих городских жителей

наряду со служебной и торгово-пред-принимательской деятельностью земледельческим трудом)

цеховая структура представляется все-таки достаточно отдаленной (хотя, быть может, и желанной)

перспективой.

Механическое перенесение на русскую городскую почву плодов многовекового развития

городской европейской цивилизации должно было завершиться бюрократической профанацией

самой идеи. В итоге, в гильдии и цеха зачислялись нищие, бродяги, крепостные крестьяне,

оказавшиеся в ту пору в городе. «Власти стремились к тому, чтобы все жители городов были

поголовно положены в оклад подушной подати». В некоторых городах до 45% лиц, приписанных

к составу гильдейского купечества, на деле занималось «черной работой» и не имело никакого

отношения к коммерции.

Фискальные цели подобной «реформы» были очевидны, во всяком

случае, именно в этом видели ее смысл чиновники. При сохранении условий круговой поруки

понятно, что новые налоговые тяготы перекладывались на плечи состоятельных членов

корпораций.

Новая городская реформа устанавливала дополнительный разделительный барьер между городом

и деревней. Законодательство о «торгующих крестьянах» 1722 г. ставило решительные ограниче-

ния возможности закрепления крестьян в городе. Вести городские промыслы могли только лица,

приписавшиеся к посаду. Для записи требовался капитал свыше 500 рублей, для Петербурга — не

менее 300 рублей. Крестьяне, высказавшие пожелание быть приписанными к посаду, наряду с

городскими податями должны были продолжать выплачивать феодальные повинности. Между

городом и деревней была проложена еще одна преграда. Стремясь осовременить город, власть

пыталась преодолеть его аграрный характер, избавить от крестьянского засилья, не желая

понимать, что именно связь с округой и делает русский город живым развивающимся организмом.

Занятием городского жителя должна была стать исключительно промышленность. Петр всегда

считал, что богатство государства зависит от «развития купечества и всяких художеств и

рукоделий»

. Поэтому поддержка и поощрение промышленности были важнейшими задачами

государства. В прежние времена правительство, нуждаясь в тех или иных изделиях различных

отраслей, прежде всего военной, шло по пути создания крупных мануфактурных предприятий,

производящих нужную продукцию. Последующая продажа на

469

льготных условиях этих мануфактур крупным предпринимателям и торговцам, зачастую в

принудительном порядке («Буде волею не похотят, хотя в неволю...»), долгое время была

единственным средством поощрения развития промышленности. Все остальные мероприятия

правительства в этой сфере скорее ущемляли производственников и купцов, нежели

стимулировали промышленное развитие. Многочисленные службы посадских людей,

охватывающие иногда до трех пятых их общего числа, участие в делах Ратуши и местных земских

изб, создание 12 «кумпанств» из посадской верхушки для строительства кораблей (с

принудительным рекрутированием торговых людей) и прочие меры отвлекали внимание и

капиталы купеческого и промышленного населения от собственного хозяйства. Широко известны

факты насильственного переселения купеческих фамилий на новые места, прежде всего в

Петербург (указ от 20 ноября 1717 г.), или возложение на них обязательства торговать через

определенные пункты, регламентация деятельности купечества, в том числе установление 10%

нормы прибыли, и т. д. и т. п.

Лишь к концу правления Петра начинает складываться механизм реального протекционизма,

охватывающий ограниченный круг торгово-промышленной верхушки городского посада. К этому

времени относится предоставление крупным промышленникам права беспошлинной торговли

своими изделиями. Они освобождаются от разорительных постоев в их дворах воинских команд и

от подводной повинности. Государство начинает отказываться от казенных монополий, в том

числе от прав монопольной продажи отдельных видов товаров за границей. Таможенный тариф

1724 г. облагает высокими таможенными ставками ввозимые из-за рубежа мануфактурные

изделия, ограждая отечественную промышленность от конкуренции.

Однако пользующаяся привилегиями городская верхушка составляла мизерную часть в общей

массе податного населения города. По подсчетам историков, группу промышленников, пользую-

щихся государственным покровительством, составляли 250-300 семей.

Именно эти фамилии,

число которых весьма сократилось к концу петровского царствования, были консолидированы в

составе гостинной и суконной сотен. Рамками этой группы и ограничивалось пользование

сословными привилегиями, связанными с владением «указными» мануфактурами и

преимущественными правами на занятие торгово-промышленной деятельностью. Остальная же

часть посадского люда, не способная конкурировать с крупными предпринимателями, оставалась

без какой бы то ни было государственной поддержки, продолжая нести многократно возросшее

государственное тягло.

