Бибихин В.В. Другое начало

Подождите немного. Документ загружается.

нальное достояние. Деньги отчуждение, расставание с на-

турой, но такое отчуждение натуры более свободно, ра-

зумно, истинно чем мануальный захват. Отчуждение есть

такой отказ от держания в руках, который дает более чис-

тое обладание настоящим.

Следующим шагом на этом пути я отчуждаюсь от

денег! Отлепляюсь от них, как я отцепился от веществен-

ной натуры. Какая собственность остается моей после

этого нового отчуждения? Я оказываюсь полным облада-

телем моих «неотчуждаемых субстанциальных определе-

ний», возвращаюсь к интимной собственности духа, к су-

ществу самого себя. Гегель предлагает критерий для отли-

чения несобственной собственности от собственности

духа: неуничтожимость давностью. 20 копеек, которые

занял Алексей Пешков у моей бабушки Аграфены Брян-

чаниновой, катая ее на санках в Нижнем, для меня поте-

ряны. Но совсем другое дело мои права на слово. Если я,

мой отец и моя бабушка долго, очень долго, десятилетия-

ми не могли говорить свободно, потому что другие успели

взять за нас слово, отняв у нас право сказать себя, то это

не значит что по давности лет то право от нас ушло на-

всегда. Речь собственное из собственного; в таких вещах,

говорит Гегель, отчуждение невозможно.

Или все-таки возможно?

Забыто авторство эпоса. За давностью тысячелетий

обезличились громадные достижения архаической генети-

ки в деле выведения домашних животных. Забыто, кто и

как создал мир. Похоже таким образом, что отчуждено

может быть в конечном счете все. Критерий давности ока-

зывается относительным, пусть и полезным в своем диапа-

зоне. Отчуждается мысль, настроение. Личность-воля це-

ликом отдает себя своему (родному), которое растет в ней

через нее. Не имея права увести себя из жизни, она не

спорит с правом государства брать ее себе.

Государство как идея (род) есть «действительная сила»

личности, в сердцевине личности, в ее преданности род-

ному отчуждающая личность от нее самой. «Внутренняя

собственность духа» в конечном счете не моя; даже госу-

379

дарство в его идее имеет на нее больше прав чем я. Собст-

венность как принадлежность кому-то тает, остается толь-

ко собственность как суть! В меру возвращения индивида

к себе в нем растет тяга к такой объективности, «когда

человек лучше унизит себя до раба и до полной зависи-

мости, лишь бы только уйти от мучения пустоты и отри-

цательности», преследующих одинокого субъекта. Собст-

венность личности временное образование. Как виноградная

лоза опадает без опоры, так право должно «обвиваться во-

круг некоего в себе и для себя прочного дерева»

. Спаси-

тельное отчуждение распространяется сначала на вещи и

имущества натурального хозяйства, потом на товары,

далее на деньги, и больше, на интеллектуальную собствен-

ность, наконец на индивидуальность. В том, что Гегель на-

звал интимной собственностью духа, собственность в конеч-

ном счете уходит в такую себя, о которой бессмысленно

спрашивать чья она. Она своя.

В самом деле, что в личности кроме ограниченности,

дурных привычек, скрытности, личин, из которых часто со-

стоит вся ее индивидуальность, принадлежит ей, а не чело-

вечеству как роду. Утаиваемые слабости, так тревожащие

личность, по сути присущи всем и все их одинаково скрыва-

ют. Наоборот, всего реже случается и по-настоящему уни-

кально то, что составляет суть каждого и чего обычно не

наблюдаешь в полноте, родное и родовое. Не вмещаясь ни в

ком отдельно, оно желанно каждому, кто хочет быть собой,

и достижимо только в меру превращения человека в челове-

ка. Стань наконец человеком, говорю я себе то, что говорят

миллиарды, и одновременно совершенно конкретное и не-

повторимое, не потому что я особенный человек и взращи-

ваю в себе какую-то небывалую человечность, а как раз на-

оборот, потому что самое общее (Гераклит), в котором я

спасен и укрыт, и есть настоящий я.

