Бибихин В.В. Другое начало

Подождите немного. Документ загружается.

Может ли линия состоять из движения? Точек в линии

много только при делении линии, т.е. на пути, на котором

линия неизбежно ускользнет, превратившись в движение.

В существенном смысле точка, как цитировалось у Нико-

лая Кузанского, одна. Если точка одна, тогда то, что на-

ходится в промежутке между точкой и той же самой точ-

кой, — движение, история.

Аристотель, и не только он, уверенно говорит, что

кроме трех пространственных измерений не может быть

никаких других. В современности говорят о четвертом из-

мерении, особенно в тех предельных случаях, когда изуча-

ют элементарные частицы, движущиеся близко к скорости

света. С этого угла зрения античная трехмерность будет

принадлежать к «классическому» типу пространства, ко-

торое отдельно от времени. Четырехмерное пространство

современной физики и математики оставляет нетронутым

обыденное представление, что будто бы три измерения

развертываются в пространстве, совершенно лишенном

времени. Когда — например в теории относительности —

замечают, что с тремя измерениями и с временем, опять

же в «предельных» случаях, т.е. при приближении к гра-

нице уловимости (например к скорости света), начинают

происходить парадоксы, то вводят в формулы рядом с

тремя параметрами, заранее ограниченными пространст-

вом, четвертый параметр время. Нет однако никакой обя-

зательной необходимости сначала представлять себе три

пространственных измерения чистыми от времени. В

«классические» три измерения движение и с ним время

были включены очень рано, когда линия была понята не

объяснимой иначе как через движение. Время у Аристоте-

ля это время движения или просто движение.

Евклид просит, чтобы между точкой и точкой можно

было провести линию. Он просит это у публики, которая

знает, что с таким проведением есть неразрешимые про-

блемы, что точку, к которой мы поведем свою линию, по

честному уловить, нащупать нельзя. Хуже того, из-за не-

множественности точки та точка сольется с точкой, от ко-

торой мы свою линию ведем. Чтобы точки не слились,

409

надо чтобы между ними встало «между». То, что Евклид

просит для своих надобностей называть прямой линией

или линией между двумя точками, Аристотель называет

тоже линией, но дает ей другое определение: линия — это

между двух точек. Такое между может быть в принципе

создано и поддержано только движением. Продвинувшая-

ся точка в конце линии остается той же самой. Перебора

или пересчета, тем более сложения точек не происходит.

Аристотелевская прямая создается движением, и мы воль-

ны говорить, что движением нашего человеческого вооб-

ражения (потому что собака геометрическую линию не

видит, по крайней мере не рисует), или математического

ума, или чего угодно в нас, но помним: мы в воображении

или на бумаге прочерчиваем линию потому что вспомина-

ем то, что уже произошло, а произошло то, что в полноте

первой энергии, в начале истории, в той исходной полно-

те, от которой все сдвиги, линия была уже прочерчена,

потому что точка уже двинулась. Рассмотрим это подроб-

нее.

7. Нужно ли для того, чтобы точка протянулась в

линию, вводить причину извне точки? Точка велика. По

своему названию στιγμή от στίζω колоть, татуировать

тело, ставить клеймо, она метка на теле мира. Другое ее

название, σημειον значит знак. Где поставлена, прожже-

на, уколота точка, уже завязана интрига. Точка собирает на

себе, втягивает в себя, сосредоточивает или, наоборот, вы-

брасывает из себя свою собранность, выступает центром.

Точка в этом смысле автомат, без управления и питания сам

собой и из себя движущий, оставаясь неизменным.

Аристотель доказывает неподвижность точки так же,

как момента теперь. Точка, колющее, и настоящее —

одно и то же в качестве отмеченных, задевающих: насто-

ящее как наступившее, стоящее для нас, настаивающее на

себе, как точка — укол татуировки, маркированное бы-

тие. Точка и мгновение не могут двигаться из-за своей

предельной сосредоточенности. Они собраны настолько,

что не имеют уже частей. Это прежде всего и имеется в

410

виду в речи о точечном. Если хотите, точка так упрости-

лась, сжалась до точки именно потому что непомерно

много в себе собрала. На современном жаргоне говорят о

точке сборки. Всякая точка это сборка, концентрация

такой плотности, что перестает иметь смысл перебирать,

что именно там сконцентрировано: по большому счету

всё; вселенная.

