Бофре Жан. Диалог с Хайдеггером. Кн. 2. Новоевропейская философия

Подождите немного. Документ загружается.

фия не была сильной стороной. То, что и в первом,

и во втором имелось нечто иное и, может быть, бо

лее важное, чем философия, а именно их более не

посредственное отношение к изначальному мифу,

не предохранило их от подчинения ее школе, даже

при риске, что они изменят самим себе. Школе

философии христианство в свое время нашло ме

сто в схоластике, а социализм, в иное время — в

марксизме. Возможно, как для первого, так и для

второго, это была обременительная авантюра, так

как занятия философией не проходят безнаказан

но. Никто не гуляет безнаказанно под пальмами,

гласит одно выражение Лессинга, которое А. Жид

любит цитировать. Во Введении к Что такое ме

тафизика? Хайдеггер со своей стороны говорит

нам о христианстве, ставшем философским: «Эта

непотаенность сущего впервые только и дала воз$

можность того, чтобы христианское богословие

овладело греческой философией для своей ли

пользы, для своего ли вреда — это пусть решают

богословы из своего опыта христианства, проду$

мав то, что стоит написанным в Первом послании

апостола Павла к Коринфянам: ïÙ÷ˆ™ìþñáíåí Ðè-

åÕòô¾í óïößáí ôïà êüóìïõ; разве Бог не заставил

стать глупостью мудрость мира?»

Тот же самый

вопрос и в тех же самых терминах ставится и по

поводу социализма, когда его во времена Маркса

намереваются соединить с диалектикой как с nec

plus ultra философии. На этом пути его ожидает

будущее, облик которого он стремится приобре

сти в философии Ницше. Ибо диалектика еще не

214

Хайдеггер М. Введение к «Что такое метафизика?» //

Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993. С. 34.

является последним словом современной филосо

фии в ее истолковании бытия как становления.

Еще более тайным и более решающим является

возвышение воли к власти в ее отношении к вечно



му возвращению равного. Как и христианство, со

циализм занимает в этом возвышении свою фило

софскую ступень. Ницше, озабоченный тем, что

бы ничего не утратить из человеческого прошлого

и, как он говорит, «все бросить в горнило», вос

принимает его как один из «инструментов» воли к

власти. Он пишет в 1887 году: «Ненависть системы

демократического равенства — это лишь фасад:в

сущности, Заратустра весьма доволен, что вещи

приобрели такой размах. В настоящее время он

может выполнить свою задачу». Так как, говорил

он самому себе немного ранее, «если идеалы соци$

ального эвдемонизма влекут за собой регресс че$

ловека, возможно, в конце концов, они получат

весьма полезную разновидность трудящихся,

изобретя идеального раба будущего, низшую и не

обходимую касту». Таким образом, капиталисти$

ческая система наемного труда не является для

Ницше ни достаточно мобилизующей, оставляя

благодаря безработице открытой возможность

относительной праздности, ни достаточно дисци

плинирующей. Один лишь социализм преобразует

рабочих в «солдат»

труда и научит их «требо

вать властных руководителей», тогда как «собы

тия послужат возбуждающим средством». Ницше

имеет в виду здесь «парижанина» Революции и

Коммуны, в котором он узнает «европейца, дове

денного до крайности».

215

См.: Воля к власти. § 763.

Где же, с точки зрения связи между Гегелем и

Ницше, располагается социализм? И где он был у

Гегеля? Когда последний составил свою Филосо



фию права, слово «социализм» еще не существо

вало, как и слово «капитализм», хотя уже сущест

вовал термин «капиталист» в том значении, в ка

ком его использовал маркиз Мирабо: «Осуждать

капиталистов как людей, бесполезных для обще

ства,— значит, безрассудно возмущаться самими

орудиями труда». Хотя капитализм еще не имеет

имени, Гегель тем не менее проникает в его сущ

ность, когда упоминает об «абстракции, которая

создает спецификацию средств и потребностей, а

тем самым специфицирует и продукцию, и создает

разделение труда».

