Чубаров И.М. (ред., сост.) Антология феноменологической философии в России

Подождите немного. Документ загружается.

ВЛАДИМИР

СЕРГЕЕВИЧ

СОЛОВЬЕВ

всяком

случае

на уровне обосновываемых с помощью этой идеи положений. См.

VI.

Эта сторона теоретической философии была подчеркнута и развита

Г. Шпетом в работах по философии времени «Явления и смысла» и «Истории

как

проблемы логики»

(1914-1916),

и противопоставлялась у него философии

как

метафизике, основывающейся не на

принципах,

а на

началах

(См.

«Логос»

№

2.М., 1991. С. 216).

Различие этого предварительного условия теоретического исследова-

ния

у Соловьева по сравнению со смыслом феноменологического эпохе состоит

только в том, что у Гуссерля существование не сможет стать истинностным ар-

гументом

даже

после любой «проверки».

В отличие от приходящей здесь на ум концепции первоначала И.Г.

Фихте, положение Соловьева не берется им как метафизический постулат, а

работает только как своеобразная машина (аналитическое суждение), к тому же

никак

себя не называющая (напр.,

«бытием»,

как у Гегеля), т.е. как

техническое

условие дискурса.

И все-таки остается верным, что главным предметом и интересом

теоретической мысли русских философов остается практическая сфера. Практи-

ческий

разум оказывается горизонтом и направляющей интенцией медитаций

позднего Соловьева.

Помимо тривиальных аристократических предубеждений, Соловьев

маскирует здесь и логическую провокацию. Чтобы в этом убедиться, достаточ-

но

задаться вопросом: когда писались последний абзац этого VII параграфа?

После пробуждения днем, или наутро

следующего

дня? А может быть он напи-

сал его во сне?

Ср. жалобы М. Карийского на

«тесноту

пределов»

наличного созна-

ния

(наст. изд. С. 40). Но все же, русские философы начинают покидать имма-

нентную сферу сознания еще не в этом месте.

Отход

от феноменологии насчи-

тывает ряд этапов, первым из которых выступает негативная, в конечном счете,

оценка

сновидческого и галлюцинаторного опытов сознания, затем овнутрение

пространства и овнешненее времени (см. дальше) и, наконец, метафизический

(истерический) запрос в ножницах паралогического понимания оппозиции ис-

тина-ложь.

С помощью такого демонстративного способа доказательства можно

доказать или слишком много, или, вообще, ничего, ведь и нормативные акты

бодрствующего сознания не

«творят»

реальных тел.

Выход

на проблематику внутреннего пространства-времени ограни-

чен у Соловьева (как, кстати, и у Каринского, и у Шпета) только простран-

ственными определениями и не развит.

«Т.п.»,

— это, например, внутренние темпоральные определения, ко-

торые в феноменологической философии выступают как сущностные характе-

ристики

самого человеческого бытия-в-мире. Для Соловьева как преимуще-

ственно,

все же, религиозного философа, характерно нечуствие к проблеме вре-

мени,

связанное с отождествлением абсолютного и бесконечного (как заметила

П.П.

Гайденко), идеологическим запретом мыслить принципиально конечное

бытие-человеком как абсолютное, трансцендентное...

131

ПРЕДФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ

ТРАДИЦИЯ

Ср. аналогичное отношение к реальности у С. Трубецкого, для кото-

рого она не представляется, а «сознается

сама»

(наст. изд. С. 71), и Карийского,

который пытался выбраться из капкана оппозиции

«веры»

«разума»,

обнару-

жением более изначальных конституент опыта (см. выше).

Речь идет о неолейбницианской концепции раннего Соловьева, наи-

более отчетливо выраженной им в полемике с Кавелиным по поводу «Кризиса

западной философии» (см. его ст. «О действительности внешнего мира и осно-

вании

метафизического познания» в «Русском Вестнике». 1875. № 6).

