Бергсон Анри. Избранное: Сознание и жизнь
Подождите немного. Документ загружается.
стремится
уловить
в
вещах,
даже
материальных,
их
причастность
к
духовности,
-
мы
сказали
бы
к
божеству,
если
бы
не
знали,
сколько
всего
человеческого
примешивается
еще
к
нашему
сознанию,
пусть
даже
очищенному
и
одухотворенному.
Именно
из-за
этой
примеси
человеческого
усилие
интуиции
может
осуществляться
на
разных
высотах,
в
разных
точках,
и
приводить
в
различных
философских
учениях
к
результатам
неодинаковым,
хотя
вполне
согласуемым
друг
с
другом.
Итак,
пусть
не
требуют
от
нас
простого
и
геометрически-точного
определения
интуиции.
Легче
легкого
бьmо
бы
показать,
что
мы
употребляем
это
слово
в
значениях,
которые
не
выводятся
матема
тическим способом
одни
из
других.
Знаменитый
датский
философ
указал
четыре
значения.
Мы
насчитали
бы
их
еще
больше
l
.
То,
что
является
не
абстрактным
и
условным,
но
реальным
и
конкретным,
а
тем
более
то,
что нельзя
воссоздать
из
известных
компонентов,
-
вещь,
которую
не
выкроил
из
целостной
реальности
рассудок,
здра
вый
смысл
(sens
соттиn)
или
язык,
-
можно
представить,
только
рассмотрев
ее
со
многих
точек
зрения,
взаимодополняющих,
а
не
равнозначных.
Упаси
нас
Бог
сравнивать
малое
с
большим,
наше
усилие
с
усилием
мэтров!
Но
разнообразие
функций
и
аспектов
ин
туиции,
которую
мы
описываем,
не
имеет
ничего
общего
с
множе
ственностью
значений,
какими
у
Спинозы
наделены
слова
«сущ
HocTь»
И
«существование»9*
или
у
Аристотеля
-
термины
«форма»,
«потенция»,
«aKT»lO*
И
Т.
п.
Просмотрите
перечень
значений
слова
lLbo~*
в
«Index Aristotelicus»ll*:
вы
увидите,
насколько
они
различ
ны.
Если
мы
рассмотрим
два
из них, в
достаточной
мере
удаленные
друг
от
друга,
они
покажутся
почти
взаимоисключающими.
На
деле
они
не
исключают
друг
друга,
так
как
связаны
между
собой
цепоч
кой
промежуточных
значений.
Совершая
усилие,
необходимое
для
того,
чтобы
охватить
всю
их
совокупность,
мы
замечаем,
что
имеем
дело
с
чем-то
реальным,
а
не
с
математической
сущностью,
кото
рую
можно
бьmо
бы
выразить
в
простой
формуле.
Имеется,
однако,
основное
значение:
мыслить
интуитивно
озна
чает
мыслить
в
длительности.
Интеллект
обычно
исходит
из
непод
вижного
и
кое-как
воссоздает
движение
из
рядоположенных
непод
вижных
состояний.
Интуиция
исходит
из
движения,
полагает
или,
скорее,
схватывает
(ареп;оit)
его
как саму
реальность,
усматривая
в
неподвижности
только
абстрактный
момент,
моментальный
сни-
1
Однако
не
включая
в
их
число
те
четыре
значения,
которые
отметил
он.
Мы
говорим
здесь
о
Харальде
Гёффдинге
8
*
.
•
Форма,
идея
(греч.).
102
мок,
сделанный
нашим
сознанием
с
подвижности.
Интеллект
обыч
но
имеет
дело
с
вещами,
понимая
под
ними
нечто
постоянное,
и
подает
изменение
как
при
входящую
случайность.
для
интуиции
су
щественно
изменение;
а
вещь,
какой
ее
понимает
интеллект,
-
это
разрез,
сделанный
в
становлении
и
возведенный
нашим
сознани
ем
на
место
целого.
Мышление
обычно
представляет
новизну
как
новое
упорядочение
уже
существовавших
прежде
элементов;
для
него
ничто
не
исчезает,
ничто
не
создается.
Интуиция,
связанная
с
длительностью,
которая
постоянно
растет,
воспринимает
в
ней
не
разрывную
континуальность
непредвидимой
новизны;
она
видит,
она
знает,
что
дух извлекает
из
самого
себя
больше,
чем
имеет,
что
в
этом
-то
и
состоит
духовность
и
что
реальность,
проникнутая
духом,
есть
творчество.
Обычная
работа
мышления
нетрудна
и
продолжает
ся
столько,
сколько
мы
захотим.
