Чернов А.В. Лекции - Введение в теорию и практику связей с общественностью
Подождите немного. Документ загружается.
Однако наиболее принципиальный характер носит глава 18 -
«Корпоративность означает кризис». Здесь помимо прочего говорится и о
кризисе исполнительной власти, не способной принимать решения в
скоростном режиме и потому всегда находящейся в ситуации перманентного
кризиса.
Следующая выделяемая Тоффлером и очевидная для нас черта – отказ от
сглаживания национальных и прочих особенностей в обществе. Монолит
общества распадается, социальные группы борются не за ассимиляцию в
общество, а за признание своих особенностей. Национализм в
высокотехнологичном контексте становится регионализмом, давление
«плавильных котлов» наций заменяется давлением этносов.
Все это приводит к кризису идентичности крупнейших корпораций, в
частности, таких, как национальные государства. Корпорации вынуждены
решать многопрофильные задачи, не входившие ранее даже в круг их
внимания. Поскольку каждая корпорация действует в плотном окружении
групп, как правило, враждебно настроенных по отношению к ней, она
вынуждена усиливать механизмы защиты. «Социальное загрязнение», т.е.
безработица, раскол общества по уровню доходов, грамотности и т.п.,
вызванные корпорацией, мгновенно распознаются, и на корпорацию
оказывается давление. Общественностью на корпорацию возлагается
ответственность за ее «социальный продукт».
Демассификация общества, рост информации, приводят к тому, что резко
возрастает и количество информации, которым вынуждены обмениваться
отдельные институты общества, включая и корпорации, для того, чтобы
поддерживать равновесные отношения между ними. Поэтому фирмы «сосут
данные, подобно гигантскому вакуумному насосу», обрабатывают их и
распространяют все более и более сложными путями. Поскольку информация
становится ключевой для производства, «информационные менеджеры» в
индустрии множатся, и корпорация, по необходимости, воздействует на
информационное окружение так же, как на физическое или социальное.
Корпорации становятся не только экономическими, но и информационными
производителями, а сама информация, производимая корпорациями, становится
ликвидным товаром.
Корпорации все более и более попадают в сети политики – локальной,
региональной, иногда транснациональной. И наоборот, каждое корпоративное
решение становится производителем политических эффектов. С увеличением
морального давления на корпорации, сами корпорации также превращаются
или, точнее, все чаще и чаще рассматриваются в качестве производителей
моральных эффектов.
Таким образом, цели корпораций становятся множественными.
«Коротко говоря, - делает вывод автор, - если пробежать кодовую книгу
цивилизации второй волны от стандартизации к синхронизации и далее к
централизации, максимизации, специализации и концентрации, то будет видно,
как пункт за пунктом старые основные правила, которые определяли нашу
жизнь и методы принятия социальных решений, находятся в процессе
революционных преобразований и потрясений, вызванных Третьей волной».
Книга Тоффлера не принадлежала бы к изобретенному им самим жанру
«практоприи», то есть практической, реальной утопии, если бы в ней не было
представлено видение будущего самим автором. И такое видение очень ярко
81
воплощается, затрагивая практически все важнейшие институты современного
общества. Автор анализирует ближайшие судьбы такого социального института
как «организация», и приходит к следующему заключению:
«Если все принципы второй волны применить в работе одной организации,
результатом будет классическая индустриальная бюрократия: гигантская,
иерархическая, неизменная, строгого подчинения сверху донизу,
механистическая организация, хорошо спроектированная для производства
одинаковых продуктов и однотипных решений в сравнительно стабильном
индустриальном окружении».
Новые организации другой природы, они «…имеют более плоскую иерархию.
Они меньше подвержены давлению верхушки, состоят из небольших
компонентов, связанных вместе во временных конфигурациях. Каждый из этих
компонентов имеет свои собственные взаимосвязи с внешним миром, свою
собственную внешнюю политику, которая, так сказать, не проходит через
центр. Работа этих организаций все меньше и меньше зависит от времени
суток.»(427)
Такие организации отличаются от классических бюрократий и в других
фундаментальных отношениях. Они являются тем, что может быть названо
«двойными» или «поли»- организациями, способными принять две или более
разных структурных формы как условие безопасности, подобно пластикам
будущего, которые изменяют форму, когда их нагревают или охлаждают, но
возвращаются в свою основную форму при установлении нормальной
температуры.