470

Исключительные права и привилегии, полученные меньшинством городского населения, лишали

остальную его часть возможности успешной хозяйственной деятельности. С этим связано по-

всеместное в петровскую эпоху массовое бегство городского тяглого населения из городов. Тем не

менее, на протяжении всего XVIII в. не случается городских выступлений, подобных тем, которые

наблюдались в предшествующем столетии. Город в лице своей привилегированной верхушки и

разросшейся администрации оказался тесно привязан к государству.

Итоги петровских реформ

В условиях, порожденных несуразностями городской реформы, экономический потенциал города

возрастать не мог. Русские города в начале XVIII в. переживали тяжелейшие времена. Про-

мышленно-торговый слой в них существенно сократился. А городская верхушка целиком

переориентировалась на поиски льгот и привилегий, на борьбу за правительственные заказы и т. п.

Искусственно изолированная, поставленная вне конкуренции, она лишилась естественных основ

своего развития. В течение всей первой половины XVIII столетия численный состав «сотенного»

купечества практически не возрастал. Промышленность, лишенная по окончании Северной войны

государственных заказов, в дальнейшем остается в состоянии стагнации. Нет ничего удивительно-

го в том, что в этих условиях центры промышленного развития со временем перемещаются из

городов в сельскую местность. Аграрная природа русского общества брала свое.

Мобилизационный режим охватывает все слои населения страны и отличается лишь социальной и

профессиональной спецификой для разных категорий населения. Не избежали его и верхние слои

общества. Реформами Петра фактически заново было создано дворянство как особое служилое

сословие. «Русское дворянство, — писал Ю.М. Лотман, — каким мы его встречаем в XVIII —

первой половине XIX века, было порождением петровской реформы. Среди разнообразных

последствий реформ Петра I создание дворянства в функции государственно и культурно-

доминирующего сословия занимает не последнее место».

Сословные привилегии отныне всецело определялись служебными заслугами. Реформы Петра

превращали дворянство, оторвав его от хозяйства и приковав к государственной службе денежным

жалованием, в городское служилое сословие. Дворянство оказывается носителем новой

государственной идеологии и новой культуры, образцы которой всецело заимствовались у Запада.

471

Формирующийся класс русского дворянства в качестве служилого сословия и был призван стать

проводником новой культурной традиции, своего рода агентом государственного влияния. Откры-

тость дворянства как сословия, утвержденная «Табелью о рангах», компенсировалась

установлением жестких правил производства в этот статус, а также необходимостью овладения

принятыми в высшем кругу нормами поведения. Без освоения введенных Петром правил

светского этикета, никакой самый заслуженный государственный деятель, знатный вельможа или

возведенный в дворянство богатый промышленник не мог быть принятым высшим обществом и

чувствовать себя там комфортно. Европейское платье, ассамблеи, балы, знание иностранных

языков и светского этикета служили внешними атрибутами принадлежности к благородному

сословию, которое Петр резко противопоставил остальному обществу.

Петровские преобразования до предела обострили социальные противоречия российского

общества и, более того, придали им статус культурного разрыва. Экспрессивная натура Петра

словно наслаждалась этим «раздраем» и воплями искореженного социального организма,

изощряясь в углублении конфликта и иссечении отдельных частей общества. Хирургические

инструменты, выставленные в музейной экспозиции петровской Кунсткамеры, и находящаяся

рядом коллекция зубов, любовно сохраняемых царем-лекарем в продолжение всей его жизни,

многое говорят о личности великого реформатора, «революционера на троне», как назвал его

Герцен.

Но не меньше они говорят и о самом обществе, «переварившем» петровские реформы и

впитавшем насилие в качестве составного элемента властной традиции. Его устойчивость может

быть оценена как незыблемость традиции на этом этапе. И преждевременная попытка ее сломить

неизбежно должна была приобрести форму культурного «раскола». Аграрные структуры

традиционного общества, сохраняя свой цивилизационный потенциал, словно замкнулись на

самих себя. Задавленные крепостничеством и административным произволом, они подверглись

существенной деформации, но продолжали прорастать через толщу наложенного на них властного

бремени.

Понимание специфики аграрного общества позволяет многое понять и в характере деятельности

власти, и в природе ее социальной активности. Переложив бремя реформаторской инициативы

исключительно на плечи узкого слоя верхушки общества, власть перекрыла источники

социального творчества народных масс, основанные на хозяйственной, экономической

инициативе. Вместе с тем, ограничивались естественные возможности воспроизводства

альтернативных структур аграрного общества, которые могли бы

развиваться «навстречу» модернизационным процессам эволюции города. Были сформированы

условия, в которых вся социальная инициатива ограничивалась рамками исключительно

политических средств.