Интуиция
требует
усилия
и
не
мог
ла
бы
длиться
долго.
Разумеется,
мышление,
будь
то
интеллект
или
интуиция,
всегда
использует
язык,
и
интуиция,
как
и
всякое
мышле
ние,
в
конце
концов
находит
выражение
в
понятиях:
длительность,
качественная
или
разнородная
множественность,
бессознательное,
-
даже
дифференциал,
если
взять
это
слово
в
его
первоначальном
зна
чении
I2
*.
Но
понятие,
по
происхождению
интеллектуальное,
сразу
становится
ясным,
по
крайней
мере для
сознания,
способного
при
ложить
достаточное
усилие,
тогда
как
идея,
проистекающая
из
инту
иции,
вначале,
как
правило,
бывает
смутной,
какой
бы
ни
бьmа
сила
нашей
мысли.
Дело
в
том,
что
существуют
два
рода
ясности.
Новая
идея
может
быть
ясной,
поскольку
представляет
нам,
только
в
новом
порядке,
элементарные
идеи,
которые
у
нас
уже
имелись.
Наш
интеллект,
обнаруживая
в
новом
не
что
иное,
как
старое,
чувствует
себя
в
привычной
обстановке;
здесь
ему
при
вольно;
он
«понимает».
Такова
ясность,
которой
мы
желаем
и
ищем,
всегда
признательные
тому,
кто
нам
ее
приносит.
Но
есть
и
другая
ясность
- мы
испытываем
ее
воздействие, хотя
полную
силу
она
обретает
лишь
постепенно.
Это
ясность
всецело
новой
и
абсолютно
простой
идеи,
в
большей
или
меньшей
мере
выражаю
щей
какую-то
интуицию.
Поскольку
мы
не
можем
воссоздать
ее
из
пред
существовавших
элементов
-
ведь
она
их
не
содержит,
-
и
поскольку,
кроме
того,
понимать
без
усилия
значит
составлять
новое
из
чего-то
старого,
первое
наше
побуждение
-
назвать
ее
непостижимой.
Но
примем
ее
на
время,
пройдемся
вместе
с
ней
в
разные
отделы
нашего
знания:
мы
увидим,
как
она,
смутная,
рас
сеивает
мглу.
Проблемы,
которые
мы
считали
неразрешимыми,
с
ее
помощью
разрешатся
или,
скорее,
развеются:
либо
окончатель
но
исчезнут,
либо
будут
сформулированы
по-иному.
Тем
вкладом,
103
какой
интуиция
внесет
в
решение
этих
проблем,
сама
же
она
и
воспользуется.
Каждая
из них,
будучи
интеллектуальной,
пере
даст
ей
частицу
своей
интеллектуальности.
Приобщившись
таким
образом
к
интеллекту,
интуиция
сможет
вновь
обратиться
к
про
блемам,
которые
послужили
ей,
после
того
как
она
послужила
им;
она
еще
лучше
рассеет
окружавшую
их
тьму,
отчего
и
сама
станет
более
ясной.
Итак,
следует
проводить
различие
между
идеями,
ко
торые
хранят свой
свет
для
себя,
пропуская
его
в
самые
крохотные
свои
закоулки,
и
теми,
что
освещают
снаружи
всю
сферу
мышле
ния.
Последние
могут
вначале
быть
внутренне
неясными;
но
излу
чаемый
ими
свет,
отразившись,
возвращается
к
ним,
пронизывая
их
все
глубже;
и
они
обретают
тогда
способность
освещать
и
самих
себя,
и
все
остальное.
Правда,
для
этого
требуется
время.
Философ
не
всегда
бывает
столь
терпелив.
Насколько
же
проще
довольствоваться
понятиями,
накопленными
в
языке!
Эти
идеи
бьmи
сформированы
интеллек
том
сообразно
его
потребностям
и
предназначены
для
того,
чтобы
разрезать
реальность
по
линиям,
следуя
которым
на
нее
удобнее
воздействовать.
Чаще
всего
они
разделяют
предметы
и
факты
в
со
ответствии
с
той
выгодой,
какую
мы
можем
из
них
извлечь,
как
по
пало
бросая
в
один
и
тот
же
отсек
интеллекта
всё,
что
важно
для
удовлетворения
одной
и
той
же
потребности.
Когда
мы
одинаково
реагируем
на
разные
восприятия,
мы
говорим,
что
перед
нами
-
объекты
«одного
и
того
же
рода,>.
Когда
наши
реакции
взаимно
противоположны,
мы
делим
объекты
на
два
«противоположных
рода,>.
