Бибихин В.В. Другое начало

Подождите немного. Документ загружается.

Пророчествовать можно, что если за жизнь одного помещика

в ответ и в наказание будут истреблять целые деревни, то бунт

всех крепостных деревень воспоследует, и что положение поме-

щичьих крестьян таково критическое, что окроме тишиной и че-

ловеколюбивыми учреждениями — ничем избегнуть [волнений]

не можно. Итак, прошу быть весьма осторожну в подобных слу-

чаях, дабы не ускорить и без того довольно грозящую беду, если

в новом узаконении не будут взяты меры к пресечению сих опас-

ных следствий. Ибо, если не согласимся на уменьшение жесто-

кости и умерение человеческому роду нестерпимого наказания,

то и против воли сами оную [свободу] возьмут рано или поздно.

Екатерина охладела к крестьянскому вопросу, когда

поняла, что он не решается законным порядком.

Где только начнут его трогать, он нигде не подается.

Манифест Александра II от 19.3.1856 о парижском

мире с его фразой о законах равно для всех справедливых,

всем равно покровительствующих, был понят как секрет-

ный договор с Францией об освобождении крестьян. В

том же марте Александр II заверял депутацию московско-

го дворянства:

Слухи носятся, что я хочу объявить освобождение крепостно-

го состояния. Это несправедливо, а от этого было несколько слу-

чаев неповиновения крестьян помещикам. Я не скажу вам, чтобы

я был совершенно против этого: мы живем в таком веке, что со

временем это должно случиться. Я думаю, что и вы одного мне-

ния со мною; следовательно, гораздо лучше, чтобы это произош-

ло свыше, нежели снизу.

5. При неопределенности и разном толковании зако-

нов государственная и общественная жизнь держится тем,

что мы назвали крепостным правом в широком смысле

слова. Имеется в виду жесткое закрепление сложившегося

положения вещей, подобное тому как в начале 17 века

была закреплена ситуация главных работников земли,

крестьян, зафиксированная в переписи 1692 года. Мы

убеждаемся, что в основном наши государственные и пра-

вовые документы имеют характер крепости, закрепления

положения, человека, владения.

389

Есть большой контраст между гибкостью закона, кото-

рый может быть многократно повернут вплоть до послед-

него официального или чаще неофициального решения о

нем, и крепостью этого принятого решения. Не очень су-

щественно, фиксируется или нет оно на письме. Во вто-

ром случае его тем труднее обжаловать и отменить. Оно

надолго или навсегда определяет статус, судьбу того или

тех, о ком оно выносится. Прочен не сам по себе закон, а

постановление, гласно или негласно принятое по гибкому

закону. На практике всякая крепость со временем, конеч-

но, тоже теряет силу. Но в любом случае она остается

действеннее закона.

6. На то, что отсталость России сказывалась в сущест-

вовании крепостного права, которого на Западе собствен-

но почти никогда не было, взгляд нам придется полностью

пересмотреть. На Западе ту же роль играл закон. Наша

крепость соответствует по значимости, по весомости, по

соблюдаемости закону на Западе. Будем говорить, что

место закона у нас занимает крепостное право.

Явление крепости одинаково сильно и в уставных, и в

неуставных отношениях. Пример крепости в неуставных

отношениях — прозвище, выдаваемое, особенно в дерев-

нях, надежнее чем паспорт на всю жизнь и в основном

определяющее навсегда статус того, за кем оно закрепле-

но. К праву прозвище отношения не имеет. Оно род кре-

пости.

Экскурсом в крепостное право, возникшее именно как

крепость, не в результате правовых актов, мы проясняем

разницу между законом и порядком. Отчасти старому по-

ниманию крепости соответствует теперешний термин по-

рядок. Можно говорить: при неопределенности закона

жесткой рамкой общества, государства становится поря-

док.

Иностранный наблюдатель, принадлежащий к тради-

ции жесткого закона и основания общественного закона

на порядке, а не на крепости, склонен не учитывать или

не замечать строгость крепостного права у нас. Он видит

390

текучесть, размытость, неопределенность (flou) наших за-

конодательных структур и думает, что тем дело ограничи-

вается:

В России любят говорить о порядке, но не о норме, обязан-

ности, ответственности [...] Царит расплывчатая неопределен-

ность [...] Впечатление, что дверь остается постоянно полуоткры-

та и всегда можно проскользнуть, передоговориться, помедлить,

забыть об обязательстве, правит отношениями между личностями

и между учреждениями или предприятиями.

Введем для ситуации, которую французский наблюда-

тель 1839 года называет перманентной революцией, а

французский наблюдатель 1999 года стабильной неопре-

деленностью, термин свобода права. Будем обозначать им,

с одной стороны, свободу каждого трактовать здесь и те-

перь закон применительно к обстоятельствам и, с другой

стороны того же листа, свободу создавать для каждого

случая новый писаный или неписаный закон.