Не существует общепринятой терминологии для описания таких организаций
(самим автором, кстати, употребляется понятие «матрица»). Но группы единых
структур, действующих как интеллектуальные командос, будут менять
иерархические структуры. Тони Джадж называет такой тип организации
«ячеистым», указывая, что ячеистая структура не координируется кем-либо;
участвующие в ней структуры самокоординируются, идущие в них процессы
можно назвать «автокоординацией».
Так же как и Маклюэн, Тоффлер неоднократно возвращается к мысли об
определенной архаизации человека информационной эпохи. Одно из
очевидных доказательств начавшегося процесса видится ему в таком невинном
деле, как «производстве для себя».
Возникновение производителя для себя - признак разрушения старого типа
производства массового характера. Жизненный стиль «производителя для
себя» принципиально отличен от человека «второй волны».
Возникновение и расширение «производителей для себя» изменит природу
экономического конфликта. На место конфликта между менеджером и
рабочим, соперничества между производителями-рабочими и
производителями-менеджерами придет новый тип конфликта. Обострится
борьба за лицензирование, строительные кодексы и т.п. – и это тоже «вещи»
информационного формата.
Наконец, человечество по меньшей мере 10 000 лет занималось строительством
всемирной сети обмена – рынка. За последние 300 лет этот процесс шел на
бешеной скорости. Цивилизация второй волны маркетизировала мир, сегодня –
как раз в момент появления производителя для себя – этот процесс
завершается, - делает вывод автор.
Изменения коснутся всех сфер жизни: и семьи, и образования и т.п.
82
Бесспорно, что многое из сформулированного и описанного Тоффлером в
отношении западного мира оказалось совершенно неожиданно актуальным для
российского читателя.
Поэтому резонанс на идеи Тоффлера в России, относящийся к весьма
недалекому прошлому, был значителен. Так, например, в журнале «Эксперт»
(№23, от 19 июня 2000 г.) появляется статья Петра Щедровицкого ( эксперта,
политтехнолога, близкого к СПС ) «Бунт капиталов: Национальные государства
не соответствуют требованиям постиндустриального общества». Статья
представляет собой рассуждения о природе изменяющихся государств в период
объявленной президентом реформы системы власти. Щедровицкий предлагает
не ограничиваться частичными изменениями, а сразу сделать выбор в пользу
постиндустриального и постнационального государства.
В №29 от 14 августа 2000 года тот же «Эксперт» публикует статью
журналиста и политобозревателя Максима Соколова «Прогресс- это симптом:
Об одном лжеучении, распространяющемся в нашем отечестве». Публицист
прямо называет источником статьи Щедровицкого книгу Тоффлера и далее в
пространном материале пытается оспорить как положения Щедровицкого, так и
суждения Тоффлера. Воюя на два фланга, он и пытается отстоять структуру
национального государства, а также тезис о том, что любые изменения
происходят не вдруг, не сразу, и не бывают тотальными. Позже к полемике
присоединится и профессор факультета социологии одного из американских
вузов Георгий Дерлугьян (Эксперт, 2000, №48).
Развернувшаяся полемика весьма показательна , она наглядно
продемонстрировала степень актуальности доктрины Тоффлера для
трансформирующейся России. Но, к сожалению, серьезное обсуждение этой
доктрины так и не произошло из-за автоматически возникающего пафоса
«утверждения» и «отрицания» участвующих в споре авторов.
Однако, основные положения «практопии» Тоффлера, скорректированные
позднейшими работами, довольно адекватно отражаются в сегодняшней
западной, да в значительной степени и россйской, действительности. Тезис о
«демассификации» производства вообще выглядит отражением наиболее
актуальных тенденций. Возьмем, например, наиболее динамично
развивающуюся автомобильную компанию – шведский “Saab”, недавно
вошедший в состав «General Motors». В 42 номере «Эксперта» (от 6 ноября
2000) в приложении «Эксперт Авто» приводятся очень характерные данные по
организации производства в Тролльхэттене. «На финишных линиях нельзя было не
заметить, что автомобили существенно отличаются друг от друга. Все дело в том, что
подавляющее большинство машин уже на конвейере делаются под конкретный заказ вполне
конкретного клиента (ему, правда, после обращения в салон дилера требуется ждать от четырех
до шести недель). Кроме того, здесь одновременно собираются автомобили с правым и с левым
расположением руля, с разной светотехникой и зеркалами – для Европы и для Америки. С
каждым автомобилем приходит список определенного оборудования. Например, сидения
заказывают за пять часов до того, как машина попадет на конвейер. А панели приборов, тоже
разные, приходят лишь за час до сборки» (С.10).