Тогда
ясным
по
определению
будет
то,
что
сводится
к
полу
ченным
таким
образом
обобщениям,
смутным
же
-
то,
что
к
ним
несводимо.
Вот
чем
объясняется
поразительное
принижение
ин
туитивной
точки
зрения
в
философской
полемике.
Послушайте,
как
спорят
философы,
один
из
которых
ратует
за
детерминизм,
а
другой
за
свободу:
похоже,
что
правым
всегда
оказывается
детер
минист.
Он
может
быть
новичком
в
философии,
а
его
противник
-
весьма
опытным;
он может
без
особого
усердия
отстаивать
свои
взгляды,
тогда
как
другой
не
жалея
сил
защищает
свои;
но
имен
но
о
первом
скажут,
что
он
рассуждает
ясно,
просто,
что
он
прав.
Разумеется,
таков
он
и
есть,
ему
это
не
стоит
труда,
ведь
он
лишь
собирает
уже
готовые
мысли
и
фразы:
к
его
услугам
наука,
язык,
обыденный
рассудок,
интеллект
в
целом.
Критика
интуитивной
философии
настолько
не
требует
усилий,
ей
настолько
гарантиро
ван
хороший
прием,
что
она
всегда
прельстит
дебютанта.
Позже
может
прийти
сожаление
-
если
только
дело
не
в
прирожденном
непонимании
и,
из
досады
на
это,
личном
неприятии
всего
того,
104
что
не
сводится
к
букве,
что
собственно
и
является
духом.
Такое
бывает
-
ведь
и
у
философии
есть
свои
книжники
и
фарисеи.
Итак,
мы
считаем,
что
у
метафизики
имеется
определенный
объект
-
это
главным
образом
дух
-
и
особый
метод,
прежде
всего
интуиция.
Тем
самым
мы
четко
отличаем
метафизику
от
науки.
Но
этим
же
мы
приписываем
им
равную
ценность.
Мы
полагаем,
что
обе
они
могут
коснуться
реальности
в
ее
существе.
Мы
отвергаем
тезисы
-
выдвинутые
философами
и
принятые
учеными
-
об
от
носительности
знания
и
невозможности
достичь
абсолютного.
Позитивная
наука
обращается
к
чувственному
наблюдению.
Таким
образом
она
получает
данные,
разработку
которых
доверя
ет
способности
абстрагировать
и
обобщать,
суждению
и
рассужде
нию,
интеллекту.
Составлявшая
некогда
часть
чистой
математики,
она
развивалась
далее
по
пути
механики,
затем
физики
и
химии;
она
поздно
пришла
к
биологии.
Ее исходная
область,
которая
так
и
осталась
для
нее
предпочтительной,
-
сфера
инертной
материи.
Ей
не
по
себе
в
организованном
мире,
где
она
продвигается
уверенно
лишь
тогда,
когда
опирается
на
физику
и
химию;
в
явлениях
жизни
ее
интересует
скорее
их
физико-химический
аспект,
чем
собственно
витальная
природа
живого.
Но
особенно
велико
ее
замешательство,
когда
она
имеет
дело
с
духом.
Не
то
чтобы
наука
не могла
достичь
какого-то
знания
его;
но
это
знание тем
больше
утрачивает
опреде
ленность,
чем дальше
отходит
от
границы,
разделяющей
дух
и
ма
терию.
На
этой
новой
территории,
в
отличие
от
прежней,
нельзя
двигаться
вперед,
полагаясь
исключительно
на
логику.
Здесь
«гео
метрический
ум»
нужно
непрестанно
поверять
«тонким
умом»IЗ*:
К
тому
же
в
формулировках,
которые
мы
в
итоге
получаем,
сколь
бы
абстрактны
они
ни
были,
всегда
есть
нечто
метафорическое,
словно
интеллекту
пришлось
выражать
психическое
на
языке
физики,
что
бы
понять
его
и
объяснить.
И
напротив,
возвращаясь
к инертной
материи,
наука,
порожденная
чистым
интеллектом,
вновь
оказыва
ется
в
своей
стихии.
В
этом
нет
ничего
удивительного.
Наш
интел
лект
есть
продолжение
наших
чувств.
Прежде
чем
предаваться
от
влеченным
размышлениям,
нужно
жить,
а
жизнь
требует,
чтобы
мы
извлекали
выгоду
из
материи
-
либо
при
помощи
своих
органов,
представляющих
собой
естественные
орудия,
либо
посредством
собственно
орудий,
представляющих
собой
искусственные
органы.