Можно поразиться такой

проницательности, которая опережает то, что у

него было перед глазами. Ибо в конечном счете

так называемая промышленная революция начи$

нается в Англии лишь к 1760 году, во Франции — к

1790 году, и не вполне понятно, началась ли она во

времена Гегеля в Германии? И разве не из Англии,

через двадцать лет после Философии права, дохо$

дит ее свет до самого Маркса? И все же следует

предположить, что Гегель, если бы он был жив,—

когда Маркс публикует Нищету философии, ему

было бы семьдесят пять лет — с интересом позна

комился бы с некоторыми сочинениями «молодо

го Маркса», сожалея только, что последний мог

придавать столь решающее значение пошлостям

Фейербаха, который, разумеется, не лишен эруди

ции, но чье значение в философии, самое большее,

равно значению слабого Шопенгауэра, бывшего,

216

Гегель Г. В. Ф. Философия права. § 198.

слава небесам, лишь некоторое время идолом

Ницше. Отсюда злосчастная интерпретация фи

лософии как «идеологии», пустая фразеология

марксизма, которая в целом является лишь улуч

шением Фейербаха, иными словами, литератур

ным суррогатом. Именно поэтому марксизм име

ет такой благопристойный вид. Но Гегель, вероят

но, был бы поражен анализом, который под раз

личными состояниями (Stände), перечисляемыми

и сопоставляемыми в Философии права, распозна

ет классовые конфликты.

Одобрил бы он отно

шение, устанавливаемое Марксом как исходный

пункт его доктрины, между существованием и

эволюцией классов и техническим уровнем разви$

тия производительных сил? Нельзя отказываться

от предположения, что Гегель, как и Хайдеггер,

был бы здесь восхищен проницательностью Мар$

кса. Зато нет никакой уверенности, что он восхи$

щался бы вторым положением, а именно что

«борьба классов неизбежно приводит к диктатуре

пролетариата»

, где неизбежно имеет значение

диалектически. Так как, если, согласно Гегелю,

диалектика предполагает конфликт двух крайних

терминов, из этого ни в коей мере не следует, что

повсюду, где имеется конфликт, сам этот кон

фликт имел бы значение, собственно говоря, диа

лектического конфликта, то есть конфликта, иг

рающего решающую роль в мировой истории.

Иными словами, сам переход к социализму, как к

коллективному присвоению средств производст

217

Понятие класса не чуждо и Гегелю. См.: Ге



гель Г. В. Ф. Философия права. § 245: «Богатые классы».

Маркс К. Письмо Йозефу Вейдемейеру // Маркс К., Эн

гельс Ф. Избранные соч. Т. II, М. 1952. С. 433.

ва, был бы, вероятно, для него, как и Французская

революция, юношеский энтузиазм которой он бе

зоговорочно приветствовал, лишь эпизодом исто

рии, а не решающим ее поворотом. Некоторые на

чинают предчувствовать такой поворот в наши

дни и доходят, после Токвилля, даже до того, что

спрашивают, не является ли Россия в определен

ном смысле чем$то бóльшим, чем вторая Америка,

даже если она и считает себя истинным Новым

Миром. Следовательно, разве запрещено думать,

что между греческим миром и миром римским,

если переход от первого ко второму, от греческо

го к латыни, с таким трудом поддается диалектике

в строго марксистских терминах, имеется больше

различий, чем между Москвой и Вашингтоном?

Ожидать от упразднения капитализма какого$то

радикального преобразования — значит, возмож$

но, ограничиваться весьма поверхностным опре$

делением социализма. Остается обвинить Россию

в уклонизме. Легкомысленные от этого не отказы$

ваются, пока в свою очередь не уклоняется и Ки$

тай. Таким образом, очарованные марксизмом,

который, согласно Сартру, и есть Знание (не за$

бывайте о заглавной букве), не перестают к нему

возвращаться в уверенности, что в силу действия

одних и тех же принципов, приобретенных раз и

навсегда, в следующий раз обязательно получится

лучше.

Все предыдущее, разумеется, утопия, и Ге

гель — по понятным причинам — не читал ни Мар

кса, ни тем более Фейербаха. Но эта экстраполя

ция все же серьезнее, чем интерпретация марксиз

ма как «демистификации» гегелевской диалекти

ки или как изобретения совершенно новой, иными

218

словами, «негегелевской» диалектики, в том смыс

ле, в каком Башляр говорил о «некартезианской

эпистемологии». Так же, как «некартезианская»

эпистемология от начала и до конца является кар

тезианской в той мере, в какой она никогда не от

казывается от аксиомы, что «природа в целом дей

ствует математически», так и «негегелевская»

диалектика от начала и до конца оказывается геге

левской, если только она остается диалектикой.

