Биллингтон Дж. Х. Икона и топор. Опыт истолкования истории русской культуры

Подождите немного. Документ загружается.

VI. Шаткий колосс

домыслящих теоретиков принявший многие элитарные идеи Ленина, пи-

сал Энгельсу в 1874 г., что в противоположность Западу России необхо-

дима «интеллигентская революционная партия»

. Партия Ленина отве-

чала этому требованию значительно полнее, чем партия меньшевиков,

которые нашли у Маркса рациональное руководство для практических

социально-экономических изменений, но не пророчество грядущего зо-

лотого века. Ленин был верен традиции идейности, «одержимости иде-

ей», не в пример большинству соперничающих группировок, которые в

сумятице 1917 г., казалось, по-прежнему вязли в мещанстве — филистер-

стве и мелочности. Идейный, идеологический характер партии Ленина

способствовал в 1917 г. привлечению в ее ряды столь нужных ей талант-

ливых интеллигентов, так называемых межрайонистов — Троцкого, Лу-

начарского, "Богданова и др.

Во-вторых, Ленин удачно воспользовался российским пристрастием

к историческим теориям, сулящим всеобщее спасение, но делающим осо-

бый упор на лидерстве России. Такая философия истории традиционно

привлекала российскую интеллигенцию, которая подсознательно всегда

опиралась на исторически ориентированное богословие. Давняя вера в

грядущий золотой век утратила свой религиозный характер за целое сто-

летие проповедей, что «золотой век ждет нас впереди, а не позади», и для

народа, пропитанного шаблонными утопическими помыслами, были

очень и.очень притягательны заявления Ленина, что переход к бесклас-

совому коммунизму не за горами и все проблемы человечества очень ско-

ро разрешатся таким же способом, каким мирно настроенные толпы ула-

живают случайные уличные стычки

Веру, что России суждено идеологически возродить загнивающий За-

пад, пропагандировали как консервативные, так и радикальные теорети-

ки. А вера в близкое свершение земной утопии нередко завораживала да-

же тех, кто ее отрицал. Достоевский, отойдя от радикализма к

консерватизму, все равно чувствовал, сколь соблазнителен этот «чудный

сон, высокое заблуждение человечества»: «Золотой век — мечта самая не-

правдоподобная из всех, какие были, но за которую люди отдавали всю

жизнь свою и все свои силы, для которой умирали и убивались проро-

ки, без которой народы не хотят жить и не могут даже и умереть!»

Ради этой мечты люди оказались готовы умереть, отражая в Граждан-

скую войну контратаки старого порядка. Во времена смуты и распада са-

мые утопические мечтания способны стать самым что ни на есть прак-

тическим лозунгом и снискать массовую народную поддержку.

Третий аспект, связанный с исконно русскими традициями радикаль-

ной мысли, — это экспроприация большевиками популистского мифа о

«народе» как новом источнике моральной оправданности санкций. Чуть

ли не сразу после большевистского переворота противники нового режи-

616

2. Советская эпоха

ма были объявлены «врагами народа», а государственные министерства

переименованы в «народные комиссариаты»

. Скорые казни громко

именовались «судом народа», а на экспорт большевистская диктатура ря-

дилась в платье «народных демократий»

. Смутно заманчивая популист-

ская вера, что «народ» располагает врожденными задатками для строи-

тельства нового социалистического порядка, позволяла большевикам

маскировать орудия государственного контроля лексиконом народного

освобождения. Без этой широко распространенной веры в «народ» как

возрождающую жизненную силу большевикам было бы значительно

труднее убедить русский народ и самих себя в нравственной оправдан-

ности насильственных санкций.

И наконец, последним заимствованием из давней традиции было ис-

кусное принятие концепции «кружка» как нового типа общности едино-

мышленников, где стирались все классовые и национальные различия.

Такие большевистские идеи, как самоотверженная «идейность» и внут-

ренняя «самокритика», во,многом были характерны для русских интел-

лигентских кружков начиная с первых тайных собраний Новикова и

Шварца в XVIII в. Идея, что различные социальные группировки могут

объединиться в кружке, созданном ради общей цели радикального пре-

образования общества, прослеживалась уже в некоторых ранних масон-

ских группах и стала главенствующей, когда в широкий поток русской

интеллектуальной жизни конца XIX в. влились разночинцы и предста-

вители национальных меньшинств. Ленин если не в теории, то практи-

чески взял на вооружение совершенно немарксистскую идею популис-

тов, что инструментом радикального социального изменения станет союз

«рабочих, крестьян и интеллигенции». Крестьян — «бедняков» и «серед-

няков» — объявили сельским пролетариатом, а «прогрессивную» интел-

лигенцию и «угнетенные» народности призвали присоединиться к рево-

люционному движению

. В течение недолгого времени после

Гражданской войны, до своей физической деградации и смерти, Ленин

смотрел на культуру скорее с позиций русского радикала XIX в., горяче-

го приверженца западничества и секуляризации, нежели с позиций дес-

пота-тоталитариста XX в. В целом ему не импонировали богдановские

попытки построить в годы войны монолитную новую «пролетарскую

культуру», и, введя в 1921 г. нэп, более либеральную новую экономиче-

скую политику, он отнюдь не препятствовал бурному росту множества

новых художественных школ. Сам Ленин не был поклонником художе-

ственного авангарда, но считал его деятельность скорее непонятной, не-

жели опасной, скорее неуместной, нежели подрывной. В области куль-

туры его интересы сосредоточивались на расширении школьного

образования и распространении недорогих массовых изданий классиче-

611

VI. Шаткий колосс

ской литературы прошлого. По сути, это была неопопулистская програм-

ма, смягченная викторианским упором на общеполезность.

Элементы популистского евангелизма присутствовали уже в призыве

Ленина создать новую элиту, чтобы повысить историческую «сознатель-

ность» рабочего класса, и в упорстве, с каким он настаивал на издании

новой газеты. Викторианством веет от его снисходительного менторско-

го тона, от унылого морального пуританства и безапелляционного не-

приятия как простых народных предрассудков, так и сложной интелли-

гентской метафизики. Придя к власти, Ленин не наложил запрета на

полеты фантазии, но старался вернуть русскую культуру на землю. Его

больше интересовала техническая задача распространения грамотности,

чем образное искусство создания литературы

Несмотря на все преимущества, извлеченные из радикальной интел-

лигентской традиции, и на свою внутреннюю связь с нею, Ленин прото-

рил путь к ее уничтожению. Он не просто оборвал отношения, которые

Россия развивала с прозападным политическим и культурным экспери-

ментаторством. Периоды репрессий и насильственной изоляции были

русской культуре не в новинку, да и демократия являла собой для мно-

гих русских относительно недавно возникшую и непривычную идею.

Кардинальный переворот, который совершил Ленин, — это сознатель-

ный разрыв с верой, составлявшей основу едва ли не всей прежней рус-

ской радикальной мысли, — верой в существование объективных нрав-

ственных законов человеческого поведения.