Представим, говорит Аристотель, движение от А через

В к С. Движущееся в какое-то время будет пока еще на

отрезке AB — как же иначе, оно должно откуда-то начи-

нать. Допустим, оно уже достигло В. Остаться на отрезке

AB оно не может, ведь его цель добраться до С. Но и

отказаться от прохождения отрезка AB тоже не может,

иначе не пройдет пути. Значит, в какой-то момент оно и

будет еще на отрезке AB, и одновременно начнет по край-

ней мере расставаться с ним, чтобы не остаться на нем

навсегда. Но сделать этого точка не может, ведь у нее нет

частей, чтобы одна часть еще оставалась краешком на от-

резке AB, а вторая уже перевалила через В и вошла в ВС.

Таким образом, точка из-за отсутствия у нее частей дви-

гаться не может. Момент настоящего из-за своей точечной

собранности сам двигаться тоже не может.

Как же тогда возникает линия? и время? Так, что

точка и момент «теперь» — их неподвижный двигатель.

Не совсем точно говорить поэтому, что движение точки

создает линию. Т. е. именно движение точки создает

линию, но в том смысле, что точка, сама не движущаяся,

движет! Из-за того, что движущая способность точки не

прекращается, т.е. всякую точку можно одновременно

увидеть как начало и конец, собирающее и выпускающее,

линия никогда не прекратится, она в принципе бесконеч-

на. То же линия-время. Допустим, время кончилось те-

перь, в это мгновение. Поскольку мгновение само не дви-

жется, не меняется, не имеет длительности, оно уже со-

брало в себе конец всего, но этот конец длится именно

только мгновение: конец истории не длится, не имеет

длительности. Движение и история, кончаясь в каждый

момент, не имеют времени кончиться.

411

Всё это заложено как заряд в парменидовско-зенонов-

ской мысли. Несоизмеримость, асимметрия, которую я

было назвал первичной, началом бесконечности и произ-

водной из нее иррациональности, оказывается в свою оче-

редь производной из точки. Не будь точка безразмерной,

Ахиллес конечно сразу же догнал бы черепаху. Парменид

и Зенон прямо указали и на решение проблемы с усколь-

занием точки: ее вернет только движение. Они же бру-

тально, круто указали и на проблему движения, бросили

как вызов: движение невозможно; попробуйте если сумее-

те сдвинуть историю с мертвой точки. Античные имена

много говорят. Как Платон широкий, так Аристотель —

стремящийся к прекрасному завершению. Он принял вы-

зов элеатов и показал, как возможна история: через цель,

полноту всего; история никогда не кончится и не сорвет-

ся, потому что невозможная полнота уже есть. Точка од-

новременно явно есть (кто возразит?) и ее же нет всеми

способами небытия: ни размера, ни длительности, ни дви-

жения, ни уловимости.

Всякая линия — истории, поведения, геометричес-

кая — в важном смысле всегда уже проведена, как

Ахиллес всегда уже догнал черепаху. Линия состоит из

времени нашего опоздания к событию полноты, к точке

мировой сборки. Линия всегда уже есть, и когда мы ее

проводим, мы не создаем ее, а возвращаемся к ней в

нашей истории из нашего опоздания к событию полно-

ты. Это аристотелевский поворот платоновского, и ши-

ре, пифагорейского (а не только эмпедокловского) анам-

несиса, воспоминания.