Известно, что Соловьев не многих современников жаловал таким

вниманием,

однако Лопатин ответил на это замечание черной неблагодарно-

стью»

статье

«Вопрос о реальном единстве сознания» (ВФП. 1899. № 49-50),

содержащей довольно-таки беспомощную критику позднего Соловьева с пози-

ций

неокартезианства.

Ср. совершенно аналогичные соображения Гегеля в «Энциклопедии

философских

наук»

(Третье отношение мысли к объективности

64).

'* Мы позволили себе большую купюру

§§

ХП-ХШ, содержащих безус-

ловно чрезвычайно интересную критику Декарта, но не добавляющую на наш

взгляд новых черт в представление положительной позиции Соловьева.

Говорить о влиянии на эти рассуждения позднего Соловьева мыслей

раннего Карийского было бы наверное слишком смело, да и бессмысленно (хотя

это и

делает

Молчанов // Словарь «Русская философия». М.,

«Наука»,

1995. С.

549), ибо логика непредвзятопгописания имманентной сферы сознания приво-

дит

всегда

к одним и тем же выводам. Так же как и у Карийского, отрицание

Соловьевым субстанциальности субъекта не означает признание им кантовской

фикции

— «Я» как явления, за которым должна мыслится еще соответствующая

вещь-в-себе (бессмертная душа), и не заставляет стать на точку зрения позити-

вистского феноменализма, для которого кроме явлений ничего не

существует

(см.

конец статьи) Но и христологической

«ипостасью»

в учении позднего Со-

ловьева человеческий

субъект

не становится (что безуспешно пытался доказать

кн.

Е. Трубецкой в «Миросозерцании Соловьева»). Феноменологическая фак-

тичность субъекта, о которой говорит Соловьев, оставляет вопрос о его онтоло-

гическом

статусе

за скобками. Человек, по Соловьеву, конечно

существует

мире,

но не в качестве субъекта.

Замечания Соловьева о пассивности «Я» в отношении своих состоя-

ний

вдохновили Г. Шпета на написание специальной работы о

субъекте

созна-

ния

«Сознание и его собственник»(1916), где он обильно цитирует эту работу

Соловьева (См. Шпет Г. Философские этюды. М., 1994. С. 76-77). В «Явлении и

смысле»

(М., 1914. С.

142-143)

Шпет, излагая соответствующие идеи Гуссерля,

писал о пассивности

«чистого

Я» и по отношению к образованию смысла.

опущенном нами § XVI статьи Соловьев иллюстрирует свои мысли

остроумными и прямо юмористическими примерами. Так он пишет, что данный

ему теперь в самосознании Владимир Соловьев может на самом

деле

оказаться

гипнотической маской надетой на мадагаскарскую королеву Ранавало или гос-

пожу Виргинию Цукки. В §

XVII

встречается любопытная идея имплантации

памяти

парижского архиепископа парижской модистке, с помощью которой

Соловьев отказывает ссылкам на самосознание и синтез воспоминаний быть

критериями

идентичности сознающего субъекта.

132

ВЛАДИМИР

СЕРГЕЕВИЧ

СОЛОВЬЕВ

Иногда складывается впечатление, что Соловьев затеял весь проект

своей «Теоретической философии» ради одной этой

«смелой»

фразы. Долго же

пришлось готовиться.

В купированных нами XIX и XX §§ статьи Соловьев подвергает кри-

тике попытку истолкования субъекта сознания как особой психической

потен-

ции. Кн. С. Трубецкой в публикуемом нами отрывке из статьи «О природе чело-

веческого сознания»

(1889-1891)

также писал о невозможности чистой потенции

(см.

наст. изд. С. 78) и неправомерности отождествления памяти с сознанием.

Соловьев здесь предрешает свое отношение к трансцендентальному

повороту, наметившемуся в «Идеях к чистой феноменологии и феноменологи-

ческой философии» Гуссерля, пытаясь обнаружить путь, минующий оппозицию

эмпиризм-трансцендентализм. Шпет, цитируя этот параграф соловьевского

«Первого начала...» в «Сознании и его собственнике» считает заявленную здесь

постановку вопроса первым шагом на пути адекватного решения проблемы

субъективности сознания, подвергая нелицеприятной (хотя, конечно, и невнят-

ной)

критике точку зрения Гуссерля на этот вопрос.