В XIX в. русские интеллигенты, за немногими периферийными ис-

ключениями, упорно сопротивлялись попыткам обеспечить совершенно

новую основу для нравственности — будь то расчетами общественной

пользы в духе Бентама, будь то постановкой мифических целей для са-

мосознающего «я» в духе Фихте. Русские радикалы продолжали исполь-

зовать религиозную терминологию, противопоставляя этические настав-

ления Христа продажной практике якобы христианского общества, либо

обращались к языку идеализма, соотнося свой этический пыл с приро-

дой добродетели или с абсолютными доводами совести.

Однако Ленин и его большевики беспощадно превратили нравст-

венность в понятие относительное, продиктованное партийной целе-

сообразностью. Ленин ругательски ругал не только традиционную ре-

лигию и философский идеализм, но и идеализм практический,

исконно присущий традиционному светскому гуманизму. Основой ле-

нинского движения должна была стать научная теория, которая огра-

дит его дело от упреков в мифологизации и очистит его этику целесо-

образности от малейшего следа прихоти и сентиментальности.

Нравственные призывы, какими популисты вроде Лаврова и Михай-

ловского уснащали свои псевдонаучные теории прогресса, были, по

618

2. Советская эпоха

мнению Ленина, просто «буржуазным фразерством», современным ре-

волюционерам парадный мундир традиции не нужен, им необходимо

гибкое оружие науки.

Понятно, что открытое индуктивное мышление современного учено-

го было совершенно чуждо Ленину, чей сугубо политический ум прирав-

нивал все это к анархизму. Самый обширный философский трактат Ле-

нина посвящен опровержению «эмпириокритицизма» тех, кто самым

непосредственным образом занимался философскими аспектами науки

того времени

. В активистской идеологии Ленина нравственность выво-

дилась из научного марксизма, главным учителем которого был он сам,

сын школьного инспектора, а верховным судьей — он же, студент-пра-

вовед. В конечном итоге споры не решались, но пресекались, ведь вер-

ховный судья был еще и главнокомандующим революционной армией.

И это была не обычная армия, а мессианский отряд, научно уверенный

в утопии, беспощадно борющийся за мир.

Таким образом, расцвет тоталитаризма при Сталине органично коре-

нился в ленинской теории. Не существовало никаких внешних критери-

ев, с помощью которых можно было оценивать и критиковать действия

ленинской партии, она присвоила себе право решать любые вопросы, без

каких бы то ни было ограничений. Как нельзя более ярко всю глубину

разрыва Ленина с критической традицией русской публицистики иллю-

стрирует статья 1905 г., где он, провозглашая партийность в литературе,

утверждает, что «для пролетариата литературное дело не только не может

быть орудием наживы лиц или групп, оно не может быть вообще инди-

видуальным делом, не зависимым от общего пролетарского дела. Долой

литераторов беспартийных! Долой литераторов сверхчеловеков! Литера-

турное дело должно стать частью общепролетарского дела, «колесиком и

винтиком» одного-единого, великого социал-демократического механиз-

ма, приводимого в движение всем сознательным авангардом всего рабо-

чего класса. Литературное дело должно стать составной частью органи-

зованной, планомерной, объединенной социал-демократической

партийной работы»

То, что при жизни Ленина имели место настоящие внутрипартийные

разногласия и дискуссии, что у него никогда не было намерения поста-

вить под контроль партии всю человеческую жизнь и что он сам любил

жизнь простую, непритязательную и был искренне убежден, что восхо-

дит заря новой эпохи, — все это представляет в первую очередь биогра-

фический интерес. Для историка куда важнее, что тоталитаризм совет-

ского общества при Сталине логически (хотя и не с необходимостью)

следовал из ленинской доктрины партии.

611

VI. Шаткий колосс

Отмщение Московского государства

Для историка культуры недолгое правление Ленина остается своего

рода хаотическим междуцарствием; реальный рубеж — это отмеченное

кровавой жестокостью наступление эпохи Сталина. Упрочив в конце

20-х гг. свою диктаторскую власть, Сталин планомерно навязывал Рос-

сии новую монолитную культуру, которая являла собой антитезу той

многообразной космополитической и экспериментальной культуре, что

развивалась с дореволюционных времен до конца 20-х гг. Четверть ве-

ка — от начала первой пятилетки в 1928 г. и до своей смерти в 1953-м —

Сталин старался обратить поголовно всех творчески мыслящих людей

в «инженеров человеческих душ» на его сборочных линиях, в эдаких во-

жаков-культурников, которых вполне сознательно держат в неведении

насчет того, какие именно здравицы и восторги от них требуются, и ко-

торым отказано даже в последнем прибежище человеческой неприкос-

новенности, что сохранялось в большинстве прежних тираний, — в сво-

боде молчать.

Трудно сказать, как бы отнесся ко всему этому Ленин. Первый удар

случился с ним в 1922 г., через год с небольшим по окончании Граждан-

ской войны, и почти год до самой своей смерти в январе 1924-го он был,

по сути, недееспособен. Ленин не успел четко продемонстрировать, в ка-

ком масштабе он в мирное время применит к обществу тоталитарные

принципы, которые пропагандировал для революционной партии в об-

становке войны и кризиса. Проблемы культуры всегда находились на пе-

риферии его интересов. При всей своей сосредоточенности на партии он

имел много друзей среди беспартийных интеллигентов, не один год про-

жил в западном обществе и был неплохо знаком с русской классикой

XIX в. Конечно, по сравнению с Марксом, который знал Эсхила, Дан-

те, Шекспира и Гёте, интеллектуальный кругозор Ленина представляет-

ся куда более узким, ведь он увлекался главным образом гражданствен-

ной поэзией и реалистической прозой своей родной страны. Однако по

сравнению со Сталиным кругозор у Ленина был еще весьма широк, и

нельзя не сказать, что Ленин, к его чести, хоть и запоздало, но все же

предостерег в долго замалчивавшемся политическом завещании от жес-

токости и «грубости» своего преемника

Родившийся в горах Кавказа, в семье малограмотного сапожника,

учившийся в духовной семинарии родной Грузии, где были очень силь-

ны родовые традиции, Сталин — не в пример Ленину и многим другим

большевистским лидерам — не обладал широким европейским кругозо-

ром. Этому низкорослому рябому человеку была незнакома жизнь рус-

ского интеллигента, почти до тридцати лет он даже писать по-русски не

умел, а за пределами Российской империи провел всего четыре месяца —

621 611

2. Советская эпоха

это были короткие выезды на партийные съезды в Швецию и Англию в

1906 и 1907 гг., а также для изучения национального вопроса в Австро-

Венгрию в 1912 и 1913 гг.