Задолго
до
появления
философии
и
науки
роль
интеллекта
уже
со
стояла
в
том,
чтобы
фабриковать
инструменты
и
управлять
воздей
ствием
нашего
тела
на
окружающие
тела.
Наука
существенно
про
двинула
эту
работу
интеллекта,
но
не
изменила
ее
направления.
Она
105
стремится
сделать
нас
прежде
всего
хозяевами
материи.
Даже
рас
суждая
отвлеченно,
она
опять-таки
озабочена
действием,
ведь
зна
чение
научных
теорий
всегда
измеряется
тем,
сколь
прочную
власть
над
реальностью
они нам
дают.
Но
не
это
ли
как
раз
и
должно
вну
шить
нам
полное
доверие
к
позитивной
науке
и к
ее
инструменту
-
интеллекту?
Если
интеллект
создан
для
того,
чтобы
использовать
материю,
значит,
его
структура
сообразуется
со
структурой
материи.
Во
всяком
случае,
такова
наиболее
простая
и
вероятная
гипотеза.
Мы
должны
будем
ее
придерживаться,
пока
нам
не
докажут,
что
ин
теллект
деформирует,
изменяет,
конструирует
свой
объект,
или
ка
сается
лишь
его
поверхности,
или
постигает
только
внешнюю
его
сторону.
Но
аргументом
для
такого
доказательства
всегда
служили
только
неразрешимые
трудности,
с
которыми
сталкивается
фило
софия,
внутренние
противоречия,
в
которые
может
впасть
интел
лект,
размышляя
о
вещах
в
их
целокупности:
в
самом
деле,
к
этим
трудностям
и
противоречиям
мы
естественно
приходим,
коль
ско
ро
интеллект
специально
предназначен
для
изучения
части,
а
мы
тем
не
менее
стремимся
использовать
его
для
познания
целого.
Но
этого
еще
недостаточно.
Изучая
устройство
нашего
интеллекта
и
прогресс
нашей
науки,
неизбежно
приходишь
к
выводу,
что
между
интеллектом
и
материей
и
вправду
существуют
симметрия,
совпа
дение,
соответствие
14*.
С
одной
стороны,
материя
все
больше
сво
дится
в
глазах
ученого
к
математическим
отношениям,
с
другой
же,
основные
способности
нашего
интеллекта
действуют
с
абсолютной
точностью
лишь
тогда,
когда
их
прилагают
к
геометрии.
Конечно,
математика
могла
бы
не
принять
на
начальной
стадии той
формы,
которую
ей
придали
греки.
Конечно,
она
должна
бьmа
обратиться
-
какую
бы
форму
она
ни
приняла
-
к
употреблению
искусственных
знаков.
Но
этой
выраженной
в
формулах
математике,
содержащей
большую
долю
условности,
предшествует
другая,
виртуальная
или
имплицитная,
которая
естественна
для
человеческого
разума.
Хотя
необходимость
оперировать
с
определенными
знаками
делает
вна
чале
математику
сложной
для
многих
из
нас,
зато,
преодолев
пре
пятствие,
разум
движется
в
этой
области
с
такой
легкостью,
как
ни
где
больше,
-
ведь
очевидность
является
здесь
непосредственной
и
теоретически
мгновенной,
а
усилие
понимания
существует
чаще
всего
де-факто,
а
не
де-юре;
напротив,
в
любой
другой
сфере
ис
следований
понимание
требует
созревания
мысли,
а
этот
труд
запе
чатлевается
в
его
результате,
непременно
обладает
длительностью
и
даже
теоретически
не
может
рассматриваться
как
мгновенный.
Итак,
мы
могли
бы
поверить,
что
между
материей
и
интеллектом
имеется
разрыв,
если
бы
принимал
и
в
расчет
только
поверхностные
106
впечатления
от
воздействия
материи
на
наши
чувства
и
приписыва
ли
интеллекту
лишь
ту
расплывчатую
и
неясную
форму,
какая
свой
ственна
ему
в
его
повседневных
операциях.
Но
когда
мы
восстанав
ливаем
точные
очертания
интеллекта
и
исследуем
свои
чувственные
впечатления
достаточно
глубоко,
чтобы
проникнутьво
внутреннюю
структуру
материи,
то
обнаруживаем,
что
интеллект
по
своим
вну
тренним
сочленениям
(articulations)
в
точности
соответствует
мате
рии.
Стало
быть,
мы
не
считаем,
что
наука
о
материи
не
могла
бы
достичь
абсолютного.