То же самое относится к демассификации СМИ. Одна из последних
международная конференция в Амстердаме прошла под характерным
названием «После печатного слова». Там не только констатировался
стремительный рост «смежных» технологий передачи информации, но и
утверждалась необходимость и перспективность развития того, что называется
«multiple medea» (журналист предложил русский вариант – поли медиа).
83
Это означает три основные модели работы редакции СМИ, готовящих
одновременно бумажные и электронные версии, распространяемые на веб-
сайте, на мобильные телефоны, по радио и теле каналам. Например, в редакции
«Чикаго Трибьюн» печатная, электронная и телевизионная версии формально
независимы друг от друга, готовятся разными командами журналистов и
редакторов, которые, впрочем, могут перебрасываться с одного направления на
другой. В немецкой «Файненшл таймс» все версии готовятся объединенной
командой журналистов, в то время, как редакторы, сидящие за общим столом,
принимая во внимание срочность материала, решают, куда будет направлена
готовая статья – в Сеть, в печать или в обе версии. Наконец, во Флориде в
редакции «Тамп Трибьюн» был введен третий вариант: журналист готовит
короткое сообщение, которое передается по мобильному телефону в редакцию
дочернего телеканала, затем он же делает более подробный репортаж для сайта,
еще более подробный для вечерних новостей и, наконец, самый развернутый -
публикацию для завтрашнего номера газеты.
Пока традиционной формой расширения «общественности» с учетом ее
многообразия является наращивание объема печатного издания. В результате
воскресные выпуски «Нью-Йорк Таймс» могут достигать до 1000 полос,
значительный «кусок» этой книги будет читателем сразу же выброшен, он
оставит лишь некоторую часть, содержащую интересующие его сообщения.
Отсюда актуальность интернет-технологий, персонализации пользователя, при
которой последний самостоятельно выбирает интересующие его темы. Такие
технологии позволяют выделять даже не группы пользователей (потребителей-
читателей) как раньше, а именно персональных, конкретных получателей
информационного продукта, привычки и требования которых сразу же
становятся известны издателю, а через него и рекламодателю.
Современные издательские технологии также предусматривают нечто
подобное: уже разработаны несколько издательских систем, позволяющих
получать так называемые «газеты по требованию» При этом становится
возможным читателю самому формировать собственную газету, составленную
из статей разных изданий. Видеотехнологии принципиально изменяются, и
принципиально иными становятся используемые в них рекламные приемы.
Зритель не отвлекается на рекламу при просмотре фильма, но всегда может
узнать, что именно едят герои, во что они одеты , машину какой фирмы
используют, сплетни и сведения об актерах, процессе съемки фильма и т.д.,
более того, могут вступить в дискуссию с авторами и режиссером, и актерами и
т.п.
Все этим примеры, ставшие реальностью уже после вывхода практопии
Тоффлера, свидетельствуют о чутко уловленных тенденция в информационном
обществе: прежде всего, демассификация каналов информации и всей сферы
производства товаров потребления.
Оппонент Тоффлера и Щедровицкого прав, безусловно, в одном:
информационное общество, как бы мы его не называли, не отменит все
предыдущие формы, при доминировании третьей сохранятся «участки» и
первой и второй волн. И как раз этот момент принципиально подчеркивается
самым авторитетным современным теоретиком информационалистской эпохи –
Мануэлем Кастельсом. Все высказанные сомнения вполне укладываются в
его концепцию «новой географии»: граница сетевого общества не зависит от
географического пространства и пространства физического, она зависит только
84
от включенности или не включенности территории и людей, на ней
проживающих, в сеть.
Глава 1У. Информационалистская эпоха Мануэля Кастельса.