Сталин говорил, что в Ленине его восхищают «ненависть к хныка-

ющим интеллигентам, вера в свои силы, вера в победу», но это были

как раз те черты характера, какие он старался воспитать в себе. Ко все-

му этому добавлялся непременный шовинизм провинциального вы-

скочки, схоластический догматизм недоучки-семинариста и одержи-

мость организационными интригами, проявившаяся с первых же шагов

его революционной деятельности в Баку, на величайших в мире неф-

тяных промыслах.

Единственным божеством Сталина был Ленин, но в представлении

Сталина это божество приобретает звериный, если не сатанинский об-

лик. Для Сталина доводы Ленина — это «всесильные щупальца, которые

охватывают тебя со всех сторон клещами»; Ленин был, дескать, одержим

мыслью, что враг «побит, но далеко еще не добит», и своим друзьям «ед-

ко процедил сквозь зубы: "Не хныкайте, товарищи..."»

Сталинская формула авторитарной власти была экспериментальной

и эклектичной. Так сказать, зубастый большевизм, или же ленинизм,

только без широкой русской натуры Ленина и его масштабного ума. При

всей своей сосредоточенности на власти и организации, Ленин в извест-

ном смысле так и остался сыном Волги. Приняв на себя революционную

миссию, он даже взял революционный псевдоним по одной из великих

рек России — Лене.

Сталин, напротив, был выходцем с Кавказа, личной привлекательно-

стью совершенно не обладал и свой псевдоним произвел от слова «сталь».

Ближайший его друг и соратник, которого он в 30-е гг. сделал формаль-

ным главой государства, пошел еще дальше — отказался от фамилии

Скрябин, столь богатой музыкальными ассоциациями, и сменил ее на

Молотов. Никто другой не воплотил в себе так ярко всю бесчувственную

тупость новой советской культуры и ее зацикленность на технике, как

этот бесстрастный чиновный молот сталинской эпохи, которого неред-

ко называли «каменной задницей».

Но при всей гротескности, гигантомании и кавказском интриганстве

сталинская эра в известном смысле была глубже укоренена в русской

культуре, чем недолгая эпоха Ленина. Ленин во многом вырос на петер-

бургской традиции радикальной интеллигенции, некоторое время учил-

ся в Петербурге, там же начал свою революцию и впоследствии дал го-

роду свое имя. Перенеся столицу из Петрограда в Москву и 12 марта

1918 г. впервые войдя в Кремль, Ленин был очень взволнован и сказал

своему секретарю и компаньону: «Здесь должна совершенно укрепиться

Рабоче-Крестьянская власть»

. Он вряд ли представлял себе, что пере-

VI. Шаткий колосс

нос столицы окажется долговременным и что в Кремле сосредоточится

огромная власть. В год смерти Ленина в прежней столице, только что пе-

реименованной в Ленинград, случилось наводнение, ставшее как бы

предвестием традиционалистского потопа, который вскоре уничтожит

революционный дух ленинской партии. Когда Сталин обосновался в

Кремле, Москва наконец-то могла отомстить Петербургу, стараясь все-

ми силами вытравить неугомонный реформизм и критический космопо-

литизм, который изначально символизировало это «окно в Европу».

Множество корней связывало Сталина с российским прошлым. Его

пристрастие к огромным армиям с несметным количеством пушек про-

должает давнюю традицию, уходящую во времена Ивана Грозного; его

концепция воспитания, основанная на ксенофобии и палочной дисцип-

лине, воскрешает.в памяти Магницкого, Николая I и Победоносцева, а

маниакальная увлеченность материальными инновациями и военизиро-

ванными технологиями напоминает о Петре I и целом ряде русских про-

мышленников XIX в. Но сталинизм в полном смысле этого слова более

всего сродни двум периодам российской истории — нигилистическим

1860-м гг. и допетровской эпохе.

Во-первых, сталинизм — вполне сознательный отход вспять, к воин-

ствующему материализму 1860-х гг.. Если говорить о позитивном содер-

жании сталинистской культуры, то она прочнее и глубже связана с аске-

тической верой в прогресс, характерной для материалистических 1860-х,

нежели с идеалистическим духом популистской эпохи. Подобно Черны-

шевскому и другим шестидесятникам, Сталин и некоторые из его близ-

ких соратников — Молотов, Хрущев, Микоян — во многом были воспи-;

танниками священников и просто-напросто, так сказать посреди реки, ;

поменяли катехизис. Вера Сталина в физиологический и природный де-i

терминизм — свидетельством чему канонизация Павлова и Лысенко —

ближе политическим предрассудкам Писарева, нежели сложным теори-

ям Энгельса, не говоря уже об идеях ученых-практиков. Его подозритель-

ность в отношении всякой художественной деятельности, которой не

свойственна прямая общественная утилитарность, коренится скорее в

жесткой эстетической теории шестидесятников, чем в эстетике Маркса.

Все официозные художественные стили сталинской эпохи — фото-

графические плакаты, симфонии социализма, пропагандистские романы

и отрывистая гражданская поэзия — выглядят как уродливая вульгариза-

ция основных стилей 1860-х гг.: реализма «народников», программной

музыки «Могучей кучки», социально-критических романов и стихов Не-

красова. Это принудительное возрождение давно забытых стилей поло-

жило конец инновациям формы, столь характерным для искусства сере-

бряного века. Были задушены целые направления — лирическая поэзия,

623 611

2. Советская эпоха

сатирическая проза, экспериментальный театр, современная живопись и

музыка.

Искусство не просто подвергалось партийной цензуре, но должно

было удовлетворять загадочным требованиям «социалистического реа-

лизма». А эта доктрина предусматривала два взаимоисключающих каче-

ства — революционный пыл и объективное отображение действитель-

ности — и, фактически позволяя держать писателей в вечной

неуверенности насчет того, чего от них ожидают, была неоценимым ору-

дием унижения интеллигенции, так как поощряла обессиливающие фе-

номены самоцензуры. Неудивительно, что впервые эту формулу провоз-

гласил человек, который в первую очередь был крупным чиновником

тайной полиции, а не литератором

411

. Публично объявленная в 1934 г.,

на 1 съезде Союза писателей, Андреем Ждановым, правой рукой Стали-

на на культурном фронте, доктрина социалистического реализма про-

звучала до некоторой степени благоприлично, поскольку председатель-

ствовал на съезде Максим Горький, один из немногих именитых

писателей, кого можно было представить как выразителя новой доктри-

ны. Сын простого народа, настоящий убежденный социалист, он рас-

крыл свой природный реалистический талант в целом ряде эпических

романов и рассказов о российском обществе поздней империи.

Социалистический реализм не менее, чем сама революция, «ополчил-

ся на своих детей»

. При до сих пор не выясненных обстоятельствах

Горький скончался всего два года спустя, в разгар террора, который ис-

требил таких одаренных рассказчиков, как Пильняк и Бабель, лиричес-

ких поэтов, как Мандельштам, театральных новаторов, как Мейерхольд,

а равно уничтожил стремление к эксперименту у талантливых молодых

творцов вроде Шостаковича.