Она
инстинктивно
приписывает
себе
такую
роль,
а
всякое
естественное
воззрение
должно
считаться
истинным,
всякая
видимость
-
реальностью,
пока
не
установлен
их
иллюзор
ный
характер.
Бремя
доказательства
возлагается
тогда
на
тех,
кто
объявляет
нашу
науку
относительной,
кто
утверждает,
что
наше
по
знание
искажает
или
конструирует свой
объект.
А
эту
задачу
они
не
смогут
выполнить,
ибо
для
доктрины
относительности
науки
боль
ше
не
находится
места,
если
наука
и
метафизика
занимают свою
на
стоящую
территорию
-
ту,
где
мы
их
помещаем
l
.
]
Само
собой
разумеется,
что
относительность,
о
которой
мы
здесь
говорим,
чтобы
исключить
ее
из
науки,
рассматриваемой
на
границе
с
философией,
то
есть
чтобы
преодолеть
ошибочные
мнения
о
направлении
научного
прогрес
са,
не
имеет
ничего
общего
с
относительностью
Эйнштейна.
Эйнштейнов
ский
метод
по
сути
заключается
в
поиске
математического
выражения
вещей,
независимого
от
точки
зрения
наблюдателя
(или,
точнее,
от
системы
отсчета)
и
составляющего,
следовательно,
совокупность
абсолютных
отношений.
Нет
ничего
более
противоречащего
относительности,
какой
ее
понимают
фило
софы,
считающие
относительным
наше
знание
о
внешнем
мире.
Выражение
«теория
относительности»
имеет
тот
недостаток,
что
внушает
философам
об
ратное
тому,
что
в
ней
подразумевается.
Добавим,
по
поводу
теории
относительности,
что
не
стоит
приводить
ее
в
качестве
довода
ни
за,
ни
против
метафизики,
которая
изложена
в
различ
ных наших
работах
и
исследует
опыт
длительности,
указывая
на
существова
ние
определенного
отношения между
этой
длительностью
и
пространством,
используемым
для
ее
измерения.
Формулируя
какую-либо
проблему,
физик,
релятивист
он
или
не-релятивист,
производит
свои
измерения
в
том
самом
Времени,
которое
представляет
собой
наше
время,
время
всех
нас.
Решая
проблему,
он
будет
проверять
свое
решение
именно
в
этом,
общем
для
всех
нас
Времени.
А
Время,
смешанное
с
Пространством,
четвертое
измерение
Пространства-Времени,
существует
только
в
интервале
между
постановкой
проблемы
и
ее
решением,
а
значит
в
расчетах,
то
есть,
наконец,
на
бумаге.
И
все
же
релятивистская
концепция
имеет
капитальное
значение,
вследствие
той
помощи,
какую
она
оказывает
математической
физике.
Но
реальность
ее
Пространства-Времени
является
чисто
математической,
и
превращать
ее в
метафизическую
реальность,
или
просто
«реальность»,
можно
не
иначе,
как
придав
последнему
слову
новое
значение.
107
Впрочем,
мы
знаем,
что
рамки
интеллекта
весьма
гибки,
контуры
его
размыты,
и
как
раз
благодаря
этой
неопределенности
он
способен
в
известной
мере
прилагаться
к
сфере
духа.
У
материи
и
духа
есть
об
щая
сторона,
ибо
некоторые
поверхностные
колебания
материи
по
верхностным
же
образом
выражаются
в
нашем
духе
-
в
ощущениях;
На
деле
этим
словом
чаще
всего
называют
то,
что
дано
или
могло
бы
быть
дано
в
опыте:
реально
то,
что
установлено
или
может
быть
установлено.
Но
Пространство-
Время
по
самой
сути
недоступно
восприятию.
В
него нельзя
быть
помещенным,
в
нем
нельзя
расположиться,
ибо
принятая
здесь
система
отсчета
есть
по
определению
неподвижная
система,
в
которой
Пространство
и
Время
разделены,
а
реально
существующий
физик,
про
изводящий
реальные
измерения,
есть
тот,
кто
находится
в
этой
системе:
все
другие
физики,
выби
рающие,
как
предполагается,
другие
системы,
являются
тогда
не
реальными,
а
воображаемыми
им.
Выяснению
этих
вопросов
мы
когда-то
посвятили
книгу15*.
Мы
не
можем
резюмировать
ее
в
просто
м
примечании.
Но
так
как
эту
книгу
часто
плохо
понимали,
мы
считаем
своим
долгом
воспроизвести
здесь
важный
пассаж
из
своей
статьи
16
*,
где
выявляются
причины
такого
непонимания.