Линия истории заранее встроена в точку теперь. Со-

временное четырехмерное пространство не просто мате-

матический конструкт, как его неожиданно правильно оп-

ределяют в справочниках, но и строго говоря лишний

конструкт, происшедший из упущения присутствия време-

ни в начале «трех измерений». Мысль о четвертом изме-

рении спохватилась поздно и пошла слишком окольным

путем через громоздкое искусственное построение. Хоро-

шо — и это не исключено, — если возвращение к времен-

412

ному пониманию линии в математике произойдет. Оно,

возможно, отчасти уже происходит в концепции элемен-

тарной данности не как частицы, а как струны. Важно

помнить, что время в античности было встроено в прост-

ранство проще, прямее и органичнее, чем в неуклюжем

четырехмерном пространстве, где сначала неосторожно

допущено мифическое, пустое и схематическое якобы

статичное трехмерное пространство, т.е. допущен посту-

лат, по легковерию и ради сомнительной наглядности

удовлетворен сомнительный запрос.

Конечно, точка как момент теперь и линия как дви-

жение времени трудны, ненаглядны. Но не надо было

спешить к ложной простоте. Все равно пришлось от

статичной трехмерности отрезвляться к четырехмерно-

му пространству-времени, которое тоже совершенно не-

наглядно. Не лучше ли было остаться при ранней орга-

ничной ненаглядности. Произошло что-то вроде как

если бы человек для простоты и обозримости расстался

с руками и ногами, потом приставил протезы и гордился

бы тем, что они работают почти так же хорошо.

Как схема четырехмерного пространства-времен и воз-

никла по недомыслию о точке и линии в естественных

науках и математике, так в гуманитарных науках сложи-

лась схема линейного, кругового, спиралеобразного вре-

мени. Она тоже возникла по недоразумению и мешает

прочтению Аристотеля в его постоянном отождествлении

времени и линии. Нам теперь кажется, что линия тут при-

влечена как схема времени. Но вчитайтесь: линия не срав-

нение и не иллюстрация. Точка и мгновение не символи-

чески, а бытийно одно; движения линии и времени одина-

ково созданы и обеспечены точечностью укола. Схема

времени как линии между двумя точками, которую выпро-

сил себе Евклид, очень наглядна. Увидеть линию как

время, время как линию, проводимую движением одной

точки, трудно. Для этого надо возвратить точке полноту

укола, знака, на-стоящего, задевающего, татуирующего.

Кажется, правда, что уводящее от наглядности тождес-

тво времени и линии должно все-таки приниматься нами

413

спокойнее с тех пор, как мы согласились в физике с нена-

глядным четырехмерным пространством.

8. Точка похожа на круг и шар. Что нам очень трудно

представить ее без места вне координат — явление того

же порядка, как нам трудно (просто невозможно) по на-

стоящему нарисовать ее. Мы ее рисуем при помощи круга,

или шара (из-за выпуклости мела), который мы наивно

стараемся сделать как можно меньше, надеясь так прибли-

зиться к бесконечной малости точки. Мы уже говорили,

что точка и сосредоточивает в себе многое, в конечном

счете все, и пред-полагает себя началом многого, в конеч-

ном счете всего. Прежде всего линии, которая не обяза-

тельно прямая. Линии, выплеснутые сосредоточенной не-

движимостью точки, растрачивают ее собранность. Все

направления, вызванные точечной собранностью непод-

вижного мгновения, все исторические пути скоро потеря-

ют простую сосредоточенность точечного начала и задо-

хнутся, устанут и сникнут. Энергия точки не потеряет

себя только в себе самой. Она сохранится и в большой

точке, в шаре мира, целая собранность, полнота, сосредо-

точенность которого ничем не уступают собранности

точки.

Описание неподвижного перводвигателя в последней

главе аристотелевской «Физики» совпадает с описанием

точки. Он не имеет частей и величины. Что мир равен

точке, неуловим, не имеет как точка частей и величины,

мы читаем у Николая Кузанского, и здесь творчески ком-

ментирующего Аристотеля.

То, что точка совпадает с бесконечностью, формально

содержится в античном понимании величины, которое мы

упоминали в суждении Анаксагора об одинаково большой

и малой величине всего. Античный бесконечный предел

одинаково максимален и минимален в отличие от однобо-

кого современного, который представляется пределом

преимущественно в одну сторону, бесконечно малых, и

реже слышно, чтобы говорили о пределе в сторону увели-

чения.