Соловьев не был бы Соловьевым если под конец не смазал все впе-

чатление от, в целом, феноменологического

хода

мысли в этой работе, обра-

тившись к извечным русским вопрошаниям о возможности

«особого

пути»,

«особого

зрения» и т.д.

Раздел

Первичная рецепция феноменологии

Эд.

Гуссерля в

России

Первые отклики на сочинения Гуссерля

России относятся

основном

1909-1910

гг.,

совпадая, кстати,

выходом

свет перевода

на

русский язык

тома «Логических исследований» (предисловие редактора которого С.Л. Фран-

ка,

публикуется

настоящем разделе).

Это по

большей части небольшие рецен-

зии

на

указанный перевод программного сочинения основателя феноменологии

еще малоизвестных,

но в

будущем

даже

прославленных русских философов

(таких как Н. Лосский, С. Гессен). Пожалуй, только одна

из

работ этого раздела

(статья

Г.

Ланца) говорит

более широком знакомстве

проблематикой первой

редакции феноменологии Гуссерля. Правда к не менее содержательным отзывам

того

же

времени можно отнести

и ряд

материалов публикуемых нами

других

разделах (например, фрагмент

из

книги

Л.

Салагова

1910

года

«О

понятии

зна-

чимого

современной логике»

разд. III),

но

принцип

по

которому были

ото-

браны тексты

текущий раздел предполагал преимущественно ознакомитель-

ный

характер последних, который естествен

для

первичной рецепции нового

серьезного философского течения.

В раздел вошел текст с самым первым, из известных нам, упоминанием

Гуссерля, посвященный правда разбору работы

его

дофеноменологического

периода («Философия арифметики»),

принадлежащий виднейшему философ-

скому

педагогу

рассматриваемого отрезка истории философии

России

Г.И.

Челпанову.

Ему же

принадлежит впервые публикуемая архивная запись лекции

предмете психологии

по

Брентано

Гуссерлю, которую можно примерно

да-

тировать

1902-1906

гг., что

позволяет говорить

начале знакомства

Гуссерлем

это время

и в

среде высшего гуманитарного образования

России (об этом

же

свидетельствуют

оставшиеся

для нас

недоступными архивные заметки

И.

Лапшина 1904 года).

Первое упоминание Гуссерля-феноменолога отмечено

статье

неза-

служенно забытого российского философа Давида Викторовича Викторова

«Философские взгляды Эрнста

Маха»

(ВФП.

1904. № 73

[III]).

Мы не

можем

согласиться

мнением проф.

В.И.

Молчанова

, что

Викторов

этой работе

«одним

из

первых изложил антипсихологическую позицию Гуссерля

аспекте

критики

принципа экономии мышления

Маха».

Викторов действительно

ссы-

лается

там на

Гуссерля,

даже

цитирует первый

том

«Логических исследова-

ний».

Но

упомянутая цитата

разделе посвященном

как раз

принципу

эконо-

мии

мышления

Маха, привлекается Викторовым скорее для обоснования про-

дуктивности указанного метода. Как известно, Гуссерль подвергнув

в 9

главе

О Д. В.

Викторове

(7-1918),

приват-доценте Московского университета предрево-

люционной

России, упоминает историк феноменологии

Г.

Шпигельберг (см. перевод

фрагмента

его

книги

«The

Phenomenological Movement»

№

Логоса

за 1991 г. С.

148), как

первом русском, вошедшим в соприкосновение с гуссерлевской мыслью.

См.

«Русская

философия.

Малый энциклопедический словарь». М. 1995. С.

550.