Написанная в манере веризма, яркая, гротескная опера «Леди Мак-

бет Мценского уезда», на сюжет мрачной повести Лескова, шла на сце-

не всего два года — уже в 1936 г. она была подвергнута осуждению и

снята с репертуара. Затем, после без малого двух лет молчания, компо-

зитор стал писать почти исключительно инструментальную музыку, так

и не создав чисто национальной музыкальной драмы, обещанием кото-

рой была его первая опера — «Нос» (1930), основанная (как и ее пред-

шественница у Мусоргского) на повести Гоголя. Незавершенный фраг-

мент более поздней попытки военных лет написать оперу по гоголевским

«Игрокам» и повторное обращение в послесталинскую эпоху к «Леди

Макбет» (подвергнутой большим изменениям и получившей название

«Катерина Измайлова») дают пищу для печальных размышлений о том,

что бы могло быть. Не сбылись полностью и надежды, которые подавал

Прокофьев, пожалуй, самый технически одаренный и разносторонний

из всех современных русских композиторов. Девятилетним мальчиком

VI. Шаткий колосс

в первый год нового века он вчерне подготовил партитуру своей оперы

«Великан», а стремительное развитие чистого «кубистического» стиля в

сочетании с любовью к острым, нередко сатирическим темам, казалось,

возвещало явление творческого великана, чье возвращение из эмигра-

ции, быть может, в какой-то мере компенсирует бегство от нового по-

рядка таких композиторов, как Стравинский, Рахманинов и многие дру-

гие. Многогранная мощь Прокофьева сквозит даже в тех ущемленных

формах выражения, какие навязала художникам сталинская эпоха, — и

и партитуре детской сказки («Петя и волк»), и в музыке к героическому

фильму («Александр Невский»), и в музыкальном сценическом вопло-

щении «благонадежной» литературной классики (балет «Ромео и Джу-

льетта» и опера «Война и мир»). Порицаемый и преследуемый Ждано-

вым и его приспешниками, этот великан русской музыки скончался 4

марта 1953 г., за день до Сталина, человека, который так изуродовал ее

развитие.

Жданов умер при неясных обстоятельствах в 1948 г., успев уже в по-

слевоенную эпоху положить начало новой чистке — от «безродных кос-

мополитов». Михаила Зощенко, последнего из великих сатириков 20-х гг.,

заставили замолчать; поэту-патриоту, вдове Гумилева, Анне Ахматовой

за ее аполитичный лиризм навесили ярлык — «блудница и монахиня», а

одного почтенного коммуниста, историка философии, заклеймили как

«проповедника беззубого вегетарианства» за то, что он-де писал о запад-

ных философах без достаточной полемической издевки

". Поиски сугу-

бо пролетарских форм в искусстве, разумеется, подавлялись ничуть не

меньше, чем дворянский экспериментализм серебряного века. Сталин с

неизменной благосклонностью относился к театральным славословиям в

честь «героев социалистического труда» и к претенциозному архитектур-

ному стилю, который за глаза называли то «совноврок» («советское но-

вое рококо»), то — с намеком на строчку из Пушкина — «стиль ампир

во время чумы»

Особенности сталинской архитектуры вводят нас в мир, весьма от-

личный от всего, о чем мечтал Ленин, а тем паче материалисты-шести-

десятники. Гигантские мозаики московского метро, никчемные шпили

и причудливый декор гражданских зданий, тяжелые люстры и темные

фойе приемных — все это наводит на мысль о прошлом, о мрачном ми-

ре Ивана Грозного. Действительно, возникает ощущение, что культура

сталинских времен куда теснее связана с давней Русью, чем даже с са-

мыми первыми, неумелыми шагами петербургского радикализма. Мож-

но, конечно, обнаружить некоторое пристрастие к гигантизму на раннем

этапе стремительного промышленного развития в 1890-х гг. — свидетель-

ством тому преобладание огромных фабричных комплексов и строитель-

ство Транссибирской железной дороги. Огромные каналы и помпезные

624

2. Советская эпоха

общественные здания, воздвигнутые подневольным трудом, отдают клас-

сическим восточным деспотизмом. Планы постройки канала, разитель-

но похожего на знаменитый сталинский Беломорско-балтийский канал

начала 30-х гг., обсуждались на закате Московской Руси, при дворе ца-

ря Алексея Михайловича

. Если этот первый крупный проект советской

эпохи, основанный на подневольном труде, был до некоторой степени

предвосхищен в эпоху Московской Руси, то место, выбранное в 20-е гг.

для первого из новых советских лагерных комплексов, издавна символи-

зировало давнюю Московскую Русь, и был это Соловецкий монастырь.

Иван IV первым использовал этот суровый островной монастырь неда-

леко от Полярного круга как тюрьму для идеологических противников,

и советское правительство — выселив монахов — имело возможность раз-

местить там большое количество заключенных.

Скромным героическим свидетельством тому, что старая русская

культура не умерла, были в 20-е гг. работы интеллигентов-заключенных,

напечатанные, разумеется, с согласия лагерного начальства. В ежемесяч-

ном журнале «Соловецкие острова» (орган дирекции Соловецких лаге-

рей по официальному указанию ОГПУ) мы читаем в 20-е гг. о новых на-

ходках флоры, фауны и исторических памятников; об организации новых

музеев; о 234 театральных спектаклях, состоявшихся в течение одного го-

да; о девятнадцатикилометровом лыжном пробеге, в котором участвова-

ли заключенные, красноармейцы-охранники и лагерное начальство. Од-

на из публикаций с явной симпатией рассказывает о первом узнике

Соловецкого монастыря при Иване IV — Артемии, называя его великим

правдоискателем и борцом за свободу мысли

Порой в лагерях сталинской эпохи, кажется, было больше ученых,

чем в университетах; но от относительной свободы, первоначально ца-

рившей на Соловках, в 30-е гг. не осталось и следа, постоянными в ла-

герной империи Сталина были только страшные северные холода. Зло-

веще и символично, что последние публикации, пришедшие из

Соловецких лагерей (в 1934—1935 гг., спустя много времени после того,'

как ежемесячник перестал выходить), рассказывают о находках доисто-

рических ископаемых на островах и об обследовании огромных, не на-

несенных на карту лабиринтов, которые издавна завораживали посети-

телей монастыря

В то самое время, когда истощенные узники спускались в соловец-

кие подземелья, чтобы составить карту ледяных катакомб, в Москве то-

же загоняли под землю тысячи работников, которые строили величай-

ший из монументов сталинской эпохи — метро. Партийные чиновники,

словно безликие жрецы какой-то доисторической религии, съезжались

со всех концов страны в столицу, чтобы принести этому исполинскому

общественному лабиринту в дар от республик изукрашенные сталактиты

625

VI. Шаткий колосс

и сталагмиты. Метростроевцы стали поистине культовыми фигурами.