414

История постепенно распространяет собранность пер-

вой точки на событие целого мира, который вбирает всё

так, что возвращается к ранней собранности. Откуда идет

простейший непространственный укол точки? По Плато-

ну, шар головы повторяет шар вселенной. Точка умствен-

на. Из-за безусловной ненаблюдаемости точки единствен-

ным, что способно ее осмыслить, будет сосредоточен-

ность, т.е. в каком-то смысле сама же точка. К ней всё

таким образом стекается. Парадокс точки содержит в себе

все другие. Точка предполагает нашу собранность, иначе

ее никак нет. Мы собираемся, если собираемся, пол-

ностью всем своим существом. В нашей сосредоточеннос-

ти собран таким образом целый мир. Попробуй мы отка-

заться от концентрации, прекратится наука, распадется

расписание, которым живет цивилизация. В точке нашего

сосредоточения собрано не меньше чем сколько нам

может открыться в максимуме мира. История располагает-

ся между этими совпадающими полюсами, определена со-

бытием целого мира и нашим опозданием к нему.

Мы встречаем с пониманием сообщения о том, что

космогоническая гипотеза большого взрыва сейчас пере-

живает трудности. Представление времени как рельсов, а

нашей истории как поезда, который отошел от станции и

прибудет на другую, принадлежит идеологии или мифоло-

гии, а точнее вненаучной, внемифологической, внелоги-

ческой ошибке. Это представление не попадает в точку,

промахивается мимо нее. Точность трудна. Мы поэтому

принимаем как освобождение новые факты, позволяющие

не считать научно обязательным понимание истории как

рельсов и поезда. Оно было слишком явно привязано к

временным привычкам цивилизации.

9. Подведем предварительные итоги. Ускользание

точки не только не говорит о ее несуществовании, но ско-

рее наоборот, показывает, что она не ens rationis, не из-

мышление разума. Статус точки: она есть и ее нет. Она в

этом смысле взаимообратима с бытием. Сосредоточение

не создание нашего сознания, как захваченность оно со-

415

знанию предшествует. Сосредоточенность как точечная

собранность неостановимо переходит в собирание всего.

Всё и точка в этом свете одно. Только предельная собран-

ность способна дать настоящую точку. Вобравшая всё

точка как целое неуловима, непространственна, не укла-

дывается в систему координат, но может предшествовать

ей как начало геометрии, она же начало времени (точеч-

ное настоящее).

Сосредоточение не значит сужение, ограничение, от-

брасывание лишнего с целью остаться при одном. Абстра-

гирование как его привычно понимают — нечистая, не-

точная работа непонятного смысла и назначения. «Отбра-

сывание деталей» даст только увеличение масштаба,

скажем, обеднение понятия, но никогда не точку. Здесь

происходит то же что с делением линии. Линия для грубо-

го беспорядочного взгляда кажется большой, а точка ма-

ленькой: разделим линию на два, потом еще на два, если

надо еще и еще, и якобы получим точку или что-то вроде

того. Против этой грязной операции, к сожалению слиш-

ком частой, Аристотель предупреждает, как мы видели,

что точка не получается при делении линии и линия не

получается суммированием точек. Нельзя сказать, что

линия больше точки из-за несравнимости обеих. Но не

будет неправильно, хотя и покажется странно сказать, что

точка несоизмеримо, несоразмерно, т.е. бесконечно мень-

ше линии и одновременно так же бесконечно больше

линии.

Дело в том, что линия образована движением точки и

значит может быть другой, прошедшей иначе. Бессмыслен-

но говорить, что линия одна, и не бессмысленно — что

точка одна. Сосредоточение, собирание, дающее точку,

имеет двойную направленность, одновременно отталкива-

ясь от всего и собираясь в укол, так что нельзя сказать, в

каком одном направлении сначала действует собирание.

Собирается что? Чем больше тем лучше, начиная неважно

с чего и в конце концов охватывая всё. Собирается во что?