134

ВВЕДЕНИЕ

тома «Логических исследований» этот принцип Маха разрушительной критике,

тем не менее признавал его ограниченную эвристичность (§§ 53-54). Викторов,

не

закавычивая главное апологическое положение Гуссерля в отношении упо-

мянутого принципа, пишет о способности последнего дать антропологическое

обоснование некоторым научным и техническим методам, и для подкрепления

этой

идеи цитирует 54 параграф LU. Ссылается же Викторов на Гуссерля (в

подстрочнике к стр. 309) среди прочих немецких философов начала XX века,

таких как Эмиль Ласк, Хёнигсвальд, Кюльпе и др., признававших производ-

ность махистского принципа экономии мышления от идеальных законов, от-

крываемых в гносеологии и логике. Вот что пишет здесь Викторов дословно:

«...принцип экономии мысли, — вносить устойчивость в неустанный поток

ощущений, создавать сходные случаи природе, не знающей повторений. Однако

такая роль не по плечу принципу экономии мысли. Он не может служить осно-

вой чистой теории познания, не может объяснить идеальных законов чистой

логики или возрастающую рациональность познания. Всякая рациональность

предполагает наличность известных норм, которые решают вопрос об истине и

ошибке,

о правильном и неправильном мышлении. Об экономии мысли можно

говорить только с точки зрения подобных норм, которые предваряют этот

принцип,

как априорное условие его, объясняют его, но не объясняются им».

Понятно,

что кроме упоминания концепта «чистой логики» (который то же не

был исключительно гуссерлевским), позиция Гуссерля здесь

никак

не выделена,

уже тем более не «изложена». Более того, Викторов считает эту критику

слишком

легкой добычей «критического идеализма», имеющую смысл только в

пределах дискурсов, разделяющих его предпосылки, среди которых встречаются

метафизические. Так он намекает на метафизическое происхождение эмпи-

ризма и феноменализма в современных философских концепциях. Более плодо-

творным Викторов считает соотнесение философской концепции Маха с род-

ственными ему дискурсами «научной философии» (прежде всего эмпириокрити-

цизмом

Р. Авенариуса), и теориями самого естествознания. Окончательным

выводом статьи является призыв к критике чистого опыта, которая у самого

Маха содержится еще в эмбриональном состоянии. Дальнейшая эволюция Вик-

торова отмечена движением к реализацией этого призыва (См. его ст.

«Психологические и философские воззрения Рихарда

Авенариуса»,

Новые идеи

философии, III. 1913 и монографию «Эмпириокритицизм или теория чистого

опыта». М., 1909) Но о

Гуссерле

там уже нет и намека (хотя известно личное

восхищение Викторова, деятельностью русского ученика Гуссерля Г. Шпета).

Первым

русским философом содержательно обратившимся к

«Логическим исследованиям» Гуссерля был Николай Онуфриевич Лосский

(«Обосновании интуитивизма»,

1904).

Он может считаться и первым протаго-

нистом феноменологических идей в России, хотя его понимание феноменологии

ряде существенных пунктов неадекватно, о чем мы

будем

говорить отдельно.

Первые отклики на сочинения Гуссерля в России относятся в основном

1909 -1910 гг., совпадая, кстати, с выходом в свет перевода на русский язык I

тома «Логических исследований», предисловие к которому написал редактор

перевода С.Л. Франк. Это по большей части небольшие рецензии на указанный

перевод программного сочинения основателя феноменологии еще малоиз-

вестных, но в

будущем

даже

прославленных русских философов (таких как

135

II.

ПЕРВИЧНАЯ

РЕЦЕПЦИЯ

ФЕНОМЕНОЛОГИИ

РОССИИ

Н.

Лосский,

С.

Гессен). Пожалуй, только одна

из

работ этого периода, статья

Г. Ланца

«Гуссерль

психологисты наших

дней»

(Вопросы философии

психо-

логии. Кн.98

(III).

1909.)

и ее

расширенный вариант

на

немецком языке («Das

Problem der Gegenstaendlichkeit

in der

modernen

Logik».

Берлин,

1910),

говорят

более глубоком знакомстве

проблематикой первой редакции феноменологии

Гуссерля. Правда

к не

менее содержательным отзывам того

же

времени можно

отнести

книгу

Л.

Салагова

1910

года

«О

понятии значимого

современной

логике»).