Подобно тому, как Сакре$Кер Монмартра в сего

дняшнем Париже представляет собой последний

памятник романо$византийского стиля, марксизм

для нас является последним памятником стиля ге$

гелевского. Несомненно, именно поэтому оба они

привлекают к себе целые толпы и являются места$

ми постоянного паломничества. Остается вопрос

вопросов: вопрос о самой диалектике. Выше мы

пытались показать, что идея диалектики, если

предположить, что начиная с глубины веков она

достигает зрелости вместе с философией Гегеля,

не является, как утверждает Энгельс, простым во

зобновлением древнего как мир мышления, но

представляет собой повторение начала, которое и

есть само начало философии, где слово «повторе

ние» обозначает не простой повтор, но новое рас

крытие вопроса, до сих пор остававшегося в сто

роне от ее возможностей. Мы видели, что такое уг

лубление вопроса в его собственные основания,

возможно, и вызвало у Гегеля мысль о еще скры

том единстве философии Платона и философии

Аристотеля в диалектической интерпретации са

мого силлогизма, что до него никому не приходило

в голову. Для Маркса все обстояло гораздо проще.

Он ограничивается тем, что принимает то, что Ге

219

гель называет «диалектическим движением суж

дения», как сущность или, скорее, как нечто «само

собой разумеющееся» научного детерминизма.

«Заслугой» Гегеля было, по его убеждению, вы

свобождение самого понятия закона из того мате

матического каркаса, который создали для него

Галилей и Декарт. То, что история подчиняется за

конам и что эти законы являются диалектически

ми, и было главным достижением.

Такой образ мысли — это образ мысли позити



визма. Позитивизм — это наивное представление о

науке, когда она ограничивается методическим ис

пользованием уже открытой области мысли, нико$

гда не возвращаясь к самому открытию, которое

нам эту область предоставляет, но принимая его

как нечто само собой разумеющееся, то есть посто$

янно оставляя его позади самой себя. Так же, как

Огюст Конт мимоходом приветствует Декарта, по$

здравляя его с тем, что он, наконец, осуществил

«внутреннее включение вычисления в геомет$

рию»,

так и Маркс, мимоходом приветствуя Геге$

ля, поздравляет его с тем, что тот в своей Логике на$

конец добился воплощения противоречия в истину.

Но на вопрос: почему Декарт, почему Гегель осуще

ствили такой прорыв? Огюст Конт отвечает по

крайней мере в том, что касается Декарта, законом

трех стадий, который в его глазах основывается не

столько на «фактах», сколько на законах падения

тел. Таким образом, позитивизм приходит в науку

благодаря науке. Но путь Конта — это тем не менее

не путь Маркса. На вопрос, который ставит Гегель

вместе со своим открытием диалектики, он отвеча

220

Comte A. Système de politique positive. Paris, 1929. I, 485.

ет, что диалектическая интерпретация законов ис

тории есть просто верное и в конечном счете науч

ное соответствие мышления фактам. И если она

ясно формулируется только в начале XIX столетия,

то дело в том, что XIX столетие для такой формули

ровки имеет чрезвычайное значение. Маркс охотно

объяснил бы диалектическую интерпретацию дви

жения в гегелевской философии так же, как Сад в

своих Идеях о романе объяснял появление в XVIII

веке черного романа, сделав его «неизбежным пло

дом тех революционных потрясений, которые ис

пытывала вся Европа». Андре Бретон написал по

этому поводу несколько блестящих страниц. Таким

образом, диалектическая интерпретация Револю$

ции не была следствием философии Гегеля: скорее,

откликаясь на ставшую всецело революционной ре$

альность, неведомо для себя философия и стано$

вится вместе с Гегелем диалектической, и если Ге$

гель диалектически представляет отношение пре$

диката к субъекту в суждении, то просто потому,

что вокруг него, на уровне фактов, Революция поч$

ти повсюду стоит на повестке дня.