Тогда же в зарубежных компартиях началась замена лидеров: на место

традиционных идеалистов пришли лукавые сталинисты — хладнокров-

ные особи, способные быстро, как ящерицы, двигаться в потемках и вне-

запно, как хамелеоны, менять окраску.

Безмолвные узники Соловецких островов и авторитарная власть в

Московском Кремле странно напоминают о давнем Московском госу-

дарстве. В некоторых отношениях сталинская эпоха вызывает в памяти

закоснелую византийскую обрядность допетровских времен, которые для

столь многих русских оставались «современностью» на протяжении все-

го царствования дома Романовых. Место икон, ладана и колокольного

звона заняли литографические портреты Ленина, дешевые духи и грохо-

чущие станки. Вездесущие молитвы и культовые призывы православной

церкви сменились вездесущими же громкоговорителями и радиоприем-

никами, из которых неслись монотонные статистические цифры и при-

зывы к труду. Литургия, это совместное богослужение верующих, смени-

лась коллективным формированием научных атеистов. Задача, какую

некогда выполняли священники и миссионеры, сопровождавшие коло-

ниальные войска в отдаленные языческие районы России, была теперь

возложена на «бойцов культурной армии», которые прямо с массовых

слетов отправлялись с «культурной эстафетой» в деревню, соревнуясь,

кому из них удастся за кратчайшее время привлечь больше людей на сто-

рону коммунизма и коллективизации

Чем-то напоминали давних юродивых и фанатиков веры и одержи-

мые энтузиазмом «герои социалистического труда», целиком посвятив-

шие себя «перевыполнению норм». Если Иван Грозный канонизировал

своего любимца-юродивого, а затем выстроил храм его имени, то Ста-

лин канонизировал Николая Стаханова, шахтера, который в порыве ге-

роического мазохизма добыл за одну смену 102 тонны угля (в 14 раз пе-

ревыполнив норму), и создал вокруг него национальное движение.

«Добровольная» подписка на государственный заем заменила прежнюю

церковную десятину, знаменуя собой преданность новой церкви, а «удар-

ный квартал» года — Великий пост как период самоотречения во имя ве-

ликого дела. Подобно истовым старообрядцам, которые стремились взять

штурмом небесные врата, стараясь превзойти православных в своей фа-

натичной приверженности букве древнего богослужения, стахановцы

стремились ускорить пришествие золотого века, «штурмуя» производст-

венные нормы. Эти нормы были для них такой же святыней, как для ста-

рообрядцев Священное писание, — неприкосновенной для бюрократов-

рационализаторов и глумливых западных скептиков программой

спасения, которое непременно свершится, если будешь истово ее выпол-

нять.

627 611

2. Советская эпоха

Третьему Риму наследовал новый Третий Интернационал, а идеалом

культурного выражения и в последнем, и в первом было «аллилуйя» ве-

рующих в ответ на слово откровения из Москвы. В сталинскую эпоху

термин «аллилуйщики» действительно нашел широкое применение. Нис-

провергнув потерявшую доверие монархию, Россия внезапно вернулась

вспять, к самому примитивному аспекту изначальной царской мистики:

дескать, батюшка, кремлевский отец-спаситель, избавит своих стражду-

щих чад от злобных местных чиновников и приведет их в землю обето-

ванную.

Таким образом, Сталин стал преемником Ленина как верховного дик-

татора не только потому, что был ловким интриганом и организатором,

но и потому, что по складу ума стоял ближе к ограниченному и мало-

просвещенному русскому обывателю, чем его соперники. Не в пример

большинству других большевистских руководителей — а многие из них

были по происхождению евреями, поляками или прибалтами — Сталин

воспитывался исключительно на каноническом православном богосло-

вии. На похоронах Ленина, когда другие большевистские лидеры с во-

одушевлением произносили обычные для интеллигентов риторические

общие фразы, Сталин говорил на языке, который был сродни молитвам

и проповедям и куда более понятен для масс: «Уходя от нас, товарищ Ле-

нин завещал нам держать высоко и хранить в чистоте великое звание чле-

на партии. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним

эту твою заповедь! <...> Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам хра-

нить единство нашей партии, как зеницу ока. Клянемся тебе, товарищ

Ленин, что мы с честью выполним и эту твою заповедь!»

Если говорить о превращении ленинизма в национальную религию,

то и здесь семинарист явно находился в более выгодном положении, чем

космополит. Он не испытывал ни малейшего замешательства, когда за-

бальзамированное тело Ленина с руками, сложенными на груди, как у

святых из Киево-Печерской лавры, было выставлено для публичного по-

клонения. Неуместный Мавзолей на Красной площади — образец чис-

того пролетарского «конструктивизма» в архитектуре, воздвигнутый во

славу Ленина и нового порядка, — фактически оказался данью давнему

порядку, воплощенному соседним храмом и кремлевской стеной. Ста-

лин превратил эту простую постройку в объект паломничества и место

собственного периодического «богоявления» по праздничным дням. Он

избрал традиционный теологический способ обессмертить Ленина, в

противоположность прометеевским усилиям революционных интелли-

гентов, которые после смерти Ленина искали материальные истоки его

гения в «цитоархитектонике» (они пригласили немецких ученых, сдела-

ли огромное количество микрофотографий мозга Ленина и составили

VI. Шаткий колосс

проект сравнительного изучения тончайших срезов его мозга и мозга

других ведущих философов)

До конца своих дней Сталин твердил, что он не более чем скала, на

которой Ленин выстроил свою церковь. Его теоретические сочинения не-

изменно преподносились как размышления о «проблемах ленинизма» на

современном этапе. Под прикрытием давней ленинской теории Сталин

свободно противоречил и Ленину, и самому себе и, конечно же, изъял

последнюю, неодобрительную оценку, которую дал ему Ленин.

Вместе с этими формами богословских рассуждений новое содержа-

ние получил и великорусский патриотизм. В 30-е гг. Сталин «восстано-

вил в правах» целый сонм русских национальных героев, а чтобы стиму-

лировать производство, вводил все более резкую дифференциацию в

заработках № льготах. Марксистски хитроумные и почти не содержащие

имен социолого-исуорические труды М. Покровского, который вплоть

до своей смерти в 1932 г. возглавлял советскую историческую школу, два

года спустя были «разоблачены» как уклонение от «подлинного марксиз-

ма», прославлявшего отныне столь непролетарских деятелей, как Петр

Великий и генералиссимус Суворов. Пламенно-пролетарские романы пе-

риода первой пятилетки — вроде «Цемента» и «Как закалялась сталь» —

уступили место новой волне шовинистических романов и кинофильмов,

воспевающих русских воителей прошлого.