Именно в это время складывается культ героического в качестве символа преобразующего начала.

Пробить стену традиционного общества под силу только незаурядной личности. Но и этот прорыв

может быть только точечным. Образовавшуюся брешь предстояло расширять и расширять. В

условиях монолитности аграрной традиции это было доступно только особого рода натурам: ре-

шительным, целостным, обладающим «харизмой» и особым догматическим складом ума,

фанатичной верой в идею, не брезгающим ничем для достижения своей цели. Пожалуй, только

после Петра формируется образ монарха как героя-подвижника на троне. Эта тема проникает в

общественное сознание, трансформируясь в образ общественного деятеля как особого рода

личности — социально активной и целеустремленной, самоотверженной и героической,

обладающей чертами религиозного энтузиазма и светского деспотизма.

В эпоху становления национального самосознания в русском обществе вызревает загадочный, но

все более широко распространяющийся тип русского преобразователя-нигилиста, исповедующего

антитрадиционные ценности. К XIX в. этот тип превратится уже в «героя нашего времени».

Это заставляет по-новому взглянуть на проблему прогрессивной личности и косной среды, героя и

толпы, столь характерную для русской классической литературы, сыгравшую важнейшую роль в

русском общественном (как либеральном, так и революционном) движении. Это заставляет искать

особые подходы к проблеме социального реформирования и судьбе реформаторов в нашей стране.

Нам еще предстоит осмыслить природу власти в условиях преобладания традиционных

общественных структур, как паутина затягивающих образованную предшествующими реформами

брешь и требующих новых и новых ударов для ее расширения, одновременно вызывая ответное

движение консервативной реакции.

Неизвестно, как сложилась бы судьба реформ Петра после его смерти, если бы он не оставил на

окраине традиционного аграрного общества вечный памятник самому себе, ставший

материальным воплощением его представления о новом мире. Когда вся Россия изнемогала от

последствий двадцатилетней Северной войны и петровских преобразований, над задавленной

«землей» уже произрастал новый мир, любимое детище Петра, как призрак, поднимающийся из

северных болот, каменный «Парадиз».

473

Океан истории и корабль цивилизации

Понять феномен Петербурга легче всего в свете значения для исторического чувства человека

позднего средневековья образа вод. «Водяная» символика просто господствует в литературе того

времени. Есть все основания утверждать, что эпоха Петра Великого и начала империи отразилась

в литературе преобладанием образов, так или иначе связанных с водной стихией, над

«земляными» знаками и символами. Наиболее ярко она предстает в одическом и панегирическом

жанрах, отражающих господствующие политические воззрения сторонников петровских реформ.

Для писателей этого круга было важно продемонстрировать выход России из исторического

небытия к политической жизни, ее переход от архаического состояния к государственной мощи, с

которой ассоциировались блага цивилизации.

Образ вод — это символическое изображение эпохи до Сотворения мира-государства, для которой

царь-император превращается в Отца-основателя и Царя-демиурга одновременно. Ломоносов,

например, в переложении библейского 103 псалма описывает движение вод как исходную и

преобладающую форму бытия мира:

По правде вечность есть пространный Океан, Что вихрям завсегда на колебанье дан...

Вертикальное движение вод (воды, льющиеся с небес, и волны, вздымающиеся вверх, бурлящие

водовороты, «вихри», водные «зыби»), поглотивших землю, знаменует нарушение «чина натуры»:

установленной Богом космической иерархии, или мир в состоянии первичного Хаоса. Но это же

— и некая параллельная реальность, первооснова и первоматерия бытия:

Когда бы смертным столь высоко

Возможно было возлететь <...>

Тогда б со всех открылся стран

Горящий вечно Океан.

Там огненны валы стремятся

И не находят берегов;

Там вихри пламенны крутятся

Борющись множество веков;

Там камни как воды кипят,

Горящи там дожди шумят...

Исходное состояние государства, как и мира, предстает у Ломоносова в образе «бури на море»,

торжества космического Хаоса, всесилия вод вечности, вселяющих ужас.

474

Нам в оном ужасе казалось,

Что морс в ярости своей

С пределами небес сражалось,

Земля стенала от зыбей,

И вихри в вихри ударялись,

Что тучи с тучами спирались,

И устремлялся гром на гром,

И что надуты вод громады

Текли покрыть пространны грады,

Сравнять хребты гор с влажным дном.