Наиболее профессиональную экспертизу перевода

на

русский язык

первого тома «Логических исследований», который, кстати был первым перево-

дом Гуссерля

на

иностранный язык, осуществил

Лев

Салатов (ученик

все

того

же

Г.

Челпанова), обнаружив, одним

из

первых

русской философской литера-

туре,

терминологический

концептуальный каркас феноменологии раннего

Гуссерля,

чем не смогли справиться переводчик

редактор упомянутого изда-

ния

(Э.А. Бернштейн

С.Л.

Франк).

ведь без понимания (с соотв. терминоло-

гическим закреплением) таких гуссерлевских концептов

как

«значимость»,

«интенциональность», «идеация»,

«Species»

др. очень трудно, если вообще

не

невозможно уловить специфику

его

постановок вопрос не только

отношении

историко-философской

традиции,

но и

современных

им

неокантианских Frag-

estellung.

Салагов смело калькирует гуссерлевские неологизмы, обогащая таким

образом словарь складывающейся новой философской школы

России. После

него подобную работу продолжали уже только Г. Ланц, Б. Яковенко

и Г.

Шпет.

Георгий Иванович Челпанов

Г.И. Челпанов родился

апреля

1862 г. в г.

Мариуполе

семьи

ме-

щан

Екатеринославской губернии. Вероисповедания православного. Среднее

образование получил

Мариупольской Александровской Гимназии, которую

окончил

в 1883 г. с

золотой медалью. После окончания гимназии поступил

на

историко-филологический факультет Новороссийского университета.

За

сочи-

нение

на

тему

«Об

отношении

между

опытом

мышлением

теории познания

Платона

Аристотеля»

был

удостоен историко-филологическим факультетом

золотой медали.

По

окончании курса университета

в 1887

году

был

оставлен

при

Новороссийском университете

для

приготовления

профессорскому

зва-

нию,

прикомандированием

Московскому университету. Учился

Н.Я.

Гро-

та.

В 1890

году

выдержал магистерский экзамен

по

философии

при

историко-

филологическом факультете Московского университета. После чего, пробыв

года

приват-доцентом Московского университета, перешел штатным приват-

доцентом

Киевский университет

св.

Владимира

(с 1

февраля

1892 г.) В 1897

году

защитил диссертацию

Проблема

восприятия

пространства

связи

учени-

ем

об

априорности

врожденности,

ч. 1

(оппонентами

на

защите выступали

Н.Я.

Грот и Л.М. Лопатин),

за что

историко-филологическим факультетом Мо-

сковского университета был удостоен степени магистра философии.

1904

году

вторую

часть того

же

сочинения Челпанов защитил

при

историко-

филологическом факультете Киевского университета,

присуждением

ему сте-

пени

доктора философии. Вскоре

он

занял

там

кафедру философии.

звании

ординарного профессора (статский советник)

с 1

июля

1904 г. В

1893/94

136

ГЕОРГИЙ

ИВАНОВИЧ

ЧЕЛПАНОВ

1897/98

учебных гг. Челпанов получал командировки заграницу с научной

целью, где слушал лекции по физиологии у Дюбуа-Реймона, Геринга и Кенига,

психологии — у К. Штумпфа и В.

Вундта,

кроме того, занимался эксперимен-

тальной психологией в Психологическом институте

Вундта

в Лейпциге и в Ин-

ституте

физиологической оптики в Берлине. С 1897

года

заведовал Психологи-

ческой семинарией при Киевском университете и редактировал

«Труды

Семи-

нарии».

В 1906 (9 декабря) Челпанов занял кафедру философии Московского

университета, где также организовал работу психологической семинарии

(учрежденной по

ходатайству

историко-филологического факультета с 1907 г.,

выделившего ему для этих целей

3000

рублей единовременно и 600 ежегодно) '.

В семинарии участвовало сразу 40 человек, занимавшихся в большой тесноте.

Помимо

ведения семинарии Челпанов читал ежегодно 16 лекций и практиче-

ских занятий.

