Бибихин В.В. Другое начало

Подождите немного. Документ загружается.

ние. Не закончив перебор всех мыслимых возможностей,

она не чувствует себя совсем с чистой совестью. Эта до-

бросовестность ее в конечном счете делает беззащитной

перед грабежом. Мысль не должна в техничности уступать

технике, но должна уметь и больше. Для нее тоже обяза-

тельна структура «если... то». Здесь нужно сделать корот-

кое замечание о логике. Строгость мысли не обязательно

означает следование формальным правилам логики. Даже

попытки свести математику к логике не удались. Они ос-

тались внешними математике. Так называемая работаю-

щая математика руководствуется часто не логикой, а ин-

туицией. Это не мешает ей оставаться такой же строгой

как логика. Такова и мысль. Она ничуть не менее строга

чем логика. Но она не логика, поскольку логикой не огра-

ничена.

Высокомерие философских техников, свысока глядя-

щих на нестрогую «романтическую» мысль за то, что она

не признает абсолютную значимость закона противоречия,

стоит на чистом недоразумении. Мысль свободна настоль-

ко, что может оставлять в покое закон противоречия, как

математика, берущая за аксиому совпадение двух парал-

лельных прямых, не перестает быть математикой и не ста-

новится менее строгой. Закон противоречия относится к

формальной логике. Математика и философия не менее

строги чем формальная логика, но не скованы как она.

Мысль пожалуй еще и не началась, пока философ доволь-

ствуется логикой. Структура «если — то» обязательна

для мысли, но это не значит что мысль обязана не выхо-

дить за рамки этой структуры. Онтология выставлена на-

уками за дверь, но и выставлена вперед в смысле охране-

ния, позволяющего науке делегировать ей предельные

темы: «это не наши, это метафизические вопросы». Мно-

гократно преодоленная метафизика остается и кредито-

ром науки и приглашением для нее. Наука большим обя-

зана метафизике чем готова признать. Самоограничение

науки структурой «если — то» в самой науке оправдания

и обоснования не имеет и без метафизического фона было

бы невозможно.

359

6. Для философской мысли всегда была не менее значи-

ма структура подлинное — неподлинное, родное — чужое,

законнорожденное — незаконнорожденное. В незаконно-

рожденном (Дильс-Кранц, Демокрит В 11; Платон, Тимей

52Ь; Законы V 741а; Аристотель, О мире 391а 26) на место

родного прокралось чужое. Мысли важно прежде всего уз-

нать познаваемое как свое. Вот более сильный критерий

строгости философской мысли: опознать свое, узнать себя.

Гляди на вещь, пока не увидишь в ней свое; пока не убе-

дишься, что она ты сам; пока не узнаешь себя. В такой кри-

терий строгости заложен механизм против грабежа.

Собачья придирчивость, ненависть сторожевого пса к

несвоим делает мысль зрячей к грабежу. Философия не

менее упряма чем грабеж. Она — наука, которая не оста-

навливается на аксиомах. Она не хочет быть нейтральной

к грабежу. Она знание, которое нельзя разграбить и кото-

рое в любом случае отомстит грабителю. Мысль умеет

постоять за себя и не поддается безнаказанным манипуля-

циям. Сторожевой пес стоит на страже хозяйского добра.

Какого добра? Бытия. Грабеж начинается сверху, в облас-

ти духа. Всегда ли метафизики были достаточно научными

или, что то же, строгими? Ложь школьной метафизики в

том, что представлением доступности бытия (оно Единое,

Целое, Добро, Благо) она обещала гарантию научному ис-

следованию: ведите свои — т.е. всегда частные — разработ-

ки, на горизонте маячит сведение всего в желанное целое.

Современная строгая мысль говорит: то была ложь, на гори-

зонте нам не маячило сведение всего знания воедино. Она

хочет впервые дойти до основания бытия и в этом основании

видит: ускользание. Тогда она хватает за руку старых и

новых философов, которые играли роль наводчиков.