Господство вод в политической символике петровской эпохи подразумевает, что до Петра

славянско-русского мира как бы не существовало. Он обитал во влажной аморфной стихии,

представляя собой буйство Хаоса, торжество сил которого предстает у Ломоносова в образе

морского змея. Знание-память о нем приходит из далекого прошлого, из тьмы первобытной

бездны. В одном случае он выступает в качестве морского чудовища Левиафана:

В самой средине Океана

Он быстрый простирает бег,

Светящимися чешуями

Покрыт, как медными щитами, <...>

Как жернов сердце он имеет,

И зубы — страшный ряд серпов:

Кто руку в них вложить посмеет?

Всегда к сраженью он готов;

На острых камнях возлегает

И твердость оных презирает:

Для крепости великих сил

Считает их за мягкий ил...

В другом — в образе морского «исполина»:

Я духом зрю минувше время, Там грозный злится исполин Рассыпать земнородных племя И разрушить

натуры чин! Он ревом бездну возмущает, Лесисты с мест бугры хватает И в твердь сквозь облака разит.

Сражаясь с небесной твердью, Змей борется с Богом. Он властвует в мировом океане,

поглотившем зыбкую землю, препятствуя восстановлению «чина натуры». Помочь Природе в

налаживании земного порядка должен Государь — земной царь, посланец Небес, реальный

посредник между небесным и земным мирами. С покорения Хаоса, символического убийства Змея

и должно было начаться

475

правление нового царя. В мире безвластия (синонимичном власти Хаоса) руководимый Богом

властитель должен установить божественный мир и порядок.

Образ вод принципиален и для осмысления истории в канун нового времени. Великие социальные

достижения представлялись в эту пору хрупким зданием цивилизации, колеблемым вечно не-

постоянным Океаном:

Взирая вечности на здание всемирно,

На множество веков, на житие всемирно,

Мы видим разность дел за разностию лет:

Там брань горит, там мир возлюбленный цветет,

Там веки ясностью учений просвещенны,

То в мраке варварства глубоко погруженны; <...>

Сии неравности прилежно рассуждая,

Зрим ясно, от чего премена таковая,

Монархов милости, премудрость, бодрый дух...

Непрочное основание цивилизации (храма Минервы — Премудрости), подвергаемое угрозе со

стороны вод бушующего Хаоса («мрака варварства»), — это божественная мудрость правителя,

благодаря которой посреди бушующего океана вырастает здание цивилизации, Храм

Премудрости. И слепая стихия отступает:

Се мрачно вечности запону Надежда отверзает нам! Где нет ни правил, ни закону, Премудрость тамо зиждет

храм. Невежество пред ней бледнеет. Там влажный флота путь белеет, И море тщится уступить...

Мир между Разумом (мудростью) и слепым Случаем (судьбой, роком, силами Хаоса) —

доминанта мироощущения человека в канун нового времени. Эпоха политического хаоса,

сменяющая период культурного расцвета, на рубеже XVII-XVIII вв. представлялась как время

сокрушения воздвигаемого в предшествующие годы Храма Премудрости.

Еще крутится мгла густая, Еще наносит страшный шум! Там буря искры завивает, И алчный пламень

пожирает Минервин с громким треском храм!

Трудные завоевания человеческого интеллекта и мудрости легко оказываются повержены слепой

случайностью, таящейся в бурных водах истории-океана. Средствами нового миротворчества

476

являются лишь Разум и Премудрость, данные достойному правителю Богом. Лишь такому

монарху по силам одолеть Хаос мира, погруженного в пучину «злобного рока». Торжество

Премудрой власти ведет к восстановлению связи земли с небесами.

И тогда происходит Чудо: в бушующих водах Хаоса созидается новый мир. История — это вечное

колебание между двумя состояниями — варварством и цивилизацией, что равнозначно полити-

ческому бытию и небытию, и двумя мирами — небом и преисподней. Поэтому основная роль в

истории, движимой божественным промыслом, принадлежит правителю — государю, от которого

зависит благосклонность или кара небесная. Но даже в самую тяжелую пору приход к власти

Идеального монарха, вступление Мудреца на трон — достаточное основание для скачка из Хаоса

в Цивилизацию. Это и есть Чудо рождения мира из небытия.

В эпоху нарастания социально-экономического и культурного отрыва города от деревни именно с

городом начинает ассоциироваться новый идеальный порядок. На смену традиционному образу

города-крепости приходит образ города-корабля, выстроенного по всем правилам науки и

техники. Только такому кораблю-чуду, управляемому умелым лоцманом, по силам выдержать

любую морскую бурю, любое волнение океана истории.