Поскольку краткий период конституционализма, окон-

чившийся в 1993, был конечно не единственный у нас

всегда все тонуло в том же сочетании внешней неопреде-

ленности и внутренней жесткости, трезвый наблюдатель

уже не может надеяться на какой бы то ни было серьез-

ный результат (кроме конечно камуфлирующего) от оче-

редного нового периода правового законотворчества. От

продолжающейся интенсивной работы над философией и

теорией права можно однако ожидать прояснения нашей

ситуации.

Будущее правового режима в России разыгрывается главным

образом в умах и в жизненном укладе, а не в конституционных

или юридических реформах

Наиболее отстаиваемым, самым жизненно важным

правом у нас остается, как я сказал, возможность по-пре-

Marie Mendras. La preference pour le flou..., p. 43.

См. выше с. 83 слл. о проекте Сперанского.

Marie Mendras. La preference pour le flou..., p. 50.

391

жнему, как всегда, толковать, применять существующие

уставные нормы так, что по существу для каждой ситуа-

ции они создаются новые. К нашей свободе права однако

требуется важное добавление. Она уживается с продолжа-

ющимся уважением к крепостному праву, т. е. к письмен-

ному или бесписьменному жесткому закреплению сложив-

шихся порядков, статусов, приемов. Не очень утрируя,

можно сказать, что право и власть создаются, с поправкой

на масштабы, заново на каждом месте и в каждый момент

человеческого поступка.

7. Вернемся к заключению маркиза де Кюстина, что

русский народ полюбил угнетение. Если взять в угнетении

черту бесправия, то мы теперь слышим это слово по-ново-

му. Право отсутствует как обязательное и для меня тоже.

Бесправие означает правотворчество, и мое тоже, в каж-

дый данный момент. Мой статус определяется не правом,

которое я сам создаю и всегда могу изменить, а жестким

закреплением решений обо мне и моих обо всем. При от-

сутствии стабильного закона неписаным законом остается

всеми уважаемое крепостное право, т.е. моя несвобода

внутри того, что мне суждено, того, в чем моя доля. Жес-

ткость крепостного права смягчается тем, что в той мере,

в какой оно становится правом, оно в свою очередь ока-

зывается гибким. В этом смысле надо трактовать замечен-

ную Кюстином одновременно уродливую скованность и

неподорванную мощь русского народа.

Социальная структура у нас чрезвычайно сложна. Для

западного наблюдателя юридическая система представля-

ется слишком запутанной, крайне неудобной, сбивающей

с толку. Он предпочел бы жесткость права, но без крепос-

тной жесткости закрепления статуса.

Впечатление неопределенности правил в России, мы

видим, неверно. Жизнь здесь подчинена жестким писаным

и, конечно, в основном неписаным правилам. Таково на-

пример давнее неписаное правило, или практика, не фик-

сируемая законом, согласия следствия и суда, ведущая к

тому, что приговоры, противоречащие следствию (т. е. оп-

392

равдательные), практически судами первой инстанции ни-

когда не выносятся.

Пример введения крепостного права в самом конце

16—начале 17 вв. показывает, что при нечеткости или

даже отсутствии закона о прикреплении крестьян к земле

и к личности землевладельца это прикрепление, хотя и

опиралось просто на материалы переписи населения, было

более жестким, чем можно было бы, при общей русской

способности обходить законы, ожидать от соблюдения за-

кона. Впечатление туманности или размытости права часто

обманывает нас самих. Оно касается только лицевого,

официального законодательства, прежде всею Конститу-

ции. Она действительно неопределенна и двусмысленна.

Но эта неопределенность не распространяется на так назы-

ваемые подзаконные акты, приказы и инструкции минист-

ров, другие акты органов государственного управления.

Недооценка жесткости действующих у нас правил есть

не только у иностранцев, но и у нас самих. Мы например

не знаем и иногда не можем знать тех подзаконных актов,

по которым действует милиция, останавливая на улице

людей, потому что эти акты могут быть закрытыми. Когда

французская наблюдательница констатирует в 1994 году,

что

сегодня русский человек свободен, но чувствует себя унижен-

ным. Ценности, о которых он мечтает и которые всего лучше

отражают его состояние духа, это потребность справедливости и

уважения к личности

то она справедливо отмечает иллюзию свободы в «рус-

ском человеке», неготовность замечать крепость властных

порядков и чувство униженности от необходимости под-

чиняться непонятному и неизвестному. Та же французская

наблюдательница, опираясь на новую статистику клиенту-

ры психиатрических лечебниц в России, замечает:

Annie Daubenion. Russie, (Tun etat l autre. Editions de l'Aube 1995,

p. 218.