Действитель
но,
данный
момент
обычно
ускользает
от
тех,
кто,
переходя
от
физики
к
ме
тафизике,
объявляет
реальностью
-
то
есть
чем-то
воспринятым
или
воспри
нимаемым,
существующим
до
и
после
расчетов,
-
амальгаму
Пространства
и
Времени,
которая
существует
только
в
процессе
расчетов,
а
вне
них
утратила
бы
собственную
сущность
в
тот
самый
момент,
когда кто-то
захотел
бы
кон
статировать
ее
существование.
На
деле
следовало
бы,
сказали
мы,
прежде
всего
понять,
почему
в
гипоте
зе
Относительности
невозможно
в
одно
и
то
же
время
отнести
«живых
И
на
деленных
сознанием)
наблюдателей
ко
многим
различным
системам,
почему
в
одной
системе
-
той,
которая
реально
принимается
за
систему
отсчета
-
находятся
реальные
физики,
а
главное,
почему
различение
между
реальным
физиком
и
физиком,
представляемым
как
реальный,
при
обретает
решающее
значение
в
философской
интерпретации
этой
теории,
тогда
как
прежде
фи
лocoфия'
интерпретируя
физику,
не
должна
бьша
про
водить
такого
различия.
Причина
этого,
однако,
очень
проста.
Согласно
ньютоновской
физике,
существуют
абсолютно
привилегирован
ная
система
отсчета,
абсолютный
покой
и
абсолютные
движения.
Тогда
Все
ленная
в
любой
момент
состоит
из
материальных
точек,
одни
из
которых
яв
ляются
неподвижными,
а
другие
совершают
вполне
определенные
движения.
Значит,
эта
Вселенная
сама
по
себе,
в
Пространстве
и Времени,
имеет
кон
кретный
облик,
не
зависящий
от
позиции,
занимаемой
физиком:
все
физики,
в
какой
бы
подвижной
системе
они
ни
находились,
мысленно
соотносят
себя
с
привилегированной
системой
отсчета
и
приписывают
Вселенной
облик,
который
можно
бьшо
бы
выявить,
воспринимая
ее
таким
образом
в
абсолют
ном.
Итак,
если
физик
по
преимуществу
есть
тот,
кто
находится
в
привиле
гированной
системе,
не
следует
проводить
радикальное
различие
между
ним
и
остальными,
поскольку
другие
действуют
так,
как
если
бы
они
бьши
на
его
месте.
108
и
наоборот,
дух,
чтобы
воздействовать
на
тело,
должен
постепенно
спуститься
к
материи
и
принять
пространственную
форму
(se spatia-
liser).
Из
этого
следует,
что
интеллект,
хотя
и
обращенный
к
предме
там
внешнего
мира,
может
воздействовать
и
на
внутренний
мир,
при
том
условии,
что
не
стремится
проникнуть
в
него
слишком
глубоко.
Но
в
теории
относительности
больше
нет
привилегированной
системы.
Все
системы
равнозначны.
Любая
из
них
может
быть
принята
за
систему
отсчета,
а
значит,
за
неподвижную.
Все
материальные
точки
Вселенной
по-прежнему
будут
либо
неподвижными,
либо
совершающими
определенные
движения,
но
уже
только
по
отношению
к
данной
системе.
Выберем
другую
систему:
не
подвижное
придет
в
движение,
подвижное
станет
неподвижным
или
изменит
скорость;
конкретный
облик
Вселенной
станет
совершенно
иным.
Однако
Вселенная
не
может
иметь
в
наших
глазах
два эти
облика
одновременно;
вы
не
можете
представить
или
увидеть
одну
и
ту
же
материальную
точку
одно
временно
как
неподвижную
и
движущуюся.
Значит,
надо
выбирать;
и
с
того
момента,
как
вы
избрали
какой-то
определенный
образ,
вы
превратите
фи
зика,
связанного
с
той
системой
отсчета,
где
Вселенная
при
обретает
этот
об
лик,
в
живого
и
наделенного
сознанием,
реально
воспринимающего
физика:
другие
физики,
какими они
предстают
в
избранном
таким
путем
образе
Все
ленной,
суть
тогда
виртуальные
физики,
просто
воображаемые
-
в
качестве
физиков
-
реальным
физиком.
Если
вы
приписываете
одному
из
них
реаль
ность
(в
качестве
физика),
если
вы
предполагаете,
что
он
воспринимает,
дей
ствует,
измеряет,
то
его
система
отсчета
является
уже
не
виртуальной,
просто
представляемой
как
могущая
стать
реальной
системой;
она
является
тогда
ре
альной
системой
отсчета;
значит,
она
неподвижна
и
вы
имеете
дело
с
новым
образом
мира,
а
только
что
существовавший
реальный
физик
-
не
более
чем
физик
воображаемый.