Ярким ощущением творимого чуда пронизаны все свидетельства современников о Петре,

усиленные к тому же барочно-класси-цистической традицией панегирика. Таким Чудом являлся

для современников Петра и его потомков, прежде всего, сам Петербург. Весь «экспрессивный

тон» политики императора, сам образ города, возведенного на воде, словно подогревал эти

настроения. Только определенным мироощущением можно объяснить природу Петербурга —

самого грандиозного детища Петра. Это был вызов миру, лепка Цивилизации из политического

ничто, творение действительного Чуда — города-рая, города-корабля среди болотных хлябей,

колеблющихся вод и морских ветров.

При описании творимого Петром государства-порядка Ломоносов использует в своих одах

древний сюжет: монарх пересекает море на корабле и тем самым успокаивает бурю.

Это все то

же фольклорное чудо «покорения вод», которое в сознании северных крестьян оказалось

связанным с личностью императора: «Из Питера поехал Петр по Неве и по Ладожскому озеру;

вдруг поднялась буря — падара, погода непомерная; насилу доплыли к Сторожев-скому носу. <...>

Вышел царь на берег; кружит его — укачало сине море. „Аи же ты, мать-сыра земля, закричал

царь. Не колыбайся! Не смотри на глупо на Ладожское озеро!" Того часу приказал подать кнут и

порешил наказать сердитое море. Место, где изволил

477

наказать своима царскима рукама, звали суха луда, а с тех пор называется царская луда. После

того Ладожское стало смирнее и тишину имеет, как и прочия озера».

На смену буре приходит новое состояние — спокойные воды (образ реки, вернувшейся в свои

берега, или усмиренного моря). Имей покорен. Во всем мире налаживается естественное течение

природной жизни, знаменуемое истинным чудом — весенним цветением. За восстановлением

природного «чина» у Ломоносова следует мотив взращивания райского сада (государство-рай).

Небесное признание нового порядка знаменуют преклоненные небеса («к нам щедро небо

преклонилось»). Государство-рай — весенний пейзаж, мир, наливающийся плодородием («ток

великия реки», которая «жатвы щедро богатит»), такое государство — отражение небес в

спокойных водах жизни:

Когда пучину не смущает Стремление насильных бурь, В зерцале жидком представляет Небесной ясности

глазурь.

Во взаимном «смотрении» неба и вод явно недостает присутствия земного начала. Небо и вода —

слишком зыбкие основания для успешного царства. Интуитивное понимание этого присуще, судя

по всему, и Ломоносову. В таком случае и остается уповать на ожидаемое от правителя Чудо —

установление естественного порядка, который для традиционного сознания немыслим без земли.

Однако в отличие от архаического мотива «царя-земледельца» в раннем русском классицизме

перед нами предстает образ царя-бога, основывающего свой порядок — рай вне земли:

Сквозь волны, пламень вижу рай.

Что же это за порядок, установленный Петром? Что это за государственный рай, лишенный

земного начала?

Парадиз... на воде

Всего за два с лишним десятилетия посреди болот на берегах и островах северных рек возникает

новый город, затмивший славой и великолепием даже старую русскую столицу. «Москва едина, на

колена упав, перед тобой стоит», — писал Ломоносов. Возведение города на болотах вдалеке от

центра страны знаменовало полный отказ Петра I от традиционной градостроительной практики.

Концентрическую структуру города заменила линейная планировка, замкнутое пространство

стихийной застройки — открытая

478

перспектива улиц и площадей, прокладываемых и застраиваемых по заранее составленному плану.

Побывав за границей и познакомившись с тогдашним устройством городов, оценив преимущества

приморских городов-портов, извлекавших сверхприбыли от посреднической торговли, Петр

приступает вскоре к строительству такого порта в России. Петербург становится первым русским

городом нового времени.

Примечательно, что для современников, описывающих деяния Петра, главными среди его великих

свершений признаются создание армии и флота, а также строительство Петербурга. Например,

Стефан Яворский (1708) перечисляет «три сени (т. е. три памятника, три заслуги перед Богом. —

С.Д.) Петром святым созданные... в похвалу Петра показанные»: Петербург, армия, флот.

Петербург — сень «по Христу Богу нашему», что «поставил Петр над водами», — это град

правоверных, «Христа славно исповедующих», который Яворский называет «царским градом...

силою Божиею недвижно утверждающимся». Он сравнивает Петербург с Римом, Константи-

нополем, Антиохией и Александрией, возведенными царями-основателями, что предвещало

детищу Петра, по мнению Яворского, славную историю.

На самом деле, именно Петербург является поистине самым значительным творением,

вмещающем в себя и армию, и флот, а по существу, и всю новую Россию. Именно Петербург имел

в виду Феофан Прокопович, когда писал, что Петр принял «Россию деревянную, а оставил

золотую».

Строительство города во все времена было признаком истинного царя, царя от Бога. И Петром