К концу 30-х гг. Сталин создал любопытную новую массовую куль-

туру, которую можно описать, инвертируя его классическую фразу «на-

циональная по форме, социалистическая по содержанию». Формы жиз-

ни в России были теперь явно социалистическими: сельское хозяйство

сплошь коллективизировано, а развивающиеся в России средства произ-

водства полностью переведены в собственность государства и охвачены

централизованным планированием. Но в сталинскую эпоху социализа-

ция несла весьма мало материальных благ потребителю и духовных благ

тем, кто рассчитывал на большее равенство или большую свободу. Со-

держание же новой эрзац-культуры было регрессивно националистичес-

ким. Из-под патины постановлений и законодательных процедур про-

глядывали мертвая длань официального национализма Николая 1 и

мрачные тени Ивана Грозного. Громко провозглашенная Сталиным ус-

тремленность в будущее при ближайшем рассмотрении больше смахива-

ет на отступление в прошлое: внезапно вновь зазвучали давние призрач-

ные голоса, подобно легендарному колокольному звону утонувшего града

Китежа в канун Ивана Купалы, но звуки их надтреснуты и нестройны.

Даже самый подобострастный из большевистских поэтов, Ефим При-

дворов (говорящая фамилия!), писавший под псевдонимом Бедный, впал

в 1936 г. в немилость из-за своих «Богатырей», так как скатился к «вуль-

гарному марксизму», представив народных героев древнерусских былин

628

2. Советская эпоха

в карикатурном свете. Следующий год выдался урожайным на сугубо па-

триотические торжества — столетие со дня смерти Пушкина, 125-летие

Бородинского сражения и возобновление постановки оперы Глинки

«Жизни за царя» (под названием «Иван Сусанин»), Растущий страх сна-

чала перед Японией, а затем перед Германией усилил у Сталина склон-

ность полагаться скорее на националистические, чем на социалистичес-

кие призывы. В конце 30-х гг. вновь был создан генеральный штаб и

восстановлены многие из традиционных армейских званий; в 1941 г., не-

задолго до вторжения немецких армий в Россию, Союз воинствующих

безбожников был распущен, а вскоре после этого был заключен ограни-

ченный конкордат с Патриархом Московским. Сталин выглядел теперь

прямо-таки традиционалистом, и, когда он в 1943 г. распустил Комин-

терн, многие на Западе едва не приняли этот его жест за чистую монету.

Однако при всех связях с русской традицией эпоха Сталина ознамено-

валась промышленным развитием и социальными переменами, которым

нелегко найти аналог в предшествующей истории. Попытка Сталина раз-

рушить свободную творческую культуру России отличалась куда большей

радикальностью, нежели попытки его самодержавных предшественников,

и была направлена против культуры, достигшей беспрецедентного много-

образия, сложности и народной поддержки. Он не гнушался самых цинич-

ных приемов манипулирования, присущих современной массовой рекла-

ме, маскируя свою жестокость лоском лживой статистики и лицемерных

конституционных гарантий.

За всем этим скрывались несказанное человеческое страдание и упа-

док. Ожившие в годы нэпа надежды крестьянства на лучшую жизнь и

большую свободу от традиционных городских эксплуататоров разбились

о беспощадную сталинскую коллективизацию. В начале 30-х гг. проте-

стующие крестьяне сжигали зерно и забивали скот, чем вызвали цепную

реакцию насилия и смерти уже среди людей. Крестьяне, объявленные

кулаками, т. е. «классовыми врагами», пополняли ряды подневольных

работников или становились жертвами голода, который был результа-

том скверного планирования и насильственного изъятия зерна. «Лева-

ки»-активисты, доведшие деревню до этого кошмара, были уничтожены

в очередных чистках середины 30-х гг., а за ними последовали и сами

палачи — чтобы утихомирить массы и обеспечить безопасность верхов-

ного убийцы.

Счет смертям шел на на единицы и даже не на тысячи, но на милли-

оны. Более 10 млн. голов крупного рогатого скота было забито на ран-

них этапах коллективизации, не менее 5 млн. крестьян погибли в общин-

ных бунтах 30-х гг. Принадлежность к партийной верхушке тоже не

гарантировала безопасность, так как 55 из 71 члена ЦК, 60 из 68 канди-

датов в члены ЦК сгинули в период между XVII (1934) и XVIII (1939)

624

VI. Шаткий колосс

съездами партии. Фактически в чистках 30-х гг. уцелели лишь очень не-

многие из тех, кто делал революцию и стоял у истоков советского госу-

дарства. Затем грянула война с Гитлером, принесшая чудовищные стра-

дания и гибель 12 миллионов русских.

Сталин всегда с неусыпным подозрением относился к полетам фан-

тазии и экспериментам с формой и идеей, которые составляют средото-

чие творческой культуры. Ничто в Восточной Европе не внушало боль-

ших подозрений, чем* многочисленная еврейская диаспора с ее

интеллектуальными традициями и международными связями. Евреев-

большевиков лишили революционных имен и послали на безымянную

смерть, которая вскоре стала уделом великого множества евреев в усло-

виях еще более систематического и отчетливо расистского тоталитариз-

ма нацистской Германии. Заключительным аккордом тоталитарной эпо-

хи явилась попытка Сталина вырезать «язву космополитизма»,

уничтожив остатки еврейской культуры и новый интерес к Западной Ев-

ропе, воспрянувший в России после Второй мировой войны.

Важнейший вклад Сталина в мировую культуру — доведенный до со-

вершенства новый метод управления посредством систематического че-

редования террора и релаксации, «кнута и пряника». Эта «искусственная

диалектика» требовала создания легко манипулируемого и «вышколен-

ного» аппарата, целиком зависимого от диктатора, и превращения «пер-

манентной чистки в точный инструмент государственной власти»

. На-

стоящий homo sovieticus был вымуштрованным профессиональным

сексотом полицейской сети диктатора и его разведки

. Точно так же, как

«специалисты» печально известного спецотдела МВД обнаружили, что

один из простейших способов «сломать» непокорного узника — быстрое

чередование яркого света и полной тьмы, прислужники Сталина стреми-

лись дезориентировать и подавить внешний мир непрерывным, сбиваю-

щим с толку чередованием улыбок и хмурости, дружелюбия и угроз.

На дальней оконечности этого общества стоял одинокий диктатор,

регулирующий приливы и отливы настроения, ловко играющий на ма-

зохистских и ксенофобских порывах народа, давно привыкшего к кол-

лективному страданию и ощущению собственной неполноценности. Как

только заходила речь о вознаграждениях или отсрочках, из Кремля не-

медля с улыбкой выглядывал Калигула коллективизма. А в разгар терро-

ра жертвы и те говорили об этом кошмаре как о детище подручных: о

ежовщине — в 30-е гг., о ждановщине — в 40-е.

В последние годы Сталин окружил себя такими мрачными фигурами,

как Берия, земляк-грузин и преемник Ежова во главе растущей полицей-

ской империи; Поскребышев, личный секретарь Сталина, и Михаил Сус-

лов, тощий, аскетического вида экс-старообрядец, однофамилец одного

из основателей секты хлыстов.