По

инициативе Г.И. Челпанова и материальной поддержке владельца

художественной галереи СИ. Щукина (выделившего 100 тыс. рублей на по-

стройку и 20 тыс. на оборудование) был построен и открыт первый в России

Психологический институт (здание сохранилось на Моховой в глубине двора,

за библиотекой МГУ).

Философские

взгляды Челпанова сформировались под влиянием уме-

ренной

(индуктивной) метафизики В.

Вундта,

сочетавшей тривиальную модель

неолейбницианства (с элементами критицизма) с претензией на эксперимен-

тальное проникновение в природу сознания и позитивно-научное исследование

его феноменов. В свой манифестирующий период Челпанов отстаивал идею

автономности предмета психологии от всевозможных редукционистких

попыток

его объяснения (борьба с логицизмом в психологии). Идея «эмпиричес-

кого параллелизма» психики и физики казалась ему (благодаря своей неопреде-

ленности,

наверное) наиболее адекватной основой экспериментально-

психологических исследований, на которые возлагались основные надежды в

изучении природы сознания. То же самое можно сказать и о разделяемой Чел-

пановым форме априоризма в «учении о пространстве, времени, числе, причин-

ности» и т.д. Нативистическая позиция, которой он придерживался, предпола-

гала независимость соответствующих форм восприятия в реально функциони-

рующей психике от привходящих во внешнем опыте физических определений.

Дуализм в понимании отношения психики и предметного мира, и интроспекти-

визм как основной метод изучения сознания, лежащие в основе этого позиции,

позволяли обходить слишком острые

углы,

не допуская

грубых

ошибок. Пред-

ставляется, однако, сомнительным мнение В. Умрихина, автора энциклопеди-

ческой статьи о Чел

Панове,

в том, что «в трактовке интроспективного метода

Челпанов постепенно переходил от классических (вундтовских) представлений

на

позиции феноменологии

Гуссерля»

От феноменологического описания имманентных темпоральных и то-

пических

структур

сознания Челпанов был очень далек. Так проблематику вос-

Любопытно что жалование самого Челпанова как профессора составляло

2400

рублей, плюс 600 столовых и квартирных.

См. Малый энциклопедический словарь «Русская философия». М., 1995. С. 583.

137

II.

ПЕРВИЧНАЯ

РЕЦЕПЦИЯ

ФЕНОМЕНОЛОГИИ

РОССИИ

приятия

времени он рассматривал в чисто объективистском ключе, пытаясь

засечь (измерить) ситуацию настоящего секундомером. В то же время, опреде-

ленные феноменологические тенденции не были ему

чужды.

В этом плане боль-

шую роль сыграло прекрасное знакомство Челпанова с направлением вюр-

цбургской школы, феноменологической психологией К. Штумпфа, идеями им-

манентистов и эмпириокритиков. Публикуемые ниже лекция и статья говорят и

положительном восприятии и адекватном представлении им ряда идей

Ф.

Брентано и Эд. Гуссерля. Однако они носят большей частью конспективный

характер и касаются самых общих проблем — революционность феноменоло-

гии (по отношению к перечисленным направлениям в психологии и философии

конца

XIX — нач. XX вв.) Челпанов так до конца и не осознал. В упоминаемой

Умрихиным

статье

1917

года

«Об аналитическом методе в психологии» (так же

публикуемой нами), в разделе посвященном Гуссерлю, Челпановым была пред-

принята

обреченная попытка интегрировать психологию В.

Вундта

в феноме-

нологию. Он пытался там оправдать спекулятивную психологию на примере

Гуссерля перед лицом психологии экспериментальной, и наоборот. Результаты

обоих подходов к сознанию и психике, по словам Челпанова, не должны проти-

воречить

друг

другу,

что, конечно, остается всего лишь пожеланием, учитывая

выявленную феноменологией непродуктивность объективистских стратегий

исследования сознания, превращающих его в вещеподобный предмет, несмотря

на

обоснование их представителями независимости психической сферы и само-

стоятельного метода ее исследований

Философский

вклад Челпанова состоял все-таки только в системати-

зации

предельно общих, разделяемых большинством видных философов и пси-

хологов его времени подходов к объяснению феномена сознания, и критике

откровенно вульгарных позиций (его знаменитая книга «Мозг и

душа»

посвя-

щена, имеющей уже чисто историческую ценность, борьбе с механистическим

материализмом).