Но марксистское сведение диалектики к очевид$

ности факта, когда «всякая глубокомысленная фи

лософская проблема… сводится попросту к неко

торому эмпирическому факту»,

отличается тем

не менее от позитивизма Конта тем, что последний

не желает иметь никакого иного учителя, кроме

знания, в том виде, в каком оно уже представлено в

так называемых позитивных науках. Согласно

Марксу, наоборот, сама очевидность позитивного

221

Маркс К. и Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К.,

Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 33.

знания и выводит его за его собственные пределы, а

ученые, которые также являются людьми и живут в

определенном обществе, именно в силу идеологи

ческих причин воздерживаются от того, чтобы ви

деть и говорить с той полнотой ясности, которая

повсюду изобилует. Даже математика, согласно

Энгельсу, в своей глубине, на уровне вычисления

бесконечно малых, является диалектикой.

Вта

ком случае Гегель, если он понимает диалектику,

упуская из виду ее полную истину, которая прежде

всего является «критической и революционной»,

представляет для Маркса то, чем для теологов

Средних веков была греческая философия, по

крайней мере та, что была предоставлена им вместе

с Аристотелем, анализам которого они следуют

слово в слово. Они также принимают ее за нечто

само собой разумеющееся. В таком случае то, что,

по словам Святого Павла, «ищут греки», достаточ$

но истолковать, как стремление, еще не реализо$

ванное в своей истине, которая откроется лишь

христианской вере. На самом деле в философии

Аристотеля имеется нечто прочное и здоровое,

что, следовательно, нельзя на законных основани$

ях «завербовать», как скажет Э. Жильсон, на

службу религии, для большего блага как религии,

так и самого Аристотеля. Разумеется, Аристотель

не мог свое мышление довести до конца. Credo quod

non pervertit ad hoc (верю, что он до этого не до



шел), как говорил святой Бонавентура. Но в конеч

ном счете, он уже был на верном пути, на котором

Святой Фома Аквинский будет для Аристотеля

222

Энгельс Ф. Анти$Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф. Соч.

Т. 20. С. 148.

тем, чем станет пятью столетиями позже для несча

стного Людовика XVI, проницательный Тюрго, а

именно, согласно Э. Лависсу, «ясным толковате

лем его искренней, но туманно выраженной доброй

воли». Так дело обстоит и с Гегелем, которому

только марксизм развязывает язык. Sine Thoma

mutus esset Aristoteles (Без Святого Фомы был бы

нем Аристотель). К этим словам Пико делла Ми

рандолы достаточно добавить: «И без Маркса Ге

гель». Именно в этом смысле, в своем Ницше Хай

деггер мог написать: «То, что теологи Средних ве

ков изучали Платона и Аристотеля своим спосо

бом, переворачивая их с головы на ноги,— с этим

феноменом мы вновь сталкиваемся, когда Маркс

призывает на службу своей политической идеоло$

гии метафизику Гегеля».

Так как ни схоластика,

223

Хайдеггер М. Ницше. Т. II. С. 132. Эта фраза, произне$

сенная в 1940 г., очевидно, не является последним словом Хай$

деггера о марксизме. В Письме о гуманизме, написанном в

1946$м и опубликованном в 1947 г., он лаконично характери$

зует марксизм как «стихийный опыт чего$то такого, что при$

надлежит истории мира». Исходным пунктом марксистской

интерпретации является, согласно уже цитированному пись$

му Маркса Вейдемейеру, то, что борьба, с которой связывает

ся существование классов, является исторически связанной с

развитием производства и, следовательно, с техническим пре

образованием мира. Но для Маркса такое техническое преоб

разование также есть нечто само собой разумеющееся. Для

Хайдеггера, наоборот, сущность техники еще требует осмыс



ления. Таким образом, если марксизм впервые предчувствует

в техническом развитии существенный вектор истории, то во

прос о самой технике еще не ставится. Именно в этом мар

ксистский опыт истории остается еще, несмотря на непосред

ственное проникновение в ее сущность, «стихийным». С дру

гой стороны, ясно, что два высказывания Хайдеггера, 1940 и

1946 гг., ни в коей мере не являются противоречивыми. Что

марксизм мог быть охарактеризован как «стихийный опыт»