Помня о равенстве идея-род-народ-государство, прочи-

таем в начале третьего раздела (Государство) третьей

части (Нравственность) гегелевской «Философии права»:

Там же § 141.

380

Государство есть действительность нравственной идеи —

нравственный дух как откровенная (offenbare) сама себе отчет-

ливая субстанциальная воля, которая себя мыслит и знает и то,

что она знает и поскольку это знает, исполняет... Это субстанци-

альное единство есть абсолютная недвижимая самоцель, в кото-

рой свобода приходит к своему высшему праву, так что эта ко-

нечная цель обладает высшим правом против одиночек, чей вы-

сший долг — быть членами государства.

Свободолюбивая личность вроде Андре Глюксмана не должна

здесь спешить возмущаться. Гегель сейчас отдаст ей то, чего

она требует: он скажет, что в гражданском обществе, в кол-

лективе «интерес отдельных людей как таковых есть высшая

цель». Именно так, только с путаной подстановкой государства

на место общества, и сказано в нашей конституции.

Создате-

ли ее в спешке не удосужились задуматься о разнице между

гражданским обществом, т. е. коллективом, и нацией, наро-

дом, государством. К этой разнице сводится все в политике.

Общество есть собрание людей, договорившихся между собой

и выбравших себе руководство. Я обязан поставить себя выше

этого собрания и этого руководства и во всяком случае не под-

чиниться ему, если оно не право. Эта моя обязанность основа-

на именно на том, что и я и все общество и его правительство

в данном поколении, все мы принадлежим истории народа и

замыслу государства. На беду интеллектуалам, не догадавшим-

ся в своей очередной временной поделке, нашей конституции,

учесть, что обществом правит не обязательно что-то понятное

каждому человеку, об этом догадываются как раз те, чье безза-

коние конституция призвана вроде бы остановить.

Никакому коллективу, даже самому большому, не гаран-

тирована верность своей правде. Это значит, что в начале

политики стоит черновая работа разбора завалов. Ничего

страшного. Всякую свалку можно со временем разобрать.

Всего больше грязи как раз вокруг главного. Между своим и

своим, собственным и собственным, родом как мысленным

«Статья 2. Чеповек, его права и свободы являются высшей цен-

ностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и граж-

данина — обязанность государства.»

381

обобщением и родом как родным, между толпой и госу-

дарством различить в конечном счете удастся, тем более что

для нас нет ничего важнее. То, что Гегель называет духом на-

рода («государство в качестве духа народа есть вместе с тем

проникающий все его отношения закон», 274), существует и

заставит к себе прислушаться, хотя для того придется расчис-

тить нагромождения вокруг духа, народа и сначала по-новому

услышать эти слова: дух как дыхание, народ как мир.

Принцип свободы собственности, признаваемый или

нет, так или иначе осуществляет себя явочным порядком.

Против юридической собственности в военное и револю-

ционное время принимаются жесткие, иногда уничтожаю-

щие меры. Менее бросаются в глаза, хотя долгосрочно

более эффективны идеологические меры в виде признания

захвата собственности безнравственным, нецивилизован-

ным, некультурным, воровством (Прудон). Спазматичес-

кое принятие срочных мер вокруг собственности разруша-

ет, наоборот, вещество и тело, т. е. как раз не то, что

должно быть врагом нравственного усилия.

Другое, в чем дает о себе знать подспудная работа сво-

боды собственности, это легкость расставания с ней, по

крайней мере у нас. Известна готовность, с какой россий-

ские капиталисты отдавали собственность революционе-

рам.