Но

прежде всего Челпанов был замечательным педагогом (автором

ряда популярных учебных пособий по логике, философии, психологии), у кото-

рого в разное время учились такие известные и такие разные русские мыслите-

ли,

как С.Н. Булгаков, H.A. Бердяев, Л.И. Шестов, П.П. Блонский, Г.Г. Шпет,

P.O.

Якобсон, П.С. Попов, В.В. Зеньковский, А.Ф. Лосев и др. (См. сборник

«Георгию

Ивановичу Челпанову от участников его семинариев в Киеве и

Москве

1891-1916».

.М.,

1916).

Челпанов известен как один из основателей экс-

периментальной психологии в России, и вообще русской психологической шко-

лы (он являлся товарищем председателя Московского психологического об-

Надо заметить, что здесь с Челпановым оказываются солидарны сразу два автори-

тета

профессиональной философии в России. Так Г. Шпет, в «Герменевтике и ее

проблемах», писал:

«Гуссерль

не прав, порицая экспериментальную психологию за

ее тенденцию занять место основной философской науки. Если такие тенденции она

обнаруживала, то именно потому, что она сама переставала быть психологией...»

(Цит.

по ежегоднику «Контекст». М., 1993. С. 283). О близости Гуссерля вюрцбург-

ской

школе говорил и И. Лапшин, в публикуемой нами ниже рецензии. Однако, как

считал тот же Шпет, эксперимент и интроспекция не являются адекватными метода-

ми

в изучении сознания.

138

ГЕОРГИЙ

ИВАНОВИЧ

ЧЕЛПАНОВ

щества).

В его

семинариях обсуждались самые разнообразные темы истории

философии

психологии и актуальные проблемы этих наук.

После

революции

1917

года

Челпанов остался

России.

В 1919 был

назначен

деканом философского факультета

МГУ. В 1921

году,

на

заседании

Научной

Политической Секции Государственного ученого совета университета

(18 октября) было решено

учредить

при факультете общественных наук Психо-

логический институт

назначить Челпанова

(в

числе прочих)

его

действитель-

ным

членом по кафедре общей психологии. Одновременно он оставался профес-

сором кафедры философии при том же факультете. Челпанов остался

России

после высылки ряда видных деятелей

культуры

ученых

в 1922

году,

но в но-

ябре того

же

года

прекратил свою деятельность

и в

университете

и в

Психоло-

гическом институте.

В.В.

Зеньковский связывает это событие

предательством

одного

из

ближайших учеников Челпанова, перешедшего

на

сторону новой

власти.

По

разным причинам

(в том

числе чисто теоретического характера)

Челпановым

разошлись

другие

его

ученики:

Г.Г.

Шпет,

П.П.

Блонский,

К.

Корнилов.

Г.И.

Челпанов

Учение

Брентано и Гуссерля о

предмете

психологии

Проблема, которую мы хотим разрешить, сводится к вопросу: су-

ществует

ли какая-нибудь разница

между

предметом психологии и предме-

том естественных наук? Стоя на точке зрения наивного реализма, мы долж-

ны

были бы признавать эту разницу непосредственно очевидной, и самая

постановка подобного вопроса была бы излишней. Но в том то и дело, что

философия

начинается там, где кончается наивный реализм, и с ее точки

зрения

существует

самое близкое

сходство

между

предметом психологии и

естествознания. Мы видели, что Мах, Авенариус, Эббингауз и др. признава-

ли их предмет совершенно тождественным и различающимся только по точ-

кам

зрения, на которые мы становимся при его рассмотрении: или точка

зрения

«индивидуального отнесения» или точка зрения

«объекта».