Науки обманулись дважды. Один раз они обманули

сами себя, когда расставшись с философией эмансипиро-

вались от нее; во второй раз они были обмануты дешевой

философией, которая соблазнила их якобы уже обозри-

мым единством мира. В том месте, где уже почти видели

Единство, на самом деле провал ничто. Философия всегда

намекала на это, но неясно, робко. Отменяется или при-

360

нижается новой фундаментальной онтологией научность

наук? Нисколько. Науки должны слышать новое слово

философии с благодарностью. Они предупреждены и те-

перь могут видеть яснее. Там, где извне наук слышался

императивный тон, нет ничего. Повеления исходили от

Ничто. Императивы третьего рода, которых у самой науки

нет, вне науки основания не имеют. Грабеж идет ниотку-

да, ничего за ним не стоит.

Современная наука не дотягивает до философской

строгости, требующей обосновать свои основопонятия и

узнать в познаваемом себя. Так было не всегда. В науке

Леонардо да Винчи техническая изобретательская мысль

опиралась главным образом на отождествление себя с изу-

чаемым, изобретаемым. Почему критерий узнай в позна-

ваемом себя перестал признаваться техникой, она может

дать ответ в своей форме «если — то»: удержав такой

критерий, она должна была бы пойти на некоторые огра-

ничения, например, не могла бы уже видеть в природе

объект. Для Леонардо да Винчи Земля была живым телом.

Экология формулировалась у него острее чем у радикалов

зеленой партии сегодня.

На Земле появятся животные, которые всегда будут биться

между собой, к великому ущербу и часто к гибели обеих сто-

рон... На земле, под землей и под водой не останется ни одной

вещи, которую бы они не отыскали, не извлекли и не испорти-

ли... О мир, почему ты не расступишься? и не поглотишь в глу-

бокие расщелины своих недр и пещер столь жестокое и безжа-

лостное чудовище, чтобы не показывать его больше небу?

(Codex Atlanticus 370).

Конечно, наукотехнике приходилось выбирать между

двумя пределами. Но никто никогда не сможет обосновать,

что необходимо именно отграничение техники от онтоло-

гической мысли, а не самоограничение более высоким

критерием строгости.

7. Тот факт, что наукотехника подставилась грабежу,

чего не случилось бы, сбереги она принцип узнавания

361

себя во всём, должен настораживать. Наукотехника может

возразить, что она же и теснит грабеж ровно в той мере,

в какой распространяется сама. Полная технизация —

тезис технократии — вытеснит грабеж. Но трудно пред-

ставить себе, как могло бы выглядеть доказательство того,

что полная технизация возможна.

Почему наукотехника такая, какая она есть? Так ре-

шило новоевропейское человечество, такой выбор оно

сделало? Оно само стоит перед своей техникой в недоуме-

нии. Но даже если люди никогда не принимали сознатель-

ного решения о технике, они чувствовали, к чему идет

дело. Особенно в начале важных исторических движений

становится видно далеко вперед. Люди должны были по-

нимать, на что они идут.

Сделанный Европой выбор многие называют губитель-

ным. И все же в той мере, в какой он выбор, а не слепая

судьба, остается возможность другого решения. Пора бы

уже быть панике, но как всегда спокойствие и разумный

образ действий единственно верны. Надо спрашивать не

что делать?, а как думать?. Что буду делать, я знаю; что

буду думать — не знаю. Философия решается открыться

этой неизвестности и выдержать ее. Пока бытийная мысль,

изгнанная наукой, одна видит и осмысливает возможность,

которая могла бы быть и возможностью техники: хранить

бытие, оберегая его даже от нас самих.

7.4.1987, Институт философии

Свое, собственное

Приватизацию, которая считается происходящей или

происшедшей в России, называют преступной, мафиозной,

безнравственной, угрозой миру. Реже встречаются ее по-

ложительные оценки. Нет надобности спешить присоединять-

Отрывкн из курса «Собственность», прочитанного в 1993—1994 гг.

на философском факультете МГУ.