Если в России частная собственность так легко, почти без

сопротивления, была сметена вихрем социалистических страс-

тей, то только потому, что слишком слаба была вера в правду

частной собственности, и сами ограбляемые собственники, него-

дуя на грабителей по личным мотивам, в глубине души не верили

в свое право, не сознавали его священности, не чувствовали

своей обязанности его защищать, более того, втайне были убеж-

дены в нравственной справедливости последних целей социалис-

тов... Требование, чтобы мое оставалось при мне... никоим обра-

зом не может претендовать именно на абсолютную нравственную

авторитетность.

Франк С. J1. Социализм и собственность // Русская философия

собственности... с. 311—312.

382

Нет оснований ждать, что в третьем тысячелетии на-

строение здесь заметно изменится. Отказом признать

нашей действительной историей то, что с нами про-

изошло и происходит, мы готовим себя к новым переме-

нам, которые уже не смогут не быть такими же резкими

как и те, с какими мы согласились. Что на новом и,

похоже, неизбежном повороте мало что останется

от того, что теперь называют приватизацией, совсем

не исключено. Как в случае с построением социализма

в одной отдельно взятой стране, выходом из тупика

сможет стать и скорее всего станет своеобразная интег-

рация в мировую структуру. Как и в случае с социализ-

мом, эта интеграция примет в России формы самобыт-

ного изживания схем индустриального общества потребле-

ния.

1994

Крепостное право

1. В 1999 году западный юрист подводила итоги право-

вого государства в России.

Россия не стала ни правовым государством, ни экономикой

регулируемого рынка [...] Парадоксальным образом принятие,

среди больших трений, Конституции в декабре 1993 года ознаме-

новало конец краткого периода конституционализма в России

[...] Без боязни противоречия я сказала бы, что Россия живет в

состоянии «стабильной неуравновешенности».

Стабильная неуравновешенность, desequilibre stable,

суждение о состоянии России в 1999 году, в точности

соответствует перманентной революции, revolution рег-

Часть курса «Философия права», прочитанного на философском фа-

культете МГУ в 2001—2002 гг.

Marie Mendras. La preference pour le flou: Pourquoi la construction

(Tun regime democratique n est pas la priorite des Russes // Debat. Paris

1999, N 107, p. 35—50.

383

manente, кюстиновскому диагнозу 1839 года

. «Предпоч-

тение размытости» означает радикальное, по-настоящему

революционное презрение к уставному (писаному) праву в

пользу норм, создаваемых прагматически конкретно в

каждой ситуации, конечно с какой-то оглядкой на прин-

ципы права, но без веры в их стабильность, по настрое-

нию, как случится, из практических или страстных сооб-

ражений.

Как назвать ситуацию, когда нормы поведения, не только

неписаные, но и подробные предписанные безусловно су-

ществуют, но не предполагают правления права, а создаются

существующей властью и подвластными ad hoc из понимания

человека и ситуации и гибко меняются по обстоятельствам.

Что стабильно в этой системе. Швейцарский юрист думает,

что стабильна только неуравновешенность. Мы интуитивно

ощущаем, что в нашем обществе, при всей неопределеннос-

ти ситуации с конституцией и правами человека, существует

жесткая норма. Это чувствуется на каждом шагу, например

при получении паспорта и регистрации.

В нашем обществе стабильно закрепление человека и

его статуса задним числом в рамках ситуативно сло-

жившегося вокруг него и в отношении его права. Напри-

мер, рождение и место жительства человека случайно, но

как только он записан в паспортном столе, место житель-

ства жестко закрепляется за ним. Стабилен не закон, ко-

торый течет, как конституция, которая переписывалась на

протяжении восьмидесяти лет 4 раза полностью, а инер-

ция записи о лице и вещи.

Для этой черты правовой реальности есть старое

слово: крепость. Частый в старом русском языке, эпитет

крепкий потом заменяется словами сильный, крутой. Кре-

пость, или крепь, как жесткое закрепление, удостовере-

ние — так назывался документ, например «на ту землю

«Во Франции революционная тирания есть болезнь переходного

времени; в России деспотическая тирания есть непрерывная революция

(revolution permanente)» (Астольф de Кюстин. Россия в 1839 году. Том I.