Если трилогия Тоффлера стала одним из первых по времени признаков
структурных изменений сознания западной интеллектуальной элиты, то
наиболее зрелым и монументальным результатом этого процесса следует
признать трактат Мануэля Кастельса. Между ними – сотни, тысячи статей и
книг, сформировавших определенный тезаурус и реализующих сам научный и
публицистический дискурс информационного общества. Сегодня, безусловно,
М. Кастельс - кумир продвинутой российской публики, и не только в силу его
вполне очевидного антиамериканизма последнего времени, и не потому, что он
женат на русской женщине Эмме Киселевой-Кастельс. И даже не только
потому, что в российском истеблишменте устойчиво циркулируют легенды о
его участии в работе группы западных экспертов по России в 1992 году
(считается, что эта группа предложил вполне реальные вещи, которые
правительством Егора Гайдара были отклонены, что и привело к провалу
программы правительства).
Дело, вероятно, в другом. Проблемы информационалистского (именно в
такой форме предлагает называть новое общество автор) общества Кастельс
довел до высочайшего уровня обобщения и систематизации. При этом он
последовательно, глубоко академично, на неимоверно обширном и
разнообразном фактическом материале проследил происходящие в новом мире
процессы, выступая и как социолог, и как экономист, и как практик-менеджер.
Его монография посвящена «всестороннему анализу фундаментальных
цивилизационных процессов, вызванных к жизни принципиально новой ролью
в современном мире информационных технологий. Выводы автора
основываются не только на анализе данных национальных и международных
статистических учетов, вторичном анализе экономических и социальных
исследований других ученых, но и на его собственных крупномасштабных
изысканиях.
«М. Кастельс проводил исследования в США, Японии, Тайване, Южной
Корее, Гонконге, Китае, Западной Европе (Англия, Франция), России (особенно
в Академгородках Сибири и Подмосковья). В итоге он сформулировал
целостную теорию, которая позволяет оценить фундаментальные последствия
воздействия революции в информационных технологиях, охватывающих все
области человеческой деятельности, на современный мир,»- подчеркивает
научный редактор русского перевода Кастельса О.И. Шкаратан. (6)
Начиная с 1996 ежегодно по 98 вышли в свет три тома фундаментального
исследования “The Information Age: Economy; Society and Culture”
(Информационная эра: экономика, общество, культура). Автора уже поспешили
назвать Адамом Смитом и Марксом конца ХХ века. Кастельс ныне профессор
социологии на кафедре городских проблем в университете Беркли, штат
Калифорния. К сожалению , в русском переводе трактат существует лишь
далеко не в полном объеме.(7) Зато на русском языке существует другая книга
автора, которая также представляет несомненный интерес (8).
Обыкновенно возражающий против неполных изданий своей трилогии,
Кастельс сделал для России исключение. Появилось некое «Избранное» на
85
русском языке, включающее в себя наиболее принципиальные позиции
трехтомника (на это издание мы и будем ссылаться с указанием страницы в
тексте).
К сожалению, при всей активной работе самого автора в России ( чтение
лекций, выступление на конференциях, публикация статей и т.д.) все же
осмысление серьезности и принципиальности, а, главное, понимание
непосредственности и прямого «вмешательства» процессов
информационалистской эпохи и законов информационного общества почти не
отражается в вырабатываемых сегодня российских практических моделях
политиков, бизнесменов, специалистов по связям с общественностью. Может
быть, отчасти и поэтому многие из современных примеров отечественных PR –
практик воспринимаются как явления неэффективные в силу своей очевидной
архаичности.
Чуть ли не единственным исключением оказалась попытка И. Засурского,
который в своей работе «Масс-медиа второй республики» (9) совершенно
справедливо начал характеристику современной ситуации в российских СМИ
именно с краткого пересказа Кастельса. Будучи профессиональным
журналистом, Засурский вслед за Кастельсом рисует яркий образ становления
информационного капитализма и его последствий для средств массовой
информации как специфического института. Это попытка прямого
соотношения теории информационалистской эпохи и российской
действительности, к сожалению, не нашла широкой поддержки и не вызвала
профессиональной дискуссии ни в среде журналистов, ни в среде специалистов
по связям с общественностью.. Хотя в собственно академической среде,
естественно, проблемам доктрины Кастельса сегодня посвящаются сотни
статей и публикаций. (10)
Остановимся лишь на самых общих положениях единой концепции
социолога и экономиста, имеющих самое непосредственное значение для
философии связей с общественностью в современных условиях.
В основе становления информационного капитализма – новый образ
общества. Нерв этой новой общности – принципиально иной способ развития –
информационализм. Автор подчеркивает: «В новом, информациональном
способе развития источник производительности заключается в технологии
генерирования знаний, обработки информации и символической
коммуникации. Разумеется, знания и информация являются критически
важными элементами во всех способах развития, так как процесс производства
всегда основан на некотором уровне знаний и на обработке информации.