Мы

признали

правильным и ценным то понятие

«чистого

опыта», которое было

внесено этими учеными в науку, равно как и ту связь предмета психологии с

предметом естествознания, которую они установили. Но мы не согласились

на

то толкование нашего «я», нашего

субъекта,

на его отождествление с на-

шим

телом, какое они внесли и какое противоречит

даже

и самому понятию

«чистого

опыта». Теперь мы переходим к рассмотрению того, как решает

поставленный выше вопрос о предмете психологии философская школа,

возглавляемая Брентано, последователями которого являются Гуссерль,

Липпс,

Штумпф и др.

Брентано

Некоторые биографические сведения об этом ученом важны для

нас,

т.к. они странным образом оказали влияние на все его учение. Брента-

139

II.

ПЕРВИЧНАЯ

РЕЦЕПЦИЯ

ФЕНОМЕНОЛОГИИ

РОССИИ

но

был профессором философии в Вене в 1870

году.

Он занимал должность

католического священника, был воспитанником католической

духовной

се-

минарии

с ее схоластическим направлением, и эта-то схоластика

легла

в ос-

нову его теории, которая, благодаря особенно Гуссерлю, получила огром-

ную известность и стала до некоторой степени модной. К сожалению, зна-

комство со взглядами Брентано представляет большие трудности, т.к. его

единственное капитальное сочинение «Психология с эмпирической точки

зрения», изданная в русском переводе лет двадцать назад, представляет

библиографическую редкость.

Брентано

начинает с того, с

чего

начинали и прежние философы.

Он

признает, что объектов, в смысле «вещей вне нас», как это понимают на-

ивные реалисты, нет. Вещи — это ни что иное как совокупность наших

представлений , следовательно, вещи и наши представления по

существу

од-

но

и то же. Однако мы ясно различаем вещи мира физического от вещей ми-

ра психического. Спрашивается, в чем же заключается это различие, или, по

терминологии Брентано,

«чем

психический феномен отличается от физичес-

кого?»

Я процитирую

следующее

место Брентано, в котором содержится от-

вет на поставленный вопрос:

[«Всякий психический феномен характеризуется посредством того,

что средневековые схоласты называли интенциональным (или же менталь-

ным) внутренним существованием предмета (они употребляли также выра-

жение

«быть

в чём-то предметно (объективно)», но это выражение, если

попытаться использовать его в наши дни, может быть, наоборот, принято

за обозначение действительного существования вне

духа.

Ведь

оно вызы-

вает

в нашей памяти выражение

«быть

предметно имманентным», которое

иногда употребляют в этом смысле, и в котором, очевидным образом, слово

«имманентный» призвано исключить слишком опасную ошибку), и что мы,

хотя

и в несколько двусмысленных выражениях, назвали бы отношением к

содержанию, направленностью на объект (под которым здесь

не

должна по-

ниматься реальность), или имманентной предметностью. Любой психичес-

кий

феномен содержит в себе нечто в качестве объекта,

хотя

и не одинако-

вым образом. В представлении нечто представляется, в суждении нечто ут-

верждается или отрицается, в любви — любится, в ненависти — ненавидит-

ся

и т. д. Это интенциональное существование свойственно исключительно

психическим феноменам.

Никакой

физический феномен не демонстрирует

ничего подобного. Тем самым мы можем

дать

дефиницию психическим фе-

номенам,

сказав, что это такие феномены, которые интенционально содер-

жат в себе какой-либо предмет».]

Итак,

здесь мы имеем целый ряд терминов, которые нуждаются в

разъяснении.

Прежде всего, что значит «внутренняя направленность»? Ког-

да мы мыслим физическое, мы мыслим его как

таковое,

безотносительно к

чему-либо

другому;

когда же мы мыслим психическое, мы мыслим так, что

оно

всегда

внутренне направленно на

что-то

другое:

психическое есть пред-

ставление, но ему

всегда

соответствует

некоторая реальность, нечто

физи-

ческое. «Intentio» — это схоластический термин, взятый Брентано у Фомы

140