М. 1996, с. 222).

384

крепость» (1534). Крепостное, или крепостное, право со-

здавалось в ситуации опять же законодательной неопреде-

ленности и исправляло текучесть, неясность закона жест-

костью вводимого порядка.

Крепостного права в Швеции, Норвегии (это будет

иметь значение для дальнейшего, когда мы будет говорить

о скандинавских началах нашей государственности) не на-

ходят никаких следов. В континентальной Европе, вклю-

чая даже Данию, servage в разной форме существовал,

всего дольше пожалуй в Германии, собственно до напо-

леоновских войн.

2. В России дело происходило примерно так. Перепи-

сывание населения для учета податей и военной службы

началось незапамятно рано. Для удобства сбора налогов

создавались условные «сотни», «миры», или «общины».

Подать платилась и рекруты выставлялись не отдельно

семьями, а миром. Естественно, если из общины кто-то

выезжал, за него надо было платить остальным. Поэтому

свои же своих не отпускали, пока желающий отъехать не

поставлял вместо себя «жильца», который брал на себя

его долю в подати. Община была связана круговой податной

порукой. Уйти можно было только полностью расплатив-

шись, расквитавшись по всем текущим и будущим обяза-

тельствам и с общиной и с богатым человеком, у которого

была арендована земля (у крестьян земли как правило по

крайней мере в центральной России не было) или взята

ссуда например для покупки семян для сева. Для ухода из

общины были назначены неделя до Юрьева дня, 26 нояб-

ря, полное окончание всех полевых работ, и неделя после.

Иначе крестьянин считался беглым.

Но вы понимаете, что хотя то была и жесткая связан-

ность, однако не личная, а денежная. Такая же круговая

порука общины (верви), денежная, записана и в «Русской

правде» 11 века. Вдруг, именно к началу 17 века, предпо-

ложительно в связи с какими-то не дошедшими до нас

указами Бориса Годунова, крестьяне оказались жестко

прикреплены к земле и лично к хозяину земли. Отмена

385

Юрьева дня предположительно случилась около 1592 го-

да. С 1597 года в документах прекращается всякое упоми-

нание о Юрьеве дне и множатся указы о беглых.

Историки с удивлением замечают, что нет документа о

введении крепостного права. Правительство не велело

ввести крепостное право, а пошло на поводу начавшейся

почему-то тенденции крестьян идти в полную личную за-

висимость от хозяев земли. По Ключевскому, крепостное

право произошло не от законодательства, а от почему-то

участившихся актов гражданского права. Возможно, про-

исходило что-то подобное тому, как в наше время с ухо-

дом людей из неприбыльных государственных учреждений

в частные фирмы, где отношения приобретают характер

личной зависимости.

И вот оказывается, что главным документом, зафикси-

ровавшим крепостное право, была просто всеобщая пере-

пись 1592 года. Крестьяне были объявлены крепкими

земле в последующие примерно 15 лет на тех местах, где

их застала перепись. Государству это было выгодно. Ста-

билизировались налоги и поставка рекрутов. Параллельно

шло распространение на закрепленного таким образом

крестьянина холопского права, древнего права владельца

на личность. «Во второй половине 16 века крестьянское

право выхода замирает само собой, без всякой законода-

тельной отмены его, прямой или косвенной». Крестьяни-

на мог теперь только вывезти другой хозяин.

Другим основанием, помимо переписи, для закрепле-

ния крестьянина была странным, но опять же характер-

ным образом — жесткая фиксация сложившегося положе-

ния дел как нормы — «старина», т. е. то, что крестьянин

уже жил на этом месте десять лет и больше.

Таким образом, государство не было против того,

чтобы крестьяне прочно сидели на своих местах, наобо-

рот. Но государство не предписывало, чтобы крестьяне

шли в личную зависимость к хозяевам! Победоносцев, как

и Ключевский, думает, что напрасно искать точных юри-

дических документов, утверждавших крепостное право в

17 веке.