Г
-н
Ланжевен
17
*
со
всей
определенностью
выразил
саму
суть
теории
отно
сительности,
написав,
что
«принцип
относительности
как
в
специальной,
так
и
в
более
общей
форме
есть
только
утверждение
о
существовании
реальности,
независимой
от
систем
отсчета,
движущихся
одни
относительно
других,
ис
ходя
из
которых
мы
наблюдаем
их
меняющиеся
положения.
У
этой
Вселен
ной
есть
законы,
которым
использование
координат
позволяет
придавать
аналитическую
форму,
независимую
от
системы
отсчета,
хотя
от
нее
и
зависят
индивидуальные
координаты
каждого
события,
но
эти
законы
можно
выра
зить
в
необходимой
форме,
как
это
делает
геометрия
в
случае
пространства,
благодаря
введению
инвариантных
элементов
и созданию
соответствующего
языка».
Иными
словами,
Вселенная
относительности
столь
же
реальна,
столь
же
независима
от
нашего
сознания,
столь
же
абсолютно
существует,
как
Все
ленная
Ньютона
и
большинства
людей:
но,
тогда
как
для
большинства
людей
и
даже
для
Ньютона
она
есть
совокупность
вещей
(пусть
физика
и
ограничи
вается
изучением
отношений
между
этими
вещами),
Вселенная
Эйнштей
на
-
только
совокупность
отношений.
Инвариантные
элементы,
которые
рассматриваются
здесь
как
конституирующие
реальность,
суть
выражения,
куда входят
параметры,
являющиеся
всем
чем
угодно
и
не
в
большей
мере
ре
презентирующие
Время
и
Пространство,
чем
что-либо
другое,
ибо
для
науки
109
Но
велик
соблазн
вторгнуться
в
самые
глубины
духа
с
теми
ме
тодами,
которые
бывают
эффективными
вблизи
поверхности.
Если
поддаться
этому
соблазну,
мы
получим
просто-
напросто
физику
духа,
имитирующую
физику
тел.
Совместно
обе
эти
физики
кон
ституируют
завершенную
систему
реальности
-
то,
что
порой
на
зывают
метафизикой.
Разве
не
ясно,
что
метафизике
в
таком
ее
по
нимании
неведомо
все
собственно
духовное
в духе,
поскольку
она
только
распространяет
на
сферу
духа
то,
что
относится
к
материи?
И
разве
не
ясно,
что
сделать
это
она
может
тогда,
когда
интеллек
туальные
рамки
берутся
в
неопределенном
состоянии,
которое
по
зволяет
прилагать
их к
поверхностным
душевным
явлениям,
но
не
дает
возможности
столь
же
тесно
объять
ими
факты
внешнего
мира?
Удивительно
ли,
что
такая
метафизика,
охватывающая
одно
временно
материю
и
дух,
делает
познание
почти
бесплодным
и
во
всяком
случае
смутным,
-
почти
бесплодным
в
отношении
духа,
ибо
она
на
деле
смогла
постичь
только
поверхностные
стороны
души,
неизбежно
смутным
в
отношении
материи,
ибо
интеллекту
метафизика
пришлось
настолько
ослабить
захват,
чтобы
действо
вать
одинаковым
образом
на
поверхности
материи
и
на
поверхно
стидуха.
Совершенно
иной
является
метафизика,
которую
мы
помеща
ем
рядом
с
наукой.
Признавая
за
наукой
способность
углубляться
в
материю при
помощи
одной
лишь
силы
интеллекта,
она
сохраняет
за
собою
дух.
Находясь
на
этой
-
своей
собственной
-
террито
рии,
она
хотела
бы
развить
новые
функции
мышления.
Известно,
что
самопознание
требует
большего
труда,
чем
познание
внешнего
мира.
За
пределами
«я»
усилие,
необходимое
для
достижения
зна-
существует
только
отношение
между
ними,
а
Времени
и
Пространства
больше
нет,
если
нет
уже
вещей,
если
Вселенная
не
имеет
образа.
Чтобы
восстановить
вещи,
а
следовательно,
Время
и
Пространство
(как
неизбежно
поступают
вся
кий
раз,
когда
хотят
получить
сведения
об
определенном
физическом
собы
тии,
воспринятом
в
определенных
точках
Пространства
и
Времени),
нужно
вновь
придать
миру
образ;
но
тогда
придется
выбрать
какую-то
точку
зрения,
принять
определенную
систему
отсчета.