631 611

2. Советская эпоха

В канун Рождества 1952 г. именно Суслов дал старт новой обвини-

тельной кампании, которая вновь отбросила страну вспять, воскрешая

охоту на ведьм при дворе Ивана III, и явно предвещала новую масштаб-

ную чистку. Суслов обвинил редакторов в недостаточно суровой само-

критичности касательно давно забытых вопросов экономического разви-

тия, далее последовало сообщение «Правды», что девяти врачам

I инкриминируется убийство целого ряда ведущих советских деятелей,

:: включая Жданова, и что осуществили они это нарочито неправильным

, лечением и ядом. Мишеныо этой кампании против главным образом ев-

. рейских «врачей-вредителей», якобы просочившихся в Кремль, явно бы-

ли Берия, глава госбезопасности, и его ближайший помощник Георгий

, Маленков. Наиболее умные и могущественные из сталинских приспеш-

ников, они по логике вещей были первыми кандидатами на жертвопри-

ношение, и спасла их (хотя лишь временно) только смерть Сталина 5

марта 1953 г. В последний раз очевидец-некоммунист видел Сталина, ког-

да тот машинально рисовал красными чернилами волчьи фигурки, а по-

следней из официально назначенных ему медицинских процедур были

пиявки

Без малого десять лет мумифицированный, чуть усмехающийся Ста-

лин лежал рядом с Лениным в Мавзолее на Красной площади. Жуткий

памятник старательно взращенному мифу непогрешимости: мол, совет-

ская политика могла казаться тем, кто был на переднем краю, сколь угод-

но абсурдной, но на командном посту всегда находился всеведущий ли-

дер — «волшебный оплот» внутри Кремля, нерушимый и несокрушимый

с позиций ординарного опыта и сомнений здравого смысла. Как писал

один исследователь сталинского метода: «Сила и самобытность комму-

низма идет от бескорыстных поборников и сочувствующих... Их сочув-

ствие и вера не поколеблются, пока стоит далекий внутренний оплот —

волшебный оплот, где зло преображается в добро, факт в миф, история

в легенду, а степи России в райские кущи»

Огромные статуи Сталина на каждом шагу — мрачная пародия на ви-

зантийского Пантократора — стали для России новым зримым вопло-

щением всемогущества. Этот божественный лик смотрел с куполов хра-

мов изначально священной мудрости, внушая очистительную силу и ,

некое мистическое предвкушение прелестей рая всем тем, кто по пра-

здникам собирался в этих изначальных центрах русской цивилизации.

Ведь в сталинской усмешке им, стекавшимся по новым праздникам в

«парк культуры и отдыха», чтобы торжественно вкусить на земле от гря-

дущих небесных радостей, мнились уверения священной мудрости и

очистительной власти. И было очень непросто развеять этот квазирели-

гиозный сталинский миф, обросший множеством психологически убе-

дительных черт. Когда в конце 1961 г. Сталина было решено убрать из

VI. Шаткий колосс

Мавзолея на Красной площади, старая женщина, которая знала Лени-

на, а при Сталине 17 лет отсидела в тюрьме, воскликнула совсем как

сектантская пророчица: «Я всегда в сердце ношу Ильича... только пото-

му и выжила, что у меня в сердце был Ильич и я с ним советовалась, как

быть. (Аплодисменты.) Вчера я'советовалась с Ильичом, будто бы он пе-

редо мной как живой стоял и сказал: мне неприятно быть рядом со Ста-

линым, который столько бед принес партии. (Бурные, продолжительные

аплодисменты.)»

Сцена ритуального перезахоронения напоминает политику поздней

Московии — с трибуны XXII съезда КПСС Хрущев одобряет и благо-

словляет заявление старушки под антифон «бурных продолжительных

аплодисментев». Один из советских интеллигентов послесталинской

эпохи писал: «Ах, если бы мы были умнее, мы бы окружили его смерть

чудесами! Сообщили бы по радио, что он не умер, а вознесся на небо

и смотрит на нас оттуда, помалкивая в мистические усы. От его нетлен-

ных мощей исцелялись бы паралитики и бесноватые. И дети, ложась

спать, молились бы в окошко на сияющие зимние звезды Небесного

Кремля...»

Пожалуй, наилучшее конспективное представление о русской куль-

туре при Сталине дает развитие кинематографии, искусства с короткой

досоветской историей. Несчетные кинотеатры, маленькие и большие, в

20—30-е гг. возникавшие повсюду в СССР, были новорежимными экви-

валентами давних церквей. Здесь перед безмолвными массами, которые

теперь черпали общее представление о мире за рамками непосредствен-

ных физических потребностей из подвижных образов киноэкрана, а не

из стационарных образов иконостаса, систематически и регулярно пред-

ставали надлежащие ритуалы нового порядка — хроники его успехов и

обетования блаженства. Подобно советской индустрии, кинематография

в эпоху Сталина выпускала огромное количество фильмов, в том числе

и по-настоящему качественных. Но при всех технических новшествах и

таланте актеров сталинское кино — регрессивная глава в истории рус-

ской культуры. В лучшем случае оно давало чуть больше, нежели претен-

циозное муссирование самых шовинистических аспектов дореволюцион-

ной культуры; в худшем — было техническим уродом, стремившимся

пожрать одну из наиболее многообещающих мировых театральных тра-

диций.

Обуреваемые великими надеждами, молодые бунтари-идеалисты

вступали в годы революции в опустевшие студии начинающей россий-

ской киноиндустрии. Киноискусство, тесно связанное с освобождающей

силой техники, как нельзя лучше подходило для того, чтобы донести до

всех и каждого добрые вести о новом общественном порядке. Вдобавок

это был и относительно нетронутый мир художественных возможнос-

632

2. Советская эпоха

тей — культурная tabula rasa*. Ведь с тех пор как в 1903 г. открылся пер-

вый публичный кинотеатр, российская киноиндустрия не успела приоб-

рести отчетливо самобытного характера. Она оставалась подражательной,

коммерчески ориентированной и выпускала главным образом до невоз-

можности сентиментальные мелодрамы со счастливым концом.

По ленинскому декрету, принятому в августе 1919 г., советская кино-

индустрия отошла в ведение Наркомата просвещения и ввиду эмиграции

почти всех актеров и техников не могла не стать главным центром прак-

тического художественного обучения и ареной всевозможных экспери-

ментов.

В довольно либеральный период начала 20-х гг. возникло множест-

во новых стилей и шли бурные дискуссии о природе киноискусства и

его отношении к новому общественному строю. На первое место нена-

долго выдвинулась примечательная группа «киноки» с ее фанатичной

приверженностью к документальной и хронологической точности. Быв-

ший архитектор и скульптор Лев Кулешов первым начал использовать

натурные съемки, привлекать непрофессиональных актеров и ставить

монументальные массовые сцены; можно отметить и разрозненные по-

пытки разбить изобразительный ряд на экспрессионистские или абст-

рактные формы.