386

Целью власти было не определить отношения крепостных

людей к владельцам, а обеспечить свои собственные государст-

венные и финансовые интересы; определение юридических

свойств того или другого отношения крепостных людей к вла-

дельцу вовсе не входило в расчет правительства.

3. Аналогично тому напрасно было бы искать в указах и

постановлениях о коллективизации 1929 года распоряжение

о запрете для крестьян выезжать из своей деревни, села. На-

оборот, существовало распоряжение сельскому совету выда-

вать колхознику паспорт. Сильнее недеятельного, слишком

идеального писаного права была норма закрепления, при-

крепления человека к его ситуации. Закона о закреплении

крестьян по месту жительства не было, и если бы он был, то

соблюдался бы не строже других законов. Здесь действовала

другая, жесткая норма, норма крепости как фиксации сло-

жившегося положения дел.

Пониманию особенности крепостного права опять по-

может еще одна современная параллель. Мы знаем, что

регистрация в трехдневный срок в Москве, во многих дру-

гих городах, хотя и противоречит конституции, на прак-

тике жестко осуществляется. Интересно следующее. По

закону

Местом жительства [гражданина] признается место, где граж-

данин постоянно или преимущественно проживает.

Если я явлюсь в паспортный стол и скажу, что уже

давно постоянно проживаю в Москве и на этом основании

имею право на регистрацию, то... лучше мне так не посту-

пать. Норма регистрации безусловно, несравненно силь-

нее конституции и конституционного закона. С другой

стороны, мы все знаем, что прописку в Москве получить

можно, поступив например на государственную службу.

Такая же смесь подвижности и жесткости существова-

ла в крепостном праве. Помещик мог продать крестьяни-

Энциклопедический словарь, изд. Ф. А. Брокгауз и И. А. Ефрон,

т. 32. СПб. 1895, с. 681.

Гражданский кодекс гл. 3, ст. 20.

387

на, но крестьянин мог (до Екатерины II) сам купить себе

крепостных. Несвободный человек не имел права подпи-

сывать финансовые документы на большие суммы (указ

14.2.1761 запрещал крестьянам обязываться векселями и

вступать в поручительства, а заемные письма разрешал да-

вать только с дозволения владельцев) — и мог обходить

таким образом налоги на денежные операции, под чест-

ное слово торгуя на миллионы рублей без документов.

Очередной виток инфляции законов и указов произо-

шел при Петре I. Нормы ответственности за беглых росли

вне всякой меры. Указ 1706 года предписывал конфиска-

цию поместий приемщиков, указ 1704 — смертную казнь

за пропуск срока возвращения беглых. Но по отзывам со-

временников страшных петровских указов боялись мень-

ше чем прежнего десятирублевого штрафа по Уложению

1649 года за аналогичные провинности.

Тем же явочным порядком, как утвердилось крепостное

право, оно шло к своей отмене. Против стабильных 45 %

крепостных от общего числа крестьян в 1747—1837 годы к

1857 году их было уже только 37,5 %. При Екатерине И с

1764 по 1769 в Московской губернии было убито 30 поме-

щиков и помещиц при 5 покушениях на убийство. 1572 дво-

рян погибли в пугачевском бунте. С 1835 по 1854 по непол-

ным данным были убиты 131 помещик и 21 управляющий

при 62 покушений на жизнь тех и других.

4. Важнее то, что крепостное право по сути дела ни-

когда не было признано народом. До самого освобожде-

ния в 1861 году крестьяне считали помещика, как при

древнейших раздачах населенных имений, царским слугой, а

свое подчинение — особой формой царского жалованья

за дворянскую службу. Посошков: «крестьянам помещики

не вековые владельцы», «они владеют ими временно», «а

прямой их владетель — всероссийский самодержец». В

начале правления Павла I разнесся очередной слух, что

крепости больше не будет, все будет «государщина», и на-

чались бунты. Они поднимались при всяком таком слухе.

Екатерина II признала в 1767 году:

388