Впрочем,
система,
которую
избира
ют,
тем
самым
становится
центральной.
Суть
теории
относительности
в
том
и
состоит,
чтобы
гарантировать
нам,
что
если
мы
принимаем
установленные
ею
правила,
то
математическое
выражение
мира,
которое
мы
обнаруживаем
с
этой
произвольно
избранной
позиции,
будет
тождественным
тому,
какое
мы
бы
нашли,
заняв
любую
иную
позицию.
Оставьте
только
это
математическое
выражение
-
и
Время
будет
существовать
не
больше,
чем
что-либо
иное.
Восстановите
Время
-
и
вы
восстановите
вещи,
но
выбрав
при
этом
систему
отсчета
и
находящегося
в
ней
физика.
В каждый
конкретный
момент
нельзя
иметь
другую
систему,
хотя
можно
бьшо
бы
выбрать
любую
другую.
110
ний,
естественно;
его
совершают
всё
с
большей
легкостью,
следуя
определенным
правилам.
Внутри
«я»
нужно
постоянно
напрягать
внимание,
а
прогресс
становится
все
более
и
более
трудоемким;
кажется,
что
идешь
путем,
противоположным
движению
природы.
Не
удивительно
ли
это?
Мы
пребываем
внутри
самих
себя,
и
лучше
всего
мы
должны
бьmи бы
знать
собственную
личность.
Отнюдь
нет;
наш
дух
находится
здесь
словно
на
чужбине,
тогда
как
мате
рия
ему
знакома хорошо,
там
он
чувствует
себя
как
дома.
Но,
быть
может,
не
знание
самого
себя
полезно
для
СуШества,
вынужденного
в
интересах
действия
проявлять
себя
вовне;
это
неведение
отвечает
требованиям
жизни.
Наше
действие
нацелено
на
материю
и
дости
гает
тем
большей
эффективности,
чем
лучше
мы
познаём
материю.
Разумеется,
для
того
чтобы
действовать
успешно,
полезно
думать
о
том,
что
будет
сделано,
понимать
то,
что
уже
сделано,
представ
лять
себе,
что
можно
сделать:
к
этому
нас
побуждает
природа
-
такова
одна
из
черт,
отличающих
человека
от
животного,
всецело
захваченного
сиюминутным
впечатлением.
Что
же
касается
духа,
то
природа
не
требует
от
нас
многого:
мы
должны
лишь
бросить
взгляд
внутрь
самих
себя;
там
мы,
конечно,
увидим
дух,
но
дух,
го
товящийся
воздействовать
на
материю,
заранее
прилаживающийся
к
ней,
вбирающий
в
себя
нечто
пространственное,
геометрическое,
интеллектуальное.
Знание
собственно
духовных
проявлений
духа,
пожалуй,
отдалило
бы
нас
от
цели.
И
напротив,
мы
приближаемся
к
ней,
когда
изучаем
структуру
вещей.
Таким
образом,
природа
от
влекает
дух
от
него
самого,
направляя
его
к
материи.
Но
потому
то
мы
И
понимаем,
как
мы
могли
бы
при
желании
расширить,
углубить,
безгранично
усилить
свое
видение
духа.
Коль
скоро
не
достаточность
этого
видения
связана
прежде
всего
с
тем,
что
оно
нацелено
на
дух
уже
«опространствленный»
И разделенный
на
ин
теллектуальные
отсеки,
куда
внедрится
материя, давайте
отделим
дух
от
пространства,
где
он
утрачивает
напряжение
(se detend),
от
материальности,
которую
он
вбирает
в
себя,
чтобы
утвердиться
в
материи:
мы
вернем
его
к
нему самому
и
постигнем
его
непосред
ственно.
Это
прямое
усмотрение
духом
самого
себя
и
есть,
в
нашем
понимании,
главная
функция
интуиции.
Впрочем,
интуицию
можно
выразить
только
с
помощью
интел
лекта.
Она
больше
чем
идея;
и
все
же,
дабы
стать
доступной
передаче,
должна
будет
найти опору
в
идеях.
Во
всяком
случае,
она
обратится
к
идеям
наиболее
конкретным,
окруженным
еще
дымкой
образов.
То,
что
не
удастся
выразить,
придется
внушать
при
помощи
сравнений
и
метафор.
Это
не
будет
окольный
путь;
мы
пойдем
прямо
к
цели.
Если
бы
мы
постоянно
говорили
на
абстрактном,
так
называемом
111