Но, как и во всех сферах советской культуры, абсолютизм сталинской

власти установил в конце 20-х гг. господство пропагандистского официаль-

ного стиля, который положил конец творческим экспериментам. Новый

стиль, пожалуй, являет собой ярчайший образец той смеси революционной

миссии и реалистической формы, которая получила название социалисти-

ческого реализма. Одновременно тематика фильмов 30—40-х гг. иллюстри-

рует растущий крен сталинской России в сторону шовинистического тра-

диционализма.

Новый, советский кинематографический стиль вобрал в себя мно-

жество влияний. В определенном смысле он был возвратом к давней

традиции иллюстрированной хроники (лицевой летописи), которая в

Московском государстве популяризировала героическую историю По-

бедоносной Церкви, а также вульгаризированным продолжением тра-

диций героико-исторической живописи и гигантских выставок XIX в.-

К этим традициям добавилась мечта о новом типе революционной дра-

мы-мистерии, зародившаяся в кипучие дни военного коммунизма. Под

открытым небом устраивали массовые театрализованные зрелища, ты-

сячи людей участвовали в импровизированных спектаклях, воссозда-

вавших семь великих народных революций русской истории; восемьде-

Чистый лист (лат.).

611

VI. Шаткий колосс

сят тысяч человек участвовали в «Мистерии-буфф» Маяковского и бо-

лее ста тысяч — в ритуальном воссоздании штурма Зимнего дворца. Ми-

шле говорил, что Французская революция по-настоящему началась не

штурмом Бастилии 14 июля 1789 г., а символическим воссозданием это-

го события год спустя. Точно так же можно сказать, что и русская ре-

волюция — как символ освобождения — родилась не в бурных событи-

ях октября 1917 г., но в этих живописных зрелищах и мифическом

перевоссоздании истории.

Ключевой кинематографической задачей наследника Ленина был пе-

ренос этого монументального мифа на экран. Когда «кинопоезда» рево-

люционных дней с их пропагандистским репертуаром сменились стаци-

онарными-кинотеатрами, стало очень важно обзавестись надлежащей

киноверсией революционного мифа. Ее обеспечили три главных филь-

ма, выпущенных в честь десятой годовщины большевистского переворо-

та и составивших своеобразную героическую трилогию: «Конец Санкт-

Петербурга» Пудовкина, «Октябрь» Эйзенштейна и «Москва в Октябре»

Барнета. Вместе со столь же причудливой панорамой Гражданской вой-

ны в «Хождении по мукам» Алексея Толстого (впоследствии по этому ро-

ману была поставлена кинотрилогия) эти фильмы явили взорам народ-

ных масс новую воплощенную мистерию, в которой внезапно сбылись

многолетние надежды и страхи России.

Из всех кинематографических иконографов революции более всех —

и заслуженно — запомнились Пудовкин и Эйзенштейн. Оба они, учени-

ки Кулешова, творчески воспитывались на экспериментализме 20-х гг.

Оба достигли своего величайшего триумфа в 1926 г. — Эйзенштейн «Бро-

неносцем "Потемкиным"», Пудовкин экранизацией романа Горького

«Мать» — и еще долго работали в кинематографе, до самой своей смер-

ти в конце сталинской эпохи. Эйзенштейн скончался в 1948-м, Пудов-

кин — в 1953-м.

Пудовкин был в большей степени сталинистом и потому запомнился

не так ярко. Суровый богатырь-волжанин, он с самого начала поставил

все свои силы на службу новому порядку. Теоретические его работы по-

стоянно подчеркивали использование технических новшеств в практике

политического обучения. Он предпочитал реалистический метод Стани-

славского более экспериментальным стилям и утверждал, что монтажер

и режиссер должны иметь чуть ли не диктаторские прерогативы.

Хотя и способный воссоздавать простые и сильные эмоции, Пудов-

кин вслед за Сталиным все больше обращался к монументальным кине-

матографическим полотнам. Традиционно русские патриотические темы

пришли на смену революционным в его наиболее важных поздних про-

изведениях — «Суворов», «Минин и Пожарский», «Адмирал Нахимов».

Теоретические работы и выступления Пудовкина отмечены склонностью

635 611

2. Советская эпоха

к статистической саморекламе в псевдомарксистских выражениях, столь

характерных для сталинского образа мыслей: «Сила непосредственного

воздействия театра, помноженная на широчайший разворот показа дей-

ствительности, возможного лишь для литературы, и еще раз помножен-

ная на количество всех трудящихся Земного шара, — вот грубая форму-

ла, определяющая будущее качество нашего социалистического кино»

На давние театральные традиции он смотрел свысока, как этакий ну-

вориш, безоговорочно веря, что «социалистический реализм... так же бес-

смертен, так же вечно молод и неисчерпаем, как сам народ»''

Эйзенштейн — фигура значительно более сложная и интересная. Уро-

женец Риги и архитектор по образованию, он глубже Пудовкина проник-

ся экспериментализмом 20-х гг. и намного лучше знал европейскую куль-

туру XX в. Под влиянием Кандинского и других он верил, что основные

составляющие — линия и цвет — сами по себе могут привнести духов-

ность в изобразительные искусства. Непосредственно у мистиков — пред-

шественников Скрябина (таких, как Кастель и Эккартсгаузен) он почерп-

нул убежденность, что подлинное искусство должно опираться на

синхронизацию ощущений, в основе которой лежит «внутренняя син-

хронность изображения и музыки»

. Ко времени съемок «Потемкина»

Эйзенштейн успел поработать в конструктивистском театре Пролеткуль-

та, а затем главным художником у Мейерхольда.

Фильм «Броненосец "Потемкин"», в котором было занято огромное

количество исполнителей, с поэтической свободой и кинематографиче-

ским мастерством рассказывал о коротком восстании матросов в Одессе

во время революции 1905 г. Снятый по специально написанному сцена-

рию и посвященный двадцатой годовщине этой революции, фильм, от-

четливо продолжая давнюю традицию массового театра под открытым

небом, стал едва ли не совершенной притчей о революционном героиз-

ме. Героем его был сам броненосец, а не какой-то конкретный человек.

Матросы корабля — торжествующий искренний хор революционного

восторга; они сражаются и против червей, пожирающих их жалкий мяс-

ной рацион, и против попов и чиновников, пожирающих их души. Как

Иоанн Креститель, Предтеча, помещался в иконостасе подле Христа на

престоле, так и революционный предтеча Октября обрел достойное ме-

сто в иконографии революции. В истории кинематографии найдется не

много эпизодов, где средства молодой киноиндустрии использованы в

политических целях с таким блеском, как в знаменитом эпизоде с дет-

ской коляской — мать упустила ее, и она все быстрее катится вниз по

ступеням, а следом механической поступью шагает отряд царских сол-

дат — символ бесчеловечности.

Не в пример Пудовкину Эйзенштейн экспериментировал с нереали-

стическими формами киноискусства и за некоторые свои опыты конца