Естественно, в нечто всё более собранное, сосредоточен-

ное, в конечном счете в точку. Настоящее абстрагирова-

416

ние — это трудное избавление не от деталей, а от их ог-

раничения. Точка не линия не потому что эти две фигуры

можно сравнить между собой и убедиться в их неодинако-

вости. Разница между ними идет глубже. Сосредоточива-

ясь на линии, я вижу ее именно такой, при том что она

могла быть и другой, длиннее, кривее. Линия подлежит

смене аспекта. В другом аспекте это другая линия. Пусть

линия на доске будет траекторией элементарной частицы.

Теперь посмотрите: это Октябрьская железная дорога, она

почти ровная, на верхнем конце Ленинград, на нижнем

Москва. В отличие от этого точка аспектов не имеет и не

меняется, «не имея протяжения и частей». Меняемся мы в

меру нашей собранности. Сначала мы замечаем, что пятно

на доске все же не точка, потом задумываемся, куда точка

девается из глаз, потом догадываемся о ее статусе, что она

существует и не существует; потом замечаем, как трудно

сосредоточиться на точке и что нас при этой попытке

ведет; потом понимаем, какая собранность нужна для

фиксации точки, и оказывается большая; спрашиваем, на-

сколько большая, и постепенно проясняется, что какая-то

безмерно большая: всякая и, как говорится, «полная сосре-

доточенность». Полная сосредоточенность это сосредото-

ченность чего? Безусловно всего. Математик, говорят, «со-

средоточен». Но и он ограничивается (абстрагируется) от

каких-то жизненных вещей, не думает в том смысле, как не

думает наука вообще, когда принимает — ив частности Ло-

бачевский тоже принимает — постулат Евклида, согласно

которому точек много и между ними можно проводить

линии. Этим уже предполагается, что есть другая геометрия,

кроме Евклидовой, и не только Лобачевского. В ней будут

другие линии, например, не только пересекающиеся парал-

лельные, или там может вообще не быть линий. Обязательно

во всякой геометрии будет точка, так или иначе понятая, и

сосредоточен н ость.

Сосредоточение направлено, как собирание собран-

ности, мы заметили, в оба полюса. Подобно точке, всё

тоже не имеет аспектов, не будучи подвержено их смене.

Казалось бы, на всё можно смотреть и так и по-другому,

417

видеть в нем конечное или бесконечное целое («мир коне-

чен или бесконечен»), расширяющееся или нет, имеющее

смысл или не имеющее смысла. Пока люди так говорят и

спрашивают, они еще не собраны, не сосредоточены пол-

ностью на целом и делают примерно то же, что делают,

когда воображают, что можно взять точку и поместить ее

на доске. Они помещают всё в воображаемое ими прост-

ранство. С математической точкой, о которой заранее

условились, что она движется в воображаемой системе ко-

ординат, такое можно делать. С воображаемым целым по-

добное тоже можно делать, приписывая ему предикаты. С

самого начала оно включено в условную систему, ему при-

дан образ или набор возможных образов, как правило,

полученных приблизительно, не уточненных. Это так на-

зываемое «традиционное» целое справедливо растрепано

постмодерном в его «критике метафизики», за которую

постмодерн платит тем, что имеет дело только с якобы

целым. С настоящим целым критические операции не

пройдут. На то, как оно изъято из смены аспектов, нена-

вязчиво намекает слово. В целом звучит цельное, исцелен-

ное, не страдающее. Как точка, так и целое не поддается

определению, само определяя собою все, что отклоняется

от него.

10. Это значит: ни определить, ни вообразить разницу

между точкой и целым невозможно. Их генезис одинако-

вый: собирание, сосредоточение. Статус целого, как ста-

тус точки, невозможно наблюдать, но бессмысленно отри-

цать. Бессмысленно говорить, что собирания, концентра-

ции, сосредоточения нет в природе и что точка — лишь

условный конструкт. Нет причин не вернуться к пифаго-

рейцам: в точке, настоящей, не евклидовой, не вообража-

емой, неуловимой, мы встречаемся с асимметрией как не-

парностью. В настоящей точке и в настоящем целом мы

выходим из того, что доступно расчету, и повертываемся

лицом к софии, отношением к которой может быть толь-

ко философия — расположенность, исключающая распо-

рядительность.

418