Однако, специфическим для информационального способа развития является
воздействие знания на само знание как главный источник производительности»
(С.39).
Два ключевых термина используются Кастельсом как парные (если не сказать
– синонимичные) – «информациональный» и «глобальный». Экономика нового
типа одновременно и информациональна и глобальна: «… Информациональная
– так как производительность и конкурентоспособность факторов в этой
экономике (будь то фирма, регион или нация) зависят в первую очередь от их
способности генерировать, обрабатывать и эффективно использовать
информацию, основанную на знаниях. Глобальная - потому что основные
виды экономической деятельности, такие , как производство, потребление и
циркуляции товаров и услуг, а также их составляющие (капитал, сырье,
управление, информация, технология, рынки) организуются в глобальном
86
масштабе, непосредственно либо с использованием разветвленной сети,
связывающей экономических агентов. И наконец, информациональная и
глобальная – потому что в новых исторических условиях достижение
определенного уровня производительности и осуществление конкуренции
возможно лишь внутри глобальной взаимосвязанной сети.» (С.81).
По справедливому замечанию О.И. Шкаратан, в трактате Кастельса
прослеживается «новое соотношение между социальными процессами создания
и обработки символов (культура общества) и способностью производить и
распределять товары и услуги (производительные силы). Впервые в истории
человеческая мысль прямо является производительной силой, а не просто
определенным элементом производительной системы.» (11).
По Кастельсу, информациональная глобальная экономика чрезвычайно
политизирована. При этом старые формы и институт политической жизни
(такие как политические партии) становятся отчетливыми анахронизмами.
Зависимость общества от новых способов распространения информации дает
последним аномальную власть, приводит к ситуации, когда «не мы
контролируем их, а они нас». Главной политической ареной теперь становятся
средства массовой информации, но они политически безответственны. При
этом политические партии исчезают как субъект исторических изменений,
теряя свою классовую силу и обретая функции «управляющих социальными
противоречиями». (12) Фундаментальными же источниками
производительности и власти становятся генерирование, обработка и передача
информации.
Новое общество имеет сетевую структуру, точнее сказать – сетевую логику
«его базовой структуры». Это общество потому и может быть названо сетевым ,
что «оно создано сетями производства, власти и опыта, которые образуют
пространство культуры виртуальности в глобальных потоках, пересекающих
время и пространство… Не все социальные измерения и институты следуют
логике сетевого общества, подобно тому как индустриальные общества в
течение долгого времени включали многочисленные предындустриальные
формы человеческого существования. Но все общества информационной эпохи
действительно понизаны – с различной интенсивностью - повсеместной
логикой сетевого общества, чья динамичная экспансия постепенно абсорбирует
и подчиняет предсуществовавшие социальные формы.» (С.505).
Глобальная экономика и международный финансовый рынок привели к
формированию нового миропорядка. Власть в нем принадлежит не элитам
национальных государств, а безличным и нематериальным силам, электронным
импульсам, в которые превратились современные деньги, большая часть
которых давно уже не в золоте и не на бумаге, а на электронных счетах.
Границы и национальности претерпевают коренную ломку и сохранение их
в прежнем виде становится невозможным. Неустойчивость (в том числе и
всяческих границ) становится структурным принципом времени.
Современные финансовые потоки, - напоминает автор, - не знают границ и
национальностей – они стали безличной нервной системой мировой экономики,
реакциями которой пытаются манипулировать многочисленные игроки, но
предсказать поведение которой не может никто. Финансовые операции
происходят в доли секунды. Достаточно минуты для того, чтобы процветающая
экономика страны того или иного региона коллапсировала в результате
финансового кризиса, если деньгам вздумается уйти с рынка.
87
Структура новой экономики непохожа на индустриальную. Вместо
иерархических корпораций и национальных государств она состоит из
огромного количества экономических агентов, организованных по сетевому
принципу. При этом в сеть объединены центры управления и
исследовательские центры, высокотехнологичные производства и сборочные
подразделения.