362

ся к тем или другим. Спешка суда здесь только упрочивает

главную и в конечном счете решающую черту ситуации:

то, что реформы проводятся вслепую. Здесь нет двух мне-

ний. Видный или ведущий деятель приватизации, недавно

отошедший от ее дел, выразил пожелание, чтобы она ве-

лась более продуманно. Запоздалость такого пожелания

говорит о том, что сам размах непродуманности тоже не

продуман. Понятным образом кажется, что обстоятельное

планирование оказалось бы достаточным для хорошего

успеха. Но возможно, что десять лет назад процесс пошел

на уровне, которого план, проект достигнуть в принципе

не может. Не случайно предыдущий, социалистический

поворот в России тоже проходил непродуманно. Государ-

ствовед и историк Николай Николаевич Алексеев конста-

тировал в 1928 году:

Как это ни удивительно, но большинство современных соци-

алистов, предлагая реформу собственности и призывая к ее отме-

не, бродят в совершенных потемках и не знают точно, к чему они

стремятся.

Задев собственность, мы попадаем в темноту.

1. Захват мира. Приватизация — прямое продолжение

семидесятилетия обобществленной собственности в Рос-

сии, не потому что ее ведет та же номенклатура, а потому

что более действенными путями продолжается тот же за-

хват мира, который в начале века требовал собирания че-

ловеческих сил в коллективный кулак. Освобожденные

обезличением, ресурсы коллектива оставались отягощены

идеологией, пережитком старой религиозности. Происхо-

дящий сейчас сброс идеологии облегчает захват, возвра-

щает ему первоначальную остроту.

Ни захват мира, ни особенная острота этого захвата не

составляют новости 20 века. Его новость в другом, о ней

скажем ниже. Захват не новое и не локальное событие, у

Алексеев Η. Н. Собственность и социализм // К. Исупов, И. Совкин

(ред.). Русская философия собственности. СПб.: Ганза 1993, с. 346.

363

него древнее лицо. Явная или чаще неявная хватка никог-

да не знала передышки. «Надо знать, война — всеобщее,

и правда — спор, и все возникает в битве и захватом»,

напоминал Гераклит.

Именно сейчас, когда захватывает-

ся даже так называемое культурное наследие и академи-

ческая наука отправлена на свалку, посреди казалось бы

дикого беспредела, для нервного наблюдателя беспреце-

дентного, философия получает уникальный шанс вспом-

нить о своем раннем начале, исходном существе. Исход-

ный смысл софии, еще слышный в ее определении как

добротности техники

, это ловкость, умелая хватка, хит-

рость. Захват мира не временное помрачение людей, за-

бывших стыд, приличия и собственные долгосрочные ин-

тересы, а стихия человеческого существа и вместе с тем

ранней мысли, греческой философии, захваченности хит-

рой хваткой. На крутом повороте, на разломе Россия от-

четливо кажет суть всегдашнего отношения человека и

мира.

Чем смелее захват с его беспределом, тем настойчивее

мир предлагает себя как цель деятельности. Страна долж-

на войти в мировое сообщество, занять подобающее место

в мире, подняться до мирового уровня в вооружениях, в

экономике, в банковском деле. Малые предприятия тоже

не ставят себе более важной задачи чем выход к мировым

стандартам по технологии, прежде всего коммуникациям.

Наука без оглядки ориентируется на мировые образцы.

Повсюду возникли кафедры мировой культуры. От этой

повсеместности мир конечно не становится более прояс-

ненной вещью, скорее наоборот еще больше уходит в не-

уловимость. Мир ближе и интимнее чем вещи, сначала он

дает нам встретиться с ними. Только в мире и его мерой

мы можем измерить свою весомость. Прежде всего схва-

тываемый, мир не поддается определению; всеобщий ори-

ентир и горизонт, он же всего труднее для уловления. И в

мире вещей и в мире ума захваченность создает подвиж-

Гераклит, фр. 80 (28 Маркович).

Аристотель, Этика Никомахова VI 7, 1141а 9.

364

ные образования. Непременным остается то, что целое

мира остается ни для какой ловкости не уловимым, ника-

кой хитростью не схваченным. Оно первая и последняя

цель всех.