393

согласно русским психиатрам, один из определяющих фак-

торов неуравновешенности личности — неопределенность

(Г

imprecision) режима, в котором он живет.

Лучше говорить об иллюзии неопределенности режима.

Для желающего видеть и понимать усвоение действитель-

ных действующих в стране норм права не представляет

слишком большой трудности. Часто отсутствует однако

воля этого добиться. В результате возникает конфликт

между воображаемой неопределенностью и реальной кре-

постью правовой системы в нашей стране. Философия

права призвана помочь прояснению ситуации.

Попытка взаимопонимания

1. Пытаясь ответить на вопрос проф. Мориса Эмара о

возможных подходах к интеллектуальному сотрудничеству

между Домом наук о человеке и Москвой, я хотел бы под-

черкнуть настоящие серьезные проблемы, на которые на-

талкиваются любые усилия в этом направлении.

С возвращением благоприятных условий в России мы

наблюдаем здесь восстановление политических и академи-

ческих структур, в общем и целом сравнимых с западны-

ми. Проблема заключается в том, что никакая реставрация

у нас не стабильна и вполне реальная опасность нового

соскальзывания в хаос и насилие ложится тяжелым грузом

на отечественную мысль. Частые реформы, осуществляе-

мые в апокалиптическом стиле и вызывающие сплошное

расстройство общества, производят у нас, всякий раз

когда такие реформы затеваются, впечатление совершен-

но нового начала от нуля. Легкомыслие социальных, эко-

номических и культурных начинаний лишает общество в

целом ощущения преемственности и стирает долгосроч-

ную историческую память, столь необходимую для ста-

бильности всякой страны. Поскольку принятая и признан-

Ibid. р. 221.

394

ная история сокращается таким образом до короткого не-

давнего прошлого, древние укоренившиеся способы су-

ществования, веками неизменные, исподволь упрочивают-

ся и сохраняются не замеченными среди шума преобразо-

ваний, объявляющих себя радикальными.

Старые способы существования господствуют в повсед-

невных личных отношениях, которые играют в конечном

счете решающую социальную роль и придают реальное

содержание новым проектам. Так традиционное разделе-

ние нации на две неравные группы — царские скифы и

скифы-пахари у Геродота, княжеская дружина и местное

население при ранних Рюриковичах, опричники и земля

при Иване Грозном, дворяне и крепостные при Екатерине

II, члены партии и беспартийные при Сталине — продол-

жает существовать после новой финансовой революции в

форме решающего различения между «новыми русскими»,

имеющими доход, подлежащий налоговой декларации, и

основной массой населения, от которой не требуется дек-

ларации своих доходов за неимением таковых.

2. Элемент неопределенности и неуверенности делает

шаткими наши новые общественно-политические структу-

ры. Всем очевидна необходимость скорой новой смены

ориентиров. Для внешнего наблюдателя наша сегодняш-

няя ситуация развертывает богатое поле для изучения и

казалось бы гарантирует интересную неожиданность ожи-

дающих исследователя результатов. Но для каждого, кто

пытается сейчас осмысливать положение изнутри России

и видит ее реалии вблизи, существует почти постоянный

риск быть остановленным в своем исследовании.

Необеспеченность думающего человека, болезненно

затрагивающая само его существование, лишний раз убеж-

дает его в отсутствии у свободного исследования полити-

ческих, экономических, правовых опор, которые остава-

лись бы мало зависимы от исторических превратностей. У

вольной русской мысли нет привычки полагаться на сло-

жившиеся социальные структуры или группы населения,

которые были бы прагматически заинтересованы в ней,

395

например правительство, элиту или средний класс. Само-

стоятельный исследователь вынужден опираться на одну

давнюю укорененную традицию свободной мысли, кото-

рая связана у нас с необеспеченностью и нищетой. В этой

безопорности мысль обращается непосредственно к мета-

физическим задаткам, имеющимся в настроении народа и

в его языке. Западной социально-исторической мысли

будет поэтому соответствовать богословская в России. Ин-

тенсивное присутствие темы Бога в русской мысли созда-

ется не остаточной зависимостью философии от преобла-

давшего ранее богословия, а социальной незащищен-

ностью этой мысли, отсутствием у нее опоры, пусть

минимальной, в общественных, юридических, государст-

венных институтах. Прежде всего отсутствие надежной

правовой базы создает решающую разницу отправных

точек между нашей отечественной и западной мыслью.