Одна из самых серьезных перемен происходит в информационном обществе с
географией и пространством вообще. Что касается промышленной географии,
то она претерпевает решительную ломку. География размещения предприятий
определяется их ролью в процессе производства - высокотехнологичные
предприятия тяготеют к центрам инновации (т.е. центрам глобальной
экономики – глобальные мегаполисы, в которых формируется густой коктейль
исследовательской деятельности, корпоративных штаб-квартир и культурной
жизни), сборочные цеха – к точкам сбыта продукции. Роль центров управления
и инноваций досталась нескольким новым агломерациям (например,
Силиконовой долине) и традиционным мегаполисам.
Новая экономика – это, прежде всего, городская экономика, в которой были
заново открыты города-государства. Производительные силы востребуются
городами, когда это необходимо и где это необходимо.
Мегаполисы служат узлами глобальной экономики, концентрирующими
административные, производственные и менеджерские функции на всей
планете. Эти мегаполисы связаны с глобальными сетями, а внутри своей
страны они исключают из глобальных сетей местные популяции. Эта
глобальная включенность и локальная исключительность делает мегаполисы
новой пространственной формой.
«Пространство мест» сменяется «пространством потоков». Так как общество
строится вокруг потоков капитала, информации, технологий, организационного
взаимодействия, изображений, звуков и символов. Пространство потоков, по
Кастельсу, состоит как минимум из трех слоев. Первый – цепь электронных
импульсов (микроэлектроника, телекоммуникации), которые образуют
материальную основу важнейших процессов общества. Ведь технологическая
инфраструктура определяет новое пространство почти также, как железные
дороги индустриальной экономики. Второй уровень – это узлы и
коммуникационные центры, координирующие взаимодействие элементов,
интегрированных в сети. Третий слой пространства относится к
пространственной организации доминирующих менеджерских элит.(13)
Формируется принципиально новая международная элита. Эта международная
элита, управляющая новым сетевым обществом, глубоко интегрирована в
пространство финансовых и информационных потоков. Современные элиты
космополитичны, тогда как люди в большинстве своем живут в закрытых
географических пространствах и национальных культурах. Поэтому, чем
меньше зависимость элиты от определенной культуры, чем больше ее
включенность в пространство потоков информации, тем менее она
подконтрольна национальным государствам и вообще каким-либо обществам.
Собственная территория международной элиты – еще одна специфическая
черта новой эпохи.
Возникновение новой международной элиты и ее потребности в собственной
территории, защищенной от проникновения извне, отражаются , например, в
унификации международных отелей, чей дизайн, вплоть до полотенец, должен
создавать чувство знакомой среды во всем мире, одновременно абстрагируя эту
88
среду от окружающей действительности. Ложи VIP в аэропортах во всем мире,
мобильное персональное подключение к коммуникационным системам в любой
точке земного шара, система бизнес-сервиса – все это является частью
унифицированного образа жизни новой элиты. Джоггинг, костюм или
спортивная одежда, стиль унисекс, лэптоп, осетрина с зеленым салатом
символизируют одну международную субкультуру, идентичность которой
устанавливается не в отношении какого-либо государства, но по факту
принадлежности к элите международного информационного менеджмента.
Исчезновение времени и пространства - норма для элит нового типа.
Для элиты сетевого общества пространства больше не существует, а время
превратилось в безвременье культуры реальной виртуальности, в которой
прошлое, настоящее и будущее соединились в единой мешанине знаков и
артефактов. Новое общество, по Кастельсу, делится на тех, кто преодолел
время, и тех, кто выносит жизнь по мере того, как время проходит. Иначе
говоря, океан безвременья окружен берегами различных модальностей времен,
от фабричного гудка в Китае до рассвета на кофейных плантациях в Южной
Америке.
Но искажение пространства и времени, столь очевидное для новых элит,
затрагивает и тех, кто к этим элитам не относится и, следовательно, как раз
существует в потоке времен другой модальности. Оно носит всеобщий характер
и дело только в степени искажения параметров. Происходит и трансформация
времени в его традиционном понимании. Исчезает, например, биологическая и
социальная ритмичность. Это связано, прежде всего, с возрастающей
способностью человечества контролировать воспроизводство и среднюю
продолжительность жизни. Но и рабочее время трансформируется. Происходит
его сжатие и искривление (14): от работника требуется самому управлять своим
временем в гибком режиме. При этом технология сокращает совокупное
рабочее время значительной части населения. Все это приводит постепенно к
тому, что рабочее время перестает играть доминирующую роль в жизненном
цикле человека. Но то же сжатие времени, благодаря технологиям, приводит к
моментальному распространению информации по всему земному шару,
обеспечивая темпоральную мгновенность любому событию – от природного
катаклизма до войны. В свою очередь, это резко отражается на изменении
природы СМИ. Смешение времен в СМИ, происходящее внутри одного и того
же канала связи по выбору зрителя, создает коллаж. В нем временная развертка
превращается в плоский синхронный горизонт. Поэтому вневременность
мультимедийного гипертекста становится определяющей чертой культуры.