Не надо мечтать о воздержании от захвата, о самоогра-

ничении, отрешенности. Дело не в том что такие мечты

нереалистичны; они наоборот слишком легко осуществи-

мы. В захвате так или иначе ключ к человеческой ситуа-

ции, политической, экономической, интеллектуальной.

Захват начинается с увидения, которым по Аристотелю че-

ловек захвачен всегда, прежде всего и просто так

. Феноме-

нология выявляет, что так «само собой» «по природе

вещей» сложилось. Увиденное вроде бы еще не приобретено

нами, но оно без остановки переливается в ведение как ве-

дание. Рано и незаметно, раньше и важнее захвата земли,

нефти, домов, постов, званий, культурного наследия проис-

ходит первый захват, когда вижу на месте превращается в

ведаю. Поскольку этот первый ранний захват всегда уже

произошел, второй, вещественный захват, в сравнении с тем

наивный, заметный и беззащитный, не произойти уже не

может. Бессмысленно говорить, что ранний захват не до-

лжен иметь места, что переход ведения-видения в ведение-

ведание неморален. Слишком рано, раньше всякого нравст-

венного нормирования, как во сне совершается скачок от

собственно увиденного в увидение собственности, чтобы его

легко было даже хотя бы концептуально уловить. Всякое

спрашивание о раннем захвате само уже неизбежно идет

путем особой захвачен ности. Юридическому сознанию ка-

жется, что обладатель и собственник всегда уже готовы как

личности (индивиды), но эти проблематичные образования

возникают только как следствие раннего незаметного пере-

вертывания всякого увиденного есть в смысле имеется в

есть в смысле у меня имеется.

Увидение переходит от ведения-знания к веданию-об-

ладанию не ступенями, а внезапным скачком. Мы не суме-

Аристотель, Метафизика, начало.

365

ем просунуть и самый тонкий аналитический щуп между

первым и вторым. Но конечно между ведением-видением

и веданием-распоряжением пролегает разница, содержа-

щая в себе весь интерес истории. Современная цивилиза-

ция стоит на неспособности удержаться в чистом видении,

на его переключении в обладание и распоряжение, и толь-

ко ли современная. Это раннее происхождение собствен-

ности не фиксируется юридическим документом, который

лишь вводит в рамки совершившийся захват. Так тепе-

решняя приватизация в меру своей отчетливости вводит в

законные пределы прежний беспредел внеюридической

ведомственной практики. К сожалению, новые законода-

тели воображают себя пришедшими в чистое поле, на

свою беду не учитывают привычный обычай. До них в

нашей стране, отменившей будто бы всякую собствен-

ность кроме мелкой и общенародной, ведомства занима-

лись вовсе не только экспертизой, а ведали всем так, как

не снилось частному зависимому от закона владельцу.

Захват никогда не начинается без захваченности.

Слово захват не случайно связано в истории языка, как

мы заметили, с однокоренными хитрость, хищение. Меха-

ническим захватом мало что достигается. Настоящий за-

хват в своей сути всегда хитрость, ловкость и прежде

всего хищение как умная кража, например в восхищении,

особой и острой захваченности.

Что непосредственно захватывает в мире? На такой во-

прос может ответить только сама захваченность. Она не

только не спешит себя прояснить, а наоборот, ее суть, не-

уловимая хитрость, выкрадывает захват из явности, делает

его не очевидным. Главный захват всегда происходит ук-

радкой. С хитростью, (вос)хищением мы вязнем в тайне.

Самое захватывающее имеет свойства рода (пола, секса).

Ничто так свирепо не оберегается как заветное. В каждом

поступке и слове мы захвачены прежде всего тайным.

Тайна всегда умеет по-своему задеть нас. Она затевает с

нами свое и без нашего замысла. Мы начинаем хотеть,

например хотеть думать, только в той мере, в какой захва-

чены тайной.