Русскоязычный философский дискурс, усвоивший за-

падные схемы и терминологию, остается у нас по сути

беспочвенным и в действительности отдален от ведущей

западной мысли гораздо больше, чем наша вольная поэзия

и неофициальная ищущая мысль. Не будет ошибкой ска-

зать, что выход в метафизическую область является соци-

ологической необходимостью для нашей отечественной

мысли, если она хочет сохранить независимость от шат-

кой и слишком быстро меняющейся политической конъ-

юнктуры.

3. Разумеется, прямое обращение к трансценденции,

минуя реалии общества и права, открыто опасностям ил-

люзии и самовнушения. Нелепым образом надмирность

отечественной мысли, результат нашего социального и

правового неблагополучия, иногда выдается за черту ее

превосходства над утилитарной цивилизацией Запада. Ме-

тафизичность русской мысли интенсивно эксплуатируется

националистическими и другими идеологами. Но так или

иначе навык внечеловеческих, божественных основ зна-

ния о человеке прочно занял свое место в нашей культуре

и не скоро уступит это свое центральное место. Актуаль-

396

ность, отличающая западную философию, присуща и

нашей отечественной, однако маркируется у нас ключевы-

ми понятиями особенного рода. Они не принадлежат к

тем социальным реалиям собственности, преемства,

права, которые имеют на Западе тысячелетнюю историю.

Западные реалии с трудом могут служить ориентирами

для мысли у нас.

То, что кажется иногда на взгляд из России избытком

утонченности, сложным лабиринтом западной культуры, вы-

работалось в ней как необходимое условие ее тысячелетнего

выживания. Гибкость и разнообразие жизненных и интел-

лектуальных форм служат исторической стратегии, рассчи-

танной на бесконечную приспособляемость в глобальном

контексте. В своей мудрой сложности Запад интуитивно на-

ходит гарантию стабильности, устойчивости в соревновании

с противоположной тенденцией к лапидарности, упроще-

нию. Русская мысль, которой не хватает вкуса к прагмати-

ческой стороне существования и к развертыванию сложных

структур, ищет надежную опору в признании ненадежности

нормой человеческого существования.

При столь большом различии культурных стихий пере-

вод с одного языка на другой, оставаясь конечно необхо-

димым, недостаточен сам по себе для взаимопонимания.

Слишком несхожа почва, из которой вырастают сопостав-

ляемые произведения мысли. Важной остается задача ос-

мысления того, насколько разная общественная реаль-

ность стоит за казалось бы сравнимыми ходами мысли.

1994, Париж

Точка

1. Две с половиной тысячи лет назад в итальянской

Греции, которая несмотря на общность языка уже держа-

Из курса «Пора» на философском факультете МГУ, лекции

13.2.1996 и 20.2.1996.

397

лась в том же противостоянии ионийской Греции, как те-

перь Запад и Восток Европы, произошло то, что опреде-

ленного рода математика может действительно считать,

как теперь говорят, своей первой катастрофой

. Катаст-

рофой открытие несоизмеримости (асимметрии) назвали,

правда, пифагорейцы, но в другом смысле.

Ставить на первое место несоизмеримость (а-сим-мет-

рию) необходимо потому, что от опыта невозможности

нащупать одну общую меру для стороны и для диагонали

квадрата, для круга и диаметра впервые возникало пони-

мание бесконечности и иррациональности. Если половина

стороны квадрата не укладывается три раза в его диагона-

ли, то, возможно, какая-то меньшая часть целочисленно

уложится в ней; нет, не получается; тогда может быть

какая-то совсем малая частица все-таки окажется общей

мерой стороны и диагонали; нет, не оказывается такой.

Открывается бесконечная перспектива. Любая сколь угод-

но малая частица, вплоть до точки (здесь становится по-

настоящему интересно, и собственно вся наша проблема в

конечном счете сводится к тому, чтобы дойти до точки),

не оказывается общей мерой. Само наше усилие добраться

до общей меры становится, так сказать, автором, двигате-

лем бесконечности: иначе как у нас под нашими деятель-

ными руками, которые искали не бесконечность, а невин-

ную общую меру, бесконечность нигде не наблюдается.

Иррациональность таким образом производна от несоиз-

меримости. Они различаются тем, что несоизмеримость

существует «по природе», а иррациональность, т.е. невоз-

можность уловить на письме в виде законченного числа

общую меру несоизмеримых и невместимость получающе-

гося тут числа на любой самой большой восковой табли-

Что «это открытие ознаменовало крушение пифагорейской точки

зрения о представимости мира с помощью целых чисел», как теперь тоже

иногда говорят {Даан-Далкмедико Α., Пфейффер Ж. Пути и лабиринты.

Очерки по истории математики. Москва: Мир 1986, с. 65), неверно в

каждом пункте, т. е. и в будто бы надежде пифагорейцев представить мир

через целые числа, и в будто бы крушении «пифагорейской точки зре-

ния».

398