Принципиально новые требования к работнику породили и новый тип
конкуренции на рынке труда, определяемый зачастую без участия
национальных правительств. Транснациональные корпорации породили новую
интернациональную соревновательность, которая подрывает одно из
важнейших достижений позднего индустриального общества – государство
всеобщего благосостояния. (Вспомним известное изречение: «американский
университет – это когда русский профессор читает лекции китайским
студентам», недавно один из авторитетных отечественных ученых с грустью
заметил, что и эта модель уже в прошлом, сегодня американский университет –
это когда индийский профессор читает лекции китайским студентам). Вторая
неизменная составляющая очень важна. Поскольку, согласно Кастельсу,
фактически вся рабочая сила делится на тех, кто способен к обучению, и на тех,
кто может выполнять только определенные операции. Способность к обучению
89
становится качественным показателем и базовым конкурентным
преимуществом работника.
Однако, новые правила игры ставят под вопрос устойчивость и саму судьбу
среднего класса как опоры и столпа индустриального общества. А ведь именно
с надеждами на его скорое формирование связаны прогнозы многих
национальных правительств стран с переходной экономикой.
Основной угрозой для стабильности среднего класса становится новый
принцип отбора работников - индивидуализация найма рабочей силы.
По мере того, как происходит индивидуализация условий найма рабочей силы
и автоматизация производств, незаменимые высококвалифицированные
специалисты ( а таких не больше трети) сохраняют или улучшают условия
контрактов, тогда как «синие» воротнички и частично «белые» ( не говоря уж о
разнорабочих) оказываются в невыигрышном положении на рынке труда, на
которых их больше не может защитить рабочая солидарность – ее больше не
существует.
Глобализация и информационализм не могут не создать кризисных условий и
для институтов традиционной государственности.
Конкуренция на рынке капиталов и валют, а также разница между
глобальным характером деятельности транснациональных корпораций и
локальным налогообложением лишает национальные государства простора для
маневра. С другой стороны, национальные государства испытывают давление
изнутри – с уровня региональной власти, которой избиратель начинает
доверять больше, а национальное правительство вынуждено передать часть
суверенитета. Бороться с этой тенденцией можно, как показал опыт последних
лет России, лишь очень недолгое время и очень затратными методами.
Однако, это не означает, что национальное правительство вовсе лишено
влияния, или в мире доминирует какая-то одна экономическая модель.
Напротив, у глобальной экономики есть много моделей, определяющихся
культурной спецификой стран. В Сингапуре важнейшие экономические агенты
– мультинациональные корпорации, в Южное Корее – олигополистические
компании, в Гонконге – малый бизнес, в Италии – семейный капитал и так
далее.
Одна из ключевых глав книги называется «Культура реальной виртуальности:
интеграция электронных средств коммуникации, конец массовой аудитории и
возникновение интерактивных сетей» (С.314-354).
Кастельс считает, что в области коммуникации галактика Гутенберга
уступила место галактике Маклюэна. «От «галактики» Гутенберга к «галактике
Маклюэна»: - таков основной путь современных медиа , порождающий
типологически иную культуру средств массовой информации.(С.316)
Коммуникационная система , создающая реальную виртуальность, -
подчеркивает М. Кастельс,- это особая система: « Это- система, в которой сама
реальность (т.е. материальное/символическое существование людей)
полностью схвачена, полностью погружена в виртуальные образы, в
выдуманный мир, мир, в котором внешние отображения находятся не просто на
экране, через который передается опыт, но сами становятся опытом. Все
сообщения всех видов заключены в средстве, ибо средство стало настолько
всеобъемлющим, настолько разнообразным, настолько послушным, что
абсорбирует в одном и том же мультимедиатексте целостность человеческого
опыта, как в той уникальной точке вселенной, что Хорхе Луис Борхес назвал
«Алеф».» (С. 351-352).
90