366

Связь захвата с захваченностью тесная. Заговорив о за-

хвате, мы с самого начала имели в виду что он невозмо-

жен без захваченности. Беспрецедентность нашего време-

ни в том, что никогда раньше эта вторая сторона дела,

провокация мира, обязательная зависимость нашего захва-

та от хватки софии не была так забыта человеком. Мало

в чем современное сознание яснее показывает слепоту

своих претензий, как когда видит в мире только объект,

не субъект экспансии. Всю активность в мире, пусть хоть

и с отрицательным знаком, и самокритично, и каясь, со-

знание обязательно хочет приписать только себе. Конеч-

но, человек ведет захват мира, жадно, страшно. Но дру-

гой, встречный смысл этого «человек захвачен миром» от-

брасывает назад в раннюю загадку нераспутываемого

отношения к миру, когда человек, мнимо его хозяин, до

всякого своего выбора уже относится, т.е. одновременно

и принадлежит, к нему. Оттачивая приемы захвата мира,

человек никогда не успевает проследить, какой ранней за-

хваченностью миром продиктованы эти приемы. Всякий

исследователь неизбежно окажется здесь следователем

при хищении слишком хитрого рода, хватке софии.

На вопрос: чья собственность мир? человек естествен-

но отвечает: моя. Он прав (см. ниже). Мир закрепляет

свою хватку на нас тем, что он всегда собственный. Эпоха

(схватка, спазм) мира, схватываемого в каждую эпоху, но

так, что каждая раньше всякой заботы об «общественных

формациях» видит себя им захваченной, встречает мир

всегда как свое захватывающее событие. В этом свете пос-

ледние 30 веков — одна меняющаяся эпоха с относитель-

ным изменением меры захваченности, хотя никогда рань-

ше — с таким малым как в новейшей современности со-

знанием взаимности захвата. Гонка за бытием вплоть до

мертвой хватки за вещи все более вещественные, в пос-

леднем счете за кусок хлеба, путь к которому ведет через

агропромышленный комплекс, пакет законов и инструк-

ций, нефтедобычу и нефтепереработку, машиностроение

и городское хозяйство, банковские кредиты и санитарное

регламентирование, вобрала в себя больше метафизики

367

чем университетский профессиональный дискурс. Пред-

меты академической программы давно уже прикасаются к

миру не своей сомнительной лексикой, не смехотворным

повторением слова бытие, а тем, что «фундаментальная

наука» внесена в список бюджетно финансируемых тем,

встроена в систему информации, подключена к народно-

хозяйственным планам. Движение языка у преподавателя

философии привязано сложными путями к тюменской

нефти и алтайскому золоту.

Золото, огонь, энергия были главными именами миро-

вого бытия уже в античной мысли у Гераклита, Аристоте-

ля. История развертывается в погоне за истинным бытием,

все более настоящим, и попутно с его добычей идет жест-

кое отбрасывание недействительного. Кто не захвачен без

остатка, в счет не идет. Эта ранняя хватка бытия всегда

уже захватила нас прежде мы начинаем свой захват.

В отношении свежего захвата, развернувшегося сейчас

в нашей стране, как во всем мире, неуместны ни юриди-

ческое оправдание, ни нравственное обличение, ни тем

более принятие политических мер. Единственно важным

остается то, что в этом захвате упущено, а именно его

сплошная спровоцированность событием мира.

2. Родное. В первичном захвате (захваченности схва-

тыванием) ведущим ориентиром и пределом достижения

остается неуловимый и неопределимый мир. В споре о

сути собственности единственной нешаткой опорой ока-

зывается тоже мир. На вопрос: чей мир? будем уверенно

отвечать: мой. Такое владение кажется слишком боль-

шим, но на всех других, ограниченных путях определения

собственности мы запутаемся в безвыходных неопреде-

ленностях. Так или иначе мы не можем найти себя иначе

как в мире. Частной собственностью станет, возможно,

если назначение страны не определит иначе, скоро почти

все вокруг нас. В важном смысле Россия однако останется

все равно моей. Но в каком именно.

Жадная сегодняшняя гонка за личной собственностью

отталкивается от прежней не менее нервической надежды

368